Верлен Поль. Стихи


***
На солнце утреннем пшеница золотая
Тихонько греется, росой еще сверкая.
Ночною свежестью лазурь еще ясна.
Выходишь из дому, хоть незачем; видна
На волнах зыбких трав, текущих вдаль, желтея,
Ольхами старыми обросшая аллея.
Дышать легко. Порой, слетавши в огород,
Соломинку несет пичужка или плод;
За нею по воде мелькание отсвета.
Вот все.
Мечтателю мила картина эта,
Внезапной ласкою обвившая мечты
О счастье радостном, о чарах красоты,
Взлелеявшая вновь и нежные напевы,
И ясный блеск очей - весь облик юной девы,
Которой жаждет муж, которую поэт
Зовет обетами, - пусть им смеется свет,
Подруга наконец нашлась, которой вечно
Душа его ждала, тоскуя бесконечно.


***
Так это будет в летний день. В тот час
Горящий полдень, радуясь со мною,
Меж шелка и атласа с кисеей,
Еще прекрасней мне покажет вас.

И синий небосвод, как ткань в палатках,
Над нами, побледневшими тогда
От счастья, ожиданья и стыда,
Вдруг задрожит в роскошных, длинных складках.

Настанет вечер; всех маня ко сну,
Коснется ветер свадебной вуали,
И звезд приветный взор из темной дали
Поздравит тихо мужа и жену.


***
Один, дорогою проклятой,
Я шел, не ведая куда...
Теперь твой облик - мой вожатый!

Рассвета вестница, звезда,
Едва заметная, белела...
Зарю зажгла ты навсегда!

Мой только шаг в равнине целой
Звучал, и даль пуста была...
Ты мне сказала: 'Дальше, смело!'

Я изнывал под гнетом зла
Душой пугливой, сердцем темным...
Любовь предстала и слила

Нас в счастье страшном и огромном!


***
Зима прошла: лучи в прохладной пляске
С земли до ясной тверди вознеслись.
Над миром разлитой безмерной ласке,
Печальнейшее сердце, покорись.

Вновь солнце юное Париж встречает, -
К нему, больной, нахмуренный от мук,
Безмерные объятья простирает
Он с алых кровель тысячами рук.

Уж целый год душа цветет весною,
И, зеленея, нежный флореаль
Мою мечту обвил иной мечтою,
Как будто пламя в пламенный вуаль.

Венчает небо тишью голубою
Мою смеющуюся там любовь.
Весна мила, обласкан я судьбою,
И оживают все надежды вновь.

Спеши к нам, лето! В смене чарований
За ним сменяйтесь, осень и зима!
Хвала тебе, создавшему все грани
Времен, воображенья и ума!..


***
Я провижу в стрекочущем хоре
Тонкий очерк старинных взываний
И в глуби музыкальных сияний -
Бледной страсти грядущие зори!

Дух и сердце, безумьем одеты,
Превращаются в зренье двойное,
Где мерцают в тумане и зное
Всех, увы, старых лир ариетты!

Умереть бы, как те отлетели -
Быстрых мигов истаявших звоны,
Что колеблет Амур устрашенный!
Умереть бы на этой качели!

На траве

Аббат хмелен. Маркиз, ого!
Поправить свой парик сумей-ка.
— Вино из Кипра, Камарго,
Не так пьянит, как ваша шейка.

— Огонь мой… — До, ми, соль, ля, си.
Аббат, ты распахнул сутану.
— О дамы, черт меня носи,
Коль с неба звезд вам не достану.

— Собачкой стать бы — не беда.
— Одну, другую, поцелуем
Пастушек наших. — Господа!
— До, ми, соль. — Эй, луна, пируем!

Ложное впечатление

Мышь… покатилася мышь
В пыльном поле точкою чернильной…
Мышь… покатилася мышь
По полям чернильным точкой пыльной.

Звон… или чудится звон…
Узникам моли покойной ночи.
Звон… или чудится звон…
А бессонным ночи покороче.

Сны — невозможные сны,
Если вас сердцам тревожным надо,
Сны — невозможные сны,
Хоть отравленной поите нас усладой?

Луч… загорается луч:
Кто-то ровно дышит на постели.
Луч… загорается луч…
Декорация… иль месяц в самом деле?

Тень… надвигается тень…
Чернота ночная нарастает.
Тень… надвигается тень…
Но зарею небо зацветает.

Мышь… покатилася мышь,
Но в лучах лазурных розовея,
Мышь… покатилася мышь,
Эй вы, сони… к тачкам поживее!

Все прелести и все извивы

Все прелести и все извивы
Ее шестнадцатой весны
По-детски простодушно-живы
И нежностью упоены.

Очами райского мерцанья
Она умеет, хоть о том
Не думает, зажечь мечтанья
О поцелуе неземном,

И этой маленькой рукою,
Где и колибри негде лечь,
Умеет сердце взять без бою
И в безнадежный плен увлечь.

Душе высокой в помощь разум
Приходит, чтобы нас пленить
Умом и чистотою разом:
Что скажет, так тому и быть!

И если жалости не будит
Безумства в ней, а веселит,
То музой благосклонной будет
Она, и дружбой наградит,

И даже, может быть, — кто знает!
Любовью смелого певца,
Что под окном ее блуждает
И ждет достойного венца

Для песни милой иль нескромной,
Где ни один неверный звук
Не затемняет страсти томной
И сладостных любовных мук.

Обет

Подруги юности и молодых желаний!
Лазурь лучистых глаз и золото волос!
Объятий аромат, благоуханье кос
И дерзость робкая пылающих лобзаний!

Но где же эти дни беспечных ликований,
Дни искренней любви? Увы, осенних гроз
Они не вынесли, — и вот царит мороз
Тоски, усталости и нет очарований.

Теперь я одинок, угрюм и одинок.
Так старец без надежд свой доживает срок,
Сестрой покинутый, так сирота тоскует.

О женщина, с душой и льстивой и простой,
Кого не удивишь ничем и кто порой,
Как мать, с улыбкою вас тихо в лоб целует!

В лодке

Звезда вечерняя пуглива;
Вода черней; гребец огниво
В кармане ищет торопливо.

— Смелей! Теперь иль никогда!
И руки я сую туда,
Куда желаю, господа!

Атис, бренча струной гитарной,
Вонзает в Хлою взор коварный,
А ей — хоть что, неблагодарной.

Аббат, незрим в вечерней мгле,
Стал исповедовать д’Эгле;
Виконт сидит как на игле,

Но вот и диск поднялся лунный,
И челн, веселый, легкий, юный,
Скользит мечтательной лагуной.

Aspeiges me

Иссопа ломкий стебль, сжимаемый Творцом,
Мне даровавшим жизнь, и милость, и прощенье,
Я, если мой порыв чист пред Его лицом,
Другому указать могу пути спасенья!

И, как язычник мог при крайности крестить,
Так, недостойный, я, когда, молясь смиренно,
Стремится кто-нибудь томленья облегчить,
Могу ему открыть глаза на мир нетленный!

По милосердию, избранному Тобой,
О, сжалься, Господи, над тьмой моих страданий
И сердце, взросшее меж тяжких испытаний,
К Тебе влекомое, как рану, успокой!

Дай волю мне — идти вперед, дорогой длинной,
Исполнить свой обет — и, обращая в храм
Всю жизнь, я воспою гимн Троице Единой,
Гимн Богу, в небесах, недостижимых нам!

Отцу Создателю, Чьи помыслы глубоки,
Христу Спасителю, Кто миру — судия,
Святому Духу, Кем глаголили пророки,
Я, в ком кипит вся кровь, ничтожный грешник, я

Сжимаемый Творцом, я, ломкий стебль иссопа!

Аллегория

Как плачущий король, лишенный трона,
Кидая тень по желтым берегам,
Обрушился античный ветхий храм,
Что бледно отразила ртуть затона.

В усталой позе, глядя полусонно,
Наяда старая, прильнув к ольхам,
Тростинкой фавну водит по плечам,
А он в ответ смеется благосклонно.

Наивный, грустный, приторный сюжет!
Какой, среди художников, поэт
Его придумал? Или ткач печальный?

Ответь, ковер, что выслужил свой срок,
Как оперная занавесь банальный,
Надуманный, как мой унылый рок!

Искусство поэзии

О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.

Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!

То — взор прекрасный за вуалью,
То — в полдень задрожавший свет,
То — осенью, над синей далью,
Вечерний, ясный блеск планет.

Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
Ах, лишь оттенки сочетают
Мечту с мечтой и с флейтой рог.

Страшись насмешек, смертных фурий,
И слишком остроумных слов
(От них слеза в глазах Лазури!),
И всех приправ плохих столов!

Я не люблю тебя одетой

Я не люблю тебя одетой, —
Лицо прикрывши вуалетой,
Затмишь ты небеса очей.
Как ненавистны мне турнюры,
Пародии, карикатуры
Столь пышной красоты твоей!

Глядеть на платье мне досадно —
Оно скрывает беспощадно
Все, что уводит сердце в плен: —
И дивной шеи обаянье,
И милых плеч очарованье,
И волхование колен.

А ну их, дам, одетых модно!
Спеши прекрасную свободно,
Сорочка милая, обнять,
Покров алтарной мессы нежной
И знамя битвы, где, прилежный,
Не уставал я побеждать.

В лесах

Одни, наивные иль с вялым организмом,
Услады томные найдут в лесной тени,
Прохладу, аромат, — и счастливы они.
Мечтания других там дружны с мистицизмом, —

И счастливы они. А я… меня страшат
И неотступные и злые угрызенья, —
Дрожу в лесу, как трус, который привиденья
Боится или ждет неведомых засад.

Молчанье черное и черный мрак роняя,
Все ветви зыблются, подобные волне,
Угрюмые, в своей зловещей тишине,
Глубоким ужасом мне сердце наполняя.

А летним вечером зари румяный лик,
В туманы серые закутавшися, пышет
Пожаром, кровью в них, — и жалобою дышит
К вечерне дальний звон, как чей-то робкий крик.

Горячий воздух так тяжел; сильней и чаще
Колышутся листы развесистых дубов,
И трепет зыблет их таинственный покров
И разбегается в лесной суровой чаще.

Пейзаж

У Сен-Дени тоска и грязь во всей округе,
Но все ж там погулять я предложил подруге;
Не в духе были мы и ссорились. Закат
Лучи банальные намазывал на скат
Равнины, высохшей как бы гренок. Осада
Недавно кончилась: Куда хватало взгляда,
Руины летних дач виднелись; кое-где
Отстраивали их, забывши о беде,
Но ядра в толще стен торчали в каждом доме,
Обвиты надписью: «На память о разгроме».

Томление

Я — Рим, империя на рубеже падения,
Что, видя варваров громадных у ворот,
Небрежный акростих рассеянно плетет,
И в стилос золотой — закат струит томленье.

В душе, пустой насквозь, тоска до отвращенья.
Там, где-то, говорят, кровавый бой идет.
О! Нету сил пойти на зов столь слабый тот,
Нет воли жизнь зачать хотя бы на мгновенье!

О! Нету воли жить, и умереть нет сил!
Да, все уж допито… Брось хохотать, Вафилл!..
Все допил, все доел. Но продолжать не стоит…

Есть: глуповатый гимн, что надо сжечь тотчас,
Есть: нерадивый раб, что презирает нас,
Есть: боль невесть о чем, что вечно в сердце ноет!

Святая ль в своем ореоле

Святая ль в своем ореоле,
Графиня ли в замке своем,
И все, что от сладкой неволи
Мы в слове обычном найдем,

И песня рогов золотая,
Что льется по дальним лугам,
С простором себя сочетая
И с нежной надменностью Дам,

И прелесть улыбки лучистой,
Победно влекущей сердца,
В лебяжьей невинности чистой,
В девичьем румянце лица.

О, жемчуг и розы! О, в тонком
Узоре наследственный щит!
Все это мне в имени звонком
Твоем Карловингском звучит!

Мерзавец

С глазами трупа, что догнить спешит
Под этой мертвенной луною,
Мой прежний день, верней, мой вечный стыд
В окно глумится надо мною.

И голосом, всех старческих мертвей
(Таким актер в театре хнычет),
Мой вечный стыд, мой прежний день, верней,
Игриво «траляля» мурлычет.

И синим пальцем висельника шут
Над веткою гитарой машет
И над грядущим, зазиявшим тут,
Как бы подбит резиной, пляшет.

«Кривляка старый, эти штуки — брось!
Дурачиться, ей-Богу, поздно!»
Он, голосом, проржавевшим насквозь:
«Нет, это все весьма серьезно.

А до тебя, сопляк мой нежный, знай,
Заботы, право, очень мало.
Не нравится? Пожалуйста! Ступай,
Пройдись, — хотя бы вдоль канала».

Что скажешь, путник, ты про страны и вокзалы

— Что скажешь, путник, ты про страны и вокзалы?
Собрал ли скуку ты (она давно зрела),
Плохой сигары дым пускающий, усталый,
Ты, чья нелепо тень на стену налегла?

Ах, после всех дорог, твой взор все так же мрачен,
Твоя усмешка та ж, та ж грусть в лице твоем:
Так месяц, между мачт, по-прежнему прозрачен,
Так море старое все то же, с новым днем.

Так кладбище все то ж, хотя могилы новы!
Но расскажи нам то, что видно и без слов:
Разочарованность твоей души; суровый
И горький приговор мечтам былых годов!

И ужас не забудь дней, сердце истомивших:
Зла — всюду, и Уродств — везде, на всех путях;
Политики позор и стыд Любви, заливших
Потоками чернил кровь на своих руках.

И не забудь себя: как груз своих бессилий,
Всей слабости своей, всей простоты своей
Ты влек на поле битв, где бились, где любили,
Безумней — что ни день, и что ни день — грустней!

Вполне ль наказан ты за глупую наивность?
Что скажешь? — Люди злы. — А женщины? О, кто ж
Пил влагу слез твоих? С кем знал ты неразрывность
Судьбы? И ласка чья не оказалась ложь?

Как ты доверчив был! как грубой лести верил!
Ты помнишь ли, как ты мечтал когда-то сам
О смерти сладостной? — Теперь ты скорбь измерил.
О, ангел, падший ниц, конец твоим мечтам!

Куда ж теперь пойдешь? скажи о новых планах?
Иль, столько плакавши, ты весь душой размяк?
По твердости коры мы судим о каштанах,
А как уныл твой вид, как твой неверен шаг!

Так чем же будешь ты? идилликом усталым,
На небо глупое глядящим сквозь окно
Глазами демона и взором одичалым?
Не значит ли — совсем упасть на дно?

Довольно ли с тебя такой простой развязки
Романа? Кто другой (смышленей, может быть),
За скрипки заплатив, хотел бы видеть пляски
И не боялся бы прохожих раздразнить.

Поройся в уголках своей души. Нельзя ли
Оттуда выхватить блистательный порок,
Красивый, дерзостный, как саблю доброй стали,
И в небо устремить блистающий клинок?

Быть может, не один, а несколько? Отлично!
Иди же на войну и без разбора всех
Рази! личиной скрыв беспечности приличной
Неутоленный гнев и безнадежный смех!

Не надо быть глупцом в сей жизни пустозвонной,
Где в счастье ничего пленительного нет
Без грез порочности, немного извращенной!
И злом за зло платить, — да будет твой завет!

— Людская мудрость? ах! мечты иным согреты!
В том прошлом, что сейчас ты мне изобразил,
Давая горькие и строгие советы, —
Я помню лишь то зло, что сам я совершил!

Из всех случайностей моей бродячей жизни,
Из всех жестоких «бед», из всех моих дорог,
Из голосов вражды и злобной укоризны
Я помню лишь одно — как милосерд был Бог!

Мои мучения все были справедливы,
Никто не виноват, что лил я много слез,
Но, может быть, и я познаю в день счастливый
Прощение и мир, что всем дает Христос!

Да, жалко быть глупцом в сей жизни преходящей,
Но лучше в вечности венец свой заслужить,
И нам гласит закон единый, настоящий:
Не злом за зло платить, но всех и все любить!