Евгений Лесин когда-то давно, очевидно ещё в юности, повесил себе на грудь надпись: "Это не я?" С тех пор он живет, разговаривает, кричит на литературных вечерах, пишет стихи и прозу под этой вывеской и с тем же недоумением. И не то что бы эта вывеска ему как-то мешала, даже наоборот – использовать собственное лицо как маску очень удобно – какие претензии могут быть к маске, даже если она – лицо. Отстраненность от себя самого дала Лесину несколько термосесовское отношение к жизни. Не в смысле полного отсутствия каких бы то ни было представлений о морали, вовсе нет, думаю, напротив, у Евгения Лесина очень четкие представления о том, «что такое хорошо – что такое плохо». Дело в том, что его по большему счету не волнует, как и кто будет оценивать его, Лесина, слова и поступки – не занимает, просто. Он существует отдельно от дел, от слов и от оценок. Подобно Илье Обломову он убедился, что во всём этом "нет человека", но в отличие от литературного героя Лесин не ушел предаваться медитации на диванчик, а просто перестал обращать на такие мелочи внимание.
При этом половина текстов, написанных Евгением Лесиным, – чистая гражданская лирика в евтушенковской традиции – с болью и надрывом, с печалью об униженных и оскорбленных. Казалось бы, удивительно при такой жизненной позиции, и всё же юродство как-то сочетается с гражданственностью. И ведь не скажешь, что все его тексты неудачны, среди них есть действительно весьма интересные. Например, стихотворение "Кого ебет чужое горе?" (простите за мат, но тут уж ничего не поделаешь – как автор написал, так написал). Стихотворение даже за гранью элементарности: восемь раз повторенный вопрос и ответ в конце. И ведь всё равно действует. Здесь, между прочим, к стволу евтушенковской гражданской лирики прививается ветвь концептуализма и минимализма в духе Всеволода Некрасова. А попробуйте сочетать Евтушенко и Некрасова в одном флаконе – не так-то это просто. Однако "Кого ебет чужое горе?" существенно отличается, скажем, от строк Некрасова: "рано рано/ рано рано/ рано рано рано/ пора". Стихи Некрасова сильней, этого я не оспариваю, но, всё же, в чем отличие, где причина превосходства, и так ли оно велико? Герой Некрасова аутичен, его мысль где-то за словами – она не выражается интонационно, она, как существо из мультфильма Ивана Максимова "Фильм повышенной духовности", бесконечно идет за своим хвостом. Когда, наконец, на месте одного слова появляется другое – это воспринимается как откровение, как если бы кошка, охотящаяся за своим хвостом, вдруг поймала мышь. Все эмоции Лесина – на поверхности, чего требует и нецензурная лексика "повышенной эмоциональности". Каждая строка – это та же фраза, тот же вопрос, но с новой эмоцией, вопрос, произнесенный уже другим человеком. Это особенно заметно, когда Лесин читает стихотворение со сцены – у каждой строчки свой герой. Каждая строка должна была бы заканчиваться не дежурным вопросительным знаком, а каждый раз новым знаком препинания, включая смайлы и многоточия. Герой Лесина – шизофреник со множеством мнений, его мысль не движется по кругу, а перекатывается как футбольный шар. Если главный подвиг, свершаемый героем Некрасова, – преодоление собственного аутизма, выход к людям, то подвиг героя Лесина в этом стихотворении – возвращение к себе, к собственному мнению – обретение собственной, единственной собственной, личности. Её герой находит, только признав: "Меня ебет чужое горе". Один из слушателей Лесина написал в живом журнале, что после этой строки не хватает вопроса: "А вас ебет чужое горе?" Но нет – всего здесь вполне достаточно. Здесь при всём пафосе нет призыва на баррикады, а есть поиск собственного морального кредо. И в этом тоже есть элемент чуда, пускай и более самоочевидного, более ожидаемого, чем преодоление собственной немоты у Некрасова.
При этом половина текстов, написанных Евгением Лесиным, – чистая гражданская лирика в евтушенковской традиции – с болью и надрывом, с печалью об униженных и оскорбленных. Казалось бы, удивительно при такой жизненной позиции, и всё же юродство как-то сочетается с гражданственностью. И ведь не скажешь, что все его тексты неудачны, среди них есть действительно весьма интересные. Например, стихотворение "Кого ебет чужое горе?" (простите за мат, но тут уж ничего не поделаешь – как автор написал, так написал). Стихотворение даже за гранью элементарности: восемь раз повторенный вопрос и ответ в конце. И ведь всё равно действует. Здесь, между прочим, к стволу евтушенковской гражданской лирики прививается ветвь концептуализма и минимализма в духе Всеволода Некрасова. А попробуйте сочетать Евтушенко и Некрасова в одном флаконе – не так-то это просто. Однако "Кого ебет чужое горе?" существенно отличается, скажем, от строк Некрасова: "рано рано/ рано рано/ рано рано рано/ пора". Стихи Некрасова сильней, этого я не оспариваю, но, всё же, в чем отличие, где причина превосходства, и так ли оно велико? Герой Некрасова аутичен, его мысль где-то за словами – она не выражается интонационно, она, как существо из мультфильма Ивана Максимова "Фильм повышенной духовности", бесконечно идет за своим хвостом. Когда, наконец, на месте одного слова появляется другое – это воспринимается как откровение, как если бы кошка, охотящаяся за своим хвостом, вдруг поймала мышь. Все эмоции Лесина – на поверхности, чего требует и нецензурная лексика "повышенной эмоциональности". Каждая строка – это та же фраза, тот же вопрос, но с новой эмоцией, вопрос, произнесенный уже другим человеком. Это особенно заметно, когда Лесин читает стихотворение со сцены – у каждой строчки свой герой. Каждая строка должна была бы заканчиваться не дежурным вопросительным знаком, а каждый раз новым знаком препинания, включая смайлы и многоточия. Герой Лесина – шизофреник со множеством мнений, его мысль не движется по кругу, а перекатывается как футбольный шар. Если главный подвиг, свершаемый героем Некрасова, – преодоление собственного аутизма, выход к людям, то подвиг героя Лесина в этом стихотворении – возвращение к себе, к собственному мнению – обретение собственной, единственной собственной, личности. Её герой находит, только признав: "Меня ебет чужое горе". Один из слушателей Лесина написал в живом журнале, что после этой строки не хватает вопроса: "А вас ебет чужое горе?" Но нет – всего здесь вполне достаточно. Здесь при всём пафосе нет призыва на баррикады, а есть поиск собственного морального кредо. И в этом тоже есть элемент чуда, пускай и более самоочевидного, более ожидаемого, чем преодоление собственной немоты у Некрасова.