Я изредка видел этого старика в уличном кафе. Обычно он сидел за столиком, в середине, а я присаживался где-нибудь неподалеку. В его внешности или одежде не было ничего экстравагантного, привлекающего особое внимание. Но вместе с тем он сразу же обращал на себя взгляд постороннего: благородная стать, седые волнистые волосы, темные, глубокие глаза, орлиный нос. И главное – это спокойствие, с которым он созерцал происходящее вокруг. Одет он был в простую одежду, тона рубашек были приглушенными, сдержанными. С ним всегда были книга или газета, тетрадь и ручка. Если он брал в руки книгу, то тогда начинал что-то ритмично бормотать себе под нос. Поэтому я решил, что это или молитвенники, или сборники стихов. И текст был, видимо, ему хорошо знаком. Бубнил он на каком-то малопонятном наречии. Временами мне казалось, что это один из славянских языков, но, сидя вдалеке от его столика, понять было трудно. Читал он тихо, как бы про себя. Складывалось внешнее впечатление, когда старик начинал говорить себе под нос, что человек он странноватый, даже очень. Но он никому не мешал. Я не видел, чтобы к нему кто-нибудь подходил. Да и он никогда и ни с кем не заговаривал. Так как это было в университетском городке, где обычно много иностранцев, на его бормотание на незнакомом языке никто не обращал никакого внимания.
Я искал работу в местном университете, что само по себе занятие почти бесперспективное, особенно в области гуманитарных наук. Много времени занимали интервью с потенциальными нанимателями. В этот день я появился в этом уличном кафе по следующей причине: здесь, прямо на открытом воздухе, устраивались джазовые концерты. Дело в том, что кафе примыкало к огромному книжному магазину, который охотно оплачивал эти зрелища в рекламных целях. Возле его витрин обычно и располагались исполнители. Сегодня группа состояла из пожилых музыкантов. В народе их называют «uncles». Выступающих было четверо, и с ними элегантная дама в длинном, с оборками платье. Она представила бас-гитариста, барабанщика, контрабасиста и саксофониста. Затем, повысив голос, сообщила название труппы: «Джанни Джонс» – видимо, в честь их руководителя, лысого, упитанного латиноамериканца, который был одновременно и бас-гитаристом. Публика в ожидании концерта сдержанно зааплодировала. Тут же появилось несколько зевак, которые скромно толпились поодаль, не присаживаясь за столики.
– Сегодня довольно жаркий день, – покачиваясь всем телом на каблуках, воркующим голосом сообщила певица. – И две песни, которые я сейчас исполню, будут называться “Beautiful Day” и “I am in Love”. – Посетители еще раз жиденько зааплодировали.
У певицы была загорелая кожа и длинные золотые серьги, которые отсвечивали в лучах заходящего солнца. Ее волосы были прихвачены сзади заколкой. Благородные черты лица выражали спокойствие и женственность.
Откуда-то появилась молодая японка с кинокамерой. Она была одета в белую блузочку, черные кожаные брюки и носила черные очки, что делало ее весьма загадочной.
Медь саксофона вбирала свет. Большие барабаны были схвачены стальными обручами, в которых отражались деревья. На стояках возвышались динамики и на них садились воробьи. Они крутили головками, как бы подчирикивая мелодии. Но когда барабаны особенно азартно и громко начинали возвещать миру о своем присутствии, птицы разлетались в разные стороны.
Певица запела. Голос у нее был грудной, приятный, с чувственным придыханием. Джаз оказался спокойным – традиционный классический блюз. Слова можно было разобрать. «Приходи один… Один… Я устала любить тебя… Я эту песню приготовила для тебя… И я многое помню… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…» Она четко выговаривала припев: «Да-ба, да-ба, да-ба-ду». Я видел, как завороженно и благосклонно смотрел на нее старик и что-то свое бормотал под нос. Потом ко мне подошел официант, и я отвлекся.
В перерыве между номерами певица пила прямо из бутылочки минеральную воду. Какой-то восторженный молодой человек с длинным острым носом и ниспадающей на лоб челкой преподнес ей цветы.
… Вдруг произошло что-то непонятное. Первой заголосила загадочная кинояпонка, снимавшая всё происходящее на пленку. Она указывала на старика, уронившего голову на стол. Он не шевелился, и было неясно, что с ним случилось.
Кто-то вызвал скорую помощь. Буквально через минут пять появились молодые крепкие люди с носилками. Старика быстро водворили в машину, на ходу измеряя пульс и бог знает ещё что.
Всё произошло почти мгновенно. Госпиталь был за углом. Концерт прервали.
Я подошел к столику, за которым сидел старик. Несколько официантов переговаривались о случившемся. Кто-то пытался вспомнить его имя.
На столе я увидел книгу, которую он, видимо, читал перед этим. Это были поэтические переводы. Перевернул страницу. Прямо на меня глянула фотография старика. Под ней было его имя. Я понял, что старик был переводчиком поэзии и, наверное, каким-то образом связан с местным университетом, так как всё время появлялся на его территории.
Книгу я отдал молоденькому официанту, который недоуменно повертел ее в руках, не зная, что с ней делать дальше. Тогда я забрал ее себе назад, решив, что при случае верну ее старику, когда он придет опять.
Вечером у себя дома я зажег свечу и прочитал молитву за этого не знакомого мне человека. Я очень хотел, чтобы он поправился.
Позже вспомнил поговорку о том, что переводчик прозы – раб своего труда, а поэзии – достойный конкурент автора… И ещё всплыли в памяти слова, которые пела джазовая певица на концерте в кафе, так и не окончившемся: «…Я устала любить тебя… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…»
Сейчас эти слова приобрели для меня новый смысл. Я понял, почему старик привлекал мое внимание: это было что-то ностальгическое, напоминание об ушедшем старом добром времени, о моих родителях, окружении, что-то от моего детства... А еще, может быть, это было частью моего изгнания и голоса моей далекой родины.
У меня в руках была книга старика с переводами чужих стихов и его фотография. Читал до утра... Там я нашел всё, что нужно было мне понять и почувствовать: горечь перемен, надежду, новую уверенность в иной стране.
А старик больше не появлялся никогда.
Я искал работу в местном университете, что само по себе занятие почти бесперспективное, особенно в области гуманитарных наук. Много времени занимали интервью с потенциальными нанимателями. В этот день я появился в этом уличном кафе по следующей причине: здесь, прямо на открытом воздухе, устраивались джазовые концерты. Дело в том, что кафе примыкало к огромному книжному магазину, который охотно оплачивал эти зрелища в рекламных целях. Возле его витрин обычно и располагались исполнители. Сегодня группа состояла из пожилых музыкантов. В народе их называют «uncles». Выступающих было четверо, и с ними элегантная дама в длинном, с оборками платье. Она представила бас-гитариста, барабанщика, контрабасиста и саксофониста. Затем, повысив голос, сообщила название труппы: «Джанни Джонс» – видимо, в честь их руководителя, лысого, упитанного латиноамериканца, который был одновременно и бас-гитаристом. Публика в ожидании концерта сдержанно зааплодировала. Тут же появилось несколько зевак, которые скромно толпились поодаль, не присаживаясь за столики.
– Сегодня довольно жаркий день, – покачиваясь всем телом на каблуках, воркующим голосом сообщила певица. – И две песни, которые я сейчас исполню, будут называться “Beautiful Day” и “I am in Love”. – Посетители еще раз жиденько зааплодировали.
У певицы была загорелая кожа и длинные золотые серьги, которые отсвечивали в лучах заходящего солнца. Ее волосы были прихвачены сзади заколкой. Благородные черты лица выражали спокойствие и женственность.
Откуда-то появилась молодая японка с кинокамерой. Она была одета в белую блузочку, черные кожаные брюки и носила черные очки, что делало ее весьма загадочной.
Медь саксофона вбирала свет. Большие барабаны были схвачены стальными обручами, в которых отражались деревья. На стояках возвышались динамики и на них садились воробьи. Они крутили головками, как бы подчирикивая мелодии. Но когда барабаны особенно азартно и громко начинали возвещать миру о своем присутствии, птицы разлетались в разные стороны.
Певица запела. Голос у нее был грудной, приятный, с чувственным придыханием. Джаз оказался спокойным – традиционный классический блюз. Слова можно было разобрать. «Приходи один… Один… Я устала любить тебя… Я эту песню приготовила для тебя… И я многое помню… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…» Она четко выговаривала припев: «Да-ба, да-ба, да-ба-ду». Я видел, как завороженно и благосклонно смотрел на нее старик и что-то свое бормотал под нос. Потом ко мне подошел официант, и я отвлекся.
В перерыве между номерами певица пила прямо из бутылочки минеральную воду. Какой-то восторженный молодой человек с длинным острым носом и ниспадающей на лоб челкой преподнес ей цветы.
… Вдруг произошло что-то непонятное. Первой заголосила загадочная кинояпонка, снимавшая всё происходящее на пленку. Она указывала на старика, уронившего голову на стол. Он не шевелился, и было неясно, что с ним случилось.
Кто-то вызвал скорую помощь. Буквально через минут пять появились молодые крепкие люди с носилками. Старика быстро водворили в машину, на ходу измеряя пульс и бог знает ещё что.
Всё произошло почти мгновенно. Госпиталь был за углом. Концерт прервали.
Я подошел к столику, за которым сидел старик. Несколько официантов переговаривались о случившемся. Кто-то пытался вспомнить его имя.
На столе я увидел книгу, которую он, видимо, читал перед этим. Это были поэтические переводы. Перевернул страницу. Прямо на меня глянула фотография старика. Под ней было его имя. Я понял, что старик был переводчиком поэзии и, наверное, каким-то образом связан с местным университетом, так как всё время появлялся на его территории.
Книгу я отдал молоденькому официанту, который недоуменно повертел ее в руках, не зная, что с ней делать дальше. Тогда я забрал ее себе назад, решив, что при случае верну ее старику, когда он придет опять.
Вечером у себя дома я зажег свечу и прочитал молитву за этого не знакомого мне человека. Я очень хотел, чтобы он поправился.
Позже вспомнил поговорку о том, что переводчик прозы – раб своего труда, а поэзии – достойный конкурент автора… И ещё всплыли в памяти слова, которые пела джазовая певица на концерте в кафе, так и не окончившемся: «…Я устала любить тебя… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…»
Сейчас эти слова приобрели для меня новый смысл. Я понял, почему старик привлекал мое внимание: это было что-то ностальгическое, напоминание об ушедшем старом добром времени, о моих родителях, окружении, что-то от моего детства... А еще, может быть, это было частью моего изгнания и голоса моей далекой родины.
У меня в руках была книга старика с переводами чужих стихов и его фотография. Читал до утра... Там я нашел всё, что нужно было мне понять и почувствовать: горечь перемен, надежду, новую уверенность в иной стране.
А старик больше не появлялся никогда.