В последние 10–15 лет жизни продолжало изменяться и мирочувствие Чаадаева, его взгляды, чему в немалой степени способствовало вращение во всех умственных кружках древней столицы, знакомство с новыми общественно-литературными тенденциями. Он — свой человек в маленьком доме на Садовой, по соседству с Сухаревой башней, окна которого в летнее время совсем закрыты от взглядов прохожих кустами и деревьями. В гостиной дома с изящной мебелью и цветами можно было увидеть чёрные фраки, белые галстуки, военные мундиры, открытые платья. Около дивана, где сидела хозяйка, кто-нибудь читал нашумевшую газетную статью или стихи. Кто-то листал разложенные на красивом инкрустированном столике журналы, альманахи и брошюры. Когда гостиная всё более наполнялась гостями, хозяин, Фёдор Николаевич Глинка, предлагал мужчинам пройти в кабинет, где начинались долгие разговоры и разгорались жаркие споры, но где не было, как в иных салонах, ни сигар, ни трубок.
Поэт Фёдор Глинка, герой битвы при Аустерлице, Бородинского сражения и заграничных походов 1813–1814 годов, один из первых учредителей декабристских обществ, вернувшись в 1835 году из ссылки в Олонецкую губернию после восстания на Сенатской площади, жил в Москве. Он был уже автором популярных песен «Вот мчится тройка удалая» и «Не слышно шуму городского», написал «Письма русского офицера», а в 1839 году издал «Очерки Бородинского сражения», вызвавшие известную статью Белинского, где выразилось так называемое примирение критика с действительностью, утверждался монархический принцип как стихия русской народности. Поэт разделял славянофильские воззрения, теснее сближался с профессорами Московского университета Погодиным и Шевырёвым, издававшими с 1841 года журнал «Москвитянин».
Среди новых друзей Глинки оказался и Чаадаев, о котором через несколько лет после его смерти Фёдор Николаевич писал М. И. Жихареву, благодаря за присланную фотографию кабинета «незабвенного и часто поминаемого Петра Яковлевича»: «У меня портрет Петра Яковлевича, им же подаренный, стоит в красном углу, а под портретом (для не знавших его) вместе с его аутографом помещены стишки, с которых копию Вам посылаю». Речь идёт об уже цитированном стихотворении «Одетый праздником, с осанкой важной, смелой...», где есть и такие строки:
Но пил и он из чаши жизни муку
И выпил Горе от Ума!..
Размышляя о накоплении неразрешимых противоречий в «чаше бытия», которые всё труднее выразить в слове и донести до сознания окружающих, Чаадаев и Глинка не могли не сравнивать теперешнее время пустосложных забот и устремлений с военными годами простых тревог и открытых чувств.
Конечно же, Пётр Яковлевич и Фёдор Николаевич в беседах не раз вспомнили и годы либеральной молодости, и ссыльных друзей-декабристов, связующая нить с которыми почти оборвалась.
Несомненно, что большая часть времени при встречах философа и поэта посвящалась текущим проблемам и интересам, о чём свидетельствует их неопубликованная переписка. Чаадаев с испытующим вниманием относится к стихотворениям Глинки, где используются библейские образы и сюжеты, и, не довольствуясь их слушанием на литературных вечерах, просит взять для прочтения.
Среди текущих интересов и проблем, занимавших и мыслителя, и писателя, немалое место уделялось вопросам, связанным с выходом нового журнала «Москвитянин». Идейным противником нового издания стали петербургские «Отечественные записки», где главной фигурой выступил переехавший в 1839 году в Северную столицу Белинский, который не без влияния Герцена переиначил своё понимание гегелевской философии, осудил примирение с «гнусной действительностью» и перешёл к пониманию диалектики как «алгебры революции». Материалистические и атеистические воззрения темпераментного критика во многом обусловливали его упование на настоящие и будущие плоды западного просвещения в России в деле совершенствования как отдельной личности, так и всего человечества. Подобные воззрения и упования во многом предопределили либерально-прогрессистское направление «Отечественных записок», которому издатели «Москвитянина» пытались противопоставить христианскую философию, углублённое изучение национального прошлого и на этой основе отстаивать возможность самобытного развития русского будущего.
1 января 1841 года вышла первая книжка нового журнала, открывавшаяся исследованном Погодина «Пётр Великий», известным стихотворением Фёдора Глинки «Москва» и программной статьёй Шевырёва «Взгляд русского на образование Европы».
Возможно, в доме Глинки, как, впрочем, и в других домах, где бывали издатели «Москвитянина», Чаадаев обсуждал с ними исторические и литературные вопросы, и их отношения становились постепенно более тесными. «Они люди добрые и честные,— пишет Пётр Яковлевич А. И. Тургеневу, пожелавшему сотрудничать в новом журнале.— Шевырёв особенно совершенно благородный человек. То же можно сказать о Погодине».
Чаадаев благодарит последнего за подаренный билет на «Москвитянина», обещает ему попросить у Вельтмана черновые бумаги Ломоносова. Шевырёв добивается у Петра Яковлевича разрешения опубликовать какие-то документы, на что получает благоприятный ответ. «Наконец П. Я. Чаадаев разрешил печатание очень любезною запиской»,— получает Погодин сообщение своего соратника.
Внешнее участие Чаадаева в составлении журнала дополняется, если можно так выразиться, его косвенным присутствием в самих материалах. Так, не без ориентации на структуру размышлений в первом философическом письме упомянутая программная статья Шевырёва начиналась следующими словами: «Запад и Россия, Россия и Запад — вот результат, вытекающий из всего предыдущего, вот последнее слово истории, вот два данных для будущего». Внутренне полемизируя с автором «телескопской» публикации, Шевырёв указывает на симптомы разложения в западных странах: падение христианской веры в народе, отрыв философии от религии, анархия в обществе, издержки личной свободы, эгоизм, политиканство и т. д. и т. п. Россия же сохранила национальные начала, не создающие почвы для разрушительных принципов. «Тремя коренными чувствами крепка наша Русь и верно её будущее... древнее чувство религиозное, чувство её государственного единства и сознание своей народности».
Познакомившись с логикой рассуждений Шевырёва, Белинский писал в седьмом номере «Отечественных записок» за 1841 год: «Как можно писать и печатать подобные вещи в 1841 году от Р. X.?.. Да ведь это хула на науку, на искусство, на всё живое, человеческое, на самый прогресс человечества!!!» Чаадаев, как известно, крайне отрицательно воспринимал идею самопроизвольного и самодостаточного прогресса, не выдерживающую, с его точки зрения, разумной критики. Ему ближе было религиозное направление «Москвитянина», воздействовавшее на изменение его сознания, но одновременно и не укладывавшееся в логику «одной мысли», «высшего синтеза». Эта двойственность и окончательная непрояснённость взглядов Чаадаева в отношении к славянофильству и западничеству, равно как и к выразителям иных тенденций в общественных устремлениях, будет существенно влиять на драматическое напряжение его последующей жизни, нередко разрешающееся едкой иронией. И чем сильнее становилась насмешка над слабостями тех или иных лиц и явлений, тем менее отчётливо формулировалась собственная положительная позиция.
Поэт Фёдор Глинка, герой битвы при Аустерлице, Бородинского сражения и заграничных походов 1813–1814 годов, один из первых учредителей декабристских обществ, вернувшись в 1835 году из ссылки в Олонецкую губернию после восстания на Сенатской площади, жил в Москве. Он был уже автором популярных песен «Вот мчится тройка удалая» и «Не слышно шуму городского», написал «Письма русского офицера», а в 1839 году издал «Очерки Бородинского сражения», вызвавшие известную статью Белинского, где выразилось так называемое примирение критика с действительностью, утверждался монархический принцип как стихия русской народности. Поэт разделял славянофильские воззрения, теснее сближался с профессорами Московского университета Погодиным и Шевырёвым, издававшими с 1841 года журнал «Москвитянин».
Среди новых друзей Глинки оказался и Чаадаев, о котором через несколько лет после его смерти Фёдор Николаевич писал М. И. Жихареву, благодаря за присланную фотографию кабинета «незабвенного и часто поминаемого Петра Яковлевича»: «У меня портрет Петра Яковлевича, им же подаренный, стоит в красном углу, а под портретом (для не знавших его) вместе с его аутографом помещены стишки, с которых копию Вам посылаю». Речь идёт об уже цитированном стихотворении «Одетый праздником, с осанкой важной, смелой...», где есть и такие строки:
Но пил и он из чаши жизни муку
И выпил Горе от Ума!..
Размышляя о накоплении неразрешимых противоречий в «чаше бытия», которые всё труднее выразить в слове и донести до сознания окружающих, Чаадаев и Глинка не могли не сравнивать теперешнее время пустосложных забот и устремлений с военными годами простых тревог и открытых чувств.
Конечно же, Пётр Яковлевич и Фёдор Николаевич в беседах не раз вспомнили и годы либеральной молодости, и ссыльных друзей-декабристов, связующая нить с которыми почти оборвалась.
Несомненно, что большая часть времени при встречах философа и поэта посвящалась текущим проблемам и интересам, о чём свидетельствует их неопубликованная переписка. Чаадаев с испытующим вниманием относится к стихотворениям Глинки, где используются библейские образы и сюжеты, и, не довольствуясь их слушанием на литературных вечерах, просит взять для прочтения.
Среди текущих интересов и проблем, занимавших и мыслителя, и писателя, немалое место уделялось вопросам, связанным с выходом нового журнала «Москвитянин». Идейным противником нового издания стали петербургские «Отечественные записки», где главной фигурой выступил переехавший в 1839 году в Северную столицу Белинский, который не без влияния Герцена переиначил своё понимание гегелевской философии, осудил примирение с «гнусной действительностью» и перешёл к пониманию диалектики как «алгебры революции». Материалистические и атеистические воззрения темпераментного критика во многом обусловливали его упование на настоящие и будущие плоды западного просвещения в России в деле совершенствования как отдельной личности, так и всего человечества. Подобные воззрения и упования во многом предопределили либерально-прогрессистское направление «Отечественных записок», которому издатели «Москвитянина» пытались противопоставить христианскую философию, углублённое изучение национального прошлого и на этой основе отстаивать возможность самобытного развития русского будущего.
1 января 1841 года вышла первая книжка нового журнала, открывавшаяся исследованном Погодина «Пётр Великий», известным стихотворением Фёдора Глинки «Москва» и программной статьёй Шевырёва «Взгляд русского на образование Европы».
Возможно, в доме Глинки, как, впрочем, и в других домах, где бывали издатели «Москвитянина», Чаадаев обсуждал с ними исторические и литературные вопросы, и их отношения становились постепенно более тесными. «Они люди добрые и честные,— пишет Пётр Яковлевич А. И. Тургеневу, пожелавшему сотрудничать в новом журнале.— Шевырёв особенно совершенно благородный человек. То же можно сказать о Погодине».
Чаадаев благодарит последнего за подаренный билет на «Москвитянина», обещает ему попросить у Вельтмана черновые бумаги Ломоносова. Шевырёв добивается у Петра Яковлевича разрешения опубликовать какие-то документы, на что получает благоприятный ответ. «Наконец П. Я. Чаадаев разрешил печатание очень любезною запиской»,— получает Погодин сообщение своего соратника.
Внешнее участие Чаадаева в составлении журнала дополняется, если можно так выразиться, его косвенным присутствием в самих материалах. Так, не без ориентации на структуру размышлений в первом философическом письме упомянутая программная статья Шевырёва начиналась следующими словами: «Запад и Россия, Россия и Запад — вот результат, вытекающий из всего предыдущего, вот последнее слово истории, вот два данных для будущего». Внутренне полемизируя с автором «телескопской» публикации, Шевырёв указывает на симптомы разложения в западных странах: падение христианской веры в народе, отрыв философии от религии, анархия в обществе, издержки личной свободы, эгоизм, политиканство и т. д. и т. п. Россия же сохранила национальные начала, не создающие почвы для разрушительных принципов. «Тремя коренными чувствами крепка наша Русь и верно её будущее... древнее чувство религиозное, чувство её государственного единства и сознание своей народности».
Познакомившись с логикой рассуждений Шевырёва, Белинский писал в седьмом номере «Отечественных записок» за 1841 год: «Как можно писать и печатать подобные вещи в 1841 году от Р. X.?.. Да ведь это хула на науку, на искусство, на всё живое, человеческое, на самый прогресс человечества!!!» Чаадаев, как известно, крайне отрицательно воспринимал идею самопроизвольного и самодостаточного прогресса, не выдерживающую, с его точки зрения, разумной критики. Ему ближе было религиозное направление «Москвитянина», воздействовавшее на изменение его сознания, но одновременно и не укладывавшееся в логику «одной мысли», «высшего синтеза». Эта двойственность и окончательная непрояснённость взглядов Чаадаева в отношении к славянофильству и западничеству, равно как и к выразителям иных тенденций в общественных устремлениях, будет существенно влиять на драматическое напряжение его последующей жизни, нередко разрешающееся едкой иронией. И чем сильнее становилась насмешка над слабостями тех или иных лиц и явлений, тем менее отчётливо формулировалась собственная положительная позиция.