(О творчестве Веры Полозковой)
На рабочем столе – три книги, высоких и узких, как три коробки шоколада, чем-то похожие на семейные альбомы. Это переиздания совершенно неординарных стихов молодой, но далеко не начинающей московской поэтессы Веры Полозковой. Ей ещё нет и тридцати, а она прочно обосновалась в престижных книжных издательствах и на телеэкранах, в модных мини-театрах и в Интернете, неоднократно исколесила дороги Индии, где, по её собственному признанию, «хватает шести часов, чтобы выспаться, и тарелки салата, чтобы наесться».
Ещё в двадцать пять Вера с широко открытыми проницательными глазами заявила:
– Наконец-то… я больше не буду юным дарованием… Мне можно теперь драться на равных. И это очень круто.
Вот так же круто её поэтическое творчество, которое важно проиллюстрировать авторским эпиграфом:
огромный город – не хватает глаз –
прокуренный от шахт до антресолей,
и где-то в глубине сидим мы с олей
и поглощаем углекислый газ.
есть что-то, что обязывает нас.
вот пёс, что дремлет, старый и ничей,
в соломке мелких солнечных лучей,
вот горький ветер, ниоткуда родом –
они обычно служат поворотом
каких-то тайных внутренних ключей.
и оля с камерой идёт по огородам,
а я ищу словцо погорячей.
то, что получится, и будет кислородом.
мы фабрики счастливых мелочей.
идёт состав одышливый вдали,
мальчишка паучка кладёт за плинтус,
и бабушки за хлебушек – «подвиньтесь!» –
отсчитывают звонкие рубли, –
всё это чёрно-белый фотосинтез.
а мы такие лёгкие
земли.
Всмотритесь внимательно в изумительную композицию стиха. Построение строк в нём напоминает гирлянду самостоятельных, полнокровных, законченных сюжетов нередко в пределах одной-двух строк. Стихотворение одно, а в нём целый мир, где стержнем всё равно является человек и всё, что его окружает. Совершенная поэтическая картина, вправленная, как бриллиант, в струящуюся ритмику и рифму, которую легко разложить на строфы – танка. Удивительное мастерство с женской философской окраской, с женским поэтическим акцентом.
Но что преподнесёт нам поэтесса в целом, когда мы ознакомимся с её новой книгой – «Осточерчение»? Прежде всего – это новый язык поэзии, её ошеломляющий градус экспрессии, авторский интеллект, выпестованный в молодёжных творческих тусовках. Вера Полозкова филигранно монтирует в поэтические тексты современный сленг интернет-сообщества, модернистские неологизмы, продвинутые философские поэтические умозаключения. Её стихи – это всегда сюжеты, поэтические мини-рассказы, в какой-то степени вырастающие из французской классической «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака, особенно романа «Утраченные иллюзии», картины социальной жизни которого можно смело экстраполировать как метод поэтической импровизации на американский образ жизни в цикле Веры Полозковой «Короткий метр». Но не будем забегать вперёд, чтобы не упустить другие важные особенности её поэтического сборника – настолько неординарного, что не заметить его не сможет ни один продвинутый ценитель современной поэзии.
Поэтические образы, без которых нет настоящей поэзии в принципе, у Веры Полозковой настолько неподражаемы и «круты», что они резко и выпукло отделяют молодого автора от батальонов стандартных, «правильных» поэтов. У неё «автоматы за спинами… становятся бас-гитарами», «гравий под шинами стариковским кашлем ворочается в груди», «ветер курит твою сигарету быстрей тебя», «птицы под небом плавают как чаинки», «море брызгается, будто масло на сковородке», «полночь заходит к ним в кухню растерянным понятым», «моя смерть обитает во мне», «взгляд – два автоматных дула». А метафоры потрясают и даже шокируют: «письменная карамель», «глаза, темнее, чем виноград», «цвета тамариндовой косточки нераспаханного жнивья», «древнерусская обязательная тоска», «прохладная мякоть звёзд», «ужасно жив», «всё двухэтажно», «скуластые фрукты», «фактура снега», «радости полглотка».
Стихи Веры Полозковой – сложнейшие по композиции и внутреннему накалу, по социальному и философскому мироощущению:
мы не буквы господних писем, мы держатели для бумаг;
мы не оптика, а оправа, мы сургуч под его печать.
старость – думать, что выбил право
наставлять или поучать.
или:
каждый из нас – это частный случай музыки и помех
так что слушай, садись и слушай божий ритмичный смех
ты лишь герц его, сот, ячейка, то, на что звук разбит
он – таинственный голос чей-то, мерный упрямый бит
он внутри у тебя стучится, тут, под воротничком
тут, под горлом, из-под ключицы, если лежать ничком
стоит капельку подучиться – станешь проводником
будешь кабель его, антенна, сеть, радиоволна
чтоб земля была нощно, денно смехом его полна.
Это не что иное как интеллектуальный неоавангардизм. Вот только жаль, что почти без соблюдения пунктуационных и стилистических требований, что характерно для современного модернизма:
а проснёшься любимым сыном,
чистый, целый, нагой, другой
весь в холодном сиянье синем, распускающемся дугой.
или:
не дрожи, моя девочка, не торопись,
докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи.
Похоже на новомодный речитатив? В какой-то степени – да. Но поэзия Веры Полозковой не лишена и так знакомой почти всем стихотворцам назидательности:
будь умерен в питье и пище,
не стремись осчастливить всех
мы трансляторы: чем мы чище,
тем слышнее господень смех
Нет, как говорится, вопросов. Но ведь каков апофеоз стиха рискованный:
слушай, слушай, как он смеётся.
над собою смеётся сам
Поэтесса, в свои тридцать изрядно исколесив мир, дарит посвящения своим друзьям налево и направо, нередко рисует образ своего поколения чересчур самокритично:
мы же контра, мы подстрекательницы
добрые граждане из-за нас наполняют пепельницы,
попадают под капельницы
и, наконец, заявляет:
должность у меня писательская и чтецкая.
жизнь дурацкая.
Как видите, Вера Полозкова ставит точку. Не берусь судить авторскую самооценку (в молодости у каждого случалось что-либо «дурацкое»), но её поэтические произведения из индийского и американского циклов заметно корректируют эту жизнь, наполняют социальной и творческой значимостью, самодостаточностью.
Однако следует заметить, что в периоды жизненных личных чересполосиц, неприятия в поэтическом социуме, самоутверждения и самобичевания поэтесса, к сожалению, опускалась до дисгармонии и псевдоискусства, иногда «вкрапляя» в сильные произведения полуматерные слова (им легко можно было найти приличествующие синонимы). Случалось это, правда, редко и как вызов поэтическому сообществу, но факт публикации остаётся фактом. Думаю, что одна из причин такого результата – выход всех сборников Веры Полозковой только в авторской редакции. Хотя, если говорить честно, то лично я тоже не доверил бы свои книги какому-либо редактору. Как говорил Пётр I, обрезая бороды боярам, «чтобы дурь каждого была видна». А уж дурь это или нет, пусть судит только читатель!
Что же касается рифмы в поэзии Веры Полозковой, то она, как правило, построена на мелодичности и однотипности конечных слогов всех строк строфы, какой бы длинной эта строфа ни была:
вот как шелестит моя тишина, как гюрза, вползая
вырастает, инеем намерзая
нервная и чуткая, как борзая
многоглазая
вся от дыма сизая, будто газовая
это только казалось, что всё звучит из тебя,
ни к чему тебя не обязывая
а теперь твоя музыка – это язва,
что грызёт твоё горло розовое,
ты стоишь, только рот беспомощно разевая
тишина сгущается грозовая
Вы пытаетесь расставлять недостающую пунктуацию и изъяны в размере стиха? Не делайте этого. То, что пишет, сочиняет и исполняет сама В. Полозкова – это не что иное как рэп-поэзия. А у неё свои, собственные законы и ритмика, отличная от привычной классической, хорошо расписанная по стихотворным жанрам в «Поэтическом словаре» А.П. Квятковского. У поэзии неоавангардизма свои законы: на её подворье – двадцать первый век, а не прошлые и позапрошлые столетия. Да и наш менталитет отличается от менталитета античности и средневековья как небо от земли: поступательное движение не остановить и в поэзии, а не только в социуме и факторах его развития.
Веру Полозкову иногда можно упрекнуть в бытовизме:
и как старики хотят продышать себе
пятачок в одиночестве,
как в заиндевевшем стекле автобуса,
протереть его рукавом,
говоря о мёртвом как о живом
Но сегодня это не что иное как реализм. Не социалистический, которым иногда гнобили и «закапывали» истинных поэтов, а обыкновенный, рисующий картины старости, от которой никому не уйти, как её не приукрашивай. Удару грома, как говорил Виктор Гюго в своём романе «Отверженные», «иск не предъявишь, ему не подобает ошибаться». И это не фигура речи, а реальность.
«Всё, чему я учусь, – мастерство поддержанья пауз», – заявляет поэтесса, говоря о своём методе стихосложения. Все её стихи объёмные не только по количеству строф, но и по длине каждой строки. Управлять таким поэтическим оркестром в рамках одного произведения может только мастер. Вот стихотворение из девяти трёхстиший. Но эти трёхстишия – совсем не хокку и не хайку, они двусоставные по размеру и их легко превратить в шестистишия:
иногда я кажусь себе полководцем в ссылке,
иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что
занимает меня – изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной,
ожидая чьего-то знака.
И, что интересно, в каждом трёхстишии – сплошная (тройная) рифма: «злака-изнанка-знака», «клаус-хаос-пауз», «токсина-такси на-максима» и так далее.
Глагольные рифмы у В. Полозковой крайне редки, но всё равно очень качественны. Игра сплошной рифмы – оселок поэтики Веры Полозковой, настоящая поэтическая эквилибристика. А метафоры настолько оригинальны, что их ни у кого из поэтов не встретишь; решительно не найдёшь у неё и реминисценций – перефразированных заимствований.
Поэтические образы, сравнения, афористические обороты, метафоры – их целый кладезь в сборнике: «что ни индиец, то изумруд», «месть индуса изобретательна и хитра», «женщины в шторах с дровами на головах», «люди будто сушёные», «на голой любви построены города», «расстояние лучший врач», «чего не имеешь – не потерять, что имеешь – не уберечь», «ящерица под потолком – идёт над тобой пешком».
И всё же некоторые стихи В. Полозковой тяжелы для восприятия, потому что их структура интеллектуально сложна, а композиция так «закручена», что не сразу и доберёшься до понимания сюжета. И что же теперь? Да просто читатель должен «дорасти» до поэтессы, всего лишь. Вот только несколько спорным может показаться стихотворение в прозе «Нет, не увидимся». А точнее – юношеский философский этюд о Вечности и о нас с вами. На трёх страницах в нём нет и ста строк, но каждая строка эмоциональна, лирична, глубока по размышлениям и личностному восприятию мира.
Да, Вечность – невербализуемое пространство, там, действительно, не закончишь разговор, начатый при жизни. Но кто знает, Вера, так ли это? Почему почти еженощно нам снятся сны о прошлом и будущем и всегда с диалогами? Ведь мы о них тут же забываем, лишь протерев глаза ото сна. А зря! Эти диалоги – назидание Вечности для живущих как предостережение от ошибок, которые мы можем совершить или уже совершили, но нам указан путь их исправления, путь к нашей реинкарнации.
Не так ли? Ведь сказано же, что «последние будут первыми». Ныне литературная мафия порой втаптывает в грязь истинные таланты, просто боится их и не публикует, дабы самим не выглядеть на их фоне никем и ничем. Сколько поэтов прошлого столетия, «блиставших» своей честолюбивой гордыней, ныне забыто? Их просто нет в памяти! Первыми стали последние, потому что их, как и в своё время Веру Полозкову, судя по её стихам, сталкивали со сцены поэтической жизни.
Последние боролись за место под солнцем в поэтической среде, работали над собой и достигали совершенства, а первые, захлебнувшись собственной славой, потеряли поэтический «нюх» и ушли в небытие. Это карма. Она беспощадна и точно так же накажет ныне первых уже в этой жизни или в будущей, если эти «первые» будут гнобить «последних». Суд Господень и читательский – неотвратим! Всё расставляет по местам Время.
Но если философский этюд Веры Полозковой заставляет нас размышлять, то такой же прозаический текст «gotta have faith» ошеломляет обсценной лексикой. И пусть их всего пять слов в девяноста строках, но зачем они?! Какая необходимость употреблять непристойности? Зачем включать в неординарный, талантливый сборник стихов явно ординарные вещи? Это опять же к вопросу о карме.
Но вернёмся к поэзии – к циклу «Короткий метр» об американском образе жизни с американской символикой. Вот «Маджид» – образец стихотворения в прозе с сюжетом о неотвратимой по своей трагичности отдельной человеческой судьбе. Внешнюю классическую рифму поэтесса подменяет внутренней ударной, придавая тем самым прозе искусную лирическую форму с чёткой классической рифмой. Кажется, возьми перепиши строфу в столбик – и нет проблем, стих налицо. Но Вера Полозкова так не делает и оставляет композицию в форме лирической прозы, созвучной ритмике стиха, подчёркивая тем самым стиль непрерывного логического мышления в рамках каждой якобы прозаической строфы. На самом деле – это истинно талантливое поэтическое произведение, законченный собственный сюжет каждой строфы, нанизанный на генеральный сюжет стиха в целом, на его идею и содержание.
Автор «Осточерчения» исповедует неоавангардистскую стилистику, но иногда вдруг использует общепринятый заглавный стих независимо от незаконченности мысли в пределах строки и наличия знаков препинания. С чего бы это? Ведь абсолютное большинство неоавангардистских текстов демонстративно игнорирует пунктуацию, апеллируя к непрерывности поэтического мышления в пределах цельности стиха.
Вера Полозкова тем самым даёт понять, что она самодостаточна и избирательна в поэзии, что она не намерена слепо подчиняться корпоративной поэтической идеологии; что у неё, несмотря на молодой возраст, свой-собственный путь в обрамлении поэтических текстов. Она игнорирует любые условности, ограничивающие свободу настоящего художника поэтического образа.
Рассказывая о банальной истории девушки, оставленной возлюбленным и создавшим новую семью, но продолжающим прежние интимные связи от случая к случаю (старо как мир!), поэтесса строит сюжет стиха не на одинаковой общепринятой строфике, а, в зависимости от динамики сюжета, снижает и снижает объём этой строфики от семистишия до трёхстишия, а затем – для придания динамики клаузуле – обрамляет её в шестистишие. Такая композиционная строфика всецело подчинена содержанию и продиктована особенностями раскрытия темы, движения и завершённости сюжета.
Композиция стиха о хмельном банкроте мастерски построена на каламбуре конечных ударных слов в строфах: «спрут, крут», «смех, всех», «нет, лет». Притом все строки – с обязательно однотипным окончанием, непременно размерны и ритмичны. Но последний стих любой строфы резко, виражом, меняет стремительность и мелодичность ритмики на её чеканность и обрушивает, в противовес многосложной рифме, односложное нерифмованное слово-клаузулу как печать, как мысль-бомбу, как её поэтическое резюме: «щадимый-лошадиной-щетиной-ощутимый-спрут».
Поэзия Веры Полозковой – это преимущественно социальные мелодрамы или развёрнутые философские экскурсы в прошлое, настоящее или будущее. В большинстве своём в центре событий, на авансцене или за кулисами жизненных сценариев – сама поэтесса: мудрая, высокоинтеллектуальная, талантливая, самокритичная, правдивая, неподкупная, любящая и любимая. Её строки иногда поражают такими парадигмами и идеологемами, такими неологизмами и поэтическими пируэтами, что порой её можно сравнить с каскадёром в поэзии: «старушечьи веки чёрствые», «новый производитель, другой штрих-код», «небес, работающих на вход», «во лбу у тебя есть щёлка», «за четыре часа проходит четыре века», «помнить долго, аж до самого катафалка», «тучная обаятельная душа», «розово-карие губы», «эхо запаха, а точней – отголосок, призвук».
С огромным умилением и одновременно сарказмом смотрю на чиновников от литературы в некоторых журналах, чиновников, читающих эти строки. У них если стих не укладывается в размер «раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять», то это уже не поэзия, а если губы карие, эхо имеет запах и призвук, да ещё веки чёрствые, то это для них сущая трагедия. Что ещё печальнее, есть такие «профессионалы» и среди литературных критиков, которых правильнее было бы отнести к критиканам. Жаль только, невероятно жаль, что их непомерно больше, чем нас!
Американский цикл стихотворений Веры Полозковой – всегда развёрнутые сюжеты социально-психологических мелодрам с яркими образами и необычными метафорами от «лиловых дёсен», «эмалевого взгляда» до всё тех же «розово-карих губ». Что касается строфики, то она у поэтессы не поддаётся традиционным законам композиции стиха, обычно рифмующей первую строку с третьей, а вторую – с четвёртой. У В. Полозковой в пределах одного произведения все строфы подчинены только фабульным задачам и раскрытию подтемы в рамках всего сюжета стихотворения. А потому все строфы у неё обычно «разнокалиберны» по объёму – от шестистишия, затем пятистишия, переходящего к шестнадцатистишию, до восьмистишия в финале сюжета. Вера Полозкова, как поэт самодостаточный и новаторский, смело разрушает каноны композиции даже внутри строки и строит свой, собственный ход и образ мыслей. И он настолько искусен, что «оседлать» его сходу не всегда удаётся.
Поэзия Веры Полозковой рождается не только в Москве. Она пишет стихи в самолёте, в машине или автобусе во время зарубежных поездок – Дели это, Киев, Гоа, Петрозаводск, Питер, Куба, Пермь, Екатеринбург или Мальдивы. Такое обилие впечатлений рождает всё новые и новые поэтические сборники и авторские эстрадные встречи. Жанровая палитра поэтессы огромна. Она может втиснуть в масштабный стих верлибр-образ, верлибр-зарисовку, а в две строки – самостоятельный сюжет, где вся жизнь, обыденная и трагичная одновременно.
Мои оппоненты, не вникая в глубинную суть новой поэзии, могут сказать, что Вера Полозкова – это бытовая болтовня о чужой жизни, пустопорожнее перекатывание языка из угла в угол рта; иноземные семейные истории, не трогающие ни душу, ни сердце, ни поэтическую струну; стихотворные рассказы, облечённые в поэтическую форму, но совершенно лишённые сердца, поэтического накала и так далее, и так далее. Что ж, на каждый непрофессиональный роток не накинешь платок. А по мне так Вера Полозкова, повторюсь, Оноре де Бальзак в поэзии.
Белый стих – метис с вкраплениями верлибра, говорного стиха, а то и стихотворения в прозе, – новая стилистика поэтессы, но её стих всегда рифмован. Однако рифму она свободно может перенести из конца строки в её середину или использовать совмещённую рифму через разное количество строк, словно горный поток с порогами разной величины на разных расстояниях. В этом её поэтическое искусство, свобода поэтического образа и поэтической композиции. Динамическая глагольная рифма (сквозная на шестистишие) иногда заканчивается обратной – ниспадающей рифмой.
Все стихотворные сюжеты о двойной американской морали, выхваченные поэтессой из обыденной жизни нескончаемого сериала «богатые тоже плачут», ставят Веру Полозкову в какой-то степени в ряд последователей «Американской трагедии» Теодора Драйзера, только не в прозе, а в поэзии. И в ряд героев «Человеческой комедии» О. Бальзака.
Личные истории и личные трагедии, богатые пижоны и светские львицы, прожигатели жизни и вечные продавцы любви в угоду бесконечным похотям. Откуда всё это так подробно известно поэтессе? Не исключено, что эта социальная и творческая богема – виртуальное окружение её зарубежных поэтических вояжей. Ну не пересказ же это американского телеширпотреба, заполонившего российский импорт-экран! Думаю, что поэт Вера Полозкова – наблюдательнее телешоу. Хотя, впрочем, и богема самой России теперь не уступит американской – ученица ещё та, схватывает все пороки на лету. Полагаю, что и Вера Полозкова – популярный и востребованный поэт, вряд ли обошла стороной богему. Ей эти экскурсы дают пищу для прелюбопытного модернистского творчества: поэтической сухомяткой здесь не пахнет.
Вот поэтическая сказка-притча о поэте и персонажах его произведений, а точнее – отрывок:
Джек-сказочник намного пережил
Свою семью и завещал, что нажил
Своим врачам, друзьям и персонажам:
..........
Старухе Джил достались словари –
Чтоб влезть наверх и снять с буфета плошку
С не-плач-травой, и всыпать ровно ложку
В густой зелёный суп. Тарелок три.
Втекает бирюзовый свет зари
(Джек был эксцентрик) в мутное окошко.
Суп острый.
Ещё холодно немножко,
Но, в целом, славно, что ни говори.
Сказка-притча как завещание для читателя и поэта, завещание, которое ничего не стоит и которое так бесценно: поэт уходит, а имя и персонажи остаются в словарях.
Поэзия Веры Полозковой всегда в музыкальном ключе, в музыкальном ударном ритме: «эллин-развалин-богаделен-спален-болен-печален-похмелен-сентиментален». Это рифма всего лишь одной строфы. А таких – сотни.
Развёрнутая метафора – излюбленное средство в её поэтике:
… тёплая мгла течёт…
грозы – лучшие музыканты,
а голодное утро выклёвывает огни с каждой улицы,
как цукаты,
фарный дальний свет, как занозу, выкусывает из стоп
и встаёт над москвой, как столп.
Что касается просто метафор, то их, как я уже заметил ранее, – россыпи: «за семь поездов отсюда», «небеса черней, чем зрачки у мага», «снег, смолотый в колючий песок», «коридоры как взлётные полосы», «контур мальчика в поисках песни, жены и славы», «буря-изверг крошит корабли», «рыбёшки мелкой, в полтора броска», «ладони берега» и т.д. Это вам не «майский ветерок», это Вера Полозкова – оригинальный и неординарный талант и талантище:
что за жизнь – то пятница, то среда.
то венеция, то варшава.
я профессор музыки. голова у меня седа
и шершава.
Поэтесса – «брюнеточка из творческой богемы» – умеет хорошо «выстраивать побуквенно войска»:
всё вокруг лишь грубая фальшь и ретушь,
картон и пластик, плохой муляж;
мир под ним разлетается словно ветошь,
шуршит и сыплется как гуашь.
У Веры всегда «красота спит на стыке жанров». О её поэзии размышлять можно бесконечно много, но, отталкиваясь от самого сборника стихов «Осточерчение», важно порассуждать о её лирической героине, у которой «всегда одни проблемы» и одно желание – «протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной».
Откуда у Веры Полозковой такое девичье, приземлённое желание? Просто она устала от завистников и злопыхателей и потому хочет быть
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд:
«ну спой же нам, птенчик, спой,
получи потом нашей грязи и клеветы,
нашей бездоказательности тупой, –
мы так сильно хотели бы быть как ты,
что сожрём тебя всей толпой;
ты питаешься чувством собственной правоты,
мы – тобой».
Обо всём этом поэтесса исповедалась в своих стихах перед мамой, образ которой в сборнике присутствует постоянно: «…находятся люди, до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах – вундеркинд», «пубертатный период» и «юная девочка», «это меня они упрекают в высокомерии, говорят мне – ты б хоть не материлась так – всё хотят научить чему-то», «меня, которую предали только шестеро, но зато самых важных, насущных, незаменимых», «меня, что сама себе с ранней юности и отец, и брат, и возлюбленный», «меня, с моими прямыми эфирами, с журналистами, снимающими всегда в строгой очерёдности»:
и сначала пришли и стали превозносить,
а за ними пришли и стали топить в дерьме
важно помнить, что те и другие матрица,
белый шум, случайные коды, пиксели,
глупо было бы позволять им верстать себя;
я живой человек, мне по умолчанию
будет тесной любая ниша, что мне отводится.
я … воюю со жлобством и ханжеством,
я отстаиваю права что-то значить,
писать,
высказываться.
Вот она, истинная правда взаимоотношений в поэтической тусовке во все века – от двадцати девяти дуэлей Пушкина до наших дней. Хорошо что поэты хоть ныне не вызывают друг друга на дуэли. И Вера Полозкова отвечает им:
вот и всё, чему я училась – пробовала нити,
разбирала за прядью прядь,
трогала проверочные слова к состояниям
и выписывала в тетрадь,
изучала карту покоя, чтобы дорогу не потерять.
Что в поэзии В. Полозковой правда, а что – стих, где лирическая героиня, а где сама Вера Полозкова – не нам судить. Важно, что поэтесса есть. И есть почитатели её таланта.
На рабочем столе – три книги, высоких и узких, как три коробки шоколада, чем-то похожие на семейные альбомы. Это переиздания совершенно неординарных стихов молодой, но далеко не начинающей московской поэтессы Веры Полозковой. Ей ещё нет и тридцати, а она прочно обосновалась в престижных книжных издательствах и на телеэкранах, в модных мини-театрах и в Интернете, неоднократно исколесила дороги Индии, где, по её собственному признанию, «хватает шести часов, чтобы выспаться, и тарелки салата, чтобы наесться».
Ещё в двадцать пять Вера с широко открытыми проницательными глазами заявила:
– Наконец-то… я больше не буду юным дарованием… Мне можно теперь драться на равных. И это очень круто.
Вот так же круто её поэтическое творчество, которое важно проиллюстрировать авторским эпиграфом:
огромный город – не хватает глаз –
прокуренный от шахт до антресолей,
и где-то в глубине сидим мы с олей
и поглощаем углекислый газ.
есть что-то, что обязывает нас.
вот пёс, что дремлет, старый и ничей,
в соломке мелких солнечных лучей,
вот горький ветер, ниоткуда родом –
они обычно служат поворотом
каких-то тайных внутренних ключей.
и оля с камерой идёт по огородам,
а я ищу словцо погорячей.
то, что получится, и будет кислородом.
мы фабрики счастливых мелочей.
идёт состав одышливый вдали,
мальчишка паучка кладёт за плинтус,
и бабушки за хлебушек – «подвиньтесь!» –
отсчитывают звонкие рубли, –
всё это чёрно-белый фотосинтез.
а мы такие лёгкие
земли.
Всмотритесь внимательно в изумительную композицию стиха. Построение строк в нём напоминает гирлянду самостоятельных, полнокровных, законченных сюжетов нередко в пределах одной-двух строк. Стихотворение одно, а в нём целый мир, где стержнем всё равно является человек и всё, что его окружает. Совершенная поэтическая картина, вправленная, как бриллиант, в струящуюся ритмику и рифму, которую легко разложить на строфы – танка. Удивительное мастерство с женской философской окраской, с женским поэтическим акцентом.
Но что преподнесёт нам поэтесса в целом, когда мы ознакомимся с её новой книгой – «Осточерчение»? Прежде всего – это новый язык поэзии, её ошеломляющий градус экспрессии, авторский интеллект, выпестованный в молодёжных творческих тусовках. Вера Полозкова филигранно монтирует в поэтические тексты современный сленг интернет-сообщества, модернистские неологизмы, продвинутые философские поэтические умозаключения. Её стихи – это всегда сюжеты, поэтические мини-рассказы, в какой-то степени вырастающие из французской классической «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака, особенно романа «Утраченные иллюзии», картины социальной жизни которого можно смело экстраполировать как метод поэтической импровизации на американский образ жизни в цикле Веры Полозковой «Короткий метр». Но не будем забегать вперёд, чтобы не упустить другие важные особенности её поэтического сборника – настолько неординарного, что не заметить его не сможет ни один продвинутый ценитель современной поэзии.
Поэтические образы, без которых нет настоящей поэзии в принципе, у Веры Полозковой настолько неподражаемы и «круты», что они резко и выпукло отделяют молодого автора от батальонов стандартных, «правильных» поэтов. У неё «автоматы за спинами… становятся бас-гитарами», «гравий под шинами стариковским кашлем ворочается в груди», «ветер курит твою сигарету быстрей тебя», «птицы под небом плавают как чаинки», «море брызгается, будто масло на сковородке», «полночь заходит к ним в кухню растерянным понятым», «моя смерть обитает во мне», «взгляд – два автоматных дула». А метафоры потрясают и даже шокируют: «письменная карамель», «глаза, темнее, чем виноград», «цвета тамариндовой косточки нераспаханного жнивья», «древнерусская обязательная тоска», «прохладная мякоть звёзд», «ужасно жив», «всё двухэтажно», «скуластые фрукты», «фактура снега», «радости полглотка».
Стихи Веры Полозковой – сложнейшие по композиции и внутреннему накалу, по социальному и философскому мироощущению:
мы не буквы господних писем, мы держатели для бумаг;
мы не оптика, а оправа, мы сургуч под его печать.
старость – думать, что выбил право
наставлять или поучать.
или:
каждый из нас – это частный случай музыки и помех
так что слушай, садись и слушай божий ритмичный смех
ты лишь герц его, сот, ячейка, то, на что звук разбит
он – таинственный голос чей-то, мерный упрямый бит
он внутри у тебя стучится, тут, под воротничком
тут, под горлом, из-под ключицы, если лежать ничком
стоит капельку подучиться – станешь проводником
будешь кабель его, антенна, сеть, радиоволна
чтоб земля была нощно, денно смехом его полна.
Это не что иное как интеллектуальный неоавангардизм. Вот только жаль, что почти без соблюдения пунктуационных и стилистических требований, что характерно для современного модернизма:
а проснёшься любимым сыном,
чистый, целый, нагой, другой
весь в холодном сиянье синем, распускающемся дугой.
или:
не дрожи, моя девочка, не торопись,
докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи.
Похоже на новомодный речитатив? В какой-то степени – да. Но поэзия Веры Полозковой не лишена и так знакомой почти всем стихотворцам назидательности:
будь умерен в питье и пище,
не стремись осчастливить всех
мы трансляторы: чем мы чище,
тем слышнее господень смех
Нет, как говорится, вопросов. Но ведь каков апофеоз стиха рискованный:
слушай, слушай, как он смеётся.
над собою смеётся сам
Поэтесса, в свои тридцать изрядно исколесив мир, дарит посвящения своим друзьям налево и направо, нередко рисует образ своего поколения чересчур самокритично:
мы же контра, мы подстрекательницы
добрые граждане из-за нас наполняют пепельницы,
попадают под капельницы
и, наконец, заявляет:
должность у меня писательская и чтецкая.
жизнь дурацкая.
Как видите, Вера Полозкова ставит точку. Не берусь судить авторскую самооценку (в молодости у каждого случалось что-либо «дурацкое»), но её поэтические произведения из индийского и американского циклов заметно корректируют эту жизнь, наполняют социальной и творческой значимостью, самодостаточностью.
Однако следует заметить, что в периоды жизненных личных чересполосиц, неприятия в поэтическом социуме, самоутверждения и самобичевания поэтесса, к сожалению, опускалась до дисгармонии и псевдоискусства, иногда «вкрапляя» в сильные произведения полуматерные слова (им легко можно было найти приличествующие синонимы). Случалось это, правда, редко и как вызов поэтическому сообществу, но факт публикации остаётся фактом. Думаю, что одна из причин такого результата – выход всех сборников Веры Полозковой только в авторской редакции. Хотя, если говорить честно, то лично я тоже не доверил бы свои книги какому-либо редактору. Как говорил Пётр I, обрезая бороды боярам, «чтобы дурь каждого была видна». А уж дурь это или нет, пусть судит только читатель!
Что же касается рифмы в поэзии Веры Полозковой, то она, как правило, построена на мелодичности и однотипности конечных слогов всех строк строфы, какой бы длинной эта строфа ни была:
вот как шелестит моя тишина, как гюрза, вползая
вырастает, инеем намерзая
нервная и чуткая, как борзая
многоглазая
вся от дыма сизая, будто газовая
это только казалось, что всё звучит из тебя,
ни к чему тебя не обязывая
а теперь твоя музыка – это язва,
что грызёт твоё горло розовое,
ты стоишь, только рот беспомощно разевая
тишина сгущается грозовая
Вы пытаетесь расставлять недостающую пунктуацию и изъяны в размере стиха? Не делайте этого. То, что пишет, сочиняет и исполняет сама В. Полозкова – это не что иное как рэп-поэзия. А у неё свои, собственные законы и ритмика, отличная от привычной классической, хорошо расписанная по стихотворным жанрам в «Поэтическом словаре» А.П. Квятковского. У поэзии неоавангардизма свои законы: на её подворье – двадцать первый век, а не прошлые и позапрошлые столетия. Да и наш менталитет отличается от менталитета античности и средневековья как небо от земли: поступательное движение не остановить и в поэзии, а не только в социуме и факторах его развития.
Веру Полозкову иногда можно упрекнуть в бытовизме:
и как старики хотят продышать себе
пятачок в одиночестве,
как в заиндевевшем стекле автобуса,
протереть его рукавом,
говоря о мёртвом как о живом
Но сегодня это не что иное как реализм. Не социалистический, которым иногда гнобили и «закапывали» истинных поэтов, а обыкновенный, рисующий картины старости, от которой никому не уйти, как её не приукрашивай. Удару грома, как говорил Виктор Гюго в своём романе «Отверженные», «иск не предъявишь, ему не подобает ошибаться». И это не фигура речи, а реальность.
«Всё, чему я учусь, – мастерство поддержанья пауз», – заявляет поэтесса, говоря о своём методе стихосложения. Все её стихи объёмные не только по количеству строф, но и по длине каждой строки. Управлять таким поэтическим оркестром в рамках одного произведения может только мастер. Вот стихотворение из девяти трёхстиший. Но эти трёхстишия – совсем не хокку и не хайку, они двусоставные по размеру и их легко превратить в шестистишия:
иногда я кажусь себе полководцем в ссылке,
иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что
занимает меня – изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной,
ожидая чьего-то знака.
И, что интересно, в каждом трёхстишии – сплошная (тройная) рифма: «злака-изнанка-знака», «клаус-хаос-пауз», «токсина-такси на-максима» и так далее.
Глагольные рифмы у В. Полозковой крайне редки, но всё равно очень качественны. Игра сплошной рифмы – оселок поэтики Веры Полозковой, настоящая поэтическая эквилибристика. А метафоры настолько оригинальны, что их ни у кого из поэтов не встретишь; решительно не найдёшь у неё и реминисценций – перефразированных заимствований.
Поэтические образы, сравнения, афористические обороты, метафоры – их целый кладезь в сборнике: «что ни индиец, то изумруд», «месть индуса изобретательна и хитра», «женщины в шторах с дровами на головах», «люди будто сушёные», «на голой любви построены города», «расстояние лучший врач», «чего не имеешь – не потерять, что имеешь – не уберечь», «ящерица под потолком – идёт над тобой пешком».
И всё же некоторые стихи В. Полозковой тяжелы для восприятия, потому что их структура интеллектуально сложна, а композиция так «закручена», что не сразу и доберёшься до понимания сюжета. И что же теперь? Да просто читатель должен «дорасти» до поэтессы, всего лишь. Вот только несколько спорным может показаться стихотворение в прозе «Нет, не увидимся». А точнее – юношеский философский этюд о Вечности и о нас с вами. На трёх страницах в нём нет и ста строк, но каждая строка эмоциональна, лирична, глубока по размышлениям и личностному восприятию мира.
Да, Вечность – невербализуемое пространство, там, действительно, не закончишь разговор, начатый при жизни. Но кто знает, Вера, так ли это? Почему почти еженощно нам снятся сны о прошлом и будущем и всегда с диалогами? Ведь мы о них тут же забываем, лишь протерев глаза ото сна. А зря! Эти диалоги – назидание Вечности для живущих как предостережение от ошибок, которые мы можем совершить или уже совершили, но нам указан путь их исправления, путь к нашей реинкарнации.
Не так ли? Ведь сказано же, что «последние будут первыми». Ныне литературная мафия порой втаптывает в грязь истинные таланты, просто боится их и не публикует, дабы самим не выглядеть на их фоне никем и ничем. Сколько поэтов прошлого столетия, «блиставших» своей честолюбивой гордыней, ныне забыто? Их просто нет в памяти! Первыми стали последние, потому что их, как и в своё время Веру Полозкову, судя по её стихам, сталкивали со сцены поэтической жизни.
Последние боролись за место под солнцем в поэтической среде, работали над собой и достигали совершенства, а первые, захлебнувшись собственной славой, потеряли поэтический «нюх» и ушли в небытие. Это карма. Она беспощадна и точно так же накажет ныне первых уже в этой жизни или в будущей, если эти «первые» будут гнобить «последних». Суд Господень и читательский – неотвратим! Всё расставляет по местам Время.
Но если философский этюд Веры Полозковой заставляет нас размышлять, то такой же прозаический текст «gotta have faith» ошеломляет обсценной лексикой. И пусть их всего пять слов в девяноста строках, но зачем они?! Какая необходимость употреблять непристойности? Зачем включать в неординарный, талантливый сборник стихов явно ординарные вещи? Это опять же к вопросу о карме.
Но вернёмся к поэзии – к циклу «Короткий метр» об американском образе жизни с американской символикой. Вот «Маджид» – образец стихотворения в прозе с сюжетом о неотвратимой по своей трагичности отдельной человеческой судьбе. Внешнюю классическую рифму поэтесса подменяет внутренней ударной, придавая тем самым прозе искусную лирическую форму с чёткой классической рифмой. Кажется, возьми перепиши строфу в столбик – и нет проблем, стих налицо. Но Вера Полозкова так не делает и оставляет композицию в форме лирической прозы, созвучной ритмике стиха, подчёркивая тем самым стиль непрерывного логического мышления в рамках каждой якобы прозаической строфы. На самом деле – это истинно талантливое поэтическое произведение, законченный собственный сюжет каждой строфы, нанизанный на генеральный сюжет стиха в целом, на его идею и содержание.
Автор «Осточерчения» исповедует неоавангардистскую стилистику, но иногда вдруг использует общепринятый заглавный стих независимо от незаконченности мысли в пределах строки и наличия знаков препинания. С чего бы это? Ведь абсолютное большинство неоавангардистских текстов демонстративно игнорирует пунктуацию, апеллируя к непрерывности поэтического мышления в пределах цельности стиха.
Вера Полозкова тем самым даёт понять, что она самодостаточна и избирательна в поэзии, что она не намерена слепо подчиняться корпоративной поэтической идеологии; что у неё, несмотря на молодой возраст, свой-собственный путь в обрамлении поэтических текстов. Она игнорирует любые условности, ограничивающие свободу настоящего художника поэтического образа.
Рассказывая о банальной истории девушки, оставленной возлюбленным и создавшим новую семью, но продолжающим прежние интимные связи от случая к случаю (старо как мир!), поэтесса строит сюжет стиха не на одинаковой общепринятой строфике, а, в зависимости от динамики сюжета, снижает и снижает объём этой строфики от семистишия до трёхстишия, а затем – для придания динамики клаузуле – обрамляет её в шестистишие. Такая композиционная строфика всецело подчинена содержанию и продиктована особенностями раскрытия темы, движения и завершённости сюжета.
Композиция стиха о хмельном банкроте мастерски построена на каламбуре конечных ударных слов в строфах: «спрут, крут», «смех, всех», «нет, лет». Притом все строки – с обязательно однотипным окончанием, непременно размерны и ритмичны. Но последний стих любой строфы резко, виражом, меняет стремительность и мелодичность ритмики на её чеканность и обрушивает, в противовес многосложной рифме, односложное нерифмованное слово-клаузулу как печать, как мысль-бомбу, как её поэтическое резюме: «щадимый-лошадиной-щетиной-ощутимый-спрут».
Поэзия Веры Полозковой – это преимущественно социальные мелодрамы или развёрнутые философские экскурсы в прошлое, настоящее или будущее. В большинстве своём в центре событий, на авансцене или за кулисами жизненных сценариев – сама поэтесса: мудрая, высокоинтеллектуальная, талантливая, самокритичная, правдивая, неподкупная, любящая и любимая. Её строки иногда поражают такими парадигмами и идеологемами, такими неологизмами и поэтическими пируэтами, что порой её можно сравнить с каскадёром в поэзии: «старушечьи веки чёрствые», «новый производитель, другой штрих-код», «небес, работающих на вход», «во лбу у тебя есть щёлка», «за четыре часа проходит четыре века», «помнить долго, аж до самого катафалка», «тучная обаятельная душа», «розово-карие губы», «эхо запаха, а точней – отголосок, призвук».
С огромным умилением и одновременно сарказмом смотрю на чиновников от литературы в некоторых журналах, чиновников, читающих эти строки. У них если стих не укладывается в размер «раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять», то это уже не поэзия, а если губы карие, эхо имеет запах и призвук, да ещё веки чёрствые, то это для них сущая трагедия. Что ещё печальнее, есть такие «профессионалы» и среди литературных критиков, которых правильнее было бы отнести к критиканам. Жаль только, невероятно жаль, что их непомерно больше, чем нас!
Американский цикл стихотворений Веры Полозковой – всегда развёрнутые сюжеты социально-психологических мелодрам с яркими образами и необычными метафорами от «лиловых дёсен», «эмалевого взгляда» до всё тех же «розово-карих губ». Что касается строфики, то она у поэтессы не поддаётся традиционным законам композиции стиха, обычно рифмующей первую строку с третьей, а вторую – с четвёртой. У В. Полозковой в пределах одного произведения все строфы подчинены только фабульным задачам и раскрытию подтемы в рамках всего сюжета стихотворения. А потому все строфы у неё обычно «разнокалиберны» по объёму – от шестистишия, затем пятистишия, переходящего к шестнадцатистишию, до восьмистишия в финале сюжета. Вера Полозкова, как поэт самодостаточный и новаторский, смело разрушает каноны композиции даже внутри строки и строит свой, собственный ход и образ мыслей. И он настолько искусен, что «оседлать» его сходу не всегда удаётся.
Поэзия Веры Полозковой рождается не только в Москве. Она пишет стихи в самолёте, в машине или автобусе во время зарубежных поездок – Дели это, Киев, Гоа, Петрозаводск, Питер, Куба, Пермь, Екатеринбург или Мальдивы. Такое обилие впечатлений рождает всё новые и новые поэтические сборники и авторские эстрадные встречи. Жанровая палитра поэтессы огромна. Она может втиснуть в масштабный стих верлибр-образ, верлибр-зарисовку, а в две строки – самостоятельный сюжет, где вся жизнь, обыденная и трагичная одновременно.
Мои оппоненты, не вникая в глубинную суть новой поэзии, могут сказать, что Вера Полозкова – это бытовая болтовня о чужой жизни, пустопорожнее перекатывание языка из угла в угол рта; иноземные семейные истории, не трогающие ни душу, ни сердце, ни поэтическую струну; стихотворные рассказы, облечённые в поэтическую форму, но совершенно лишённые сердца, поэтического накала и так далее, и так далее. Что ж, на каждый непрофессиональный роток не накинешь платок. А по мне так Вера Полозкова, повторюсь, Оноре де Бальзак в поэзии.
Белый стих – метис с вкраплениями верлибра, говорного стиха, а то и стихотворения в прозе, – новая стилистика поэтессы, но её стих всегда рифмован. Однако рифму она свободно может перенести из конца строки в её середину или использовать совмещённую рифму через разное количество строк, словно горный поток с порогами разной величины на разных расстояниях. В этом её поэтическое искусство, свобода поэтического образа и поэтической композиции. Динамическая глагольная рифма (сквозная на шестистишие) иногда заканчивается обратной – ниспадающей рифмой.
Все стихотворные сюжеты о двойной американской морали, выхваченные поэтессой из обыденной жизни нескончаемого сериала «богатые тоже плачут», ставят Веру Полозкову в какой-то степени в ряд последователей «Американской трагедии» Теодора Драйзера, только не в прозе, а в поэзии. И в ряд героев «Человеческой комедии» О. Бальзака.
Личные истории и личные трагедии, богатые пижоны и светские львицы, прожигатели жизни и вечные продавцы любви в угоду бесконечным похотям. Откуда всё это так подробно известно поэтессе? Не исключено, что эта социальная и творческая богема – виртуальное окружение её зарубежных поэтических вояжей. Ну не пересказ же это американского телеширпотреба, заполонившего российский импорт-экран! Думаю, что поэт Вера Полозкова – наблюдательнее телешоу. Хотя, впрочем, и богема самой России теперь не уступит американской – ученица ещё та, схватывает все пороки на лету. Полагаю, что и Вера Полозкова – популярный и востребованный поэт, вряд ли обошла стороной богему. Ей эти экскурсы дают пищу для прелюбопытного модернистского творчества: поэтической сухомяткой здесь не пахнет.
Вот поэтическая сказка-притча о поэте и персонажах его произведений, а точнее – отрывок:
Джек-сказочник намного пережил
Свою семью и завещал, что нажил
Своим врачам, друзьям и персонажам:
..........
Старухе Джил достались словари –
Чтоб влезть наверх и снять с буфета плошку
С не-плач-травой, и всыпать ровно ложку
В густой зелёный суп. Тарелок три.
Втекает бирюзовый свет зари
(Джек был эксцентрик) в мутное окошко.
Суп острый.
Ещё холодно немножко,
Но, в целом, славно, что ни говори.
Сказка-притча как завещание для читателя и поэта, завещание, которое ничего не стоит и которое так бесценно: поэт уходит, а имя и персонажи остаются в словарях.
Поэзия Веры Полозковой всегда в музыкальном ключе, в музыкальном ударном ритме: «эллин-развалин-богаделен-спален-болен-печален-похмелен-сентиментален». Это рифма всего лишь одной строфы. А таких – сотни.
Развёрнутая метафора – излюбленное средство в её поэтике:
… тёплая мгла течёт…
грозы – лучшие музыканты,
а голодное утро выклёвывает огни с каждой улицы,
как цукаты,
фарный дальний свет, как занозу, выкусывает из стоп
и встаёт над москвой, как столп.
Что касается просто метафор, то их, как я уже заметил ранее, – россыпи: «за семь поездов отсюда», «небеса черней, чем зрачки у мага», «снег, смолотый в колючий песок», «коридоры как взлётные полосы», «контур мальчика в поисках песни, жены и славы», «буря-изверг крошит корабли», «рыбёшки мелкой, в полтора броска», «ладони берега» и т.д. Это вам не «майский ветерок», это Вера Полозкова – оригинальный и неординарный талант и талантище:
что за жизнь – то пятница, то среда.
то венеция, то варшава.
я профессор музыки. голова у меня седа
и шершава.
Поэтесса – «брюнеточка из творческой богемы» – умеет хорошо «выстраивать побуквенно войска»:
всё вокруг лишь грубая фальшь и ретушь,
картон и пластик, плохой муляж;
мир под ним разлетается словно ветошь,
шуршит и сыплется как гуашь.
У Веры всегда «красота спит на стыке жанров». О её поэзии размышлять можно бесконечно много, но, отталкиваясь от самого сборника стихов «Осточерчение», важно порассуждать о её лирической героине, у которой «всегда одни проблемы» и одно желание – «протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной».
Откуда у Веры Полозковой такое девичье, приземлённое желание? Просто она устала от завистников и злопыхателей и потому хочет быть
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд:
«ну спой же нам, птенчик, спой,
получи потом нашей грязи и клеветы,
нашей бездоказательности тупой, –
мы так сильно хотели бы быть как ты,
что сожрём тебя всей толпой;
ты питаешься чувством собственной правоты,
мы – тобой».
Обо всём этом поэтесса исповедалась в своих стихах перед мамой, образ которой в сборнике присутствует постоянно: «…находятся люди, до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах – вундеркинд», «пубертатный период» и «юная девочка», «это меня они упрекают в высокомерии, говорят мне – ты б хоть не материлась так – всё хотят научить чему-то», «меня, которую предали только шестеро, но зато самых важных, насущных, незаменимых», «меня, что сама себе с ранней юности и отец, и брат, и возлюбленный», «меня, с моими прямыми эфирами, с журналистами, снимающими всегда в строгой очерёдности»:
и сначала пришли и стали превозносить,
а за ними пришли и стали топить в дерьме
важно помнить, что те и другие матрица,
белый шум, случайные коды, пиксели,
глупо было бы позволять им верстать себя;
я живой человек, мне по умолчанию
будет тесной любая ниша, что мне отводится.
я … воюю со жлобством и ханжеством,
я отстаиваю права что-то значить,
писать,
высказываться.
Вот она, истинная правда взаимоотношений в поэтической тусовке во все века – от двадцати девяти дуэлей Пушкина до наших дней. Хорошо что поэты хоть ныне не вызывают друг друга на дуэли. И Вера Полозкова отвечает им:
вот и всё, чему я училась – пробовала нити,
разбирала за прядью прядь,
трогала проверочные слова к состояниям
и выписывала в тетрадь,
изучала карту покоя, чтобы дорогу не потерять.
Что в поэзии В. Полозковой правда, а что – стих, где лирическая героиня, а где сама Вера Полозкова – не нам судить. Важно, что поэтесса есть. И есть почитатели её таланта.