Сафронова Елена. Бойня, как предчувствие

Так совпало, что книгу писательницы Ольги Черенцовой, русской писательницы, живущей в Америке, постоянного автора журнала «Кольцо А» «Изгой» я читала в феврале 2014 года. Этот месяц, даром, что самый короткий, в наступившем году оказался перенасыщен событиями. Первым по хронологии громким и знаковым происшествием февраля стала трагедия в московской школе №263. Драма, стоившая жизни двум людям, разыгралась 3 февраля 2014 года.

Вкратце напомню основные этапы монструозной драмы.

Десятиклассник Сергей Гордеев приходит в школу одетым в мамину шубу, в одной руке - малокалиберная винтовка, в другой – карабин; охранник под прицелом пропускает его и нажимает «тревожную кнопку»; парень идёт в кабинет географии и двумя пулями убивает учителя географии, технично произведя контрольный выстрел; берёт в заложники 20 своих ровесников, которые находятся в классе; остальных школьников прячут по другим помещениям, потом эвакуируют через запасной выход; через несколько минут прибывает полиция, но Сергей стреляет и в полицейских – одного убивает на месте, другого тяжело ранит; следственный комитет РФ после насчитывает 11 выстрелов в школе; отец Сергея, вызванный к месту ЧП, сорок минут уговаривает сына прекратить огонь, сложить оружие, и юного стрелка наконец обезоруживают; погибших представляют к государственным наградам; вокруг дичайшей ситуации начинается шумиха в СМИ и обществе.

Личность и мотивы мальчика, прозванного «школьным убийцей», обросли тогда лавиной комментариев, не сказать, чтобы насквозь компетентных. Ибо преимущественно они касались психического здоровья и состояния Сергея Гордеева, но подавляющее большинство версий высказывались не профессионалами в области медицины. А выносить медицинские диагнозы должен был бы врач-психиатр. Меж тем через несколько дней после пальбы в школе СМИ сообщили, что Гордееву назначена судебная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза, однако как она завершилась и что показала, в прессе уже не писали. Можно называть это цинизмом, а можно – жизнью, только трагедию в школе постигла участь всех прочих скандальных медиаповодов: первое время она не сходила со страниц всех таблоидов страны, а теперь ни единой новости по этой теме не сыщешь. Логично: преступление Гордеева «заслонила» от массового внимания сначала Олимпиада в Сочи, действо торжественное и в целом радостное, а затем – украинские события на Майдане, где погибло, к величайшему сожалению, не два человека, а намного больше, потом и в Крыму, и в Донецке…

Иными словами, оснований «ставить диагнозы» обществу к концу февраля оказалось намного больше, чем варварское желание подростка узнать, «что там — после смерти? И как люди будут реагировать на то, что я делаю» (цитирую его слова по газете «Известия» от 8 февраля 2014 года, статья «Я раскаялся в том, что натворил. Но перед Богом каяться не буду»). Ведь – при очевидной разности «весовых категорий» пальбы одиночки в школе и стрельбы по людям на Майдане – то и другое сигнализирует о зашкаливающем уровне агрессии. И он, как убийственно верно сказал почти столетие назад классик, «в головах».

Инфоповоды проходят, но глубинные проблемы, проявившиеся в резкой и асоциальной форме, остаются. И литература остаётся.

Именно поэтому я начала статью о книге Ольги Черенцовой с жуткой цитаты из «новостной сводки». На рубеже 2013 – 2014 годов вышло множество книг в разных странах мира. Но мне сейчас кажется, что вряд ли выход какой-либо ещё художественной книги прозы в этот отрезок времени был так символичен и актуален! Ведь роман Ольги Черенцовой, хоть и красиво называется «Изгой», что наводит читателя на ассоциации и соблазняет «предугадать» фабулу и проблематику, но вместе с тем и завлекает в ловушку: на самом деле это роман о бойне. О том противоестественно огромном месте, которое занимает бойня в современном мире. Якобы цивилизованном и совершенном, не то, что в мрачном Средневековье.

…Шестнадцатилетний Николас живёт так, что многие его сверстники вздохнули бы от зависти: мне бы его проблемы!.. У парня состоятельные родители и любимый дед – то есть целый комплект родственников, а не то чтобы неполная или маргинальная семья. Николас и его отец и мать живут в собственном доме, так же, как и у деда свой дом, и старик не «путается под ногами» родных. Особняк семьи Николаса расположен в штате Техас Соединённых Штатов Америки. Что греха таить – мы, жители России, частенько полагаем: проживание в любой другой стране уже само по себе залог успеха и процветания!.. Книга Ольги Черенцовой бьёт по этому распространённому убеждению. Заповедь «Там лучше, где нас нет» не нова, но «избитость» не делает её менее мудрой. Хотя, безусловно, это однобокий, сугубо «российский» аспект взгляда на книгу, не имеющий прямого отношения к литературным достоинствам и идее «Изгоя». Но я упоминаю о нём для полноты картины: ведь книга вышла в московском издательстве и адресована русскому читателю! Читателю стоило бы почерпнуть из «Изгоя» и другие яркие особенности американской ментальности: закон там работает отлично, так что даже за увод дворняги, болтающейся при парковке, приходится отвечать как за кражу; а семнадцати-восемнадцатилетние ребята твёрдо знают, что вскоре родители могут их «попросить» из дома, чтобы чадушки сами вставали на ноги. Об этих строгостях наши восхищённые поклонники «тамошнего» образа жизни как-то забывают…

Николасу грозит именно это – отец собирается выставить его из дома и лишить содержания. Эта мера для отца одновременно и дань общественному укладу, и воспитательный приём по отношению к сыну, который совсем, по мнению отца, от рук отбился. Всякую попытку Николаса на самоопределение отец воспринимает как дерзость и непочтение к нему, главе семейства. Всякое требование Николаса о любви и понимании (а у него, как он ни крепится, вступая в диалог с отцом, получаются именно требования, притом истеричные) отец парирует ледяным равнодушием или, того хуже, презрением. Каждый такой «провальный» разговор добавляет душевных ран главному герою. А в шестнадцать лет это непереносимо! Казалось бы, на отце свет клином не сошёлся - у Николаса есть любимая и любящая мама, а также любимый дед, папин папа. Их тёплое отношение могло бы «залатать дыры» в эмоциональном фоне, окружающем Николаса. Но увы – мама очень безвольна и зависит от мужа. Многие годы отец Николаса запрещал жене работать – то ли из ревности, то ли из себялюбия, то ли просто из самодурства, - и даже если она устраивалась на какое-то место, муж принуждал её бросать службу. Николас причислил к своим обидам на отца его постоянное давление на мать. Но в один не прекрасный для себя день он выследил маму, встречающуюся с другим мужчиной, и это было ещё одним ударом. Кстати, не исключено, что измена матери парню только почудилась! Была ли она, останется интригой до конца книги – но то, что автор не раскроет секрета, явно не случайность и не недоработка. Ольга Черенцова показывает тем самым, как мало нужно для горя человеку, чей мир изначально неуютен и лишён любви.

С дедом тоже не всё просто. Дедушка, бывший военный, участник кампании во Вьетнаме, любит Николаса и пользуется у него неподдельным авторитетом. Но он фактически брошен своим сыном – папой Николаса. То, что он живёт отдельно от семьи сына, в неблагополучном районе и почти впроголодь, следствие семейных проблем, которым несколько десятилетий. Писательница прозрачно намекает, что старик сознаёт свою вину в том, что воспитал сына столь хладнокровным, если не жестоким. Любовь деда и внука бессильна совершить чудо - у старика происходит инсульт, он попадает в больницу, а отец Николаса выставляет его дом на продажу…

Есть у Николаса ещё некто Ноль – товарищ по чату. Кажется, они понимают друг друга с полуслова! Но участливый и тонкий собеседник внезапно оказывается девушкой Алёной, дочерью знакомой родителей, эмигрантки из России, девчонкой, которая в реале Николасу несимпатична. Есть и Дженни, с которой у них вроде бы завязывается подростковая любовь… но рушится, когда Николас начинает подозревать, что именно Дженни – любовница его отца. Потом оказывается, что «разлучница» - не Дженни, а её мать, но что это меняет для молодого человека, чей мир разваливается на глазах, как спичечная постройка?!

Николасу кажется, что его не любит никто, кроме собаки Вани! Недаром сюжетная линия собаки - Николас увёл с парковки голодного пса, спрятал дома, накормил и назвал Ваней, скрывая это от отца, а потом владелец парковки явился шантажировать его отца, угрожая, что иначе заявлением в полицию испортит мужчине политическую карьеру, - занимает больше половины книги. Ведь это история полного, безнадёжного одиночества и неприкаянности. Именно оно служит «питательной средой» для трагедии, основной сюжетной линии «Изгоя».

У строгого и требовательного до садизма отца Николаса, который словно бы не хочет понимать, как он любим сыном и нужен ему, имеется дома… внимание! – коллекция огнестрельного оружия! С коллекцией папаша возится куда больше, чем с сыном. Естественно, ближе к финалу книги Николас украдёт папину коллекцию и убежит с ней из дома, мечтая расстрелять весь мир за то, что в нём возможно такое непонимание родителями детей, такой вакуум безлюбви, такое море равнодушия…

Когда требуется произвести анализ романа о непонятом и одиноком подростке, критики вспоминают практически абсолютный литературный «шаблон», с которым сверяется центральный образ и все идейно-художественные средства. Конечно же, я имею в виду Холдена Колфилда, главного героя романа Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», и само это произведение, один из культовых романов ХХ века. Есть безусловные основания сравнить «Над пропастью во ржи» и «Изгоя», а Николаса соотнести с Холденом. Два эти произведения «роднят» американский городской пейзаж, лицемерие общественных отношений, эпические мотивы «странствия» и «войны» - подростки пускаются в путешествие и вооружаются для своей решающей битвы... И Холден, и Николас любят и боготворят мёртвых – первый – умершего младшего братика, второй – деда (даже до своей болезни он не кто иной, как «социальный покойник»). Добавим к этому мощный образ «домов, которые не дома», как завершающий штрих в картине бесприютности двух героев. У Сэлинджера это дрянная гостиница, где ночует Холден Колфилд; у Черенцовой – жилые дома, родительский и дедов, в которых нет места для Николаса.

Но не исключено, что все эти параллели ищутся и находятся потому, что Холден Колфилд – уже практически «общее место». Если вчитаться, то схожего между Холденом и Николасом не так и много. Они оба разочарованные в жизни и родителях подростки – но ведь 90 процентов тинэйджеров так себя и чувствуют!.. «Приключения» героев перекликаются во внешних признаках, но это ещё не говорит об их идентичной художественной задаче в контексте романов. Даже в любви героев к покойному брату и

дедушке есть разница - у Холдена брата нет в живых с первых страниц книги, герой любит не человека, а идеальный образ. Николас любит реального человека со сложным характером, притом любит действенно - ухаживает за ним, требует от его соседей соблюдать тишину, чтобы не беспокоили старика громкой музыкой (вмешательство Николаса безуспешно, но он хотя бы попробовал!). Дедушка в книге «Изгой» умирает только на самой последней странице в эпилоге, когда уже все перипетии Николаса позади, он даже помирился с родителями. Получается, что любовь Николаса к деду не так безнадёжна, как любовь Холдена к братишке.

В свете последних событий я нашла другую, не литературную, но социальную и психологическую аналогию. Роман «Изгой» как про Сергея Гордеева писан! От совпадений просто холодок по коже бежит, начиная с того, что парни взяли оружие из дома!.. Про семью «школьного стрелка» в газетах писали мало и смутно, но запомнились оговорки, что отец и дед Гордеева работают в ФСБ. Потом они прекратились, и этот факт был выразителен – как недосказанность, открывающая больше, чем поток слов. Но главное здесь, конечно, не профессия родителей, а атмосфера в семье, заставившая мальчишек взяться за оружие и обратить его против всего мира.

Роман Ольги Черенцовой, в отличие от реальной истории Сергея Гордеева, кончится почти хорошо. Её персонаж выпустит пули в картонного мальчика с рекламы. Все останутся живы, кроме дедушки. Отец Николаса и сам Николас многое передумают за ночь побега парня с оружием. В конце романа отец смягчит своё поведение с Николасом, а тот, в свою очередь, постарается терпимее относиться к родителям и к тому, что представляется ему их проступками. Но писательница в тексте «Изгоя» не раз вложит в уста своего героя размышления о бойнях, которые стали ужасающей традицией современности – там одиночка с винтовкой устроил побоище в университете, тут такой же изгой расстрелял народ в кафе…

События последних лет в России, увы, не позволяют нам высокомерно заявить, что бойни – это проблема только «проклятых империалистов». Молодой россиянин Сергей Гордеев до ужаса похож на американского персонажа Ольги Черенцовой. Почему? – потому что выдуманный Николас – собирательный, обобщённый образ мучающегося своей ненужностью подростка (потому-то его так редко в книге окликают по имени!). Такие ребята живут везде. Как и взрослые, ответственные в конечном счёте за «экстремальные» поступки молодых. И, боюсь, бойня становится вероятным предчувствием будущего…

Основной идеей романа Ольги Черенцовой, при таком прочтении, становится бойня – социальная болезнь века. А основным посылом этой книги - преодоление в себе Зла. Если не счастливый, то благополучный финал «Изгоя» выглядит несколько надуманным и даже снижающим пафос этой книги как социального воззвания. Но он совершенно понятен: писательница не хочет хотя бы своей «выдумкой» приумножать в мире страх, жестокость, количество смертей. Она прописывает «желательную линию поведения», отчаянно надеясь, что пример с «книжного» Николаса возьмёт хоть один реальный «школьный стрелок» - и выпустит пули мимо живых, и простит своих обидчиков…

Самые хорошие добрые книги, увы, не избавляют общество и конкретных людей от проблем. Остаётся только повторить в качестве комплимента Ольге Черенцовой фразу ещё одного классика литературы: «Я хотя бы попробовал!» (Кен Кизи, «Полёт над гнездом кукушки»).