Стансы
Алесю Мартиновичу
Чудесная пора, когда два гибких тела
Сплетаются в одно по десять раз на дню…
И страсть обожествлять не ведает предела,
А снимки и стихи не преданы огню.
Порою - по три дня ни хлеба и ни денег…
Но в планах - не проесть заветный гонорар.
Ведь денежки спустить способен и бездельник.
Вот Белого б купить… На книжный… На базар…
Туда, на Птичь… В лесок… Чтоб книг «наряд» не отнял -
Запретное читать - почти преступный труд.
Там Белый - за полста, а Черный -- и за сотню…
И, к счастью, «Целину»* в нагрузку не дают.
И можно поглазеть, коль денег нет в кармане,
На редкий фолиант… Взглянул и положи.
Уже в ходу Бальмонт… Еще не издан Ганин…
В журналах Рыбаков огромнит тиражи.
Чудесная пора… Давно написан «Вертер».
И Дант полузабыт… И можно возмечтать,
Когда придет ответ в расцвеченном конверте,
Что вдруг твои стихи отобраны в печать...
Наивный новичок… Иди-ка лучше к маме -
Та, даже не поняв, не скажет, что плохи,
Наивный новичок… Куда ты со стихами,
Когда в журнал берут лишь то, что не стихи?..
С утра опять в депо… Поэт, а в телогрейке.
Хоть счастье - это труд, но ты труду не рад…
Чудесная пора… Газета - две копейки,
А за копейку даст напиться автомат.
Все так и пронеслось…Куда, мечта, куда ты?
Осталась только боль на кончике пера…
В газетах - пустота… Исчезли автоматы…
Вот раньше… Ведь была чудесная пора.
*«Целина» -- книга воспоминаний Л.Брежнева
***
Не со щитом, так хоть на щит…
Средь росной рани
О чем там иволга кричит
На поле брани?
Неужто, вовсе ни о чем,
Как на погосте?
Где тот, что шел сюда с мечом? –
Истлели кости.
Хоть сечь опять сменяет сечь,
Но с нами Боже!
Где тот, что только точит меч?—
Истлеет тоже.
А следом – новая напасть,
Жить не успеешь…
Вон тот родился, чтоб напасть –
Расти… Истлеешь…
Опять идут за татью тать,
Гремя в тумане.
И нету времени вспахать
То поле брани.
Не всякий павший – знаменит…
У раздорожья
О чем там иволга кричит? --
Так птичка ж божья…
***
Алесю Мартиновичу
Чудесная пора, когда два гибких тела
Сплетаются в одно по десять раз на дню…
И страсть обожествлять не ведает предела,
А снимки и стихи не преданы огню.
Порою - по три дня ни хлеба и ни денег…
Но в планах - не проесть заветный гонорар.
Ведь денежки спустить способен и бездельник.
Вот Белого б купить… На книжный… На базар…
Туда, на Птичь… В лесок… Чтоб книг «наряд» не отнял -
Запретное читать - почти преступный труд.
Там Белый - за полста, а Черный -- и за сотню…
И, к счастью, «Целину»* в нагрузку не дают.
И можно поглазеть, коль денег нет в кармане,
На редкий фолиант… Взглянул и положи.
Уже в ходу Бальмонт… Еще не издан Ганин…
В журналах Рыбаков огромнит тиражи.
Чудесная пора… Давно написан «Вертер».
И Дант полузабыт… И можно возмечтать,
Когда придет ответ в расцвеченном конверте,
Что вдруг твои стихи отобраны в печать...
Наивный новичок… Иди-ка лучше к маме -
Та, даже не поняв, не скажет, что плохи,
Наивный новичок… Куда ты со стихами,
Когда в журнал берут лишь то, что не стихи?..
С утра опять в депо… Поэт, а в телогрейке.
Хоть счастье - это труд, но ты труду не рад…
Чудесная пора… Газета - две копейки,
А за копейку даст напиться автомат.
Все так и пронеслось…Куда, мечта, куда ты?
Осталась только боль на кончике пера…
В газетах - пустота… Исчезли автоматы…
Вот раньше… Ведь была чудесная пора.
*«Целина» -- книга воспоминаний Л.Брежнева
***
Не со щитом, так хоть на щит…
Средь росной рани
О чем там иволга кричит
На поле брани?
Неужто, вовсе ни о чем,
Как на погосте?
Где тот, что шел сюда с мечом? –
Истлели кости.
Хоть сечь опять сменяет сечь,
Но с нами Боже!
Где тот, что только точит меч?—
Истлеет тоже.
А следом – новая напасть,
Жить не успеешь…
Вон тот родился, чтоб напасть –
Расти… Истлеешь…
Опять идут за татью тать,
Гремя в тумане.
И нету времени вспахать
То поле брани.
Не всякий павший – знаменит…
У раздорожья
О чем там иволга кричит? --
Так птичка ж божья…
***
Снова мокрый декабрь… Очертанья не резки…
Тьма во тьму переходит, что хуже всего.
Я не знаю, курил или нет Достоевский,
Но вон тот, с сигаретой, похож на него.
Так же худ… И замызганный плащ долгополый,
Не к сезону одетый, изрядно помят.
Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,
На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.
Что с того? Те же тени на стеклах оконных,
Та же морось… И те же шаги за спиной.
Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*
Все прохожие делятся в дымке сквозной…
*«Униженные и оскорбленные» -- роман Ф.М.Достоевского
***
Скупой слезой двоя усталый взгляд,
Вобрал зрачок проулок заоконный.
И снова взгляд растерянно двоят
В биноклик слез забившиеся клены.
Через слезу до клена – полруки,
Пол трепетного жеста, полкасанья…
Сбежит слеза… И снова далеки
Вода и твердь, грехи и покаянья.
Вот так всегда…
Как странен этот мир,
Как суть его божественно-двояка!
Вглядишься вдаль – вот идол… вот кумир…
Взглянешь назад – ни памяти… ни знака.
***
Писать стихи,
пить водку,
верить в Бога…
И Родиной измученной болеть…
Одна поэту русскому дорога --
Чуток сверкнуть
и рано отгореть.
А отгоришь,
не понят и не признан,
Останутся худые башмаки,
Пустой стакан,
забытая Отчизна,
Божественность
нечитанной строки…
***
Тьма во тьму переходит, что хуже всего.
Я не знаю, курил или нет Достоевский,
Но вон тот, с сигаретой, похож на него.
Так же худ… И замызганный плащ долгополый,
Не к сезону одетый, изрядно помят.
Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,
На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.
Что с того? Те же тени на стеклах оконных,
Та же морось… И те же шаги за спиной.
Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*
Все прохожие делятся в дымке сквозной…
*«Униженные и оскорбленные» -- роман Ф.М.Достоевского
***
Скупой слезой двоя усталый взгляд,
Вобрал зрачок проулок заоконный.
И снова взгляд растерянно двоят
В биноклик слез забившиеся клены.
Через слезу до клена – полруки,
Пол трепетного жеста, полкасанья…
Сбежит слеза… И снова далеки
Вода и твердь, грехи и покаянья.
Вот так всегда…
Как странен этот мир,
Как суть его божественно-двояка!
Вглядишься вдаль – вот идол… вот кумир…
Взглянешь назад – ни памяти… ни знака.
***
Писать стихи,
пить водку,
верить в Бога…
И Родиной измученной болеть…
Одна поэту русскому дорога --
Чуток сверкнуть
и рано отгореть.
А отгоришь,
не понят и не признан,
Останутся худые башмаки,
Пустой стакан,
забытая Отчизна,
Божественность
нечитанной строки…
***
Прогорклое небо под серым осенним дождем,
И сколько ни мучись, напрасны все эти уроки.
Не надобно спешки… Мы просто тебя подождем,
Как я поджидаю вот эти неспешные строки.
Закрыты ворота… Другой бы сказал ворота…
Забытая форточка будто бы бьется в падучей.
Не то настроенье… И морось ночная – не та,
И ты себя больше напраслиной этой не мучай.
Нам завтра по черной, по мокрой дороге идти,
Нам слушать и слушать, как чавкает эта дорога.
Дороги сойдутся… Расходятся наши пути.
Вина не осталось… И хлеба осталось не много.
Нахохлится ворон… В ночи загудят провода.
Захлопнется дверца. По-зимнему скрипнет телега.
И складочки лягут вокруг почерневшего рта,
Стемнеет в душе, ожидающей белого снега.
Случайный прохожий осклабится: «Волчая сыть…»,
И спрячет под лацканы в матовых трещинках руки.
И странно, и пусто… Но надобно, надобно жить,
Хоть небо прогоркло, и в сердце – ни боли, ни муки…
***
День отгорит. Сомнение пройдет.
Иным аршином жизнь тебя измерит.
Вновь кто-то – исповедуясь – солжет,
И кровной клятве кто-то не поверит.
Иной простор… Иные времена…
Надушенных платков теперь не дарят.
Здесь каждый знал, что отчая страна
В лицо – солжет, но в спину – не ударит.
А что же ныне? Как ни повернись,
А все равно удар получишь в спину.
Жизнь Родины?.. Где Родина, где жизнь? –
Понять хотя бы в смертную годину.
И ту годину нет, не торопя,
Себе б сказать, хоть свет давно не светел:
«Пусть Родина ударила тебя,
Но ты ударом в спину не ответил…»
***
И предо мною люди в белом
Поставят бледную свечу.
Александр Блок
Снега или снеги? Теней вереницы…
Неузнанной птицы медлительный лёт…
В такие часы – лишь рыдать да молиться,
Но губы не шепчут, слеза не течет.
Неровная стёжка… То кочка, то яма.
И томик под мышкою… В бренности дней
Я тоже придумал Прекрасную Даму –
Еще не известно, какая чудней.
Как долго до этого строчки молчали,
Душа обмелела до самого дна…
Я тоже послал бы ей розу в бокале,
Но роза моя ей совсем не нужна.
Бокал разобью… Отложу полотенце,
Не помня – родился какого числа?..
Я тоже бы принял чужого младенца,
Когда бы младенца она принесла.
А приняв бы – понял, что время не лечит,
Изранит, а после – кричи не кричи,
Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,
А после до хрипа рыдает в ночи…
***
С кареглазых холмов
всё сбегают потоки босые,
Ноздреватая дымка
ползет с побледневших полей.
И летят журавли
Над холодной и мокрой Россией,
И в России темнеет
без белых ее журавлей.
Снова листья кружат…
Покружив, сухо щелкают оземь.
Все прозрачней становится
голый запущенный сад.
Всё слышней поутру,
как свистит желтоблузая осень,
Как цепляясь за бренность,
последние листья кружат.
Но порою мелькнет…
Чуть погаснет… Опять загорится…
То ли свет предвечерний,
то ль блики с далеких болот.
А потом то ли зверь,
то ли просто пугливая птица
Вспорет серую дымку…
Над сгорбленным садом мелькнет.
И запомнишь навек,
Не забудешь и в ярости лютой,
Этот свет неизбывный,
буравящий пасмурность дней.
Тот, что будет парить
над твоею последней минутой…
Над забытой Отчизной…
Над горькой печалью твоей…
***
Тленом станут и эти смешливые губы,
И медовая млечность мерцающих плеч,
И улыбка, с которой юнец редкозубый
Обещает навеки любовь уберечь.
Все уйдет, как вечернее солнце над кленом,
Как сосулька на позднем изломе зимы,
Как сиянье на божьем челе просветленном,
Что четыре столетья тревожит умы…
Все уйдет, как уходят аккорды и звуки,
Но под модный мотив, что опять завели,
Позабыв обо всем, чуть прозрачные руки
На уже чуть прозрачные плечи легли…
***
Я случайно родился на самой смурной из планет,
Я случайно подслушал, что небо вещает народу…
И шальное перо окуная в чернёную воду,
Соловьиную душу роняю в соленый рассвет.
А в ответ лишь звезда умирает за дальним холмом
Да какая-то птица в заре обожгла себе крылья.
И душа вопрошает другую, устав от бессилья:
--И давно так живете?..
--Давно… Только мы не живем…
И родится не слово, а некий скрежещущий звук,
И родится не речь, а все то же скрипучее слово…
И больная душа понесет его, словно больного,
И подбитая птица над ним совершит полукруг.
Ну и что из того?.. Эти губы не мне суждены…
А тоска и печаль вновь остались тоской и печалью.
И все те же овраги за этой обугленной далью,
И все то же в душе обостренное чувство вины.
Так всегда и во всём…Тихо скрипнет сухой бересклет,
Глухо ухнет сова… Чавкнет грязь на пустом огороде.
Ты природу поёшь, а тебя уже нету в природе,
Ты всё бродишь по свету, не зная, что кончился свет.
***
Я еще не ушел,
оборвав скоротечные нити,
Недописанной строчкой
вконец поперхнувшись в ночи.
Я еще не ушел…
Так что вы ликовать не спешите,
И не вам я оставлю от вечной тревоги ключи.
Впрочем, вам ни к чему
даже вечная эта тревога,
Что покинула строчка
и может назад не прийти.
К сокровенному слову одна –
потайная – дорога,
На нее не выводят окольные ваши пути.
И не надо твердить, что вы есть,
а все прочее – ложно,
Что умеете тайну
болезной души разгадать.
Не тревожьте других,
если в душах у вас не тревожно –
Даже Каин не смоет с лица роковую печать.
Если лживы слова,
лживы будут и гимны, и свечи,
Будет лжив поминальный,
роскошно уставленный стол.
Позовете меня –
я услышу, но вам не отвечу…
И дрожите…
И бойтесь…
И знайте, что я – не ушел…
И сколько ни мучись, напрасны все эти уроки.
Не надобно спешки… Мы просто тебя подождем,
Как я поджидаю вот эти неспешные строки.
Закрыты ворота… Другой бы сказал ворота…
Забытая форточка будто бы бьется в падучей.
Не то настроенье… И морось ночная – не та,
И ты себя больше напраслиной этой не мучай.
Нам завтра по черной, по мокрой дороге идти,
Нам слушать и слушать, как чавкает эта дорога.
Дороги сойдутся… Расходятся наши пути.
Вина не осталось… И хлеба осталось не много.
Нахохлится ворон… В ночи загудят провода.
Захлопнется дверца. По-зимнему скрипнет телега.
И складочки лягут вокруг почерневшего рта,
Стемнеет в душе, ожидающей белого снега.
Случайный прохожий осклабится: «Волчая сыть…»,
И спрячет под лацканы в матовых трещинках руки.
И странно, и пусто… Но надобно, надобно жить,
Хоть небо прогоркло, и в сердце – ни боли, ни муки…
***
День отгорит. Сомнение пройдет.
Иным аршином жизнь тебя измерит.
Вновь кто-то – исповедуясь – солжет,
И кровной клятве кто-то не поверит.
Иной простор… Иные времена…
Надушенных платков теперь не дарят.
Здесь каждый знал, что отчая страна
В лицо – солжет, но в спину – не ударит.
А что же ныне? Как ни повернись,
А все равно удар получишь в спину.
Жизнь Родины?.. Где Родина, где жизнь? –
Понять хотя бы в смертную годину.
И ту годину нет, не торопя,
Себе б сказать, хоть свет давно не светел:
«Пусть Родина ударила тебя,
Но ты ударом в спину не ответил…»
***
И предо мною люди в белом
Поставят бледную свечу.
Александр Блок
Снега или снеги? Теней вереницы…
Неузнанной птицы медлительный лёт…
В такие часы – лишь рыдать да молиться,
Но губы не шепчут, слеза не течет.
Неровная стёжка… То кочка, то яма.
И томик под мышкою… В бренности дней
Я тоже придумал Прекрасную Даму –
Еще не известно, какая чудней.
Как долго до этого строчки молчали,
Душа обмелела до самого дна…
Я тоже послал бы ей розу в бокале,
Но роза моя ей совсем не нужна.
Бокал разобью… Отложу полотенце,
Не помня – родился какого числа?..
Я тоже бы принял чужого младенца,
Когда бы младенца она принесла.
А приняв бы – понял, что время не лечит,
Изранит, а после – кричи не кричи,
Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,
А после до хрипа рыдает в ночи…
***
С кареглазых холмов
всё сбегают потоки босые,
Ноздреватая дымка
ползет с побледневших полей.
И летят журавли
Над холодной и мокрой Россией,
И в России темнеет
без белых ее журавлей.
Снова листья кружат…
Покружив, сухо щелкают оземь.
Все прозрачней становится
голый запущенный сад.
Всё слышней поутру,
как свистит желтоблузая осень,
Как цепляясь за бренность,
последние листья кружат.
Но порою мелькнет…
Чуть погаснет… Опять загорится…
То ли свет предвечерний,
то ль блики с далеких болот.
А потом то ли зверь,
то ли просто пугливая птица
Вспорет серую дымку…
Над сгорбленным садом мелькнет.
И запомнишь навек,
Не забудешь и в ярости лютой,
Этот свет неизбывный,
буравящий пасмурность дней.
Тот, что будет парить
над твоею последней минутой…
Над забытой Отчизной…
Над горькой печалью твоей…
***
Тленом станут и эти смешливые губы,
И медовая млечность мерцающих плеч,
И улыбка, с которой юнец редкозубый
Обещает навеки любовь уберечь.
Все уйдет, как вечернее солнце над кленом,
Как сосулька на позднем изломе зимы,
Как сиянье на божьем челе просветленном,
Что четыре столетья тревожит умы…
Все уйдет, как уходят аккорды и звуки,
Но под модный мотив, что опять завели,
Позабыв обо всем, чуть прозрачные руки
На уже чуть прозрачные плечи легли…
***
Я случайно родился на самой смурной из планет,
Я случайно подслушал, что небо вещает народу…
И шальное перо окуная в чернёную воду,
Соловьиную душу роняю в соленый рассвет.
А в ответ лишь звезда умирает за дальним холмом
Да какая-то птица в заре обожгла себе крылья.
И душа вопрошает другую, устав от бессилья:
--И давно так живете?..
--Давно… Только мы не живем…
И родится не слово, а некий скрежещущий звук,
И родится не речь, а все то же скрипучее слово…
И больная душа понесет его, словно больного,
И подбитая птица над ним совершит полукруг.
Ну и что из того?.. Эти губы не мне суждены…
А тоска и печаль вновь остались тоской и печалью.
И все те же овраги за этой обугленной далью,
И все то же в душе обостренное чувство вины.
Так всегда и во всём…Тихо скрипнет сухой бересклет,
Глухо ухнет сова… Чавкнет грязь на пустом огороде.
Ты природу поёшь, а тебя уже нету в природе,
Ты всё бродишь по свету, не зная, что кончился свет.
***
Я еще не ушел,
оборвав скоротечные нити,
Недописанной строчкой
вконец поперхнувшись в ночи.
Я еще не ушел…
Так что вы ликовать не спешите,
И не вам я оставлю от вечной тревоги ключи.
Впрочем, вам ни к чему
даже вечная эта тревога,
Что покинула строчка
и может назад не прийти.
К сокровенному слову одна –
потайная – дорога,
На нее не выводят окольные ваши пути.
И не надо твердить, что вы есть,
а все прочее – ложно,
Что умеете тайну
болезной души разгадать.
Не тревожьте других,
если в душах у вас не тревожно –
Даже Каин не смоет с лица роковую печать.
Если лживы слова,
лживы будут и гимны, и свечи,
Будет лжив поминальный,
роскошно уставленный стол.
Позовете меня –
я услышу, но вам не отвечу…
И дрожите…
И бойтесь…
И знайте, что я – не ушел…