* * *
Мое окно паутиной
из ледяных ветвей
оплел январь. Карантинно
застреваю в ней.
Не жду от друзей почты
и в гости к себе не зову.
Закрыла дверь на цепочку.
Вот так и живу.
Те, кто держал за руку
на переправах Земли,
с перевозчиком за реку,
не простившись, ушли.
Разлука походкой тяжелой
затоптала следы ссор.
Пространство мое поло,
лишь в отзвуках голосов.
На пороге дворца, избы ли,
среди ночи ли, дня,
в небыли или были
помяните меня.
Послание ангелу-хранителю
«А ангелов все равно никто до конца не разберет…»
Вера Зубарева, «Трактат об ангелах»
Мой Ангел, тебя ко мне
Верховный паяльщик узами
приладил. А ты, может, не
желал такого союза.
Была бы воля твоя,
выбрал бы объект покруче,
или свободу бытия —
без проблем, короче.
Витаешь гордо надо мной —
аморфный небесный робот —
холоден в стужу и зной.
Не увидеть и не потрогать.
Может, сбежал с поста
от служебного стресса.
Может, поменял ипостась,
или перекинулся к бесам.
Если упрек мой — невесть
что, плод буйного сада,
ты на меня не гневись.
Просто поговорить надо.
Если звездная мгла
тебя еще не сокрыла,
повороти крыла —
вернись ко мне, Ангел милый.
* * *
Обнажаю память, распинаю…
Воскрешенье в лоскутах крою.
Тонок, хрупок лед воспоминаний.
Только б не свалиться в полынью.
Удержаться у коварной кромки
на крутом изломе виража.
Март грядет, грозя весенней ломкой,
льдины, словно кубики круша.
Мое окно паутиной
из ледяных ветвей
оплел январь. Карантинно
застреваю в ней.
Не жду от друзей почты
и в гости к себе не зову.
Закрыла дверь на цепочку.
Вот так и живу.
Те, кто держал за руку
на переправах Земли,
с перевозчиком за реку,
не простившись, ушли.
Разлука походкой тяжелой
затоптала следы ссор.
Пространство мое поло,
лишь в отзвуках голосов.
На пороге дворца, избы ли,
среди ночи ли, дня,
в небыли или были
помяните меня.
Послание ангелу-хранителю
«А ангелов все равно никто до конца не разберет…»
Вера Зубарева, «Трактат об ангелах»
Мой Ангел, тебя ко мне
Верховный паяльщик узами
приладил. А ты, может, не
желал такого союза.
Была бы воля твоя,
выбрал бы объект покруче,
или свободу бытия —
без проблем, короче.
Витаешь гордо надо мной —
аморфный небесный робот —
холоден в стужу и зной.
Не увидеть и не потрогать.
Может, сбежал с поста
от служебного стресса.
Может, поменял ипостась,
или перекинулся к бесам.
Если упрек мой — невесть
что, плод буйного сада,
ты на меня не гневись.
Просто поговорить надо.
Если звездная мгла
тебя еще не сокрыла,
повороти крыла —
вернись ко мне, Ангел милый.
* * *
Обнажаю память, распинаю…
Воскрешенье в лоскутах крою.
Тонок, хрупок лед воспоминаний.
Только б не свалиться в полынью.
Удержаться у коварной кромки
на крутом изломе виража.
Март грядет, грозя весенней ломкой,
льдины, словно кубики круша.
Варвар, голый галл гремит оружьем,
очищенья миссию вершит.
В талых водах память кружит, кружит,
вечности обломки ворошит.
Март
Сегодня с утра дождит.
Покорно мокнут дома.
И неба печален вид —
космическая тюрьма.
На ветру светофор
легок, словно блесна.
Март — разбойник и вор.
Его добыча — весна.
Урвет от нее букет
нераспустившихся роз.
И упадет в пике
на землю замерзший дрозд.
Зимы стали длинней,
или долог мой век?
Время менять коней.
Их истощил бег.
Время юным дроздам —
петь. Кто замерз, мертв.
Мщение не воздам.
Просто уйду в март.
Поездка в Лас-Вегас
В избытке музыки и света
под равномерный стук монет,
отбросив ветхие заветы,
не оглянуться им вослед.
Кто без греха, пусть бросит камень.
А желтый дьявол так манит.
Азарт пульсирует висками.
Лукавый сказку говорит.
А мы по квотеру* играли.
Боялись риска, как cумы.
Мы не горим и не сгорали.
Давным-давно сгорели мы.
На кич взирая детским оком,
послушно мы гуськом брели,
чтоб наши тени ненароком
соприкоснуться не могли.
Монолог убитого поэта
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»
Евангелие от Иоанна
Ночь ворвалась в день.
Тьма окружила свет.
Бродит по городу тень,
ищет мой след.
Ей меня не найти.
Я — только серый прах
в чьей-то щедрой горсти,
сеющей страх.
На бесноватом коне
скачет по улицам мразь.
Коль отмщение мне,
воздам и аз.
Город сошел с ума.
Транквилизатора нет…
Знаю, не веришь, Фома.
Скажешь: «Бред!»
Играй, Крысолов, играй!
Что же, Фома, ты не рад?
Коль не уверовал в рай —
вот тебе ад!
Где же сирен вой?
Голос толпы рьян.
Ангел-хранитель мой
на небе — пьян.
Город сошел с ума.
Шепчет убитый поэт:
«Как ни долга тьма —
вспыхнет рассвет!»
* * *
Стало рано темнеть. Вечеров и ночей беспросветность.
Заблудился фонарь — одноглазый старик-поводырь.
Под ногами хрустят омертвелые, ломкие ветки.
Я кружу и кружу, протирая кроссовки до дыр.
Моцион перед сном — лучший лекарь от вредных эмоций.
Ветер листья швыряет — ноябрьские конфетти.
Ошалев от гостей, виртуальных заходов и соци-
альных встреч, наконец, выбираюсь из цепкой сети.
Звезды прячут сиянье под черным вселенским покровом.
И Луна не желает светить: у нее выходной.
Я бреду в темноте, натыкаясь на ритмику слова.
Престарелый анапест пристал и шагает за мной.
Вот напасть! Убирайся. Я друга найду помоложе.
Белый стих — кавалер средних лет, демократ, либерал.
Ну, а ты — динозавр, артефакт. Ты так тесно трехсложен.
Уходи на покой. Ты свой век золотой отыграл.
Двести лет молодцу. Кандалами — твои мне каноны.
Мне б в свободных одеждах верлибра потешиться всласть…
Но упрямец на вальс пригласил. И твержу обреченно:
«Раз-два-три, раз-два-три»! О метрической магии власть!
очищенья миссию вершит.
В талых водах память кружит, кружит,
вечности обломки ворошит.
Март
Сегодня с утра дождит.
Покорно мокнут дома.
И неба печален вид —
космическая тюрьма.
На ветру светофор
легок, словно блесна.
Март — разбойник и вор.
Его добыча — весна.
Урвет от нее букет
нераспустившихся роз.
И упадет в пике
на землю замерзший дрозд.
Зимы стали длинней,
или долог мой век?
Время менять коней.
Их истощил бег.
Время юным дроздам —
петь. Кто замерз, мертв.
Мщение не воздам.
Просто уйду в март.
Поездка в Лас-Вегас
В избытке музыки и света
под равномерный стук монет,
отбросив ветхие заветы,
не оглянуться им вослед.
Кто без греха, пусть бросит камень.
А желтый дьявол так манит.
Азарт пульсирует висками.
Лукавый сказку говорит.
А мы по квотеру* играли.
Боялись риска, как cумы.
Мы не горим и не сгорали.
Давным-давно сгорели мы.
На кич взирая детским оком,
послушно мы гуськом брели,
чтоб наши тени ненароком
соприкоснуться не могли.
Монолог убитого поэта
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»
Евангелие от Иоанна
Ночь ворвалась в день.
Тьма окружила свет.
Бродит по городу тень,
ищет мой след.
Ей меня не найти.
Я — только серый прах
в чьей-то щедрой горсти,
сеющей страх.
На бесноватом коне
скачет по улицам мразь.
Коль отмщение мне,
воздам и аз.
Город сошел с ума.
Транквилизатора нет…
Знаю, не веришь, Фома.
Скажешь: «Бред!»
Играй, Крысолов, играй!
Что же, Фома, ты не рад?
Коль не уверовал в рай —
вот тебе ад!
Где же сирен вой?
Голос толпы рьян.
Ангел-хранитель мой
на небе — пьян.
Город сошел с ума.
Шепчет убитый поэт:
«Как ни долга тьма —
вспыхнет рассвет!»
* * *
Стало рано темнеть. Вечеров и ночей беспросветность.
Заблудился фонарь — одноглазый старик-поводырь.
Под ногами хрустят омертвелые, ломкие ветки.
Я кружу и кружу, протирая кроссовки до дыр.
Моцион перед сном — лучший лекарь от вредных эмоций.
Ветер листья швыряет — ноябрьские конфетти.
Ошалев от гостей, виртуальных заходов и соци-
альных встреч, наконец, выбираюсь из цепкой сети.
Звезды прячут сиянье под черным вселенским покровом.
И Луна не желает светить: у нее выходной.
Я бреду в темноте, натыкаясь на ритмику слова.
Престарелый анапест пристал и шагает за мной.
Вот напасть! Убирайся. Я друга найду помоложе.
Белый стих — кавалер средних лет, демократ, либерал.
Ну, а ты — динозавр, артефакт. Ты так тесно трехсложен.
Уходи на покой. Ты свой век золотой отыграл.
Двести лет молодцу. Кандалами — твои мне каноны.
Мне б в свободных одеждах верлибра потешиться всласть…
Но упрямец на вальс пригласил. И твержу обреченно:
«Раз-два-три, раз-два-три»! О метрической магии власть!