За мысом качка была сильнее, шли встречные волны, яхта то взлетала, нависая над чёрной ямой, то падала, ударяясь днищем о воду.
Два грузных спесивых немца, которые утром, несмотря на прогноз, упрямо желали ловить рыбу, теперь лежали в каюте, постанывая и бормоча проклятия. Между ними качалось ведро, привязанное к перекладине откидного стола.
Их взяли на борт в посёлке у винодельни. Там зимой пирс разбило штормом, и теперь небольшие прогулочные суда причаливали, въезжая брюхом прямо на пляжную гальку. Потом спускали трап, на берег спрыгивал матрос и подавал пассажирам руку.
Эти двое вскарабкались сами, поспорили с капитаном, посмотрели на безмятежно-светлое небо на горизонте, уселись в шезлонги и откупорили пиво. Капитан пожал плечами и взглянул на Грега. Тот усмехнулся и тоже пожал плечами. Матрос Патрик, шустрый коротконогий паренёк, похожий на мартышку в матросском костюмчике, убрал трап.
Весь день яхта курсировала в открытом море, а потом встала на якорь возле двух маленьких островов. Немцы перебрались на камни и до заката сидели со спиннингами в тени скальных обломков; только когда смазался горизонт и стал расплываться длинным чернильным пятном, оба неохотно собрали снасть.
Это следовало сделать гораздо раньше, но они почти ничего не поймали, злились, тянули время. Туча надвигалась слишком быстро, не прошло и часа, как вокруг потемнело и с правого борта пошла сильная волна. Судно болталось, переваливаясь с боку на бок, как пустая бутылка.
Грег быстро прошёл у меня за спиной, схватился за поручень, скользнул вниз, в каюту. Остановившись на середине трапа, он пригнулся, взглянул на пассажиров, тут же выпрямился и подал знак капитану – нормально, живы! Капитан кивнул и отвернулся. Сквозь стекло в темноте я видела только его седую голову и обтянутое белой майкой плечо.
Мы с Грегом сильно повздорили днём, когда яхта стояла у островов. Я в одних узких плавках загорала на корме, и немцы что-то говорили по моему поводу. Грег кинул мне парео, потребовал, чтобы я прикрылась, потом выдернул из-под меня полотенце, и мы едва не подрались.
Палило солнце. Я устала от жары и перебиралась с места на место, пытаясь устроиться в тени. Патрик накрывал на корме стол к обеду, носил с камбуза спагетти, маслины, банки с пивом и, улыбаясь, поглядывал в мою сторону. Меня всё раздражало, особенно запах острого креветочного соуса. А ещё — как этот мальчишка произносил моё имя, — Ева, —будто оно его смешило. У него получалось «Йэв-ваа».
Не надо было мне с ними ехать, но накануне Грег обещал, что это будет обычная морская прогулка с купанием; вечером капитан и пассажиры сойдут на берег, Патрик останется на вахте, а мы вдвоём поужинаем где-нибудь в городе и вернёмся обратно.
Пожалуй, это было самое соблазнительное — провести последнюю ночь в море, плавать в чёрной воде, смотреть на отражения звёзд и огни бухты, любить друг друга на узкой койке в каюте; рано утром, когда солнце ещё не встало, выйти на палубу и смотреть, как над водой поднимается пар.
О том, что в наши планы вмешается стремительно надвигающийся шторм, выяснилось, судя по всему, только ранним утром.
Берег был уже близко. Слева, на фоне чёрно-синих туч, высилась зубчатая скала. Справа торчали из воды остатки разбитого причала – несколько свай и обломки бетонных плит. Впереди светились огоньки прибрежных заведений, в белых вспышках дискотечного стробоскопа, как чёрная наклейка мелькал силуэт дерева.
Яхта въехала в берег, снизу всё зашуршало, заскребло, палуба под ногами пошла вверх и осела. Тут же сзади ударила волна, и судно легло носом на пляж.
Немцы, ослабев от тошноты и страха, выбирались из каюты, цепляясь за всё, до чего могли дотянуться. Громыхнул трап, Патрику прижало ладонь, он, зло улыбаясь, крикнул:
– Schnell!
Две серых ссутуленных фигуры с оттопыренными локтями неловко сбежали вниз. Первый споткнулся и упал, распластавшись на гальке, второй попытался его поднять. Их тут же достала волна и оттащила в сторону рюкзак.
Трап убрали, затарахтел мотор. Яхта приподнялась и пошла — пятясь, постепенно приближаясь к скале и разворачиваясь.
Патрик, сильно топая босыми ногами по трапу, спустился в каюту и вскоре выбрался наверх с лязгающим ведром в руке. Я отвернулась.
Волна подняла судно и спала, другая вздыбилась и ударила, окатив ноги выше колен. Яхта поднималась, замирала и падала. Я стояла, крепко держась двумя руками за леер, от ужаса и восторга перехватывало дыхание, колени дрожали.
Грег встал у меня за спиной.
— Не боишься? — Примирительно спросил он.
— Нет, — сказала я и тут же зажмурилась, увидев набегающий вал.
Нас осыпали брызги. Грег прижался плотнее. Тело его было твёрдым, как стена, одна рука обхватывала меня, другая крепко держалась за ограждение.
Мы снова огибали мыс. Впереди, в дальней впадине бухты, переливалась россыпь мелких огней — белых, голубых, жёлто-красных, как тлеющие угли.
Яхта теперь плавно поднималась и опускалась, волны стали пологими, длинными.
Шорты на мне были насквозь мокрыми, загорелые ноги блестели, короткая майка раздувалась от ветра, билась, холодила кожу. Грег тепло дышал мне в макушку.
Я повернула голову, совсем близко увидела губы и подбородок. Уголок губ дрогнул, тёмный глаз внимательно глянул сверху вниз.
Мимо всё время бегал Патрик — то вниз, в каюту, то снова наверх; лязгало ведро, топали босые ноги. Нас вдруг бросило в сторону, через борт хлынула вода. Я упала на одно колено. Грег метнулся за мной, чтобы удержать, но отлетел в сторону и ударился о переборку. Ещё одна большая волна накрыла палубу, следующая была уже вдвое меньше. Грег поднялся, прижал ладонь к губам, будто прикусил, и тихо выругался.
На стену выполз круг света, наша сдвоенная чёрная тень поплыла вправо. Грег зажмурился, я обернулась и прикрыла рукой глаза.
Неподалёку качался патрульный катер. Оттуда что-то грозно прокричали, но тут же засмеялись.
— Иди вниз, — не глядя на меня сказал Грег.
В каюте витал слабый запах хлорки. Я поскользнулась на вымытом полу и снова едва не упала. Мотор внезапно заглох, стало тихо, только слышалось, как снаружи шумят волны и где-то рядом тарахтит катер. Раздался голос капитана — усиленное динамиком хриплое приветствие, в ответ донеслось короткое восклицание, и вскоре движок заработал снова.
Грег спустился вниз. На губе у него сочилась кровью свежая ранка, на скуле темнело пятно, похожее на ссадину.
— Они думали, что у нас тут дебош, — Грег усмехнулся, лицо его тут же болезненно дрогнуло, он тронул пальцами губы.
Я намочила полотенце водой из бутылки и стала осторожно смывать запекшуюся кровь с его лица. Нас сильно качнуло, повело в сторону, опрокинуло.
Грег выпутывал меня из мокрой одежды, жарко дышал и быстро хватал губами, я видела его сдвинутые брови, короткую складку на лбу, мокрые завитки волос на висках. От него пахло потом и морем; так днём после шторма пахнут длинные буро-красные водоросли, выкинутые на берег вперемешку с блестящей галькой. Грубый йодистый запах, живой, солёный. От привкуса чужой крови у меня потемнело в глазах, замелькали багровые пятна; всё шумело, качалось, тонуло.
— Грегор! — донеслось снаружи.
Я открыла глаза, Грег приподнялся и обернулся. На верхних ступенях трапа виднелись ноги Патрика. Он что-то быстро прокричал и ноги исчезли.
Грег взглянул на меня чёрными ненавидящими глазами, вытер пот со лба, встал, затянул веревочный пояс и в три шага взлетел по трапу наверх.
Я достала из стенного шкафа свою сумку, собрала вещи.
Всё они были влажными, кроме платья-майки, вязанного из чёрного шёлкового шнура. Я натянула платье на голое тело и открыла створку шкафа с зеркалом на внутренней стороне. Отражение удивило незнакомой худобой и кофейной смуглостью, короткие волосы с выгоревшими прядями жестко топорщились на макушке. Взяв босоножки и сумку, я поднялась на палубу.
В бухте море было спокойнее. Яхта медленно приблизилась к причалу.
Патрик сильно оттолкнулся, и, сложившись пополам, как тряпичная кукла, ловко перелетел на пирс. Он поднял брошенный Грегом канат, набросил на кнехт и стал тянуть. Грег тоже прыгнул, будто сделал огромный шаг, и стал помогать Патрику.
— Прыгай, — крикнули они мне, — не бойся!
Я, взмахнув босоножками и сумкой, бросилась прямо на них. Оба поймали меня, и, смеясь, отпустили. Асфальт царапнул голые ступни и поплыл, всё наклонилось — деревья, фонари, мачты. Я схватилась за Грега. Патрик, показал на меня пальцем и захохотал, сверкая белозубой обезьяньей пастью.
— Йэв-ваа!
— Идём, – сказал мне Грегор, — поедим где-нибудь.
Меня покачивало, ноги не слушались.
— Пошли в «Макрель»! — Грег обнял меня за плечи, — а потом пойдем куда-нибудь, где делают хорошие коктейли. Куда ты хочешь? – спросил он, заглядывая мне в лицо.
В городе пахло цветами, хвоей, нагретыми за день мостовыми.
С веранды ближайшего ресторана доносилась музыка, сквозь неё слышалась другая, а ещё где-то ухал барабан, и быстро, торопясь и завираясь, пиликала скрипка. Над толпой прохожих, неторопливо гуляющих вдоль набережной, кружил игрушечный вертолёт с тремя разноцветными огнями.
По случаю городского праздника во всех заведениях был аншлаг, уличные кафе выглядели так, будто в каждом праздновали победу национальной футбольной сборной. Из открытого паркового ресторанчика у фонтана кто-то громко окликнул Грега. Парень в красной майке, высоко вскинув руку, подзывал нас. Его спутники — ещё один парень и две девушки — уже поднимались из-за стола.
Мы свернули на боковую дорожку, сбегающую вниз, к ресторанной площадке и, войдя под кроны акаций, будто попали в бурлящий кратер. На сцене бренчала и дудела кантри-группа, воздух был пряным от запаха острого жареного мяса и дыма, публика разговаривала громко, стараясь перекричать общий шум. Фонтан медленно менял цвет, становясь то розовым, то зелёным, и над всем этим висела паутина из светящихся точек.
Я наскоро поздоровалась, кивнув влево и вправо, и села за освободившийся стол.
Парень в красной майке что-то весело говорил Грегу, но уже торопясь, отступая и оглядываясь в сторону своей удаляющейся компании. Шустрый мальчишка в малиновом фартуке убрал со стола кофейные чашки и смятые салфетки, положил меню.
Грег сел напротив. Он чуть подался ко мне, и, показывая в сторону невидимого за деревьями моря, заговорил о только что встреченном знакомом, о том, что они с Грегом два года назад работали на одном судне. Тот парень был мотористом, а Грег…
Я почти ничего не услышала из-за шума, но переспрашивать не хотелось.
За соседним длинным столом несколько полнотелых рыхлых мужчин то и дело обнимали друг друга за плечи и, раскачиваясь, начинали петь. Слов, судя по всему, никто из них толком не знал, и пение скоро прекращалось — убирались с плеч руки, наполнялись бокалы; кто-то, напрягая высокий голос, говорил тост и тут же раздавался нестройный хохот. Выпив, они снова пытались петь.
От их раскачиваний меня накрыло запоздалым страхом и начало мутить. Вспоминались чёрные водяные валы и ямы, плоский звук удара днища о воду, и ещё — как во время падения внутри возникает тянущая пустота; тело, мгновенно ослабев, будто взлетает, отрывается от палубы, а потом оседает, клонится и снова взлетает. Тяжёлые брызги обрушиваются градом, глаза щиплет от соли.
Есть мне совсем не хотелось, я выпила вина, и всё слегка расплылось — звуки, лица, точки светящихся гирлянд над столиками.
Кантри-группа на сцене, наконец, умолкла. Сквозь гул разговоров стало слышно, как в фонтане монотонно плещет вода. Снова возникла перед глазами раскрывающаяся чёрная яма, стеклянный блеск воды, серые гребни пены...
Грег быстро ел, поглядывая на меня исподлобья, он подливал себе вина и пил большими глотками, как воду.
Днём на яхте он меня едва не ударил. Схватил за запястья, подтянул к себе и с силой толкнул к другому борту. Следом за мной полетели цветастые тряпки — парео, полотенце; очки упали к ногам. Я, вскипев, бросилась на Грега, замахнулась, но мои руки снова угодили в крепкую хватку его пальцев.
— Сиди здесь, — процедил Грег, близко глядя мне прямо в глаза. Он отпустил меня, отошёл на два шага и нырнул в море, оттолкнулся и полетел, только светлые пятки мелькнули одна над другой.
Если б не предупреждающее покашливание капитана, раздавшееся за секунду до слов «сиди здесь» …
Странно, что за всё время, что мы знакомы, Грег так ни разу и не спросил, когда я уеду. Поначалу мне это казалось обидным, а потом я решила, что так и должно быть.
Пять дней назад я стояла на пирсе и пыталась разглядеть на дне у самой сваи нечто похожее на черепаху. Я наклонялась над водой и целилась объективом, приближая зуммом непонятный предмет. И вдруг услышала с ближайшей яхты:
— С борта будет удобнее. Идите сюда.
На первый взгляд ему было лет тридцать пять. Прямые широкие плечи, загар, густая курчавость коротких волос, разбойничья сумрачность глаз — насмешливых, изучающих. А улыбка ленивая и движения неторопливые, краткие. Он протянул мне руку, я взялась за неё и шагнула на палубу.
Непонятный предмет оказался затонувшей пластиковой канистрой. Я, смеясь, сказала:
— Вы знали!
— Конечно, — невозмутимо согласился он. Прозвучало очень знакомо – небрежно, врастяжку, через долгое «а».
— Вы ведь русский? – спросила я.
Он ответил уклончиво, немного кокетничая — «наполовину», и представился:
— Грегор.
— А я Ева. Расскажете мне, как тут отдыхают?
— Могу даже показать. Например, лучшие пляжи вот за тем мысом. Хотите взглянуть? Приходите сюда завтра утром, часов в семь.
— Спасибо. Для меня в семь рановато. А это ваша яхта?
Он хитро прищурился, придумывая ответ, опять сказал уклончивое «наполовину», а потом засмеялся и уточнил:
— Почти.
Через несколько часов мы с ним плавали в открытом ночном море, а Патрик готовил нам ужин.
Грег отодвинул бокал. Он что-то долго обдумывал, не сводя с меня глаз, и вдруг предложил:
— Может вернёмся на яхту?
Он застал меня врасплох, я забормотала – «нет, только не туда…»
— Море скоро успокоится, — настойчиво продолжал он, — пойдём. Заглянем по пути в «Тоскану», выпьем чего-нибудь…
Я покачала головой — «нет, я не хочу…»
— Куда ты хочешь? — холодно спросил он.
С таким же лицом он говорил мне «сиди здесь», губы его надменно скривились, в зрачках появился нехороший блеск.
Надо было сказать, что я хочу к себе, в белый коттедж в верхнем городе, второй этаж, дверь направо; хочу принять душ, надеть сухое бельё и лечь в чистую постель. И что мне противен этот пристальный оловянный взгляд, жирно блестящие губы и лоснящийся подбородок с крапинкой приставшей петрушки.
Я сказала:
— Не знаю. Хочу куда-нибудь, где тихо.
Снова грянула музыка, публика потянулась к сцене. Грег расплатился, взял меня за руку и повёл между столиками, в обход танцующих пар, по аллее, освещённой, как рампа, низкими газонными фонарями.
Дальше был узкий кривой переулок, арка, в ней десяток ступеней, ведущих вверх, на соседнюю улицу. Там Грег поймал такси.
Машина ехала медленно, пробираясь сквозь толпу гуляющих, всё время петляя и сигналя на поворотах, потом прохожих стало меньше, вскоре они исчезли совсем.
В свете редких фонарей мимо проплывали невысокие старые дома с зубчатыми выступами старой черепицы по краям крыш.
Возле одного из них — двухэтажного, грубой каменной кладки, с единственным окном наверху, мы остановились. Машина уехала, и стало совсем тихо, слышалось только, как где-то недалеко трещит цикада.
Грег постучал. Дверь открыла старуха в тёмном платке и в длинном, плоско обвисшем спереди платье. Она что-то невнятно ответила на приветствие Грега, впустила нас, взяла деньги и небрежно махнула рукой, показывая, куда идти.
В комнате кроме широкой кровати, застеленной простыней, и пары стульев не было никакой мебели. От белёных стен, как в пещере, пахло прохладным камнем. За окном темнел слабо подсвеченный луной ствол дерева, дальше виднелась еле заметная линия гор.
Грег включил свет, лампа в матовом круглом плафоне ярко мигнула и лопнула.
Я вскрикнула, засмеялась, тут же руки мои взметнулись, платье мазнуло по лицу снизу вверх и отлетело в темноту.
Грег обхватил меня и, приподняв, шагнул к кровати. В обе стороны протянулось ровное простынное поле. Грег стащил через голову майку, приблизившись, царапнул щетиной мою щеку, тронул губами висок.
Он двигался быстро, тяжело и прерывисто дыша, стиснув зубы, будто вот-вот должен был кого-то нагнать, подмять, добить. В оконном проёме качалось дерево с голой веткой, и вместе с ним качался и бился о чёрный ствол острый прозрачный месяц.
Грег лежал рядом со мной на животе, раскинув ноги, подвернув одну руку. Рот его был приоткрыт, на припухшей губе виднелась затянувшаяся ранка.
В бледном предутреннем свете всё выглядело слишком чужим, — полупустая необжитая комната, отворенные ставни с облупившейся краской, серое лицо Грега.
Он приоткрыл глаза, дотронулся до моей руки, взялся за пальцы и снова заснул. Несколько минут я слушала его дыхание и говор какой-то ворчливой птицы в ветвях дерева.
— Нам уже пора, — тихо сказала я.
Мы молча оделись. Я мельком взглянула в небольшое настенное зеркало, но увидела только свой силуэт на фоне белого прямоугольника окна.
Солнце ещё не встало. На улице не было ни души. Мы шли, держась за руки. Шаг получался широким, дорога, идя под уклон, сама плыла под ноги.
Старые кривые переулки с маленькими домами и глухими каменными заборами остались позади, появились офисные здания с квадратами неба в стеклянных стенах, новенькие особняки песочных и терракотовых оттенков. Потом начались прибрежные кварталы со старыми ампирными домами, рядами пальм, отелями, ресторанами.
Узкая улица, мощенная камнем, спускалась к набережной, и в конце замыкалась белой стеной корабельного борта с синей ватерлинией, парно врезанными иллюминаторами и надписью «Адмирал», набранной буквами величиной с балконную дверь на любом из ближайших домов. Имя адмирала в уличный проём не уместилось.
На набережной в пустых ещё кофейнях официанты стелили скатерти и расставляли кресла. Мы сели за крайний столик. Грег достал сигареты, закурил.
«Какие красивые у него губы, — некстати подумала я, — и руки тоже» Вдруг виновато защемило что-то внутри, как будто я раньше не замечала этой его бледной матовой смуглости по утрам, тонких морщинок под глазами, крапинок седины на висках. «Сколько же ему лет?»
Далеко позади меня раздался тихий затейливый свист. Грег вытянул шею и слегка отклонился вправо, я обернулась. От трапа «Адмирала», к нам направлялся тот самый парень в красной майке, что вчера вечером позвал нас за ресторанный столик.
Дойдя до пальмовой аллеи, отделяющей набережную от бульвара, он замедлил шаг и остановился.
— Ева, извини, я отлучусь ненадолго, — сказал Грег.
Я кивнула:
— Конечно...
Официант принёс кофейник и две чашки. Из открытого окна ресторанного зала за ним наблюдал пожилой мужчина, похожий на конферансье. Официант, подойдя к окну, застыл в робком полупоклоне, выслушал что-то и скрылся в дверях.
Грег и его знакомый шли в сторону корабля. Оба одновременно оглянулись. Я легко махнула им рукой, развернула салфетку и постелила на колени. С удовольствием наливая себе кофе, я думала, что, в общем, последнее утро складывается удачно. Всё хорошо — и погода, и безлюдное кафе, и белая скатерть, и этот огромный «Адмирал», закрывший собой половину горизонта. И кофе отличный — с дымком и медленно оседающей, гущей, как я люблю. И никого напротив.
Завтра я открою дверь своей квартиры, поставлю чемодан, сниму куртку.
Найду на кухонном столе записку от мамы с просьбой позвонить; дочка уже будет в садике. Я вспомнила, как Аришка по утрам зевает и качает ногой, натягивая колготки — теплая, сонная моя девочка! Розовые со сна щеки, мягкие завитки волос, цепкие маленькие руки на моей шее…
А потом начнётся обычный редакционный понедельник — серое утро, телефонные звонки, равнодушно-завистливые взгляды коллег, за окном занесённый снегом пустырь, автобусная остановка, за пустырём — три дымящих трубы. Кофемашина сварит эспрессо, шеф ехидно похвалит загар и спросит про статью.
На край стола приземлилась чайка, сложила крылья и замерла.
— Привет, — сказала я.
Птица тут же снялась и полетела в сторону корабля.
Я налила себе ещё кофе.
— Ничего, успею. За четыре часа в аэропорту просмотрю фотографии и обдумаю текст. В самолёте смогу что-нибудь набросать. Во время пересадки в Домодедово у меня будет часов пять или шесть. И ещё в полёте... Успею!
Начать можно так:
«В маленьком посёлке у винодельни зимой пирс разбило штормом, и теперь небольшие прогулочные суда причаливают, въезжая брюхом прямо на пляжную гальку…»
А потом про цвет воды возле островов, чудеса местной кухни, погоду в конце сезона, сервис и цены.
Пора уходить. Надо собрать вещи, принять душ, заказать такси в аэропорт и вспомнить, кстати, своё настоящее имя. Впрочем, диспетчеру такси безразлично, кто я — Ева или Марина.
Я допила кофе, оставила четыре монеты на скатерти. Уходя, коротко улыбнулась мужчине, похожему на конферансье. Он, прикрыв глаза, сдержанно кивнул, будто хотел сказать:
— Конечно. Я понимаю.
Два грузных спесивых немца, которые утром, несмотря на прогноз, упрямо желали ловить рыбу, теперь лежали в каюте, постанывая и бормоча проклятия. Между ними качалось ведро, привязанное к перекладине откидного стола.
Их взяли на борт в посёлке у винодельни. Там зимой пирс разбило штормом, и теперь небольшие прогулочные суда причаливали, въезжая брюхом прямо на пляжную гальку. Потом спускали трап, на берег спрыгивал матрос и подавал пассажирам руку.
Эти двое вскарабкались сами, поспорили с капитаном, посмотрели на безмятежно-светлое небо на горизонте, уселись в шезлонги и откупорили пиво. Капитан пожал плечами и взглянул на Грега. Тот усмехнулся и тоже пожал плечами. Матрос Патрик, шустрый коротконогий паренёк, похожий на мартышку в матросском костюмчике, убрал трап.
Весь день яхта курсировала в открытом море, а потом встала на якорь возле двух маленьких островов. Немцы перебрались на камни и до заката сидели со спиннингами в тени скальных обломков; только когда смазался горизонт и стал расплываться длинным чернильным пятном, оба неохотно собрали снасть.
Это следовало сделать гораздо раньше, но они почти ничего не поймали, злились, тянули время. Туча надвигалась слишком быстро, не прошло и часа, как вокруг потемнело и с правого борта пошла сильная волна. Судно болталось, переваливаясь с боку на бок, как пустая бутылка.
Грег быстро прошёл у меня за спиной, схватился за поручень, скользнул вниз, в каюту. Остановившись на середине трапа, он пригнулся, взглянул на пассажиров, тут же выпрямился и подал знак капитану – нормально, живы! Капитан кивнул и отвернулся. Сквозь стекло в темноте я видела только его седую голову и обтянутое белой майкой плечо.
Мы с Грегом сильно повздорили днём, когда яхта стояла у островов. Я в одних узких плавках загорала на корме, и немцы что-то говорили по моему поводу. Грег кинул мне парео, потребовал, чтобы я прикрылась, потом выдернул из-под меня полотенце, и мы едва не подрались.
Палило солнце. Я устала от жары и перебиралась с места на место, пытаясь устроиться в тени. Патрик накрывал на корме стол к обеду, носил с камбуза спагетти, маслины, банки с пивом и, улыбаясь, поглядывал в мою сторону. Меня всё раздражало, особенно запах острого креветочного соуса. А ещё — как этот мальчишка произносил моё имя, — Ева, —будто оно его смешило. У него получалось «Йэв-ваа».
Не надо было мне с ними ехать, но накануне Грег обещал, что это будет обычная морская прогулка с купанием; вечером капитан и пассажиры сойдут на берег, Патрик останется на вахте, а мы вдвоём поужинаем где-нибудь в городе и вернёмся обратно.
Пожалуй, это было самое соблазнительное — провести последнюю ночь в море, плавать в чёрной воде, смотреть на отражения звёзд и огни бухты, любить друг друга на узкой койке в каюте; рано утром, когда солнце ещё не встало, выйти на палубу и смотреть, как над водой поднимается пар.
О том, что в наши планы вмешается стремительно надвигающийся шторм, выяснилось, судя по всему, только ранним утром.
Берег был уже близко. Слева, на фоне чёрно-синих туч, высилась зубчатая скала. Справа торчали из воды остатки разбитого причала – несколько свай и обломки бетонных плит. Впереди светились огоньки прибрежных заведений, в белых вспышках дискотечного стробоскопа, как чёрная наклейка мелькал силуэт дерева.
Яхта въехала в берег, снизу всё зашуршало, заскребло, палуба под ногами пошла вверх и осела. Тут же сзади ударила волна, и судно легло носом на пляж.
Немцы, ослабев от тошноты и страха, выбирались из каюты, цепляясь за всё, до чего могли дотянуться. Громыхнул трап, Патрику прижало ладонь, он, зло улыбаясь, крикнул:
– Schnell!
Две серых ссутуленных фигуры с оттопыренными локтями неловко сбежали вниз. Первый споткнулся и упал, распластавшись на гальке, второй попытался его поднять. Их тут же достала волна и оттащила в сторону рюкзак.
Трап убрали, затарахтел мотор. Яхта приподнялась и пошла — пятясь, постепенно приближаясь к скале и разворачиваясь.
Патрик, сильно топая босыми ногами по трапу, спустился в каюту и вскоре выбрался наверх с лязгающим ведром в руке. Я отвернулась.
Волна подняла судно и спала, другая вздыбилась и ударила, окатив ноги выше колен. Яхта поднималась, замирала и падала. Я стояла, крепко держась двумя руками за леер, от ужаса и восторга перехватывало дыхание, колени дрожали.
Грег встал у меня за спиной.
— Не боишься? — Примирительно спросил он.
— Нет, — сказала я и тут же зажмурилась, увидев набегающий вал.
Нас осыпали брызги. Грег прижался плотнее. Тело его было твёрдым, как стена, одна рука обхватывала меня, другая крепко держалась за ограждение.
Мы снова огибали мыс. Впереди, в дальней впадине бухты, переливалась россыпь мелких огней — белых, голубых, жёлто-красных, как тлеющие угли.
Яхта теперь плавно поднималась и опускалась, волны стали пологими, длинными.
Шорты на мне были насквозь мокрыми, загорелые ноги блестели, короткая майка раздувалась от ветра, билась, холодила кожу. Грег тепло дышал мне в макушку.
Я повернула голову, совсем близко увидела губы и подбородок. Уголок губ дрогнул, тёмный глаз внимательно глянул сверху вниз.
Мимо всё время бегал Патрик — то вниз, в каюту, то снова наверх; лязгало ведро, топали босые ноги. Нас вдруг бросило в сторону, через борт хлынула вода. Я упала на одно колено. Грег метнулся за мной, чтобы удержать, но отлетел в сторону и ударился о переборку. Ещё одна большая волна накрыла палубу, следующая была уже вдвое меньше. Грег поднялся, прижал ладонь к губам, будто прикусил, и тихо выругался.
На стену выполз круг света, наша сдвоенная чёрная тень поплыла вправо. Грег зажмурился, я обернулась и прикрыла рукой глаза.
Неподалёку качался патрульный катер. Оттуда что-то грозно прокричали, но тут же засмеялись.
— Иди вниз, — не глядя на меня сказал Грег.
В каюте витал слабый запах хлорки. Я поскользнулась на вымытом полу и снова едва не упала. Мотор внезапно заглох, стало тихо, только слышалось, как снаружи шумят волны и где-то рядом тарахтит катер. Раздался голос капитана — усиленное динамиком хриплое приветствие, в ответ донеслось короткое восклицание, и вскоре движок заработал снова.
Грег спустился вниз. На губе у него сочилась кровью свежая ранка, на скуле темнело пятно, похожее на ссадину.
— Они думали, что у нас тут дебош, — Грег усмехнулся, лицо его тут же болезненно дрогнуло, он тронул пальцами губы.
Я намочила полотенце водой из бутылки и стала осторожно смывать запекшуюся кровь с его лица. Нас сильно качнуло, повело в сторону, опрокинуло.
Грег выпутывал меня из мокрой одежды, жарко дышал и быстро хватал губами, я видела его сдвинутые брови, короткую складку на лбу, мокрые завитки волос на висках. От него пахло потом и морем; так днём после шторма пахнут длинные буро-красные водоросли, выкинутые на берег вперемешку с блестящей галькой. Грубый йодистый запах, живой, солёный. От привкуса чужой крови у меня потемнело в глазах, замелькали багровые пятна; всё шумело, качалось, тонуло.
— Грегор! — донеслось снаружи.
Я открыла глаза, Грег приподнялся и обернулся. На верхних ступенях трапа виднелись ноги Патрика. Он что-то быстро прокричал и ноги исчезли.
Грег взглянул на меня чёрными ненавидящими глазами, вытер пот со лба, встал, затянул веревочный пояс и в три шага взлетел по трапу наверх.
Я достала из стенного шкафа свою сумку, собрала вещи.
Всё они были влажными, кроме платья-майки, вязанного из чёрного шёлкового шнура. Я натянула платье на голое тело и открыла створку шкафа с зеркалом на внутренней стороне. Отражение удивило незнакомой худобой и кофейной смуглостью, короткие волосы с выгоревшими прядями жестко топорщились на макушке. Взяв босоножки и сумку, я поднялась на палубу.
В бухте море было спокойнее. Яхта медленно приблизилась к причалу.
Патрик сильно оттолкнулся, и, сложившись пополам, как тряпичная кукла, ловко перелетел на пирс. Он поднял брошенный Грегом канат, набросил на кнехт и стал тянуть. Грег тоже прыгнул, будто сделал огромный шаг, и стал помогать Патрику.
— Прыгай, — крикнули они мне, — не бойся!
Я, взмахнув босоножками и сумкой, бросилась прямо на них. Оба поймали меня, и, смеясь, отпустили. Асфальт царапнул голые ступни и поплыл, всё наклонилось — деревья, фонари, мачты. Я схватилась за Грега. Патрик, показал на меня пальцем и захохотал, сверкая белозубой обезьяньей пастью.
— Йэв-ваа!
— Идём, – сказал мне Грегор, — поедим где-нибудь.
Меня покачивало, ноги не слушались.
— Пошли в «Макрель»! — Грег обнял меня за плечи, — а потом пойдем куда-нибудь, где делают хорошие коктейли. Куда ты хочешь? – спросил он, заглядывая мне в лицо.
В городе пахло цветами, хвоей, нагретыми за день мостовыми.
С веранды ближайшего ресторана доносилась музыка, сквозь неё слышалась другая, а ещё где-то ухал барабан, и быстро, торопясь и завираясь, пиликала скрипка. Над толпой прохожих, неторопливо гуляющих вдоль набережной, кружил игрушечный вертолёт с тремя разноцветными огнями.
По случаю городского праздника во всех заведениях был аншлаг, уличные кафе выглядели так, будто в каждом праздновали победу национальной футбольной сборной. Из открытого паркового ресторанчика у фонтана кто-то громко окликнул Грега. Парень в красной майке, высоко вскинув руку, подзывал нас. Его спутники — ещё один парень и две девушки — уже поднимались из-за стола.
Мы свернули на боковую дорожку, сбегающую вниз, к ресторанной площадке и, войдя под кроны акаций, будто попали в бурлящий кратер. На сцене бренчала и дудела кантри-группа, воздух был пряным от запаха острого жареного мяса и дыма, публика разговаривала громко, стараясь перекричать общий шум. Фонтан медленно менял цвет, становясь то розовым, то зелёным, и над всем этим висела паутина из светящихся точек.
Я наскоро поздоровалась, кивнув влево и вправо, и села за освободившийся стол.
Парень в красной майке что-то весело говорил Грегу, но уже торопясь, отступая и оглядываясь в сторону своей удаляющейся компании. Шустрый мальчишка в малиновом фартуке убрал со стола кофейные чашки и смятые салфетки, положил меню.
Грег сел напротив. Он чуть подался ко мне, и, показывая в сторону невидимого за деревьями моря, заговорил о только что встреченном знакомом, о том, что они с Грегом два года назад работали на одном судне. Тот парень был мотористом, а Грег…
Я почти ничего не услышала из-за шума, но переспрашивать не хотелось.
За соседним длинным столом несколько полнотелых рыхлых мужчин то и дело обнимали друг друга за плечи и, раскачиваясь, начинали петь. Слов, судя по всему, никто из них толком не знал, и пение скоро прекращалось — убирались с плеч руки, наполнялись бокалы; кто-то, напрягая высокий голос, говорил тост и тут же раздавался нестройный хохот. Выпив, они снова пытались петь.
От их раскачиваний меня накрыло запоздалым страхом и начало мутить. Вспоминались чёрные водяные валы и ямы, плоский звук удара днища о воду, и ещё — как во время падения внутри возникает тянущая пустота; тело, мгновенно ослабев, будто взлетает, отрывается от палубы, а потом оседает, клонится и снова взлетает. Тяжёлые брызги обрушиваются градом, глаза щиплет от соли.
Есть мне совсем не хотелось, я выпила вина, и всё слегка расплылось — звуки, лица, точки светящихся гирлянд над столиками.
Кантри-группа на сцене, наконец, умолкла. Сквозь гул разговоров стало слышно, как в фонтане монотонно плещет вода. Снова возникла перед глазами раскрывающаяся чёрная яма, стеклянный блеск воды, серые гребни пены...
Грег быстро ел, поглядывая на меня исподлобья, он подливал себе вина и пил большими глотками, как воду.
Днём на яхте он меня едва не ударил. Схватил за запястья, подтянул к себе и с силой толкнул к другому борту. Следом за мной полетели цветастые тряпки — парео, полотенце; очки упали к ногам. Я, вскипев, бросилась на Грега, замахнулась, но мои руки снова угодили в крепкую хватку его пальцев.
— Сиди здесь, — процедил Грег, близко глядя мне прямо в глаза. Он отпустил меня, отошёл на два шага и нырнул в море, оттолкнулся и полетел, только светлые пятки мелькнули одна над другой.
Если б не предупреждающее покашливание капитана, раздавшееся за секунду до слов «сиди здесь» …
Странно, что за всё время, что мы знакомы, Грег так ни разу и не спросил, когда я уеду. Поначалу мне это казалось обидным, а потом я решила, что так и должно быть.
Пять дней назад я стояла на пирсе и пыталась разглядеть на дне у самой сваи нечто похожее на черепаху. Я наклонялась над водой и целилась объективом, приближая зуммом непонятный предмет. И вдруг услышала с ближайшей яхты:
— С борта будет удобнее. Идите сюда.
На первый взгляд ему было лет тридцать пять. Прямые широкие плечи, загар, густая курчавость коротких волос, разбойничья сумрачность глаз — насмешливых, изучающих. А улыбка ленивая и движения неторопливые, краткие. Он протянул мне руку, я взялась за неё и шагнула на палубу.
Непонятный предмет оказался затонувшей пластиковой канистрой. Я, смеясь, сказала:
— Вы знали!
— Конечно, — невозмутимо согласился он. Прозвучало очень знакомо – небрежно, врастяжку, через долгое «а».
— Вы ведь русский? – спросила я.
Он ответил уклончиво, немного кокетничая — «наполовину», и представился:
— Грегор.
— А я Ева. Расскажете мне, как тут отдыхают?
— Могу даже показать. Например, лучшие пляжи вот за тем мысом. Хотите взглянуть? Приходите сюда завтра утром, часов в семь.
— Спасибо. Для меня в семь рановато. А это ваша яхта?
Он хитро прищурился, придумывая ответ, опять сказал уклончивое «наполовину», а потом засмеялся и уточнил:
— Почти.
Через несколько часов мы с ним плавали в открытом ночном море, а Патрик готовил нам ужин.
Грег отодвинул бокал. Он что-то долго обдумывал, не сводя с меня глаз, и вдруг предложил:
— Может вернёмся на яхту?
Он застал меня врасплох, я забормотала – «нет, только не туда…»
— Море скоро успокоится, — настойчиво продолжал он, — пойдём. Заглянем по пути в «Тоскану», выпьем чего-нибудь…
Я покачала головой — «нет, я не хочу…»
— Куда ты хочешь? — холодно спросил он.
С таким же лицом он говорил мне «сиди здесь», губы его надменно скривились, в зрачках появился нехороший блеск.
Надо было сказать, что я хочу к себе, в белый коттедж в верхнем городе, второй этаж, дверь направо; хочу принять душ, надеть сухое бельё и лечь в чистую постель. И что мне противен этот пристальный оловянный взгляд, жирно блестящие губы и лоснящийся подбородок с крапинкой приставшей петрушки.
Я сказала:
— Не знаю. Хочу куда-нибудь, где тихо.
Снова грянула музыка, публика потянулась к сцене. Грег расплатился, взял меня за руку и повёл между столиками, в обход танцующих пар, по аллее, освещённой, как рампа, низкими газонными фонарями.
Дальше был узкий кривой переулок, арка, в ней десяток ступеней, ведущих вверх, на соседнюю улицу. Там Грег поймал такси.
Машина ехала медленно, пробираясь сквозь толпу гуляющих, всё время петляя и сигналя на поворотах, потом прохожих стало меньше, вскоре они исчезли совсем.
В свете редких фонарей мимо проплывали невысокие старые дома с зубчатыми выступами старой черепицы по краям крыш.
Возле одного из них — двухэтажного, грубой каменной кладки, с единственным окном наверху, мы остановились. Машина уехала, и стало совсем тихо, слышалось только, как где-то недалеко трещит цикада.
Грег постучал. Дверь открыла старуха в тёмном платке и в длинном, плоско обвисшем спереди платье. Она что-то невнятно ответила на приветствие Грега, впустила нас, взяла деньги и небрежно махнула рукой, показывая, куда идти.
В комнате кроме широкой кровати, застеленной простыней, и пары стульев не было никакой мебели. От белёных стен, как в пещере, пахло прохладным камнем. За окном темнел слабо подсвеченный луной ствол дерева, дальше виднелась еле заметная линия гор.
Грег включил свет, лампа в матовом круглом плафоне ярко мигнула и лопнула.
Я вскрикнула, засмеялась, тут же руки мои взметнулись, платье мазнуло по лицу снизу вверх и отлетело в темноту.
Грег обхватил меня и, приподняв, шагнул к кровати. В обе стороны протянулось ровное простынное поле. Грег стащил через голову майку, приблизившись, царапнул щетиной мою щеку, тронул губами висок.
Он двигался быстро, тяжело и прерывисто дыша, стиснув зубы, будто вот-вот должен был кого-то нагнать, подмять, добить. В оконном проёме качалось дерево с голой веткой, и вместе с ним качался и бился о чёрный ствол острый прозрачный месяц.
Грег лежал рядом со мной на животе, раскинув ноги, подвернув одну руку. Рот его был приоткрыт, на припухшей губе виднелась затянувшаяся ранка.
В бледном предутреннем свете всё выглядело слишком чужим, — полупустая необжитая комната, отворенные ставни с облупившейся краской, серое лицо Грега.
Он приоткрыл глаза, дотронулся до моей руки, взялся за пальцы и снова заснул. Несколько минут я слушала его дыхание и говор какой-то ворчливой птицы в ветвях дерева.
— Нам уже пора, — тихо сказала я.
Мы молча оделись. Я мельком взглянула в небольшое настенное зеркало, но увидела только свой силуэт на фоне белого прямоугольника окна.
Солнце ещё не встало. На улице не было ни души. Мы шли, держась за руки. Шаг получался широким, дорога, идя под уклон, сама плыла под ноги.
Старые кривые переулки с маленькими домами и глухими каменными заборами остались позади, появились офисные здания с квадратами неба в стеклянных стенах, новенькие особняки песочных и терракотовых оттенков. Потом начались прибрежные кварталы со старыми ампирными домами, рядами пальм, отелями, ресторанами.
Узкая улица, мощенная камнем, спускалась к набережной, и в конце замыкалась белой стеной корабельного борта с синей ватерлинией, парно врезанными иллюминаторами и надписью «Адмирал», набранной буквами величиной с балконную дверь на любом из ближайших домов. Имя адмирала в уличный проём не уместилось.
На набережной в пустых ещё кофейнях официанты стелили скатерти и расставляли кресла. Мы сели за крайний столик. Грег достал сигареты, закурил.
«Какие красивые у него губы, — некстати подумала я, — и руки тоже» Вдруг виновато защемило что-то внутри, как будто я раньше не замечала этой его бледной матовой смуглости по утрам, тонких морщинок под глазами, крапинок седины на висках. «Сколько же ему лет?»
Далеко позади меня раздался тихий затейливый свист. Грег вытянул шею и слегка отклонился вправо, я обернулась. От трапа «Адмирала», к нам направлялся тот самый парень в красной майке, что вчера вечером позвал нас за ресторанный столик.
Дойдя до пальмовой аллеи, отделяющей набережную от бульвара, он замедлил шаг и остановился.
— Ева, извини, я отлучусь ненадолго, — сказал Грег.
Я кивнула:
— Конечно...
Официант принёс кофейник и две чашки. Из открытого окна ресторанного зала за ним наблюдал пожилой мужчина, похожий на конферансье. Официант, подойдя к окну, застыл в робком полупоклоне, выслушал что-то и скрылся в дверях.
Грег и его знакомый шли в сторону корабля. Оба одновременно оглянулись. Я легко махнула им рукой, развернула салфетку и постелила на колени. С удовольствием наливая себе кофе, я думала, что, в общем, последнее утро складывается удачно. Всё хорошо — и погода, и безлюдное кафе, и белая скатерть, и этот огромный «Адмирал», закрывший собой половину горизонта. И кофе отличный — с дымком и медленно оседающей, гущей, как я люблю. И никого напротив.
Завтра я открою дверь своей квартиры, поставлю чемодан, сниму куртку.
Найду на кухонном столе записку от мамы с просьбой позвонить; дочка уже будет в садике. Я вспомнила, как Аришка по утрам зевает и качает ногой, натягивая колготки — теплая, сонная моя девочка! Розовые со сна щеки, мягкие завитки волос, цепкие маленькие руки на моей шее…
А потом начнётся обычный редакционный понедельник — серое утро, телефонные звонки, равнодушно-завистливые взгляды коллег, за окном занесённый снегом пустырь, автобусная остановка, за пустырём — три дымящих трубы. Кофемашина сварит эспрессо, шеф ехидно похвалит загар и спросит про статью.
На край стола приземлилась чайка, сложила крылья и замерла.
— Привет, — сказала я.
Птица тут же снялась и полетела в сторону корабля.
Я налила себе ещё кофе.
— Ничего, успею. За четыре часа в аэропорту просмотрю фотографии и обдумаю текст. В самолёте смогу что-нибудь набросать. Во время пересадки в Домодедово у меня будет часов пять или шесть. И ещё в полёте... Успею!
Начать можно так:
«В маленьком посёлке у винодельни зимой пирс разбило штормом, и теперь небольшие прогулочные суда причаливают, въезжая брюхом прямо на пляжную гальку…»
А потом про цвет воды возле островов, чудеса местной кухни, погоду в конце сезона, сервис и цены.
Пора уходить. Надо собрать вещи, принять душ, заказать такси в аэропорт и вспомнить, кстати, своё настоящее имя. Впрочем, диспетчеру такси безразлично, кто я — Ева или Марина.
Я допила кофе, оставила четыре монеты на скатерти. Уходя, коротко улыбнулась мужчине, похожему на конферансье. Он, прикрыв глаза, сдержанно кивнул, будто хотел сказать:
— Конечно. Я понимаю.