В декабре исполнится четыре года, как нет с нами поэта, художника, глубокого и проницательного лирика, а его творения все еще находят новую жизнь. В августе вышло сразу два сборника его стихов «Предвестье» и «Сто стихов, сто картин». Для Завальнюка «забвенье – больше, чем проклятье», но он не забыт, нет, не забыт.
В первую книгу, названную «Предвестье» и состоящую из «знаков» и «символов» вошли поздние стихи Леонида Завальнюка, которые его жена Наталья годами собирала и хранила. Пожелтевшая стопка страниц, напечатанных на машинке, стала новым пророчеством, которое поэт отправляет читателю уже после смерти. «А жизнь, она кругла. И я еще вернусь», – пишет Завальнюк и будто проживает всю свою жизнь заново в десяти главах-знаках – от детства и войны в «Знаке памяти» до возраста мудрости и идеи возвращения, воскресения в «Знаке прощаний».
– Мне кажется, Лёня очень духовный человек. Он жизни своей не мыслил без этих знаков, – говорит его жена.
Завальнюк действительно живет в мире не бытовом, не бренном, каждая деталь имеет в его строчках свое символическое значение. «Три вести, три вещих стрелы, три яростных сна надо мною» постоянно вторгаются в его стихи. При этом каждый символ имеет для него свое, нетипичное, значение. Но тот, кто назовет Завальнюка беспочвенным мечтателем, ошибется. Не может петь отстраненные «нечто и туманну даль» человек, который сам, своими глазами видел надпись «Все выдачи крупой», и собирал гнилую картошку. Вот только от таких картин Леонид Завальнюк не сломался, а Художник в нем обрел удивительную ясность мысли, четкое понимание того, что собою представляют наши бесконечные суеты и метания в Вечности. «Как всякий выкормыш войны», он способен «любых невзгод ворочать валуны», но самая жизнь перемешала в нем эту атлантскую силу с ранимостью, чуткостью, духовностью – «не могу я в жизни одного: / Собою быть и в то же время находиться / В том мире, где никто не любит никого».
Однако в его мире нет места и бесконечной грусти, ведь матушка-Земля по закону справедливости и воздаяния всегда заботится своих детях, утирает им носы и сажает на горшки. Поэтому стихи Леонида Завальнюка нельзя даже помыслить без его доброго юмора, которым отсвечивают глубокие мысли.
Свет, цвет всегда сопровождал Леонида Завальнюка, а его картины, разлитые по листам акварели, и теперь в память о поэте украшают уголок в выставочном зале МУМа на Ленинградском проспекте. Во второй вышедшей в конце августа книге Завальнюка «Сто стихов – сто картин», абстракции и юмористические картинки соседствуют с сотней самых впечатляющих стихов Леонида Завальнюка. В подборе этих «знаковых» для творчества поэта стихов кроме жены Натальи приняли участие друг Завальнюка из Благовещенска Игорь Горевой и сын близкого товарища и соратника поэта Марка Гофмана, которого тот в своей автобиографии шутливо называет «Сирано».
«Я командировочный из Благовещенска», – всегда говорил он. После босяцкого военного детства в Умани на Украине, учебы в ФЗУ, тяжелой работы, служба в Благовещенске стала для поэта своеобразным выходом в свет. Речка Зея, невообразимая природа и «друг Сирано», как он называет в своей автобиографии Марка Гофмана, сделали Благовещенск родиной Завальнюка. Там он впервые и начал печататься.
От истоков своих человек
Не уходит и не отвыкает.
Потому что не вынуть надежд
Из того, в чем они возникают,
Потому что не вынуть любовь
Из простора, где сердце стучало,
Где, мужая, душа излучала
Благодарность к травинке любой.
Этот отрывок из поэмы Завальнюка «Осень в Благовещенске» стал эпиграфом к книге-альбому, книге-метафоре, собранной в память о годах Леонида Завальнюка, проведенных на Дальнем Востоке. Сейчас в Благовещенске готовят мемориальную доску, где будет высечена его строчка «Где дом друзей – там родина моя». Ведь Благовещенск – его вторая и духовная родина.
– Он всегда считал себя русским поэтом, хотя родился на Украине, считал украинцев братьями, любил украинские пруды, вербу, пел украинские песни, любил Тараса Шевченко и философа Сковороду, – рассказывает жена поэта. Как бы отреагировал на дележку и дрязги в породившей его стране поэт, чьи стихи зовут и велят покориться любви к миру?
Но, несмотря на чистоту или нечистоту политики и моральных взаимоотношений двух некогда братских народов, в книгу-альбом «Сто стихов – сто картин» вошли стихи, подаренные Завальнюком России:
В дремотной тишине, на самом на краю
Земли моей, войною опалённой,
Увидел я её последний раз –
В опорках и косынке запылённой.
Она ни есть, ни пить уж не могла.
Она сошла с дороги и легла
Нескладно, как роженицы ложатся…
Я был тогда мальчишка, малышня,
Но больно сердце сжалось у меня
И долго-долго не могло разжаться.
Подросток – лет двенадцати, не больше –
Не то от Умани, не то от самой Польши,
Она бежала через всю Россию.
От голода и страха становясь
Всё призрачней, и жальче,
И красивей…
В селе Капустный Яр, на берегу реки,
Сидит смешная рыжая девчонка.
Лицо в веснушках, на нос лезет чёлка,
В ручонках спиннинг, на ногах чулки,
Должно быть, материны – тонкие, без шва.
Как снежная пыльца, струится синева,
И взгляд её струится, синий-синий,
Безгрешный и пронзительный, как иней…
Она права. Она во всем права.
Ей надо щуку толстую поймать,
Схватить за жабры цепкою рукою –
На пальцах цыпки, под ногтями чёрное –
И, ощутив таинственный покой,
Вдруг крикнуть радостно над чёрною рекой,
Как древние охотники кричали,
Когда в ловушку зверя залучали…
Она красива.
Да, она красива
В тот краткий миг успеха своего,
Как этот берег,
Как сама Россия,
Забывшая все – и ничего.
В первую книгу, названную «Предвестье» и состоящую из «знаков» и «символов» вошли поздние стихи Леонида Завальнюка, которые его жена Наталья годами собирала и хранила. Пожелтевшая стопка страниц, напечатанных на машинке, стала новым пророчеством, которое поэт отправляет читателю уже после смерти. «А жизнь, она кругла. И я еще вернусь», – пишет Завальнюк и будто проживает всю свою жизнь заново в десяти главах-знаках – от детства и войны в «Знаке памяти» до возраста мудрости и идеи возвращения, воскресения в «Знаке прощаний».
– Мне кажется, Лёня очень духовный человек. Он жизни своей не мыслил без этих знаков, – говорит его жена.
Завальнюк действительно живет в мире не бытовом, не бренном, каждая деталь имеет в его строчках свое символическое значение. «Три вести, три вещих стрелы, три яростных сна надо мною» постоянно вторгаются в его стихи. При этом каждый символ имеет для него свое, нетипичное, значение. Но тот, кто назовет Завальнюка беспочвенным мечтателем, ошибется. Не может петь отстраненные «нечто и туманну даль» человек, который сам, своими глазами видел надпись «Все выдачи крупой», и собирал гнилую картошку. Вот только от таких картин Леонид Завальнюк не сломался, а Художник в нем обрел удивительную ясность мысли, четкое понимание того, что собою представляют наши бесконечные суеты и метания в Вечности. «Как всякий выкормыш войны», он способен «любых невзгод ворочать валуны», но самая жизнь перемешала в нем эту атлантскую силу с ранимостью, чуткостью, духовностью – «не могу я в жизни одного: / Собою быть и в то же время находиться / В том мире, где никто не любит никого».
Однако в его мире нет места и бесконечной грусти, ведь матушка-Земля по закону справедливости и воздаяния всегда заботится своих детях, утирает им носы и сажает на горшки. Поэтому стихи Леонида Завальнюка нельзя даже помыслить без его доброго юмора, которым отсвечивают глубокие мысли.
Свет, цвет всегда сопровождал Леонида Завальнюка, а его картины, разлитые по листам акварели, и теперь в память о поэте украшают уголок в выставочном зале МУМа на Ленинградском проспекте. Во второй вышедшей в конце августа книге Завальнюка «Сто стихов – сто картин», абстракции и юмористические картинки соседствуют с сотней самых впечатляющих стихов Леонида Завальнюка. В подборе этих «знаковых» для творчества поэта стихов кроме жены Натальи приняли участие друг Завальнюка из Благовещенска Игорь Горевой и сын близкого товарища и соратника поэта Марка Гофмана, которого тот в своей автобиографии шутливо называет «Сирано».
«Я командировочный из Благовещенска», – всегда говорил он. После босяцкого военного детства в Умани на Украине, учебы в ФЗУ, тяжелой работы, служба в Благовещенске стала для поэта своеобразным выходом в свет. Речка Зея, невообразимая природа и «друг Сирано», как он называет в своей автобиографии Марка Гофмана, сделали Благовещенск родиной Завальнюка. Там он впервые и начал печататься.
От истоков своих человек
Не уходит и не отвыкает.
Потому что не вынуть надежд
Из того, в чем они возникают,
Потому что не вынуть любовь
Из простора, где сердце стучало,
Где, мужая, душа излучала
Благодарность к травинке любой.
Этот отрывок из поэмы Завальнюка «Осень в Благовещенске» стал эпиграфом к книге-альбому, книге-метафоре, собранной в память о годах Леонида Завальнюка, проведенных на Дальнем Востоке. Сейчас в Благовещенске готовят мемориальную доску, где будет высечена его строчка «Где дом друзей – там родина моя». Ведь Благовещенск – его вторая и духовная родина.
– Он всегда считал себя русским поэтом, хотя родился на Украине, считал украинцев братьями, любил украинские пруды, вербу, пел украинские песни, любил Тараса Шевченко и философа Сковороду, – рассказывает жена поэта. Как бы отреагировал на дележку и дрязги в породившей его стране поэт, чьи стихи зовут и велят покориться любви к миру?
Но, несмотря на чистоту или нечистоту политики и моральных взаимоотношений двух некогда братских народов, в книгу-альбом «Сто стихов – сто картин» вошли стихи, подаренные Завальнюком России:
В дремотной тишине, на самом на краю
Земли моей, войною опалённой,
Увидел я её последний раз –
В опорках и косынке запылённой.
Она ни есть, ни пить уж не могла.
Она сошла с дороги и легла
Нескладно, как роженицы ложатся…
Я был тогда мальчишка, малышня,
Но больно сердце сжалось у меня
И долго-долго не могло разжаться.
Подросток – лет двенадцати, не больше –
Не то от Умани, не то от самой Польши,
Она бежала через всю Россию.
От голода и страха становясь
Всё призрачней, и жальче,
И красивей…
В селе Капустный Яр, на берегу реки,
Сидит смешная рыжая девчонка.
Лицо в веснушках, на нос лезет чёлка,
В ручонках спиннинг, на ногах чулки,
Должно быть, материны – тонкие, без шва.
Как снежная пыльца, струится синева,
И взгляд её струится, синий-синий,
Безгрешный и пронзительный, как иней…
Она права. Она во всем права.
Ей надо щуку толстую поймать,
Схватить за жабры цепкою рукою –
На пальцах цыпки, под ногтями чёрное –
И, ощутив таинственный покой,
Вдруг крикнуть радостно над чёрною рекой,
Как древние охотники кричали,
Когда в ловушку зверя залучали…
Она красива.
Да, она красива
В тот краткий миг успеха своего,
Как этот берег,
Как сама Россия,
Забывшая все – и ничего.