Никогда не знаешь, как оно повернется. В геологию я шла не случайно, а за судьбой. Потому что хотелось совместить несовместимое: работать на природе, а жить в городе; иметь профессию, в которой каждый день начинается с нового листа и неплохо зарабатывать. А еще я собиралась заниматься наукой, писать статьи и монографии, делать открытия и карьеру. И, конечно, не выпадать из культурной жизни. По большому счету, не так многого мне и хотелось! Ни власти, ни славы, ни богатства, а всего-то – жить интересно и пригодиться в обществе! Так что именно в полевой геологии, как в магическом кристалле, сошлись мои чаяния. Надо ли говорить, с каким азартом я училась, с восторгом понимая, что попала по адресу, в котором ожидаемый результат должен был превзойти самые амбициозные планы!
И каждый год, первую субботу апреля, мы с однокурсницей Светланой отмечали у меня дома День геолога, вспоминая бесшабашную юность. Этот день так и остался моим единственным профессиональным праздником. Потому что именно в геологии прошла молодость, ее мечты и планы, вся она упаковалась в черно-белые фотографии...
И вот в который раз мы со Светой располагаемся за большим столом, я достаю толстые альбомы, тугие черные конверты из-под фотобумаги, набитые воспоминаниями. Восьмидесятые годы, сырьевая страна, сырьевой регион — Восточная Сибирь. Кто самый нужный специалист? Конечно, геолог, «солнцу и ветру брат»! Горные страны, платформы, разломы, месторождения! Полевая романтика: жизнь в палатках, гитара, маршруты по картам и компасу, грузовики, лошади, вертолеты! На этот раз в руки попал целый мешок старинных полевых фотографий!
Вот наш ГАЗ-66, груженый припасами и лагерной амуницией, с открытыми дверцами ползет в крутой тувинский перевал-просеку, а отряд поднимается своим ходом, потому что ехать в машине опасно. На другом снимке якутская долина, от края до края заполненная неисчислимым мигрирующим потоком диких северных оленей. А здесь фото из самой глубинки сибирской тайги, из Манского прогиба: металлическая петля на медведя с навешанной над ней огромной задней ногой коровы (окорок срезан). В том краю медведей, что бурундуков – они нередко давили домашний скот. А мы в маршрутах каждый день бок о бок ходили с невидимым хозяином. С интересом ворошу снимки и достаю из пачки виды заброшенной деревеньки с остовами русских печей, на прогретых кирпичиках которых в жаркий день свернулись и до сих пор лежат изящными колечками разновеликие гадюки. Прекрасно позируют, главное — не заслонять им солнце. А вот прохладный снимок: высокогорное озеро среди заснеженных гольцов и редких у подножия лиственниц. Я различаю на камне горную курочку — кеклика, напоминающую аборигена-индейца. Не мудрено: сам серенький, а через лоб, глаза и грудку словно углем очерченная боевая раскраска – четкая яркая полоса. Клюв, глазная подводка и резвые ножки алого цвета. Он подпускает близко — непуганый, но ни за что не догонишь! Не желает фотографироваться на память крупным планом! Зато к роскошному махаону размером чуть не с мою ладошку, сидящему на невзрачном цветке, удалось подобраться вплотную и даже хрупкие хвостики на его крыльях целы и невредимы — совсем свежий экземпляр! Эх! Перебирать — не перебрать мой восторг перед жизнью пионеров и геологов, что составляют геологические карты, нередко ступая туда, где нет ни дорог, ни даже перевалов! Куда добраться и выбраться можно лишь на лошадях или вертолетом!
Жалко, что в те времена была доступна только черно-белая съемка. Но альпийские луга – начало моей геологии, расцвели задолго до ее реального воплощения! С тех пор, как еще маленькой увидела их, поля трепещущих лепестков, полупрозрачных на привычном ветру, по телевизору, тоже черно-белому. Цветы были столь хороши, что, казалось, их утонченный аромат струится прямо с экрана. Немудрено, что я запросто представляла красочную экзальтацию горных лугов, влажный запах свежего ветра, колючие лучи горного солнца, пронзительно сияющего среди самого голубого в мире цвета, разлитого без конца и края, без меры окрест окатившего горизонт.
Что ни фотография — целая история, из рук выпускать не хочется, не то из сердца!
- Света, смотри! Эдельвейсы! Целое поле! Правда, напоминают морские звезды на дне океана? А этот выворот — не корни, а щупальца гигантского осьминога, который охотился за средневековыми каравеллами! Кстати, в этом маршруте мы собрали отличную коллекцию пермских аммонитов... Нет, согласись, никого не могло быть счастливей нас, – то и дело восклицаю я, с интересом доставая новые снимки. Но что-то начинает держать за руку... Что? Обычно мы со Светой увлеченно разгребаем завалы студенческих походов, случайных кадров в аудиториях, в спортзалах, в кафе, на разных мероприятиях...
- Тебя-то не было счастливей, кто бы сомневался! А мне и вспоминать не хочется. — неожиданно отрезала Светлана, делая упор на каждом слове. — Оля, ты же ничего, кроме своей учебы, никогда не замечала! А я, – она тяжело вздохнула, – маялась все пять лет...
- Как? — я оторопела и потрясенно пыталась понять смысл ее слов. Как полевая геология может не быть интересной? Ведь ради нее мы все шли в институт! Вечно со мной такое случается. Ничего, кроме переполняющего счастья, неизменно взахлеб, не чувствую: если мне хорошо, то и всем замечательно... — Света, как же ты училась? И вообще, мы каждый год вспоминаем молодость, а ты никогда, никогда об этом не говорила!
- Ну и что! Я тебя люблю, а не геологию! Мы же с тобой встречаемся! Моя юность — это ты, это я, наши ребята, а геология – нелепая случайность! Когда всех сокращали, вздохнула: отмучилась, наконец. Я и в горный-то попала, потому что аттестат получила, и хотелось одного — уехать скорее и подальше, чтобы школу никогда не вспоминать, – Света говорила негромко, но твердо, лицо неожиданно для меня омрачилось негаданно всплывшей горькой обидой.
- Света, несчастная любовь, что ли? – в самом деле, любовь – это первое, что пришло в голову для причины столь стремительной перемены.
- Какая любовь! Не до любви мне было.
Вот тебе на! Что случилось-то? От чего бежала? Куда спешила? Институтов много, можно было выбрать по душе!
- Выбрать? По душе? О чем ты говоришь? Когда мы что выбираем? Кто нам позволит?
Я ничего не могла понять. Кто позволит? А кто запрещает? Что ее так взволновало, да так, что, кажется, встанет сейчас и уйдет.
- Кто позволять-то должен? Меня никто не заставлял... Никогда, сколько себя помню... Да расскажи, что случилось, наконец? Как ты поневоле попала в геологию?
И тут подругу прорвало и она начала свой рассказ.
Родилась я и выросла в маленьком рудничном городке, каких по Сибири немало. Родители с утра до ночи на работе, мы в школе. После занятий играли на улице, дома книжки читали, какие где найти удалось. Вокруг одно да потому, день прошел, год пролетел... Было довольно скучно у нас. Не припомню, чтобы какие-то увлечения были. Кружки и секции Дома культуры меня не занимали, не помню, что в них было, но мне неинтересно. Одно время пыталась ходить в кружок рисования: крынку глиняную на зеленой тряпке до конца дней не забуду... Кривобокая вечно получалась. Цветы мы не рисовали: руководитель говорила, что цветы и фрукты – сложно, сначала надо горшки освоить, да и яркой гуаши для яблок, подсолнухов, рябины на всех не хватало. Зато стояли два баллона коричневой и зеленой, чуть не по ведру. И еще белила. Но как я ни старалась, горшки не вдохновляли.
Спасибо, спасал телевизор: всякий художественный фильм, популярная передача, особенно детская, становились событием. Фильмы я взахлеб смотрела, героям завидовала: в их жизни что-то случалось! Они попадали в переделки, распутывали истории... А у нас: скакалки, классики, прятки, глухой телефон на скамейке... Подружкам нравилось, а я рядом притворялась, чтобы одной не сидеть.
Городок наш стоит среди саянской тайги, но ходить в лес было как-то не принято: никто там не отдыхал, грибов и ягод мы не собирали. Был город, была дорога из города, все окружено непроходимой тайгой. С детства — рассказы о беглых каторжниках, медведях, да навсегда пропавших людях в горах. Интересно получается: жили рядом с природой, а она так и осталась для нас темным лесом. Ты тайгой восхищаешься, а для меня в ней комарье, сырость, кирзовые сапоги, отсутствие удобств, и практики в экспедициях я, считай, отбывала.
Однако нельзя сказать, что из детства совсем нечего вспомнить. И в нашей школе был учитель-подвижник — Мария Ивановна, преподаватель географии. Сказать, что она любила свой предмет — не сказать ничего, она им жила!
На тот момент она была уже на пенсии, но работала. В школе прошла вся ее жизнь. Дома она быть, наверное, не любила, потому что приходила в школу одной из первых, а уходила чуть не последней, когда в вестибюле уборщица мыла полы. Всегда ела с нами в школьной столовой. Вроде, у нее была дочь и внуки, но где-то в другом городе, а муж... Да пил, наверное, как почти все мужики на руднике, не просыхал.
Конечно, в молодости Мария Ивановна была миловидна: среднего роста, хорошо сложенная. Но аскетизм и идейность наложили стандартный отпечаток эпохи. Именно такими я запомнила учительниц с экрана. Всегда темная юбка по колено, кофточка неброская, зимой — свитер, неизменно низкий каблук – на ногах работа. Конечно, одевалась она скромно, разве что меховой лисий воротник и шапку можно было бы назвать роскошью. Но зимы во времена детства случались очень суровые, без валенок на улицу выйти немыслимо, без меховой шапки и рукавиц — тоже. О перчатках у нас и не ведали. Снега падало столько, что дворы в частном секторе утопали по крыши и заборы. Так до весны и стояли избушки как на открытках — лишь окошки светились. Без декораций фильм о декабристах снимать можно было. Но большинство населения проживало в типовых панельных пятиэтажках. Очень удобно — никаких забот по хозяйству, да и когда о нем заботиться?
Женщины поколения наших мам, тем более, бабушек, очень рано прощались с молодостью, хотя и проживали в городских условиях. Даже не работая на лесоповале, к тридцати годам они были словно под гнетом тяжких десятилетий, а к пятидесяти и вовсе старухами глядели. Помню, мама кремов никогда не использовала, про косметику на работу и говорить нечего. Но главное даже не это — у них всех как у одной выражение лица было как на партсобрании: серьезное, строгое, ни тени улыбки. Смеха среди взрослых женщин даже не припомню. Почему?.. Словно они всю жизнь ждали тяжелых известий. Или вообще никаких не ждали... Словно в пожизненной ссылке жили: дом, работа. Вот и у Марии Ивановны лицо было строгое и точеное, раз навсегда принявшее единственно правильное выражение: холодный внимательный взгляд, всегда создающий дистанцию, застывшие камнем губы. Я привыкла к такой неподвижности лиц, у женщин почти всегда словно готовых к отпору, и это меня исподволь пугало непонятно чем. Зато волосы у Марии Ивановны были хороши: густые, когда-то — ярко-каштановые. Седину она закрашивала хной и укладывала прическу тугим валиком-ракушкой на затылке. Мне очень нравилось. Конечно, ни о каком маникюре, даже губной помаде в то время для учительниц и речи быть не могло. Сережек она тоже не носила. Скорее всего, их у нее просто не было. Единственное украшение - тоненькое золотое обручальное кольцо на безымянном пальце, едва заметное на белых руках. Она была из тех, кто в любой момент готов к труду и обороне, всю жизнь на службе родины. Конечно, на таких как она, страна и выстояла, и держалась, на таких и прирастала.
Но внутри моей учительницы, где-то глубоко-глубоко, жила совсем другая женщина. Стоило ей начать объяснять новую тему, любую, она могла рассказать интересно о чем угодно, как ее лицо оживало! Глаза становились юными, даже наивными, она глядела куда-то вдаль, что-то высматривая поверх наших голов, увлекалась, забывалась, улетая в свой рассказ, но вдруг возвращалась к нам, начинала искать наши взгляды, и, словно на что-то наткнувшись, тут же вспоминала себя, и …исчезала любимая учительница. В класс возвращалась несгибаемая Мария Ивановна.
Кабинет географии в нашей типовой школе был сказочным островом. Даже цветы в нем росли особые: ежилась невиданная по тем временам коллекция кактусов на подоконнике. В кадке сидела финиковая пальма с вязаной обезьянкой, подвешенной за лапку к листу. На тумбочке за учительским столом стоял маленький аквариум с серыми гуппи, но зато с затонувшим корабликом и монетками на дне! Каждый урок мы обязательно что-то держали в руках: пробирку с нефтью, образец минерала, сушеную морскую звезду, а однажды — диковинный по тем временам кусочек кокосовой скорлупы!
Рассказ о странствующих кокосах потряс мое воображение! Оказывается, этот мохнатый орех – заправский варяг и может преодолеть не одну тысячу миль! Он плывет и плывет по теплому океану в надежде на встречу с коралловым рифом. Я запросто представляла себя сладким молочным орехом в колыбели волн. Всегда жалела, что в нашем городе не было бассейна. Да что говорить, море мне только снилось! И вдруг у ореха случается чудо – стучится о бок затерянный остров! Подумать только, как удавалось ореху зацепиться за рифовые постройки? Разве что отращивал в соленой воде волокнистые щупальца? Или начинал подпрыгивать, стараясь заскочить с приливной волной как можно дальше от берега? А там, закрепившись в какой-нибудь лунке, со скоростью бамбука пускал корни и росток. И вот уже огромная пальма любуется своим отражением в мерцающем кривизной зеркале. Вокруг снуют яркие рыбки, на горизонте резвятся дельфины, и даже фонтан кашалота оживляет пейзаж! Растет коралловый риф, с пальмы падают и прорастают орехи, и уже целый атолл колосится среди водных просторов! Конечно, не каждый орех достигает земли – это как отыскать иголку в стогу сена – но ведь чудо случается!
Как вдохновенно Мария Ивановна рассказывала о загадках природы! Вместе с ней мы стояли у Ниагарского водопада, спускались в Марианскую впадину, наблюдали жизнь императорских пингвинов... В кабинет географии меня тянуло как магнитом, я оставалась после уроков, наводила порядок среди цветов и экспонатов, здесь всегда было интереснее, чем с подружками.
Конечно, ни о какой дружбе с Марией Ивановной, ни о каких разговорах по душам не могло быть и речи, это было не принято даже в семьях. В нашем доме все жили как все: пришли-ушли, в выходные – сон до обеда, телевизор до ночи. К счастью, отец не пил, был домоседом – наша семья жила без драк и погромов. Но с родителями поговорить было как будто не о чем, они ждали, казалось, одного – пенсии, чтобы, наверное, от телевизора – любимого развлечения, уже не отходить. А Мария Ивановна среди учеников меня выделяла, даже видела во мне преемницу, учительницу географии... Но я о будущем не думала – не с кем о нем было думать, оно как-то само должно было случиться.
И вдруг будущее ворвалось в мою жизнь! Настал день и я проснулась! Тогда, мне уже исполнилось тринадцать лет, на экраны вышел двухсерийный фильм о капитане Немо. Таинственные глубины, экзотические коллекции, морские обитатели, «Наутилус»... Я лишилась покоя! День и ночь перед глазами стояли кадры из фильма — такого со мной до сих пор не было! Жизнь встрепенулась! Словно настежь распахнулись двери… в океан: соленый, теплый, наполненный жизнью до дна! Он вдруг оказался под боком, призывно шумел, надрывался чайками, разливался запахом водорослей... Только бы отыскать, только найти дорогу! Вдруг возникла желанная цель — цель жизни – океан!!! Казалось, горы перейду, с парашютом прыгну, голод, холод вытерплю, любой иностранный язык выучу, отдам все, что хочешь – только бы добраться! Но — как? Как???
Меня лихорадило, глаза словно ни за что не могли зацепиться... Как тогда не заболела, не понимаю! Глядела во все глаза на наш городок, на панельные пятиэтажки, мне даже казалось, что они чуть-чуть качаются, глядела на небо, словно ожидая подсказки, на далекие звезды — они не стали ближе! Мир не изменился, лишь во мне бушевали страсти. Неужели только на меня смелый, умный, образованный капитан Немо произвел такое впечатление? Неужели только меня во всем мире позвал?
Поделиться было отчаянно не с кем, приложить себя некуда... Подружки уже мечтали о любви, красивых платьях, а я — об океане, о погружениях... Даже познавательных книг о жизни моря, которые готова была заучить наизусть, чтобы хоть как-то утолить внезапно возникшую жажду, у меня не было! И тогда я, пропитанная глубоководным наваждением, не зная, как быть, решилась пойти за советом к Марии Ивановне.
Глядя на блеклых рыбок в аквариуме, привычно снующих мимо кораблика, на потускневшие монетки, побитые пушком буроватой тины, я неуверенным голосом поведала строгой учительнице свое заветное желание. Что хочу изучать тайны мирового океана. И больше не хочу ничего. Жить не могу без моря, без океана. Как с этим быть? С чего начать? Как туда попасть?
...Когда я закончила говорить, в классе наступила тишина. Казалось, пролети муха — зазвенят стекла. Я подняла глаза: Мария Ивановна смотрела так, словно видела меня впервые... Словно не узнавала...
Наверное, я была похожа на моллюска, который, еще недавно нежась в солнечных водах, доверчиво раскрыв створки перламутровой раковины, вдруг стремительно засобирался внутрь, напуганный приближающейся тенью хищной рыбы. Вдруг захотела исчезнуть, даже не рождаться. Впрочем, я почти исчезла.
Чего я ждала? Конечно, в глубине души надеялась, что Мария Ивановна поймет и похвалит за невиданные дерзания, подскажет, как шагнуть навстречу мечте. Я видела во сне батискафы, акваланги, акул и китов, бортовые журналы, серьезных молодых ученых... и себя среди них. Мы пожимали друг другу руки, о чем-то взволнованно спорили, глядели друг другу в глаза, встречая понимание... Нам было, было о чем поговорить! Мы могли говорить бесконечно, наше общение о главном, о тайнах океана, было столь же нескончаемым, вечным, как сама колыбель жизни. Я чувствовала, как мы дорожили друг другом, как были незаменимы, догадка о чем-то неведомом могла стать открытием, которое бы изменило жизнь на земле... Конечно, к лучшему! И я — среди этих героев! Я, наконец, попала в свое кино и хотела, очень хотела именно такой жизни, только она и казалась мне настоящей, единственно стоящей лишений и усилий! Стоящей всей моей жизни!
Что я услышала? Ледяная тишина взорвалась бурей негодования.
- Да ты понимаешь, девочка, что мелешь? Какой океан? Зачем этот бред? Ты — будущая мать и жена! Какие погружения? Оглянись! Посмотри на меня: вся моя география — в этой школе, в этом аквариуме ...с копейками на дне! Но это и есть настоящая жизнь!!! Ты же не глупая, зачем веришь сказкам?
И куда ты собралась поступать без направления от рудника? Каким образом? Ты даже не представляешь, насколько наша школа слаба, у нас... пособий не хватает! А в больших городах, знаешь, какие ученики сильные? Здесь у тебя пятерки, а там и на тройку знаний нет!
Мария Ивановна говорила, нет... не очень долго. Но убедительно. В порыве чувств поведала такое из отечественной истории, о чем я смутно где-то слышала, в учебниках об этом не пишут. Она чуть не плакала, а я, неблагодарная скотина, готова была сквозь землю провалиться.
Выслушав отповедь, я поплелась домой. Слезы текли сами, платок безнадежно вымок, а дома, уткнувшись в подушку, дала волю своему горю. До сих пор я ничего не теряла. А теперь было чувство, как будто умер бесконечно дорогой мне человек. Которого я любила больше жизни, и теперь не знаю — как жить? Зачем? Зачем я не умерла вместе с ним? Зачем не утонула?
А к вечеру, изревевшись до дна, я хорошо это помню, вдруг пришло: действительно, кто я такая? Кто я такая, чтобы мечтать? Как мне могло показаться что кто-то меня ждет в подводной лодке? В океане? В другом, неведомом мире? Кто позволит мне его изучать, понимать, жить его законами? Да и есть ли она, такая жизнь? Та, в которой всякое мгновение чувствуешь себя собой? Такой же живой, как океан, такой же непознанной? В которой от тебя что-то зависит? Жизнь, в каждое мгновение которой можно что-то узнать?
Вдруг поняла: отсюда не выбраться, никогда не найти дорогу в океан. Я просто глупая девчонка, и ничего больше. И должна быть благодарна за то, что дают! Вспомнила слова Марии Ивановны о том, что их поколение помнит войну, голод, смерть от эпидемий, помнит, что не было пенсий. О том, что я должна быть бесконечно благодарна за возможность мирного труда, а не в режиме военного времени под трибуналом с двенадцати лет на полную смену. Но ведь я не отказывалась от труда! Наоборот, я готова работать даже без выходных, даже бесплатно! Мне не надо никаких денег! Но видно, не для меня такая интересная работа, если она, вообще, существует. И спасибо, что направление в вуз от рудника обещают. Можно в педагогический идти, можно в горный.
После того разговора моя жизнь изменилась. Наутро я проснулась, чтобы существовать, смириться с тем, что есть и принять, что другого нет и быть не может. Не существует в природе вещей. Получается, до сих пор что-то смутно ждала, на что-то надеялась, во что-то, самой непонятное, верила... Неожиданно дождалась, а меня... никуда не пустили...
С тех пор все стало безразлично, все как у всех — живу и живу. Если и хотелось, то одного: уехать навсегда, забыть этот город, это наваждение, этот разговор. Чему-нибудь обучиться, где-нибудь работать – только не здесь. И даже моря не надо – не хочу.
А вскоре, к счастью, было не до фантазий: учеба, семья, дети, работа... Так что геологией, от которой ты до сих пор в восторге, я никогда не болела, принимала учебу как неизбежность. Но в педагогический поступать не стала, все, что угодно – только не школа, выбрала горный. По направлению всего-то надо было вступительные экзамены не завалить.
И что есть жизнь? Иногда я об этом думаю – вдруг накатывают волны.... Беру ракушку и прикладываю к уху – прибой, вечный прибой, который я так никогда и не услышала по-настоящему. Шум ракушки – как несбыточная мечта – слушаю и плачу, и текущие беды становятся мелочью жизни. Что я еще могла потерять? И когда дети спросили, зачем мы создавали с мужем семью, чтобы в итоге через двадцать лет разбежаться, я им ответила: вы и есть наш итог, и больше ничего не существует.
Я не раз думала о том, что могла мне сказать Мария Ивановна? Их поколение не выбирало – она так и жила в своем страшном мире, в голоде тридцать третьего года, когда вымерла вся ее семья, а ей чудом повезло – оказалась в детском доме. Для нее счастьем было не голодать и не рыть окопы. Конечно, по-своему она была права и крепко меня осадила, считай, навсегда. А я... я другого и не искала, ей безоговорочно поверила... С тех пор живу, просто живу, не лучше, не хуже других...
Но до сих пор, до сих пор не забуду ни с чем несравнимое чувство моей вдруг открывшейся неслучайности в огромном мире! Когда неожиданно распахнулась дверь! Я стояла на пороге, хотела шагнуть... Я так хотела жить...
- Света, а любовь? Разве она не была такой же сильной?
- А что любовь? Любовь как любовь, все как у всех, ничего нового...
Вот такой у нас получился последний День геолога вдвоем. Больше Света ко мне не приезжала, видимо, закрыла горькую страницу своей жизни. Теперь мы просто друг другу звоним. Но вскоре после того разговора она призналась, что ей стало намного легче. Она больше не проклинает Марию Ивановну. Вернее, теперь она знает, что больше ее не проклинает.
И кто бы в юности мне сказал, что не буду работать геологом? Ни за что, на за что бы не поверила, ни за что на свете!!! Но я – давно не геолог. Разве что меня из геологической мечты выкинули несколько позже, когда она только-только начала распускаться во всей красе. Полевая геология первая пошла под нож во время перестройки. Но, видимо, я изначально привыкла выбирать, тянуться своими силами к мечте и руки не опускались уже просто по инерции. У бога всего много, и дорог в том числе: закрылась мечта геологическая – открылась другая. А потому я до сих пор в дороге, иду и строю свой мир, тот, в котором живая, в котором люблю и верю, в котором сама для себя чего-то, да значу. Потому что мечту, я это чувствую, не должны отнимать ни учительница, ни даже государство – никто! Ведь мечта, она как звезда, всегда на небе, всегда светит, даже сквозь тучи я знаю, что она — есть!
И каждый год, первую субботу апреля, мы с однокурсницей Светланой отмечали у меня дома День геолога, вспоминая бесшабашную юность. Этот день так и остался моим единственным профессиональным праздником. Потому что именно в геологии прошла молодость, ее мечты и планы, вся она упаковалась в черно-белые фотографии...
И вот в который раз мы со Светой располагаемся за большим столом, я достаю толстые альбомы, тугие черные конверты из-под фотобумаги, набитые воспоминаниями. Восьмидесятые годы, сырьевая страна, сырьевой регион — Восточная Сибирь. Кто самый нужный специалист? Конечно, геолог, «солнцу и ветру брат»! Горные страны, платформы, разломы, месторождения! Полевая романтика: жизнь в палатках, гитара, маршруты по картам и компасу, грузовики, лошади, вертолеты! На этот раз в руки попал целый мешок старинных полевых фотографий!
Вот наш ГАЗ-66, груженый припасами и лагерной амуницией, с открытыми дверцами ползет в крутой тувинский перевал-просеку, а отряд поднимается своим ходом, потому что ехать в машине опасно. На другом снимке якутская долина, от края до края заполненная неисчислимым мигрирующим потоком диких северных оленей. А здесь фото из самой глубинки сибирской тайги, из Манского прогиба: металлическая петля на медведя с навешанной над ней огромной задней ногой коровы (окорок срезан). В том краю медведей, что бурундуков – они нередко давили домашний скот. А мы в маршрутах каждый день бок о бок ходили с невидимым хозяином. С интересом ворошу снимки и достаю из пачки виды заброшенной деревеньки с остовами русских печей, на прогретых кирпичиках которых в жаркий день свернулись и до сих пор лежат изящными колечками разновеликие гадюки. Прекрасно позируют, главное — не заслонять им солнце. А вот прохладный снимок: высокогорное озеро среди заснеженных гольцов и редких у подножия лиственниц. Я различаю на камне горную курочку — кеклика, напоминающую аборигена-индейца. Не мудрено: сам серенький, а через лоб, глаза и грудку словно углем очерченная боевая раскраска – четкая яркая полоса. Клюв, глазная подводка и резвые ножки алого цвета. Он подпускает близко — непуганый, но ни за что не догонишь! Не желает фотографироваться на память крупным планом! Зато к роскошному махаону размером чуть не с мою ладошку, сидящему на невзрачном цветке, удалось подобраться вплотную и даже хрупкие хвостики на его крыльях целы и невредимы — совсем свежий экземпляр! Эх! Перебирать — не перебрать мой восторг перед жизнью пионеров и геологов, что составляют геологические карты, нередко ступая туда, где нет ни дорог, ни даже перевалов! Куда добраться и выбраться можно лишь на лошадях или вертолетом!
Жалко, что в те времена была доступна только черно-белая съемка. Но альпийские луга – начало моей геологии, расцвели задолго до ее реального воплощения! С тех пор, как еще маленькой увидела их, поля трепещущих лепестков, полупрозрачных на привычном ветру, по телевизору, тоже черно-белому. Цветы были столь хороши, что, казалось, их утонченный аромат струится прямо с экрана. Немудрено, что я запросто представляла красочную экзальтацию горных лугов, влажный запах свежего ветра, колючие лучи горного солнца, пронзительно сияющего среди самого голубого в мире цвета, разлитого без конца и края, без меры окрест окатившего горизонт.
Что ни фотография — целая история, из рук выпускать не хочется, не то из сердца!
- Света, смотри! Эдельвейсы! Целое поле! Правда, напоминают морские звезды на дне океана? А этот выворот — не корни, а щупальца гигантского осьминога, который охотился за средневековыми каравеллами! Кстати, в этом маршруте мы собрали отличную коллекцию пермских аммонитов... Нет, согласись, никого не могло быть счастливей нас, – то и дело восклицаю я, с интересом доставая новые снимки. Но что-то начинает держать за руку... Что? Обычно мы со Светой увлеченно разгребаем завалы студенческих походов, случайных кадров в аудиториях, в спортзалах, в кафе, на разных мероприятиях...
- Тебя-то не было счастливей, кто бы сомневался! А мне и вспоминать не хочется. — неожиданно отрезала Светлана, делая упор на каждом слове. — Оля, ты же ничего, кроме своей учебы, никогда не замечала! А я, – она тяжело вздохнула, – маялась все пять лет...
- Как? — я оторопела и потрясенно пыталась понять смысл ее слов. Как полевая геология может не быть интересной? Ведь ради нее мы все шли в институт! Вечно со мной такое случается. Ничего, кроме переполняющего счастья, неизменно взахлеб, не чувствую: если мне хорошо, то и всем замечательно... — Света, как же ты училась? И вообще, мы каждый год вспоминаем молодость, а ты никогда, никогда об этом не говорила!
- Ну и что! Я тебя люблю, а не геологию! Мы же с тобой встречаемся! Моя юность — это ты, это я, наши ребята, а геология – нелепая случайность! Когда всех сокращали, вздохнула: отмучилась, наконец. Я и в горный-то попала, потому что аттестат получила, и хотелось одного — уехать скорее и подальше, чтобы школу никогда не вспоминать, – Света говорила негромко, но твердо, лицо неожиданно для меня омрачилось негаданно всплывшей горькой обидой.
- Света, несчастная любовь, что ли? – в самом деле, любовь – это первое, что пришло в голову для причины столь стремительной перемены.
- Какая любовь! Не до любви мне было.
Вот тебе на! Что случилось-то? От чего бежала? Куда спешила? Институтов много, можно было выбрать по душе!
- Выбрать? По душе? О чем ты говоришь? Когда мы что выбираем? Кто нам позволит?
Я ничего не могла понять. Кто позволит? А кто запрещает? Что ее так взволновало, да так, что, кажется, встанет сейчас и уйдет.
- Кто позволять-то должен? Меня никто не заставлял... Никогда, сколько себя помню... Да расскажи, что случилось, наконец? Как ты поневоле попала в геологию?
И тут подругу прорвало и она начала свой рассказ.
Родилась я и выросла в маленьком рудничном городке, каких по Сибири немало. Родители с утра до ночи на работе, мы в школе. После занятий играли на улице, дома книжки читали, какие где найти удалось. Вокруг одно да потому, день прошел, год пролетел... Было довольно скучно у нас. Не припомню, чтобы какие-то увлечения были. Кружки и секции Дома культуры меня не занимали, не помню, что в них было, но мне неинтересно. Одно время пыталась ходить в кружок рисования: крынку глиняную на зеленой тряпке до конца дней не забуду... Кривобокая вечно получалась. Цветы мы не рисовали: руководитель говорила, что цветы и фрукты – сложно, сначала надо горшки освоить, да и яркой гуаши для яблок, подсолнухов, рябины на всех не хватало. Зато стояли два баллона коричневой и зеленой, чуть не по ведру. И еще белила. Но как я ни старалась, горшки не вдохновляли.
Спасибо, спасал телевизор: всякий художественный фильм, популярная передача, особенно детская, становились событием. Фильмы я взахлеб смотрела, героям завидовала: в их жизни что-то случалось! Они попадали в переделки, распутывали истории... А у нас: скакалки, классики, прятки, глухой телефон на скамейке... Подружкам нравилось, а я рядом притворялась, чтобы одной не сидеть.
Городок наш стоит среди саянской тайги, но ходить в лес было как-то не принято: никто там не отдыхал, грибов и ягод мы не собирали. Был город, была дорога из города, все окружено непроходимой тайгой. С детства — рассказы о беглых каторжниках, медведях, да навсегда пропавших людях в горах. Интересно получается: жили рядом с природой, а она так и осталась для нас темным лесом. Ты тайгой восхищаешься, а для меня в ней комарье, сырость, кирзовые сапоги, отсутствие удобств, и практики в экспедициях я, считай, отбывала.
Однако нельзя сказать, что из детства совсем нечего вспомнить. И в нашей школе был учитель-подвижник — Мария Ивановна, преподаватель географии. Сказать, что она любила свой предмет — не сказать ничего, она им жила!
На тот момент она была уже на пенсии, но работала. В школе прошла вся ее жизнь. Дома она быть, наверное, не любила, потому что приходила в школу одной из первых, а уходила чуть не последней, когда в вестибюле уборщица мыла полы. Всегда ела с нами в школьной столовой. Вроде, у нее была дочь и внуки, но где-то в другом городе, а муж... Да пил, наверное, как почти все мужики на руднике, не просыхал.
Конечно, в молодости Мария Ивановна была миловидна: среднего роста, хорошо сложенная. Но аскетизм и идейность наложили стандартный отпечаток эпохи. Именно такими я запомнила учительниц с экрана. Всегда темная юбка по колено, кофточка неброская, зимой — свитер, неизменно низкий каблук – на ногах работа. Конечно, одевалась она скромно, разве что меховой лисий воротник и шапку можно было бы назвать роскошью. Но зимы во времена детства случались очень суровые, без валенок на улицу выйти немыслимо, без меховой шапки и рукавиц — тоже. О перчатках у нас и не ведали. Снега падало столько, что дворы в частном секторе утопали по крыши и заборы. Так до весны и стояли избушки как на открытках — лишь окошки светились. Без декораций фильм о декабристах снимать можно было. Но большинство населения проживало в типовых панельных пятиэтажках. Очень удобно — никаких забот по хозяйству, да и когда о нем заботиться?
Женщины поколения наших мам, тем более, бабушек, очень рано прощались с молодостью, хотя и проживали в городских условиях. Даже не работая на лесоповале, к тридцати годам они были словно под гнетом тяжких десятилетий, а к пятидесяти и вовсе старухами глядели. Помню, мама кремов никогда не использовала, про косметику на работу и говорить нечего. Но главное даже не это — у них всех как у одной выражение лица было как на партсобрании: серьезное, строгое, ни тени улыбки. Смеха среди взрослых женщин даже не припомню. Почему?.. Словно они всю жизнь ждали тяжелых известий. Или вообще никаких не ждали... Словно в пожизненной ссылке жили: дом, работа. Вот и у Марии Ивановны лицо было строгое и точеное, раз навсегда принявшее единственно правильное выражение: холодный внимательный взгляд, всегда создающий дистанцию, застывшие камнем губы. Я привыкла к такой неподвижности лиц, у женщин почти всегда словно готовых к отпору, и это меня исподволь пугало непонятно чем. Зато волосы у Марии Ивановны были хороши: густые, когда-то — ярко-каштановые. Седину она закрашивала хной и укладывала прическу тугим валиком-ракушкой на затылке. Мне очень нравилось. Конечно, ни о каком маникюре, даже губной помаде в то время для учительниц и речи быть не могло. Сережек она тоже не носила. Скорее всего, их у нее просто не было. Единственное украшение - тоненькое золотое обручальное кольцо на безымянном пальце, едва заметное на белых руках. Она была из тех, кто в любой момент готов к труду и обороне, всю жизнь на службе родины. Конечно, на таких как она, страна и выстояла, и держалась, на таких и прирастала.
Но внутри моей учительницы, где-то глубоко-глубоко, жила совсем другая женщина. Стоило ей начать объяснять новую тему, любую, она могла рассказать интересно о чем угодно, как ее лицо оживало! Глаза становились юными, даже наивными, она глядела куда-то вдаль, что-то высматривая поверх наших голов, увлекалась, забывалась, улетая в свой рассказ, но вдруг возвращалась к нам, начинала искать наши взгляды, и, словно на что-то наткнувшись, тут же вспоминала себя, и …исчезала любимая учительница. В класс возвращалась несгибаемая Мария Ивановна.
Кабинет географии в нашей типовой школе был сказочным островом. Даже цветы в нем росли особые: ежилась невиданная по тем временам коллекция кактусов на подоконнике. В кадке сидела финиковая пальма с вязаной обезьянкой, подвешенной за лапку к листу. На тумбочке за учительским столом стоял маленький аквариум с серыми гуппи, но зато с затонувшим корабликом и монетками на дне! Каждый урок мы обязательно что-то держали в руках: пробирку с нефтью, образец минерала, сушеную морскую звезду, а однажды — диковинный по тем временам кусочек кокосовой скорлупы!
Рассказ о странствующих кокосах потряс мое воображение! Оказывается, этот мохнатый орех – заправский варяг и может преодолеть не одну тысячу миль! Он плывет и плывет по теплому океану в надежде на встречу с коралловым рифом. Я запросто представляла себя сладким молочным орехом в колыбели волн. Всегда жалела, что в нашем городе не было бассейна. Да что говорить, море мне только снилось! И вдруг у ореха случается чудо – стучится о бок затерянный остров! Подумать только, как удавалось ореху зацепиться за рифовые постройки? Разве что отращивал в соленой воде волокнистые щупальца? Или начинал подпрыгивать, стараясь заскочить с приливной волной как можно дальше от берега? А там, закрепившись в какой-нибудь лунке, со скоростью бамбука пускал корни и росток. И вот уже огромная пальма любуется своим отражением в мерцающем кривизной зеркале. Вокруг снуют яркие рыбки, на горизонте резвятся дельфины, и даже фонтан кашалота оживляет пейзаж! Растет коралловый риф, с пальмы падают и прорастают орехи, и уже целый атолл колосится среди водных просторов! Конечно, не каждый орех достигает земли – это как отыскать иголку в стогу сена – но ведь чудо случается!
Как вдохновенно Мария Ивановна рассказывала о загадках природы! Вместе с ней мы стояли у Ниагарского водопада, спускались в Марианскую впадину, наблюдали жизнь императорских пингвинов... В кабинет географии меня тянуло как магнитом, я оставалась после уроков, наводила порядок среди цветов и экспонатов, здесь всегда было интереснее, чем с подружками.
Конечно, ни о какой дружбе с Марией Ивановной, ни о каких разговорах по душам не могло быть и речи, это было не принято даже в семьях. В нашем доме все жили как все: пришли-ушли, в выходные – сон до обеда, телевизор до ночи. К счастью, отец не пил, был домоседом – наша семья жила без драк и погромов. Но с родителями поговорить было как будто не о чем, они ждали, казалось, одного – пенсии, чтобы, наверное, от телевизора – любимого развлечения, уже не отходить. А Мария Ивановна среди учеников меня выделяла, даже видела во мне преемницу, учительницу географии... Но я о будущем не думала – не с кем о нем было думать, оно как-то само должно было случиться.
И вдруг будущее ворвалось в мою жизнь! Настал день и я проснулась! Тогда, мне уже исполнилось тринадцать лет, на экраны вышел двухсерийный фильм о капитане Немо. Таинственные глубины, экзотические коллекции, морские обитатели, «Наутилус»... Я лишилась покоя! День и ночь перед глазами стояли кадры из фильма — такого со мной до сих пор не было! Жизнь встрепенулась! Словно настежь распахнулись двери… в океан: соленый, теплый, наполненный жизнью до дна! Он вдруг оказался под боком, призывно шумел, надрывался чайками, разливался запахом водорослей... Только бы отыскать, только найти дорогу! Вдруг возникла желанная цель — цель жизни – океан!!! Казалось, горы перейду, с парашютом прыгну, голод, холод вытерплю, любой иностранный язык выучу, отдам все, что хочешь – только бы добраться! Но — как? Как???
Меня лихорадило, глаза словно ни за что не могли зацепиться... Как тогда не заболела, не понимаю! Глядела во все глаза на наш городок, на панельные пятиэтажки, мне даже казалось, что они чуть-чуть качаются, глядела на небо, словно ожидая подсказки, на далекие звезды — они не стали ближе! Мир не изменился, лишь во мне бушевали страсти. Неужели только на меня смелый, умный, образованный капитан Немо произвел такое впечатление? Неужели только меня во всем мире позвал?
Поделиться было отчаянно не с кем, приложить себя некуда... Подружки уже мечтали о любви, красивых платьях, а я — об океане, о погружениях... Даже познавательных книг о жизни моря, которые готова была заучить наизусть, чтобы хоть как-то утолить внезапно возникшую жажду, у меня не было! И тогда я, пропитанная глубоководным наваждением, не зная, как быть, решилась пойти за советом к Марии Ивановне.
Глядя на блеклых рыбок в аквариуме, привычно снующих мимо кораблика, на потускневшие монетки, побитые пушком буроватой тины, я неуверенным голосом поведала строгой учительнице свое заветное желание. Что хочу изучать тайны мирового океана. И больше не хочу ничего. Жить не могу без моря, без океана. Как с этим быть? С чего начать? Как туда попасть?
...Когда я закончила говорить, в классе наступила тишина. Казалось, пролети муха — зазвенят стекла. Я подняла глаза: Мария Ивановна смотрела так, словно видела меня впервые... Словно не узнавала...
Наверное, я была похожа на моллюска, который, еще недавно нежась в солнечных водах, доверчиво раскрыв створки перламутровой раковины, вдруг стремительно засобирался внутрь, напуганный приближающейся тенью хищной рыбы. Вдруг захотела исчезнуть, даже не рождаться. Впрочем, я почти исчезла.
Чего я ждала? Конечно, в глубине души надеялась, что Мария Ивановна поймет и похвалит за невиданные дерзания, подскажет, как шагнуть навстречу мечте. Я видела во сне батискафы, акваланги, акул и китов, бортовые журналы, серьезных молодых ученых... и себя среди них. Мы пожимали друг другу руки, о чем-то взволнованно спорили, глядели друг другу в глаза, встречая понимание... Нам было, было о чем поговорить! Мы могли говорить бесконечно, наше общение о главном, о тайнах океана, было столь же нескончаемым, вечным, как сама колыбель жизни. Я чувствовала, как мы дорожили друг другом, как были незаменимы, догадка о чем-то неведомом могла стать открытием, которое бы изменило жизнь на земле... Конечно, к лучшему! И я — среди этих героев! Я, наконец, попала в свое кино и хотела, очень хотела именно такой жизни, только она и казалась мне настоящей, единственно стоящей лишений и усилий! Стоящей всей моей жизни!
Что я услышала? Ледяная тишина взорвалась бурей негодования.
- Да ты понимаешь, девочка, что мелешь? Какой океан? Зачем этот бред? Ты — будущая мать и жена! Какие погружения? Оглянись! Посмотри на меня: вся моя география — в этой школе, в этом аквариуме ...с копейками на дне! Но это и есть настоящая жизнь!!! Ты же не глупая, зачем веришь сказкам?
И куда ты собралась поступать без направления от рудника? Каким образом? Ты даже не представляешь, насколько наша школа слаба, у нас... пособий не хватает! А в больших городах, знаешь, какие ученики сильные? Здесь у тебя пятерки, а там и на тройку знаний нет!
Мария Ивановна говорила, нет... не очень долго. Но убедительно. В порыве чувств поведала такое из отечественной истории, о чем я смутно где-то слышала, в учебниках об этом не пишут. Она чуть не плакала, а я, неблагодарная скотина, готова была сквозь землю провалиться.
Выслушав отповедь, я поплелась домой. Слезы текли сами, платок безнадежно вымок, а дома, уткнувшись в подушку, дала волю своему горю. До сих пор я ничего не теряла. А теперь было чувство, как будто умер бесконечно дорогой мне человек. Которого я любила больше жизни, и теперь не знаю — как жить? Зачем? Зачем я не умерла вместе с ним? Зачем не утонула?
А к вечеру, изревевшись до дна, я хорошо это помню, вдруг пришло: действительно, кто я такая? Кто я такая, чтобы мечтать? Как мне могло показаться что кто-то меня ждет в подводной лодке? В океане? В другом, неведомом мире? Кто позволит мне его изучать, понимать, жить его законами? Да и есть ли она, такая жизнь? Та, в которой всякое мгновение чувствуешь себя собой? Такой же живой, как океан, такой же непознанной? В которой от тебя что-то зависит? Жизнь, в каждое мгновение которой можно что-то узнать?
Вдруг поняла: отсюда не выбраться, никогда не найти дорогу в океан. Я просто глупая девчонка, и ничего больше. И должна быть благодарна за то, что дают! Вспомнила слова Марии Ивановны о том, что их поколение помнит войну, голод, смерть от эпидемий, помнит, что не было пенсий. О том, что я должна быть бесконечно благодарна за возможность мирного труда, а не в режиме военного времени под трибуналом с двенадцати лет на полную смену. Но ведь я не отказывалась от труда! Наоборот, я готова работать даже без выходных, даже бесплатно! Мне не надо никаких денег! Но видно, не для меня такая интересная работа, если она, вообще, существует. И спасибо, что направление в вуз от рудника обещают. Можно в педагогический идти, можно в горный.
После того разговора моя жизнь изменилась. Наутро я проснулась, чтобы существовать, смириться с тем, что есть и принять, что другого нет и быть не может. Не существует в природе вещей. Получается, до сих пор что-то смутно ждала, на что-то надеялась, во что-то, самой непонятное, верила... Неожиданно дождалась, а меня... никуда не пустили...
С тех пор все стало безразлично, все как у всех — живу и живу. Если и хотелось, то одного: уехать навсегда, забыть этот город, это наваждение, этот разговор. Чему-нибудь обучиться, где-нибудь работать – только не здесь. И даже моря не надо – не хочу.
А вскоре, к счастью, было не до фантазий: учеба, семья, дети, работа... Так что геологией, от которой ты до сих пор в восторге, я никогда не болела, принимала учебу как неизбежность. Но в педагогический поступать не стала, все, что угодно – только не школа, выбрала горный. По направлению всего-то надо было вступительные экзамены не завалить.
И что есть жизнь? Иногда я об этом думаю – вдруг накатывают волны.... Беру ракушку и прикладываю к уху – прибой, вечный прибой, который я так никогда и не услышала по-настоящему. Шум ракушки – как несбыточная мечта – слушаю и плачу, и текущие беды становятся мелочью жизни. Что я еще могла потерять? И когда дети спросили, зачем мы создавали с мужем семью, чтобы в итоге через двадцать лет разбежаться, я им ответила: вы и есть наш итог, и больше ничего не существует.
Я не раз думала о том, что могла мне сказать Мария Ивановна? Их поколение не выбирало – она так и жила в своем страшном мире, в голоде тридцать третьего года, когда вымерла вся ее семья, а ей чудом повезло – оказалась в детском доме. Для нее счастьем было не голодать и не рыть окопы. Конечно, по-своему она была права и крепко меня осадила, считай, навсегда. А я... я другого и не искала, ей безоговорочно поверила... С тех пор живу, просто живу, не лучше, не хуже других...
Но до сих пор, до сих пор не забуду ни с чем несравнимое чувство моей вдруг открывшейся неслучайности в огромном мире! Когда неожиданно распахнулась дверь! Я стояла на пороге, хотела шагнуть... Я так хотела жить...
- Света, а любовь? Разве она не была такой же сильной?
- А что любовь? Любовь как любовь, все как у всех, ничего нового...
Вот такой у нас получился последний День геолога вдвоем. Больше Света ко мне не приезжала, видимо, закрыла горькую страницу своей жизни. Теперь мы просто друг другу звоним. Но вскоре после того разговора она призналась, что ей стало намного легче. Она больше не проклинает Марию Ивановну. Вернее, теперь она знает, что больше ее не проклинает.
И кто бы в юности мне сказал, что не буду работать геологом? Ни за что, на за что бы не поверила, ни за что на свете!!! Но я – давно не геолог. Разве что меня из геологической мечты выкинули несколько позже, когда она только-только начала распускаться во всей красе. Полевая геология первая пошла под нож во время перестройки. Но, видимо, я изначально привыкла выбирать, тянуться своими силами к мечте и руки не опускались уже просто по инерции. У бога всего много, и дорог в том числе: закрылась мечта геологическая – открылась другая. А потому я до сих пор в дороге, иду и строю свой мир, тот, в котором живая, в котором люблю и верю, в котором сама для себя чего-то, да значу. Потому что мечту, я это чувствую, не должны отнимать ни учительница, ни даже государство – никто! Ведь мечта, она как звезда, всегда на небе, всегда светит, даже сквозь тучи я знаю, что она — есть!