на рассказ Кураша Владислава "Последняя глава. Артюр Рембо"
Читаю рассказ Владислава Кураша «Последняя глава. Артюр Рембо», и глаза на лоб лезут. На каждом шагу что-то «не тае», как один крестьянин у Л. Толстого говорил.
Может, и я тёмен, как тот крестьянин?
Вот первое предложение:
«После разрыва с Полем Верленом он много путешествовал по свету, пока в конце концов не оказался в Восточной Африке».
Впечатление такое, что имеешь дело с продолжением чего-то, и читателю должно быть ясно, что именно разрыв именно с Полем Верленом причина путешествия Рембо. – Странное начало. Выходит, что автор хорошо осведомлён о жизни Рембо, но ему почему-то в голову не приходит, что его читатель может не знать даже, кто такие Верлен и Рембо.
Или ладно. Предположим, что автор считает, что читателю и не надо знать, что это за имена и фамилии – просто такие имена и фамилии. Имеют же люди имена и фамилии. Вот он, мол, и имеет право взять и как-то назвать людей. Тогда странность другая. Верлен упомянут только один, вот этот, раз. На чёрта было его упоминать по имени и фамилии?
Или у французов так принято?
Или надо всё же воспринимать вещь как отрывок. Но почему тогда надо писать о нём рецензию как об отдельном произведении?
Или смириться как с непонятностью, которая в будущем прояснится. – Смиряюсь. – На втором предложении опять загвоздка.
Смирившись, я предположил, что у путешественника вольная воля, и он шляется по свету. Но, если так, то какого чёрта автор во втором предложении применяет слово «пришлось»?
«На какое-то время ему пришлось обосноваться в Хараре».
Автор что: плохо знает значения русских слов?
Написал бы «привелось», я б не возразил.
Позже возникло ещё одно недоумение. Название этого города упомянуто в рассказе ещё 9 раз, но там – с двумя «р». Вопрос: это описка автора, ошибка публикатора или намеренная белиберда (можно ж подозревать и такое)?
При первом чтении к следующему предложению у меня претензий не было. Но теперь, когда я пишу эту статью, у меня недоумение: какого чёрта там сказано об укреплённости этого Харрара и о расстоянии его от моря? Ведь в последующем тексте ни одно, ни другое не имеет никакого отношения к сюжету.
На следующем предложении мне придраться было не к чему:
«Через Харрар проходил транзит абиссинских товаров, экспортируемых в Европу».
Потому что впоследствии в повествовании будут слова:
«Тогда он вернулся в Харрар и <…> Он занялся покупкой и экспортом абиссинских товаров в Европу».
Но я уже стал впадать в раж. В рассказе много географии… Не мура ли она? Есть ли, например, такой город Харрар (как есть на свете имена Поль Верлен и Артюр Рембо)? – Я полез в гуглокароту. Есть. Но от моря он не «в трёхстах пятидесяти километрах», а в двухстах пятидесяти. – Как к этому относиться? Как к принципиальной безответственности? Сродни выше найденной описке? Или как к халтуре?
Правду сказать первая шероховатость при первом чтении этого сухого, как для справочника, текста для меня была в предложении таком:
«Они [два признака болезни] постоянно мучили его и донимали».
Зачем слово «донимали»? Оно избыточно при просматривавшейся уже скупости речи. Хотя можно было то же заметить и раньше: «Рембо решил стать первопроходцем и первооткрывателем». А теперь я вижу, что и в следующих двух предложениях такое же излишество (подчеркну):
«Местные врачи не могли поставить правильный диагноз и понять, что это за болезнь. И, тем не менее, время от времени он вынужден был ложиться в больницу и проходить курс лечения».
Минимализму как малословию, на что мне потом намекнули, это противоречило.
Может, задача автора была, говоря, ничего, относящегося к сути того, что мы знаем о Рембо, - поэт же! - не сказать? Занимается какой-то материальной суетой, мучим тоже не духовным, а болезнями, одной за другой…
На чёрта об этом писать?
Этнографические записки, правда, полезны не только Рембо. Так, может, это такой же прокол, как и выше найденные мелкие ляпы? Замысла ради (если он был в выражении бессмысленности обычной человеческой жизни), может, стоило об этнографических записках умолчать? Или однократное упоминание Поля Верлена приобретает смысл, если предположить, что от обратного в рассказе воспевается художественно-творческая жизнь и, наоборот, попирается жизнь обычная, в проявления которой входит этнография и предпринимательство. Особенно предпринимательство. В нём особо мало творчества (мысль о торговле оружием родилась не в голове Рембо, а процесс торговли снабжён массой неприятностей и общей неудачей для Рембо лично).
Мелькает и такая странность – точка зрения повествователя (если тут не очередной ляп) находится в будущем относительно описываемой суеты:
«Встреча с императором произошла в Энтонто, будущей столице Абиссинии».
Впрочем, наверно, не ляп – точка зрения удалена вообще:
«За это время Менелик со своей армией захватил Харрар и вместе с ним огромное количество трофейного оружия. А Пьер Лабатю [подавший идею торговать оружием] заболел, уехал во Францию лечиться и умер».
Синтаксически запрятана смерть носителя творческого момента в предпринимательстве. То есть предпринимательство опущено совсем низко.
Вторая попытка торговать, обычными товарами, удалась, но и она подорвана – здоровьем.
Связи новой болезни с торговлей нет. Распоряжается какой-то рок: нельзя изменять призванию поэта, что ли?
Проклёвывается единство замысла.
В самом деле. Вот отрезали ему ногу во Франции, рана зажила, и он отдался этнографии Эфиопии. Так нет. Это не поэзия. И вновь на него сваливаются болезни. И – смерть.
Признаться, устремлённость я заметил лишь во втором чтении. В первом было впечатление потока алогизмов.
Надо проверить, что Кураш в биографии Рембо изменил. Изменения могут подтвердить предположение о единстве замысла.
«После разрыва с Полем Верленом…».
Не сказано, что после последнего. И не сказано, что они гомосексуалисты. То есть для несведущего читателя выпячивается разрыв с поэзией, за что и мстит рок.
Этнографического акцента «подробно описал климат, флору и фауну Абиссинии, традиции, обычаи и обряды местных племён» не чувствуется в рецензии на книгу Рембо «Путешествие в Абиссинию и Харар» (одна буква «р»):
«Подробные сведения содержат путевые дневники поэта… о политической ситуации в регионе, положении европейских держав и их торговых интересах, особенностях политической истории отдельных эфиопских княжеств…» (http://publishing.primuzee.ru/2018/06/08/remboreview/).
То есть Курашу, опустившему службу Рембо в голландской колониальной армии в Индонезии, диспетчерство в каменном карьере на Кипре, занятиях совсем не творческих, хотелось дать для развенчания что-то хоть сколько-то творческое.
Предположение о единстве замысла тем самым подтверждается. И найденные погрешности можно простить.
Но есть ли тут следы подсознательного идеала, без наличия которых я не смогу назвать это произведение художественным?
Отталкивающая сухость текста, стиль хроники о ерунде может ли быть странностью, тянущей на такой след? Может, надо всё же вспомнить ляпы? Их, мол, не было б, если б распоряжалось больше подсознание, чем осознанный заранее замысел.
А впечатление ералаша чередования дел и болезней, не связанных друг с другом? Может, Кураш как сомнамбула двигался по сюжету, а не расчётливо его строил? Кураж, может, им двигал?
Или всё-таки сухая хроника была простым «фэ», тем «элементарно, Ватсон!», которым автор сказал знаменитой фабуле предательства поэзии со стороны Рембо. И никакого подсознательного идеала тут нет? Элементарное нравоучение. Замаскированное подробностями, похожими на хаос.
На этом и порешим.
25 октября 2020 г.