***
сплошная вода языка
и сплотилась война языком
я верно сказал
а тебе говорю не о том
прочитан язык
на котором не я говорил
осветит вода не Итаку –
Плотинку которую речью топил
она догорела исеть дотекла до страны
где слово и слово в лицо не узнали войны
где ходят как люди то Векшин а то Гумилев
а соль протекает среди обожженных столбов
фонарных а я не узнал
и иду по мосту
и краешек этой войны
не держу а несу
***
подземные не города но вроде –
две запятые – не глаза а слово
одно дано – в начале как и в коде
но входы все закрыты – с поднебесной
подъёмные не ангелы а люди –
две запятые свергнуты глаголом
забудь язык который нас не любит
я подожду тебя
молчанием
у входа.
* * *
Вот так, по фобии твоей, начинается звук —
Как будто бы дождь обрёл кости и ими стучится
Вот так — в эти стены твоей темноты — расступаются вдруг,
И только лишь страх твоим страхам не может присниться.
А я не страшусь — ужасаюсь, теряючи речь —
Горючую тьму — языка поносимую спичку —
И так же, как ты темноты твоей в стуке боюсь,
В кармане свернув немоту, как от смерти отмычку.
***
остепенись – трава не говорит –
растёт молитвы дважды твёрдый взгл-
яд горит
холодное голодное стекло
(и жёлтое тепло вползает в кадр)
не говори мне мягкий свой словарь
на берегах сворованной Исети
катается пронзительная тварь
(на финке в бок)
и не проснуться в эти
***
ни жизнь ни сон
агрессоры летят
закрыты ангелы
земля ещё безвидна
ни жизнь ни сор
ни грех ни с тех
агрессоры летят
земля
уже не видно
***
голодный воздух ест меня
не смотрит
ярёмный стыд под кожей тьма
и после
голодный воздух съест меня
покинув горло
и уголь кислый надкусив
не хладнокровно
голодный воздух сквозь меня
как страх летает
а дольше не было меня
а горло тает
***
в этом теле четыре гвоздя
только после тоска
нас расщепит как доски
навек разжижает земля
и останется феррум
в её деревянных костях
возвращая нам дело
всё делая как-то не так
я прожил свою жизнь
проживу и твои три гвоздя
на холме под холмом
вдоль по плачу и бабам
скользя
в этом теле четыре гвоздя
подожди где зола
остаётся от нашего слова
и твёрдого зла
***
Погрубее чем сон или
Нос авиатора – только
Сохрани мне его – он летает
Среди этих жидких
Корней
Поднебесней бывает
Лишь слово – но скользко
От того что из этих пустот
Ты услышал
Ответ
Никого не случилось –
И гнусно молитва отродий
Мне придавит язык –
Сохранив эти речи
Во мне
Нас везет авиатор туда
Где питается небо как сводня
И лакает людей языком
Неживым
Из огней
***
даже ты не поймешь как тобою смотрел в воздух он
разбирал на запчасти и примерял к себе землю
он помешивал левой ладонью то дым то тепло
то подмигивал то решетом рассеивал семьи
они шли от канвы от канавы сквозь север на юг
как цыгане таджики славяне иные холопы
занебесных империй откуда приближен тук-стук
он просеивал их через пальцы и снег словно ветер
даже ты не поймёшь из голландии вялой своей
как разобрано было всё горе и горы и печи
онемелый стоял этот бог и смотрел
как внизу жили дети что его отрешили от речи
***
на лагерном на переносе сносе
где словари похожи на покосы
садится мой страдательный падеж
как самолёт без всяких там надежд
без всяких там одежд и переводов
он был построен из культурных кодов
из дыр к стеклу прибитых наконец
как самолёт без всяких там надежд
на лагерном пустом с баландой свисте
где что ни речь то скрыта в атеисте
садится сострадательный герой
не просишь и не бойся и не вой
там самолёт – я видел – самолёт
летит ломая облачные танки
на лагерном на словаре на шконок
соль я видел – самолёт летит на дранки
я видел слышал – я молчу я глух
и бог меня проводит через поле
глухонемых и плачет и поёт
там под соском непаханое поле
на лагерном его обличье выйдем
как самолёт летит последний рейс
нет правды есть словарь окна не видно
из-под железных глаз ресниц и рельс
***
Не падал снег два года, или три
мы не смотрели в небо: из стекла
там истекла страна, там перетёрли
хороший наш язык три пацана.
Трамвай гремел и протирал колодки –
закуски не было, зато – залейся водки –
трамвай гремел – хрипели берега
дороги скользкой. Два-три пацана
смотрели на непадающий снег,
себя под этим снегом ощущая,
кончался год – точней, кончали век –
переходило время, не прощая
больной – верней, неведомый – язык,
Вернее тело приближалось к телу:
пацан стоял, трамвай гремел, калмык
грозил корявым пальцем и был белым.
Не падал снег и стёртая страна
не принесла голодной похоронки:
и был в пейзаж вмурован – у холма –
кто, зная, что сказать – уже не хочет.
сплошная вода языка
и сплотилась война языком
я верно сказал
а тебе говорю не о том
прочитан язык
на котором не я говорил
осветит вода не Итаку –
Плотинку которую речью топил
она догорела исеть дотекла до страны
где слово и слово в лицо не узнали войны
где ходят как люди то Векшин а то Гумилев
а соль протекает среди обожженных столбов
фонарных а я не узнал
и иду по мосту
и краешек этой войны
не держу а несу
***
подземные не города но вроде –
две запятые – не глаза а слово
одно дано – в начале как и в коде
но входы все закрыты – с поднебесной
подъёмные не ангелы а люди –
две запятые свергнуты глаголом
забудь язык который нас не любит
я подожду тебя
молчанием
у входа.
* * *
Вот так, по фобии твоей, начинается звук —
Как будто бы дождь обрёл кости и ими стучится
Вот так — в эти стены твоей темноты — расступаются вдруг,
И только лишь страх твоим страхам не может присниться.
А я не страшусь — ужасаюсь, теряючи речь —
Горючую тьму — языка поносимую спичку —
И так же, как ты темноты твоей в стуке боюсь,
В кармане свернув немоту, как от смерти отмычку.
***
остепенись – трава не говорит –
растёт молитвы дважды твёрдый взгл-
яд горит
холодное голодное стекло
(и жёлтое тепло вползает в кадр)
не говори мне мягкий свой словарь
на берегах сворованной Исети
катается пронзительная тварь
(на финке в бок)
и не проснуться в эти
***
ни жизнь ни сон
агрессоры летят
закрыты ангелы
земля ещё безвидна
ни жизнь ни сор
ни грех ни с тех
агрессоры летят
земля
уже не видно
***
голодный воздух ест меня
не смотрит
ярёмный стыд под кожей тьма
и после
голодный воздух съест меня
покинув горло
и уголь кислый надкусив
не хладнокровно
голодный воздух сквозь меня
как страх летает
а дольше не было меня
а горло тает
***
в этом теле четыре гвоздя
только после тоска
нас расщепит как доски
навек разжижает земля
и останется феррум
в её деревянных костях
возвращая нам дело
всё делая как-то не так
я прожил свою жизнь
проживу и твои три гвоздя
на холме под холмом
вдоль по плачу и бабам
скользя
в этом теле четыре гвоздя
подожди где зола
остаётся от нашего слова
и твёрдого зла
***
Погрубее чем сон или
Нос авиатора – только
Сохрани мне его – он летает
Среди этих жидких
Корней
Поднебесней бывает
Лишь слово – но скользко
От того что из этих пустот
Ты услышал
Ответ
Никого не случилось –
И гнусно молитва отродий
Мне придавит язык –
Сохранив эти речи
Во мне
Нас везет авиатор туда
Где питается небо как сводня
И лакает людей языком
Неживым
Из огней
***
даже ты не поймешь как тобою смотрел в воздух он
разбирал на запчасти и примерял к себе землю
он помешивал левой ладонью то дым то тепло
то подмигивал то решетом рассеивал семьи
они шли от канвы от канавы сквозь север на юг
как цыгане таджики славяне иные холопы
занебесных империй откуда приближен тук-стук
он просеивал их через пальцы и снег словно ветер
даже ты не поймёшь из голландии вялой своей
как разобрано было всё горе и горы и печи
онемелый стоял этот бог и смотрел
как внизу жили дети что его отрешили от речи
***
на лагерном на переносе сносе
где словари похожи на покосы
садится мой страдательный падеж
как самолёт без всяких там надежд
без всяких там одежд и переводов
он был построен из культурных кодов
из дыр к стеклу прибитых наконец
как самолёт без всяких там надежд
на лагерном пустом с баландой свисте
где что ни речь то скрыта в атеисте
садится сострадательный герой
не просишь и не бойся и не вой
там самолёт – я видел – самолёт
летит ломая облачные танки
на лагерном на словаре на шконок
соль я видел – самолёт летит на дранки
я видел слышал – я молчу я глух
и бог меня проводит через поле
глухонемых и плачет и поёт
там под соском непаханое поле
на лагерном его обличье выйдем
как самолёт летит последний рейс
нет правды есть словарь окна не видно
из-под железных глаз ресниц и рельс
***
Не падал снег два года, или три
мы не смотрели в небо: из стекла
там истекла страна, там перетёрли
хороший наш язык три пацана.
Трамвай гремел и протирал колодки –
закуски не было, зато – залейся водки –
трамвай гремел – хрипели берега
дороги скользкой. Два-три пацана
смотрели на непадающий снег,
себя под этим снегом ощущая,
кончался год – точней, кончали век –
переходило время, не прощая
больной – верней, неведомый – язык,
Вернее тело приближалось к телу:
пацан стоял, трамвай гремел, калмык
грозил корявым пальцем и был белым.
Не падал снег и стёртая страна
не принесла голодной похоронки:
и был в пейзаж вмурован – у холма –
кто, зная, что сказать – уже не хочет.