Вряд ли что может быть более несоответствующим облику Иосифа Бродского, чем представление его в роли Учителя. Образ и маска пророка, гуру, глашатая истин были ему, по-видимому, органически противны. Да и философом себя Бродский никогда, наверное, не назвал бы. Он считал себя поэтом и никем другим.
Но, читая его стихи, да и эссеистику, я, сперва неосознанно, а позднее уже вполне сознательно, получал постепенно представление о поэте именно как о человеке, желавшем донести до читателя некую мудрость, поделиться ею.
И вот уже с некоторых пор у меня вошло в привычку мерить многое и судить о вещах, спрашивая себя, – а как бы отнесся к этому Бродский? Чтобы он сказал о том или ином?
Думается, не случайно я задаюсь таким вопросом. Произведения Бродского несут в себе огромный заряд назидательности. В его лице мы сталкиваемся с фигурой поэта в старинном смысле - носителя сокровенного знания, глашатая магических заклинаний, певца легенд и сказаний, с помощью которых передаются из поколения в поколение опыт и накапливаемая мудрость. Поэт – как вдохновенный мудрец, наставник своего рода, племени, вождя, царя, воспитатель молодежи. Тем, кому режет ухо эпитет «вдохновенный», советуем вспомнить, что не стеснялся же семнадцати-восемнадцатилетний Бродский, без образования и профессии, взбираться на трибуну и читать стихи аудитории – на тот момент более начитанной и знающей:
Пора. Я готов начать.
Не важно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить…
Бродский был одним из сильнейших умов эпохи и неудивительно, что передаваемое им в стихах осмысление человека, мира и Бога представляет особый интерес для нас – его младших современников.
Назидания Бродского разбросаны по отдельным стихотворениям и не представляет собой цельной системы. Они появляется то здесь, то тут по разным поводам, это мудрость «на случай». Чеканный ритм, афористичность, емкость, поэтическое совершенство обусловили то, что многие строки стали «народными», и уже даже затерлись от многократного повтора. Все эти «если выпало в империи родиться…» уже воспринимаются как банальности, как общие места, как претензии на культуру недоучек и пошляков. Разумеется, поэт в этом не виноват, как не виновны Пушкин или Гете в бытовании собственных строчек в качестве прописных истин или хрестоматийных надоедливостей.
Может показаться, что истины, изрекаемые Бродским, не оригинальны, но они выражены словами исключительной поэтической силы. А в этом и состоит суть поэзии – подчеркнуть значение формой.
Если б иностранец, не знающий русского языка, попросил бы меня охарактеризовать Бродского как поэта, то я б сказал, что, по моему ощущению, главная его особенность - он необыкновенно умен, точнее мудр (Проводя далее разницу между умом и мудростью, я бы определил последнюю как следствие ума помноженного (поделенного?) на жизненный опыт). Наверное, потому я так люблю цитировать его, давать в виде эпиграфов его строки.
Ощущение большой мудрости автора не покидает при чтении стихов Бродского. О чем бы он ни писал – о природе, смысле жизни, любви, истории, всегда чувствуешь продуманность поэтом самой мельчайшей детали; он словно творит по заветам Валери, отрицавшего вдохновение, и восторженно превозносившего Разум. Если мы упомянули о Поле Валери, то, несмотря на всю разницу между двумя поэтами, стоит отметить и сходство. Хотя Бродский прошел «мимо» и французской поэзии в целом (кроме, разве, Бодлера) и Валери в частности, решительно предпочитая англо-саксонских поэтов – Элиота, Фроста, Одена, но значительная часть его поисков имеет свои соответствия у великого француза – напряженные размышления о Времени, Бытии, Творчестве, Женщине. Конечно, творчество любого поэта можно свести к этим темам, но в данном случае речь идет о способе познания, о желании не дать увлечь себя эмоциям, неосознаваемым чувствам, «невыразимостям», о полагании на Разум. Произведения Валери и Бродского – интенсивные размышления в стихах.
Бродский - самый дидактичный из русских поэтов, за исключением разве что Ивана Крылова, им глубоко уважаемого. Он вообще, удивительно дидактичен для XX века. То, что ему нравится поучать, очевидно – одно из его стихотворений так и называется «Назидание» - замечательно точно. В жанре поучений он вполне естественен, возвращая поэзию к ее первоначальному значению и содержанию, о чем мы сказали выше, как хранилищу и способу передачи мудрости. Его предшественниками были Тиррувалувар с «Тируккуралом», Саади с «Гулистаном» и «Бустаном» и Лафонтен с «Баснями». Недаром в Бродском есть басенная струя - «Мужик и енот», «Послесловие к басне». Но его дидактичность не суха, как не суха она у Лафонтена или Крылова.
Дидактика Бродского – органичная часть его поэтики и поэзии, которая, конечно, первична. Известно, что в поэзии важнее всего поэзия, все остальное значимо постольку, поскольку талантливы стихи, передающие ту или иную мысль, образ, предмет, чувство. А с этим у Бродского все в порядке. Если Минаев мог быть «королем русской рифмы», являясь второстепенным поэтом, если Сюлли-Прюдом, получивший первым Нобелевскую премию, считался поэтом-мыслителем, будучи третьестепенным виршеплетом, то это лишь доказывает, что поэт, прежде всего, должен быть поэтом, иначе его ждет забвение. Он может не быть гражданином или философом. Говоря о Бродском-учителе, мы прекрасно понимаем, что его «учительство» представляет интерес лишь как следствие гениальных стихов. Любопытно, кстати, заметить, что Фета или Тютчева, даже Пушкина, «учителем» не назовешь. Бродский же ненавязчиво дидактичен и поучителен почти в каждой строке. Отношение к поэту как к Учителю идет издавна. Экклезиаст размышлял в стихах. Солон – один из семи мудрецов древности, был поэтом. Конфуций сделал знание Ши цзина обязательной ступенью постижения мудрости. По стихам Вергилия в Риме гадали. Сто лет назад Рудольф Штайнер извлек антропософию во многом из поэзии Гете. Гомер в Греции, Данте в Италии, Шекспир в Англии, Руставели в Грузии, Пушкин в России, Мицкевич в Польше, Прешерн в Словении, Петефи в Венгрии являются не просто национальными поэтами, но кем-то больше. В наше время поэзия занимает совсем скромное место в культуре вообще, и в литературе в частности. Кто сегодня знает лучших современных русских поэтов, чьи стихи обсуждаются и цитируются? Потому более стихотворцы не являются тем, кем были раньше. Но, во-первых, это не отменяет уровня дарований и специфики поэтического творчества. Во-вторых, статус Бродского в русской культуре уникален, что лишний раз подчеркивает исключительность его дарования и личности, - несмотря на маргинализацию поэзии в современной культурной иерархии, он получил широчайшую известность у себя на родине, а в англоязычном мире смог добиться признания, выразившегося в присуждении ему Нобелевской премии в сорок семь лет. У каждого художника - своя философия. Нельзя сказать, что философия (она же – дидактика) стихов Бродского глубже, например, философии-дидактики писем Чехова (Кстати, трудно можно найти большего педагога в русской литературе, чем Чехов – по его письмам. Этот в высшей степени беспристрастный писатель был не менее пристрастным наставником друзей и близких). Различие – не в их сути, а в художественном оформлении, отталкиваясь от которого, мы верим кому-то больше или меньше. Любовь Бродского к поучениям видна из названий его «программных» стихотворений, причем последних лет жизни – «Выступление в Сорбонне», «Доклад для симпозиума», «Письмо в академию». Процитируем ряд строк Бродского, свидетельствующих, на наш взгляд, о его любви к дидактичности и назидательности, привычке делать универсальный вывод:
Никто никогда ничего не знает наверняка...
Люди редких профессий редко, но умирают,…
…Добро и Зло суть два кремня…
…ибо зелень переживает вас…
…жалоба - универсальный
праязык…
В Рождество все немного волхвы…
Наряду с отоплением в каждом доме
существует система отсутствия…
Моря состоят из волн…
Я всегда твердил, что судьба – игра…
…Точка всегда обозримей в конце прямой.
…Здесь, на земле,
от нежности до умоисступленья
все формы жизни есть приспособленье….
По положению пешки догадываешься о короле…
Ибо тепло любое,
ладони - тем более, преходяще…
Только пепел знает, что значит сгореть дотла…
… простая лиса, перегрызая горло,
не разбирает, где кровь, где тенор…
…Холод ценит пространство…
…Так же действует плотность
тьмы…
…Жизнь есть товар на вынос…
…Настоящее странствие, милая амазонка,
начинается раньше, чем скрипнула половица…
…Время есть холод…
…забвенье - мать
классики…
…Чем безнадежней, тем как-то
проще…
…И скорость
света есть в пустоте...
…Так же действует плотность
тьмы…
…В нищей стране никто вам
вслед не смотрит с любовью…
…Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже
одиночество…
…страданье есть
способность тел…
…Будущее всегда
наполняет землю зерном, голоса – радушьем…
…лучше стареть там, где верста маячит…
…Лучше стареть в деревне…
…страх тавтологии - гарантия благополучья…
Другая характерная примета поэзии Бродского, подчеркивающая ее назидательность – фигура обращения к читателю с неким повелением либо приглашением делать нечто вместе:
Рассмотрим же фигуру ту,
Рассмотрим же…
Слушай, дружина, враги и братие!..
…И не спрашивай, если скрипнет дверь,
"Кто там?" - и никогда не верь
отвечающим, кто там…
…Взгляни на деревянный дом.
Помножь его на жизнь…
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне…
…Езжай в деревню, подруга…
…Сначала разбей стекло с помощью кирпича… Внемлите же этим речам…
В известном смысле поэзия Бродского - научная поэзия. Но она «научна» не как у Рене Гиля – третьестепенного французского поэта, основателя этого направления. Позитивист конца XIX века Гиль полагал, что поэзия может охватить и передать всю историю человечества, в рифмах изложить научные и неоспоримые истины. Годящийся ему во внуки Бродский был лишен подобных иллюзий, и знал, что поэзия – это поэзия, а наука – это наука. Его научность – стилистическая. Поэт может черпать свое вдохновение из любых источников, и пользоваться любым языком. Так Бродский не пренебрегал образами абстрактными, отдающими не то школьными учебниками – «Поезд из пункта А…», не то общепринятыми условностями - «Иванов, Петров, Сидоров», - сочетание, которое он использует не раз. Словно фраза из старинного учебника географии звучит его:
Голландия есть плоская страна…
Заметим, что Бродский не пишет «Голландия напоминает мне плоскость», а сразу дает констатирующее, генерализующее утверждение. И так поступает не раз. Для него вообще характерна любовь к строгой математике, особенно, геометрии:
…измеряя градус угла чужого
в геометрии бедных…
…Геометрия утрат,
как безумие, проста...
Вечер. Развалины геометрии.
Точка, оставшаяся от угла…
…Дом был прыжком геометрии в глухонемую зелень…
…нет геометра
в мире для вас!..
…Геометрия оплакивает свои недра…
…Это - эффект перспективы, а не убийца…
…Вот вам большой набор
горизонтальных линий…
…снился квадрат мне и снился шар…
…и воздух входит в комнату квадратом…
…суть пространство в квадрате…
Тьма скрадывает, сказано, углы.
Квадрат, возможно, делается шаром…
…где на брата
приходится кусок пиэрквадрата…
…Видать, не расчитал. Как квадратуру круга…
…плоский пи-эр-квадрат…
…Масса,
увы, не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате…
…Ястреб над головой, как квадратный корень…
…Одиночество есть человек в квадрате…
…Знающий цену себе квадрат…
…Прокурор скулу квадратит…
…Вписывай круг в квадрат…
…зараженных квадратностью…
…Продолженье квадрата или
Параллелепипеда…
…дать вписать
другие овалы в четырехугольник…
…одно удовольствие заштриховывать пятый угол…
…форма
тождества двух вариантов, выбор
между которыми - если выпал -
преображает недвижность чистых
двух параллельных в поток волнистых…
…сумма
случившегося есть источник шума…
…как в том квадрате,
с одним заданием…
…к звезде, математически далекой…
…Треугольник больше не пылкая теорема…
…к вершине обращенный, - катет…
…две прямых расстаются в точке…
…ибо сам Эвклид
при сумме двух углов…
…Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль,..
…продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду…
…как удар по Эвклиду…
…чтоб насолить Эвклиду…
…лишь продолженье идей Эвклида…
…толпятся как триумф Эвклида…
…вселение в пространство точки!..
Муза точки в пространстве!..
…Вычитанья
без остатка! Нуля!..
…та перспектива, в которой он
пропадает из виду…
…всякая точка в пространстве есть точка "a"…
…Уйдя из точки "А", там поезд на равнине
стремится в точку "Б"…
…цель твоего путешествия - точку "Б"…
…точка,
вершина острого или тупого -
в зависимости от разворота крыльев -
угла…
…мне, катету…
…заслуга поверхности, плоскости…
…Вычитая из меньшего большее…
…где сумма зависит от вычитанья…
…вычитанье Суллы
из Каппадокии…
…долг свой давний вычитанию заплатит…
…жалость отменена
как уступка энергии низкой температуре…
…И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут…
…с лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий…
…простой урок
лобачевских полозьев ландшафту пошел не впрок…
…будто вычтен Лобачевский из пространства…
…возвышает болонку над Ковалевской…
Стихотворение «Пенье без музыки» - вообще сплошной математический трактат, на манер английских поэтов-метафизиков:
…перпендикуляр стоймя
восставь, как небесам опору,
меж нашими с тобой двумя
- да, точками…
…разлука
есть проведение прямой,
и жаждущая встречи пара
любовников - твой взгляд и мой -
к вершине перпендикуляра
поднимется, не отыскав
убежища, помимо горних
высот, до ломоты в висках;
и это ли не треугольник?..
…разбей чертеж
на градусы, и в сетку втисни
длину ее…
…перпендикуляр, из центра
восставленный, есть сумма сих
пронзительных двух взглядов; и на
основе этой силы их
находится его вершина…
Бродский давал советы обо всем – от педагогики, не боясь прослыть ретроградом:
Дети, которых надо бить…
(по сегодняшним нравам, это почти как строка Маяковского «я люблю смотреть, как умирают дети»), до флирта, не менее неполиткорректно:
…Присядь, перекинься шуткой
с говорящей по-южному, нараспев,
обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
стать человеком, сделалась проституткой…
Женщина
На Западе Бродского укоряли за то ли старомодное, то ли потребительское отношение к женщине. В России - называли бабником, хотя и высоко ценили любовную лирику. Но не будем смешивать творчество и личную жизнь автора. Попробуем разобраться в любовной мудрости поэта, исходя из его стихотворений. Думается, что отношение Бродского к женщине – самое, что ни на есть исконное, можно сказать, античное – понимание того, что служение Эросу - необходимейшее и важнейшее предназначение человека. А служение это, как учит Бродский, многогранно – от порывов чувственной страсти до самоотречения во имя предмета обожания, отождествления и слияния с ним. И Эросом не стоит пренебрегать никогда. Бродский, безусловно, брутален:
Жизнь есть товар на вынос - пениса, торса, лба…
Пенис – как олицетворение любовной жизни. «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный». Так понимали любовь во времена Анакреонта и Мимнерма, Лукреция и Марциала, Боккаччо и Рабле, Монтеня и Херрика, Рочестера и Уичерли. Греки выражали это особенно отчетливо, и Бродский, который был истинным эллином наших дней – недаром он и рисовал себя в виде древнего грека, понимал любовь именно по-древнему, классически:
Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки…
Плотскую любовь Бродский считает возвращением к исконному состоянию вещей, к природе:
…Проблемы положенья холостого.
Гостиница.
И сотрясает люстру
начало возвращения к моллюску…
В его стихах секс (слова этого он определенно избегает) – неотъемлемый компонент даже не страсти или желания, а просто человеческой жизни. То есть любовь по Бродскому, это, в первую очередь, половой акт, акт демонстрации пола. (Русский мемуарист XIX века Михаил Дмитриев писал о своих крестьянах: «Самое слово «любовь» принимается у них не иначе как в самом постыдном, физическом смысле». Бродский здесь ближе к народу чем большинство литераторов - выходцев «из народа»). В любви Бродский призывает искать свободы:
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Любовь же в браке - не свободна, потому Бродский отзывается о ней пренебрежительно:
…Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало…
Грубоватых описаний человеческой сексуальности у него хватает с избытком. В них чувствуется бывший питерский подросток из полубогемной-полупролетарской среды с принятыми там взглядами. То, что Бродский и в зрелом возрасте следует этим канонам поведения, свидетельствует о том, что, по его мнению, они вполне пригожи на все времена, и тоже в известном смысле являются классическими:
Не могу я встать и поехать… ни к знакомой девке…
И чужестранец задирает платье
туземной женщине - не как Завоеватель,
а как придирчивый ваятель,
готовящийся обнажить…
иль замечаешь фавна, предавшегося возне
с нимфой…
Команда в одном исподнем - бабники, онанюги…
Любовь состоит из тюля,
волоса, крови, пружин, валика, счастья, родов…
Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!
Погрузимся в ее немолодое мясо.
Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.
Авось она вынесет…
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика…
Девица, как зверь, защищает кофточку…
…или по ломке целок…
…лучше лечь плашмя
и впускать в себя вечером человека…
…воронье гнездо как шахна еврейки,
с которой был в молодости знаком,
но, спасибо, расстались…
Гей да брезгует шершавый
ради гладкого державой!..
Хорошо предаться ласке
после сильной нервной встряски…
Славно слушать пенье пташки
лежа в чаще на милашке…
И слыша, как отец его, смеясь,
на матушке расстегивает лифчик…
Ты тоже был женат на бляди…
Граф выиграл, до клубнички лаком,
в игре без правил.
Он ставит Микелину раком,
как прежде ставил…
…Как в миг печали
все забываешь: юбку, тело,
где, как кончали…
…Руке, никогда не сжимавшей денег,
тем более - детородный орган...
…Наутро, когда Зизи распахивает жалюзи,
сообщая, что Лувр закрыт, вцепись в ее мокрый волос,
ткни глупой мордой в подушку и, прорычав "Грызи",
сделай с ней то, от чего у певицы садится голос…
…и понимание того, что,
воскресни он, она б ему дала...
…В одинокой комнате простыню
комкает белое (смуглое) просто ню -
живопись неизвестной кисти...
… станка под лебедем, где ты давала
подростку в саржевых портках и в кепке…
...подавальщица в кофточке из батиста
перебирает ногами, снятыми с плеч
местного футболиста…
…It may cure your wife, it may cure your son,
it may cure yourself and your mistress fast.
Think of Paul Ehrlich as you pull or thrust!.."
А вот особенно натуралистическое:
…сонмы чмокающих твой шершавый
младенцев - наслаждение в ключе
волчицы, потчующей крошку Рема
и Ромула...
- будь эти строки переведены на английский, скандала бы не миновать. Поэт смотрит на педофилию без осуждения. Но так смотрели на нее древние. Он и сегодня спустя две тысячи лет не осуждает Тиберия за его оргии с детьми:
Ах, Тиберий!
Кто мы такие, чтоб судить тебя?
Ты был чудовищем, но равнодушным
чудовищем. Но именно чудовищ -
отнюдь не жертв - природа создает
по своему подобию…
…И голуби на фронтоне дворца Минелли
ебутся в последних лучах заката,
не обращая внимания, как когда-то
наши предки угрюмые в допотопных
обстоятельствах, на себе подобных...
- вот перволюбовь по Бродскому, свободная от всего наносного - стыда, страха, жалости, ухищрений. И действительно, в первобытной орде, история которой занимает 99% времени существования человечества, люди не стыдились естественного. Но мысль о свободе от условностей цивилизации у Бродского, соседствует со скепсисом:
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри…
Да, нет ничего проще, как, опрокинув все, побежать стремглав купаться (и, по-видимому, в пруду, а не в озере – тут поэт, скорее всего, не совсем точен)1. Но нам всегда что-то мешает – выпавшие козырные карты ли, тысячи ли других обстоятельств.
Бродский остро подмечает все перемены в любимой:
…и, судя по письмам, чудовищно поглупела…
и дает практические советы:
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне…
Сдается, правда, что не любимая поглупела, а просто автор смотрит на нее уже не теми глазами. Когда мы влюблены, всякая мелочь в предмете нашего обожания кажется нам чудесной, а затем ослепление покидает нас, и мы прозреваем…
О женщине Бродский отзывается скептически и ей не верит:
…Это редкая баба
если не согрешит…
По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
- что объявился преемник: студент? хирург?
инженер?..
…Зачем лгала ты?
Недаром Бродский называет любовь «игрой без правил».
Любовь обязательно угасает, и верить в нее не стоит, она – повод для невыразимой силы эмоций в лучшем случае, но необходимо трезво сознавать, что они – лишь на время:
…Прощай, подруга.
Я позабыл тебя…
Человек, прошедший через потерю, - мудрее:
…зане
потерявший конечность, подругу, душу
есть продукт эволюции…
Нормальный «еще»-мужик всегда смотрит на женщину с практическим охотничьим интересом:
В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц,
не надеясь покрыть их, без прикладного
интереса…
«Определенный возраст» - это старость, время мудрости и подготовки к переходу в иной мир:
Изучать труд философа следует через призму
опыта либо - в очках (что примерно одно и то же),
когда буквы сливаются и когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника…
Достижение асексуальности - достижение мудрости. Но слова Бродского не следует понимать как проповедь скопчества или воздержания. Всему свое время. Становясь мудрее, мы теряем если не главное, то многое. В этом заключается трагический парадокс жизни известный как «если бы молодость знала, если бы старость могла». Но для того и существуют поэты (они же - мудрецы), чтоб вразумлять молодых, избавляя их ненужной потери времени, делясь своим опытом и наблюдениями над жизнью. Слушай поэта - и будешь счастлив, поелику возможно, продлишь молодость и приблизишь мудрость, не приближая старость.
Возраст активный, творческий, «еще-не-мудрости», требует именно попыток «покрыть» (хотя в тридцать лет Бродский писал - «сражаясь за сомнительную честь покрыть молодку», взгляды его, как видим, менялись с возрастом. Утеряв привилегию молодости, он переосмыслил утраченные возможности). Пока мы живем полноценно, мы должны стараться покрывать – безо всякой романтической лабуды, и мыслей о семейном долге и счастье. Двадцатью годами ранее Бродский писал, предупреждая о том, что ждет впереди:
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии…
Тогда нам остается слушать:
"Ах, как ты постарел"
скажет тебе одна…
Потому надо жить и дышать полной грудью. Но, помня, что все не так просто, что секс почти всегда недоступен, и путь к нему труден:
…В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе…
Даже некрасивая, но хорошо сложенная девушка – лучше любой самой умной и захватывающей книжки:
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги…
Для тех, кто в виду разного рода обстоятельств обречен на чтение, бесплодное теоретизирование, а не на активную любовную жизнь, это различие чувствуется особенно остро:
…И оттого для него
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице…
В целом у Бродского сквозит несовременное, не то, чтобы презрение к женщинам, но все же подростковое отношение к «бабам». Можно назвать это потребительством и неуважением, можно - архетипическим мужским взглядом.
Порой Бродский мог быть несправедливо строг к женщинам:
Есть что-то дамское в пацифистах…
О любовной философии Бродского дает представление одиннадцатая элегия из цикла «Римских элегий». Заметим, что, вступив в соревнование с Гете (а любое произведение-отклик – соревнование), наш поэт проиграл. Все-таки Гете написал элегии лучше. Он не так многословен, и более четок. Но также нельзя не отметить, что любовь великий немец понимал одинаково с Бродским – тот же упор на эротизм, на страсть, на тело. Итак:
…Бюст, причинное место, бедра, колечки ворса.
Обожженная небом, мягкая в пальцах глина -
плоть, принявшая вечность как анонимность торса.
Вы - источник бессмертья: знавшие вас нагими
сами стали катуллом, статуями, траяном,
августом и другими. Временные богини!
Вам приятнее верить, нежели постоянным.
Слався, круглый живот, лядвие с нежной кожей!..
В XVIII веке Гете предлагал не бояться нарушить «верность постылую», и смело обратиться к чувственным радостям. В XX веке Бродский защищает телесные наслаждения, кои могут породить бессмертие, хотя бы для некоторых. Вводя имя подружки Микелины в черед Лесбии, Юлии, Цинтии, Ливии, поэт дает понять, что и он желал бы, благодаря ей, занять место среди Катулла, Тибулла и Овидия. Минута удовольствий, помноженная на талант скульптора или поэта, порождает бессмертное творение.
Поэтому описания идиллической любви пастуха и пастушки на лоне природы в «Лесной идиллии», Бродскому следовало бы дополнить упоминанием, что любовь не будет длиться вечно, и потому в лес стоит уходить к «милашкам», а не к «милашке».
Итак, любовная жизнь мужчины по Бродскому сплетена из двух любовей, - «высокой» и «низкой», любви-страсти и любви-чувства. И потому тот счастлив, кто имеет испепеляющую любовь на всю жизнь и много чувственной любви в повседневности. Думаю, Бродский в душе презирал бы тех, у кого в течение жизни было мало женщин, ибо для чего они жили? Но он бы презирал и тех, кто не познал бы мук «настоящей» любви, ибо такая жизнь подобна прозябанию в сумерках.
Возраст потери мужественности Бродский описывает трижды, словами исключительной поэтической силы:
В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц,
не надеясь покрыть их, без прикладного
интереса…
Когда надеваешь вещи
на себя без расчета все это внезапно скинуть
в чьей-нибудь комнате…
…когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника.
То, что описания этой пугающей реальности - одни из лучших у поэта, свидетельствует о прочувствованном страхе перед ней. По принципу противоположности можно реконструировать идеальную жизнь мужчины по Бродскому, – когда ты рассматриваешь красавиц, не просто так, а, надеясь их покрыть; с утра, одеваясь, тешишь себя мыслью в течение дня где-нибудь все это с себя внезапно скинуть с кем-то; и голая баба на скомканной простыне - для тебя повседневная реальность. И «баба» эта, разумеется, не законная супруга или купленная проститутка.
Но вместе с любовью-желанием, любовью-игрой, любовью-привычкой, любовью-инстинктом, любовью-тренировкой, существует Любовь – божественное помутнение рассудка, напряжение высших чувств души:
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью…
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!..
…В нем сполох платья
в своем полете
свободней плоти,
и чужд объятья...
…Только одной тебе
и свойственно, вещь губя,
приравниванье к судьбе
сжигаемого - себя!..
Я знал, что я существую,
пока ты была со мною…
Пока ты была со мною,
я не боялся смерти…
Покуда я был с тобою,
я видел все вещи в профиль…
…точно рыба - воздух, сырой губой
я хватал то, что было тогда тобой…
…наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг"...
Такая любовь бывает, возможно, только один раз в жизни, и эта любовь конечна:
С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано…
Навсегда расстаемся с тобой, дружок…
Дорогая, что толку
пререкаться, вникать
в случившееся…
…с которой был в молодости знаком,
но, спасибо, расстались…
хотя воспоминания о ней продолжают волновать до конца:
…где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?..
…До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу
в возбужденье…
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии…
В стихотворении «Памяти Н. Н.» Бродский размышляет над смыслом любви и памяти о ней:
…Прощай, подруга.
Я позабыл тебя. Видать, дерюга
небытия, подобно всякой ткани,
к лицу тебе. И сохраняет, а не
растрачивает, как сбереженья,
тепло, оставшееся от изверженья…
…я - единственный теперь, кто мог бы
припомнить всю тебя в конце столетья
вне времени. Сиречь без платья,
на простыне. Но, вероятно, тело
сопротивляется, когда истлело,
воспоминаниям…
Важны не конкретные подробности любовной связи («где, как кончали»), а общая память о ней, то тепло, которое согревает, когда костер страсти уже давно погас. В унылом (или даже бодром) настоящем эта память поддерживает нас, не дает забыть о высшей силе, что «движет Солнце и другие светила».
Смерть
Бродский точно предрек свою смерть:
Век скоро кончится, но раньше кончусь я…
В строке потрясает спокойная уверенность и констатация факта, словно сказано не о нем самом.
И еще:
Если есть другая
жизнь, кто-то в ней занят сбором
этих вещей. Полагаю, в скором
времени я это выясню…
Несомненно, все это скоро кончится -
быстро и, видимо, некрасиво…
…Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой…
Думая постоянно о смерти (как написал он в «Посвящается позвоночнику»: «точно на свете есть нечто еще, кроме отчаяния, неврастении и страха смерти»):
…смерть - это всегда вторая
Флоренция с архитектурой Рая…
..о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд…
…В разговорах о смерти место
играет все большую роль, чем время…
…боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии…
Старение! В теле все больше смертного.
То есть, не нужного жизни…
С точки зренья комара,
человек не умира…
…оценить могут только те,
кто помнит, что завтра, в лучшем случае - послезавтра
все это кончится…
избежать ареста
земли - поскольку там больше места…
...начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты
…которым вдоволь
не надышаться, особенно - напоследок!..
Ибо, смерти помимо,
все, что имеет дело
с пространством, - все заменимо.
И особенно тело…
И ты совершенно права, считая, что обойдешься
без меня. Но чем дольше я существую,
тем позже ты превратишься в дождь за
окном, шлифующий мостовую…
…совершенно секретную мысль о смерти.
… Мы слышим, как свищет бич,
пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил…
Это, боюсь, не вопрос чутья.
Скорее - влиянье небытия
на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -
будь то сердечная мышца или кирпич…
Бродский завещает ее не бояться, а относится к смерти как к переходу в иное состояние – вне зависимости от веры в загробную жизнь:
"Ты боишься смерти?" - "Нет, это та же тьма;
но, привыкнув к ней, не различишь в ней стула"…
…Меня привлекает вечность.
Я с ней знакома.
Ее первый признак - бесчеловечность.
И здесь я - дома.
Понятие «бесчеловечности» - одно из ключевых у Бродского, но об этом подробнее мы поговорим в другом месте.
Поэт возвращает нам мысли о смерти, которые порой слишком уходят из повседневного обихода современной цивилизации. О смерти надо думать, о ней нельзя забывать – вот урок Бродского. Он подчеркивает роль мистического в повседневности, учит задумываться почаще о трансцендентном, оценивать все с точки зрения вечности, помнить о преходящности всего сущего, жизни - в особенности:
…Человеку всюду
мнится та перспектива, в которой он
пропадает из виду. И если он слышит звон,
то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду…
…Того, что грядет, не остановить дверным
замком…
Смерть – это возвращение в исконный, предвечный Хаос:
…потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц…
…Каких, скажи, твой случай
частиц…
…Помнит ли целое роль частиц?..
Обращаясь к умершему другу, Бродский пишет:
Может статься, ты вправду целей
в пляске атомов, в свалке молекул,
углерода, кристаллов, солей,
чем когда от страстей кукарекал…
Тут что-то похожее на знаменитые строки Шекспира из «Бури»:
Of his bones are coral made;
Those are pearls that were his eyes:
Nothing of him doth fade
But suffer a sea-change
Into something rich and strange…
Бродский отчасти пантеист, вряд ли он верит в персональное существование за гробом. Но что-то такое «там» существует.
В стихотворении «На смерть Жукова» Бродский пишет:
…Что он ответит, встретившись в адской
области с ними?..
Поэтический ли это образ, или же автор всерьез верит в то, что в загробном мире возможно общение душ умерших? А как же насчет неразличимой тьмы? Думается, четкой позиции у Бродского не было, в один момент он полагал одно, в другой - другое. Также метался и Чехов, если верить Бунину. Как утверждал столетием ранее Гюго – великий мистик и визионер, когда человек желает постичь тайну Бога, он умирает. Также и таинство смерти – пока мы живы, мы можем выдвигать всякие домыслы, что «там» на самом деле – узнаем лишь после кончины. Как писал друг Бродского Лев Лосев «потом узнаем, что будет потом».
Мысль о смерти приходит поэту при созерцании облаков:
Может, и в той
вы жизни клубитесь…
…вижу в вас слепок
с небытия,..
Мир облаков – отражение загробной жизни. А раз так, то какая «там» жизнь, каково инобытие?
В вас мне ясна
рваность, бессвязность,
сумма и разность
речи и сна.
Это от вас
я научился
верить не в числа -
в чистый отказ
от правоты
веса и меры
в пользу химеры
и лепоты!
Бродский предполагает, что «тот» мир – мир рванных ассоциаций, странностей и абсурда. Таково небытие. Возможно, это единый сон всего человечества.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба…
- мысль о небе и облаках порождает представление о трансцендентном. Но что еще способно так заставить задуматься о вечном, то есть о смерти, как не созерцание бесконечного небосвода? Бродский вслед за древними, за китайцами обращается к Небу как божеству, как к олицетворению недоступного воображению. Почаще глядите в небо и строй ваших мыслей настроится на философский лад, точнее, вы научитесь постигать непостижимое, взглянете на жизнь со стороны.
…Воздух - вещь языка.
Небосвод -
хор согласных и гласных молекул,
в просторечии - душ.
Оттого-то он чист.
Нет на свете вещей, безупречней
(кроме смерти самой)
отбеляющих лист…
…наш
мир все же ограничен властью
Творца: пусть не наличьем страж
заоблачных, так чьей-то страстью
заоблачной…
Поэт напоминает, что не надо обольщаться насчет нашей собственной значимости:
Жизнь без нас, дорогая, мыслима - для чего и
существуют пейзажи, бар, холмы, кучевое
облако в чистом небе над полем того сраженья,
где статуи стынут, празднуя победу телосложенья.
Первично небытие:
…и бытие - лишь следствие
небытия…
И хоть после смерти все будет все равно, не лишне подумать и том, как обойдутся с твоими бренными останками:
Когда умру, пускай меня сюда
Перенесут…
На Васильевский остров
я приду умирать...
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке…
Кафка в разговорах с Яноухом соглашается рассматривать сон как предвестие смерти. Того же мнения и Бродский:
Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,
поднося, хоть дышу,
зеркало мне ко рту, -
как я переношу
небытие на свету…
Политика
Человек, по Бродскому (тут он следует за христианскими отцами церкви – Блаженным Августином и прочими – в пику Руссо и традиции Просвещения), везде плох2; от себя добавим – плох везде по-разному. Плохой человек в роли правителя в «нормальном»3 государстве – это одно, плохой человек, облеченный властью в стране тоталитарного кошмара, – совсем другое, неимоверно более страшное.
Мудрость Бродского не абстрактна, а представляет собой следствие опыта жизни во второй половине XX века, по преимуществу в тоталитарной стране. Это отличает его от «великой четверки» - Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой. Им, рожденным и выросшим в «нормальной» стране, и очутившимся в зрелые годы в советском аду, до конца жизни, видимо, было не дано понять многого по части общественных взаимоотношений. Они могли испытывать страх, ненависть, растерянность, но целостной картины происходящего у них не имелось. Сам факт, что они не покинули коммунистической России, или вернулись в нее, говорит либо о неизжитых иллюзиях, либо о политической слепоте, ставших для них и их детей фатальными. Грубо говоря, никто из них не мог ясно артикулировать, году так в 1925 или в 1935, что Россия - под властью террористов-фанатиков, что в ней уничтожаются самые основы традиционного бытия, что само пребывание их здесь ежеминутно опасно для жизни. Не понимала этого и Цветаева из своего эмигрантского далека. Даже Пастернак и Ахматова на склоне жизни не сделали каких-то внятных выводов из судьбы России, «Реквием» - всего лишь крик боли. «Доктор Живаго» - общее место. Ни в одном самом заветном и тайном тексте они не прокляли большевистскую революцию и Ленина. Все это нельзя ставить им в вину – это лишь иллюстрация того, что современникам часто не понятна суть событий, и что должно придти иное поколение, с иным опытом, чтобы назвать вещи должным образом. (Отметим в скобках, что нобелевский лауреат Иван Бунин, будучи значительно старше этих поэтов, тем не менее, ясно понимал сущность Зверя - «Окаянные дни».)
Бродский сказал за них то, что сами они сказать оказались не в состоянии. Разумеется, мы далеки от мысли сводить поэзию к откликам на политические события. Ахматова и Мандельштам не обязаны вообще упоминать о большевиках. Но, осмысливая свою судьбу, судьбу России – чем поэты неустанно занимались, они должны были искать первоистоки трагедии. Сам Бродский пуще всего боялся прослыть банальным антисоветчиком, полагая себя сугубо поэтом, и исходя из принципа, что, прежде всего, зол сам по себе человек. Но каждая его строка – это подкоп (перефразировав слова Молотова о Ленине) под тоталитаризм, под систему подавления индивидуальности, хотел он того или нет. Скорее всего, это получалось неосознанно. Настоящий поэт, рожденный при советской власти, желая сохранить свою автономию, не мог не отталкиваться от навязываемых ему ценностей. В этом состояло «родовое проклятие» коммунистической системы – честный и талантливый поэт автоматически являлся антисоветчиком. Это могло вредить в глазах респектабельной западной публики, либо сочувственно настроенной по отношению к коммунизму, либо аполитичной, и потому недовольной политической заангажированностью, которая ей мерещилась в упоминании, пусть даже самом минимальном, «прелестей» жизни при коммунистической власти. Мы не говорим уже о не самых худших советских литераторах, которые изначально могли вполне положительно воспринимать Бродского, но которых пугал его «экстремизм», его принципиальность и откровенность. Они, наверное, никак не могли понять, почему Бродский не хочет идти по пути Евтушенко или Вознесенского.
Валери, Элиот, Оден писали, не зная крайней степени зла, оставаясь в области здравого смысла. Опыт жизни при коммунизме, это то главное, что отличает Бродского от западных поэтов XX века, делая его значительно мудрее политически. Ему выпало на долю родиться под властью абсолютного зла, и с младенческих лет ощутить худшие условия человеческого существования из всех возможных – «Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло». («Меньше единицы») Если Ахматова или Цветаева не могли адекватно выразить суть чудовища, то Октавио Пас, Шеймус Хини, Роберт Фрост были либо аполитичны, либо в определенный период жизни леваками, и не понимали основной угрозы своего времени, оставаясь в кругу или традиционных тем, или в мире прекраснодушных иллюзий. Их поэзии это не вредило, но делало чуть менее интересными читателю. Тогда как они старались уйти от сравнений или противопоставлений, Бродский без обиняков заявляет - «рекомендую США», недвусмысленно обозначая свой идеал. Это Гете в начале XIX века мог сочувственно отзываться об Америке и направлять туда своих героев в поисках лучшей жизни («Годы странствий Вильгельма Мейстера»). В XX же столетии писать так о Штатах требовало значительного мужества, точнее, независимости от общественного мнения. Бродский называет своими именами зло и добро, не думая о политкорректности. Если сравнить его с Оденом, то левачество последнего подрывает доверие к поэтическим выводам англо-американского поэта. Любовь Одена сводить причины зла в мире к нищете кажется нам наивной («Something to do with violence and poor»). Кстати говоря, многие бывшие леваки кончают жизнь угрюмыми мизантропами. Бродского мизантропом не назовешь.
Когда западные поэты в плане именования политического зла ограничиваются, как правило, «империализмом», «колониализмом» и «нацизмом», Бродский не забывает напоминать о главной мерзости XX века – коммунизме («количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких»). Каждый особенно ненавидит то зло, от которого пострадал лично. Как Нелли Закс и Пауль Целан ненавидели нацизм, так Иосиф Бродский - коммунизм. Однако он не делал из этого культа и не превращал антикоммунизм в смысл жизни.
Бродский учит, что люди везде одинаковы, но что в одних местах законы и принятые нормы поведения ограничивают возможности для злодейства, а в других – поощряют. Современник Иосифа Бродского Лев Лосев хорошо это выразил в стихотворении «Письмо на родину»:
…Хозяева, ну, не страшнее овира,
Конечно, дерьмо, но я их факу.
Франц - тюфяк, его Эльзевира –
Мразь, размазанная по тюфяку…
…А все же свобода лучше уюта,
В работника лучше чем в рабах…
Можно быть певцом либерализма и западных ценностей и не быть пошлым – вот в чем заключается урок и пример Бродского.
Бродский всем своим творчеством - подбором сюжетов, языком, авторским отношением, учил жить не по-советски, игнорировать подневольного читателя окружающую его ужасную, рабскую реальность. Он учил вытравлять все советское – как Сологдин, не принимать реальности (пусть и, говоря ее языком, но, лучше, возвращая словам первоначальный смысл) и жить, как будто революции не было. Бродский умел писать стихи так, словно советской власти не существует – этим он наставлял не приспосабливаться к обстоятельствам, а не игнорировать их. Можно сказать, что он был не антисоветчик, а несоветчик. Только выдавив из себя советского раба и коммунистическую чушь можно было написать «Письма римскому другу». (Примечательно, что столь мудрое, без преувеличения, конгениальное подражание древнеримскому то ли поэту, то ли философу написано в тридцать два года!)
Он, обыгрывая советские идиомы:
…норовя прослыть
подлинно матерью и т. д. и т. п., природа…
…повысить в ранге
достиженья Мичурина...
…Приглядись, товарищ, к лесу!..
умел показать всю их нелепость и несерьезность. Своим блестящим использованием жаргона, порожденного советским бытием (квинтэссенция – «Представление»), жаргона криминального и крайне грубого:
...как количество скверных слов в ежедневной речи…
Бродский показал, что единственно живым и плодотворным при коммунизме, является худшее проявление человеческой культуры. Он никогда не забывал, что любой нестандартно мыслящий или ведущий себя человек – находится в тоталитарном государстве под наблюдением:
…В паутине углов
микрофоны спецслужбы в квартире певца
пишут скрежет матраца и всплески мотива
общей песни без слов…
и приватности там не существует.
Реплика в «Новом Жюль Верне»:
…Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.
Какой-то порочный круг!..
говорит о тщете надежд на политические преобразования. Тут нельзя не вспомнить о докторе Джонсоне с его высказыванием, что для человеческого счастья совершенно все равно при каком правительстве жить. Господа и рабы были, есть и будут всегда, только под разными названиями. Неравенство заложено в человеческой природе, в природе человечества. И всегда найдутся те, кто будет этим возмущаться – и в верхах и в низах.
Традиционное зло вызывает у Бродского – по сравнению со тоталитарным злом XX века – нечто вроде добродушной усмешки, точнее, выражение понимания того, что раз уж человек плох, то пусть это будет выражаться в привычных рамках угнетения – политического, социального, экономического. Тиран из «Развивая Платона» - это не тиран подобный Сталину или Гитлеру. Это, если мерить рамками XX века – Франко или Маркос, Сомоса или Трухильо, а по меркам любимого поэтом XIX века – Наполеон III, кайзер Вильгельм II, любой из русских царей, какой-нибудь испанский генерал-диктатор, столь многочисленный в прошлом веке4.
Этот тиран ходит в оперу, при нем имеются кофейни с «недурным бланманже», «яхт-клуб и футбольный клуб», короче есть все кроме Свободы – всегда утопичной и абстрактной, но которая манит либо незрелые умы, либо одиночек-отщепенцев.
Герой «Развивая Платона» - именно такая одиночка, которой неуютно всегда и везде. Его имя - Нерваль, Бодлер и т. д. Но при обычном обществе, идеал которого достигнут в XIX веке, у этой единицы одни страдания, а в СССР – совсем другие.
Общественная философия Бродского проста – раз уж суждено страдать, то лучше страдать в нормальной стране с уютным бытом, с нестрашным тираном – олицетворением извечной человеческой глупости и злости. Толпа всегда заподозрит художника, думающую личность в чем-то, и припишет ему:
… шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа…
Тиран в «Развивая Платона» – не тоталитарный тиран, а власть вообще, символ того, что думающий человек всегда в одиночестве и противостоит толпе и государству, но власть – неизбежное зло. Бороться против нее как таковой - глупо, если она не тоталитарна, не необычно жестока. В другом стихотворении Бродский, рассуждая о власти вообще, отмечает, что она везде и всегда имеет свои пороки:
По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве. Но мне не по душе
а) столбики их цифр, б) их интриги,
в) габардиновые их вериги...
В «Развивая Платона» - стихотворении программном, Бродский утверждает, что для художника полезней жить именно при умеренном политическом авторитаризме. В «идеальной» демократии, в теократии или тоталитарной диктатуре нет той изюминки, которая была у Флобера или Бодлера при Наполеоне III, у героев Чехова при Александре III. Они могли потешаться над всем сразу – от политической несвободы до филистерства. Когда мещане пытались засудить Бодлера и Флобера за аморализм, это было нестрашно и забавно. Но тогда же поддерживался и хороший вкус, прививаемый обязательной латынью, вера в авторитеты, а, главное, здравый смысл. В меру уважалась наука, традиция имела свое значение, а новаторство было оригинальным и не показушно-надуманным - Бодлер, Рембо, импрессионисты, делившие зрителя с наивными художниками-академистами.
Идеальная, по Бродскому, жизнь наблюдалась во Франции при Июльской монархии, Второй империи, в 1871- 1914, времена братьев Гонкуров и Мюссе, Флобера и Тургенева, Пруста и Золя. Демократия не отвергалась как принцип, но существовала в жестких рамках. Воевали привычно за земли и за троны, а не за насаждение идеологий. Наличествовала свобода нравов, и не только в богеме, но церковь сохраняла свой авторитет. Разврат был тайным, но не особенно скрывался.
Одним словом:
…зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век...
Да и как писал о том времени Валери, воздух всецело принадлежал еще птицам, а Бродский любил птиц и открытое небо. Это было время наивного, но не надуманного, оптимизма, базировавшегося на common sense, породившим такую милую фантастику Жюль Верна, симпатичного и непобедимого детектива Конан Дойля, а необходимым предостережением выступала пугающая, но в меру, фантазия Герберта Уэллса. Картина, нарисованная в «Развивая Платона», конечно, условная. Приметы прошлого века переплетаются с приветами века XX-го:
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой…
Во Франции XIX века футбола не знали, картинка навеяна американским футболом, да и советским тоже. Но существовали какие-то другие доступные и массовые развлечения, потакающие вкусу толпы, об этом речь. Для Бродского нет принципиальной разницы между миром XIX столетия и современным ему Западом, оттого в «Развивая Платона» приметы современности («витрины авиалиний», «футбольный клуб», автомобили) переплетаются с чертами прошлого века.
Толпа, схватившая героя – это не советский суд, хотя что-то он и взял от него, а торжество пошлости и банальности. Если ты художник, вообще, думающая особь, – живи, как учит Бродский, – гордой одиночкой, противостоящим, но без вызова, массе, и наслаждайся такой жизнью и тайным знанием, радостями, недоступными толпе.
XIX век был настоящим концом истории . К его завершению все было уже известно – и либеральная демократия, и социализм всех видов – вплоть до террора Парижской коммуны, и протофашизм – как у доктора Франсиа в Парагвае, и мусульманский революционный фанатизм – как у махдистов в Судане. Неслучайно одно из самых сильных, известных, и при том политических стихотворений Бродского - «1867» - привязано как раз к середине XIX столетия. Вообще, цикл «Мексиканский дивертисмент» воспринимается как элегия прошлому веку – «золотому веку»:
…Что губит все династии - число
наследников при недостатке в тронах.
И наступают выборы и лес…
Думается, сам Бродский хотел бы жить в XIX веке где-нибудь в Европе:
…О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что - от любви...
Но родиться тогда ему не довелось, и первые тридцать два года своей жизни он провел в СССР, о котором он оставил страшные свидетельства, квинтэссенцией которых является «Пятая годовщина». Разбор этого стихотворения представляется излишним. Отметим лишь основное – в брежневском СССР, с его прекратившимся массовым террором, главное, что раздражало Бродского – общая серость и безнадежность:
…Других примет там нет - загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и горизонт неровен.
Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен…
В таких условиях самое страшное – бессмысленная растрата человеческого потенциала:
…Это - время тихой сапой
убивает маму с папой…
Бродский и люди его круга не могли поехать, куда им хотелось (Рим, Венеция и т.д.), читать книги по своему выбору, предприимчивые люди не могли торговать, крестьяне - свободно сеять. Загнанность жизни в убогие рамки – главное преступление коммунистического режима «вегетарианской» эпохи, учит нас поэт.
Но как жить человеку в свободном мире? - в тех же США, представлявшихся Бродскому идеальным местом на Земле5. Ответ дает «Ответ на анкету»:
…Лишь те заслуживают званья гражданина,
кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого - от государства до наркотиков -
за исключением самих себя и ходиков,
кто с ними взапуски спешит, настырно тикая,
чтоб где - естественная вещь, где – дикая,
сказать не смог бы, даже если поднатужится,
портрет начальника, оцепенев от ужаса.
Последние три строки крайне туманны. Я их смысл понимаю так – в СССР изображения вождей преследовали человека везде, а настоящий свободный человек живет, не имея портретов начальства, не интересуясь им. У него свое, независимое от верхов бытие. А общий смысл прост - поменьше надейся на правительство, вообще, на что-либо вне себя, не жди ни от кого благ, уповай исключительно на себя – и будешь не то, чтобы счастлив, а просто будешь иметь меньше претензий к себе и окружающему миру.
Бродский указал нам и следующего после коммунизма врага человечества - исламизм. Об этом «К переговорам в Кабуле». Главная мысль в стихотворении следующая:
…где всюду лифчики и законность.
Там лучше, чем там, где владыка - конус
и погладить нечего, кроме шейки
приклада, грубой ладонью, шейхи…
…видно, пора и вам, абрекам и хазбулатам,
как следует разложиться, проститься с родным халатом,
выйти из сакли, приобрести валюту,
чтоб жизнь в разреженном воздухе с близостью к абсолюту
разбавить изрядной порцией бледнолицых
в тоже многоэтажных, полных огня столицах,
где можно сесть в мерседес и на ровном месте
забыть мгновенно о кровной мести
и где прозрачная вещь, с бедра
сползающая, и есть чадра…
Бродский предлагает миру традиционному, исламскому, выйти из самоизоляции и присоединиться к миру западному, который «лучше», влиться в него. Тут поэт не миндальничает, не пытается произносить ненужных реверансов, самоуничижаться, что стало почти единственно допустимым тоном сегодня, касательно обсуждения вопросов Третьего мира или ислама. Если Бродский полагает, что жизнь на Западе лучше, то не считает нужным это скрывать и объявляет об этом прямо и недвусмысленно.
Яснее всего эта позиция - мужественного отстаивания здравого смысла в политике и в общественной жизни, проявилась в «Мексиканском дивертисменте». Цикл не случайно начинается событиями середины XIX века и плавно переходит в современность. Что тогда, что сейчас силы «прогрессивного» добра, которые на самом деле суть зло, угрожают спокойному течению человеческой жизни. Борьба за «свободу» всегда приводит к ухудшению жизни, и к тому, что у власти оказываются мерзавцы. Алжир, Вьетнам – тому пример. В прошлом столетии расстреляли императора Максимилиана - во имя свободы и прогресса, что не дало счастья пеонам, в настоящем - интеллектуалы-марксисты мутят воду. В итоге:
…Пеон
как прежде будет взмахивать мотыгой
под жарким солнцем. Человек в очках
листать в кофейне будет с грустью Маркса…
Последняя строка говорит о том, что человечество не поумнеет никогда, и всегда будут существовать те, кто ищет «альтернативы».
Мужество и честность заключаются в том, чтобы оставаться не вовлеченным в дурные страсти:
…Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы…
Нестерпима пошлость прогрессистов всех мастей, их историческое вранье в угоду «угнетенным»:
…Главным
злом признано вторжение испанцев
и варварское разрушенье древней
цивилизации ацтеков. Это
есть местный комплекс Золотой Орды...
Примитивная цивилизация - не идиллична и не справедлива. Она жестока. Она хуже любого цивилизованного зла. Конкистадоры, казаки Ермака, Хабарова, Дежнева, колонизаторы лучше, чем местные вожди и жрецы:
…Глиняные божки, поддающиеся подделке
с необычайной легкостью, вызывающей кривотолки.
Барельефы с разными сценами, снабженные перевитым
туловищем змеи неразгаданным алфавитом
языка, не знавшего слова "или".
Что бы они рассказали, если б заговорили?
Ничего. В лучшем случае, о победах
над соседним племенем, о разбитых
головах. О том, что слитая в миску
Богу Солнца людская кровь укрепляет в последнем мышцу;
что вечерняя жертва восьми молодых и сильных
обеспечивает восход надежнее, чем будильник.
Все-таки лучше сифилис, лучше жерла
единорогов Кортеса, чем эта жертва.
Ежели вам глаза суждено скормить воронам,
лучше если убийца - убийца, а не астроном.
Вообще без испанцев вряд ли бы им случилось
толком узнать, что вообще случилось…
И хотя:
Сегодня тут республика…
Однако:
Прекрасная и нищая страна…
А потому:
…В нищей стране никто вам
вслед не смотрит с любовью…
Сам цикл «Мексиканский дивертисмент» - как и «Развивая Платона» - об условной Мексике, поэт перемешивает разные эпохи (при Хуареце не было ни винтовок, ни гочкисов) – отражение иностранной интервенции и гражданскую войну 60-х годов XIX века с событиями Мексиканской революции 1910 – 1917 годов. Главное же, что:
…Куда ни странствуй,
всюду жестокость и тупость воскликнут: "Здравствуй,
вот и мы!.."
Не знаю, писал ли кто во второй половине двадцатого столетия с такой смелостью и свободой на вышеупомянутые темы, как Бродский. При всей его гениальности следует держать в уме, что подобная бесстрастность и трезвость стали возможными лишь вследствие жизни при тоталитарной диктатуре. Только пройдя советский кошмар, поэт приобрел иммунитет к прогрессистской фразеологии, увы, столь заразной, и которой переболели почти все остальные великие – его современники.
Бродский неполиткорректен, но его неполиткорректность никогда не вызывающа. Прочитав:
…отобранных у чухны…
ни один финн не обидится. Другими словами, поэт не намерен никого обижать, а если и использует педжоративную лексику, то только с эмфатической целью. Пример Бродского учит нас, что с политкорректностью не нужно бороться, ее можно просто избегать – если она кому-то невмоготу.
Бродский - не революционер. Но кой-какие советы дает и свой вариант утопии предлагает, правда, актуальный для 60-х годов:
…Хорошо принять лекарства
от судьбы и государства…
…Ну-ка вывернем нутро
на состав Политбюро!..
…В чем спасенье для России?
Повернуть к начальству "жэ"…
…Слава полю! Слава лесу!
Нет - начальству и прогрессу…
…С государством щей не сваришь.
Если сваришь – отберет...
…Бросить все к едрене фене -
вот что русским по плечу...
…Славно выпить на природе,
где не встретишь бюст Володи!..
…Глянь, стремленье к перемене
вредно даже Ильичу…
Этот эскапизм – еще один вариант отрицания соввласти, модель достойного поведения, раз уж тебя угодило родиться в СССР (КНР, КНДР, СРВ и т.д., сколько их еще будет диктатур?), вариация на тему «если выпало в Империи…»
У Бродского есть немало тонких замечаний о политике:
…При демократии, как и в когтях тирана,
разжав объятия, встают министры рано…
…Ах, Тиберий!
Какая разница, что там бубнят
Светоний и Тацит. Причин на свете нет,
есть только следствия. И люди жертвы следствий…
…семя
свободы в злом чертополохе,
в любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег…
…А что насчет того, где выйдет приземлиться, -
земля везде тверда; рекомендую США…
…мясорубки
становятся роскошью малых наций -
после множества комбинаций
Марс перемещается ближе к пальмам…
…если умру в постели, в пижаме,
ибо принадлежу к великой державе…
(тут мысль та, что подданные супердержав нынче реже погибают в войнах, «холодная война» была горячей для Вьетнамов и Корей).
…Когда ж о родине мне мысль приходит в голову,
я узнаю ее в лицо, тем паче - голую:
лицо у ней - мое, и мне не нравится…
…Вот почему в конституции отсутствует слово "дождь"…
…Что губит все династии - число
наследников при недостатке в тронах...
…Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана…
Потом, конечно, нравы стали быстро портиться:
то - революция, то - безработица,
…У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою...
Кстати, стихотворение «На смерь Жукова» пусть и из самых известных и поэтически сильных, но не очень удачных политически. Игра в Державина не пошла на пользу. Жуков – не Суворов. Все эти «родину спасшему», приложение десницы к «правому делу» довольно лицемерны. Хоть Бродский справедливо пишет о том, что «меч был вражьих тупей», но сдается, что стихотворение было написано, скорее, на злобу дня, в пику Брежневу. Жуков был важен поэту именно как опальный Велизарий, вне контекста всей его жизни типичного советского военоначальника, ни разу не усомнившегося в правильности строя (именно строя, а не «родины»), которому служил.
Когда же бывшая родина переходит, по мысли поэта, все пределы мерзости, то он резок необычайно:
…Слава тем, кто, не поднимая взора,
шли в абортарий в шестидесятых,
спасая отечество от позора!..
Вторжение в Афганистан для него - всемирная катастрофа, почему стихотворение «Стихи о зимней кампании 1980-го года» и заканчивается космической сценой и видом «шарика» из иллюминатора. У него нет слюняво-фальшивой жалости к ребятишкам:
…цепкой бровью муху жизни ловящей в своих прицелах...
Он дает понять, что в первую очередь, они – убийцы.
Обратимся к «Бюсту Тиберия» - стихотворению важном для понимания Бродским природы власти:
…Голова,
отрубленная скульптором при жизни,
есть, в сущности, пророчество о власти…
…Ах, Тиберий!
Какая разница, что там бубнят
Светоний и Тацит, ища причины
твоей жестокости! Причин на свете нет,
есть только следствия. И люди жертвы следствий...
…Лучшая судьба -
быть непричастным к истине. Понеже
она не возвышает. Никого.
Тем паче цезарей…
…Ты был чудовищем, но равнодушным
чудовищем. Но именно чудовищ -
отнюдь не жертв - природа создает
по своему подобию. Гораздо
отраднее - уж если выбирать -
быть уничтоженным исчадьем ада,
чем неврастеником…
(Сравни со строками из «Мексиканского дивертисмента» -
…Ежели вам глаза суждено скормить воронам,
лучше если убийца - убийца, а не астроном...)
…ты выглядишь естественной машиной
уничтожения, а вовсе не
рабом страстей, проводником идеи
и прочая. И защищать тебя
от вымысла - как защищать деревья
от листьев с ихним комплексом бессвязно,
но внятно ропщущего большинства...
Бродский учит, что насилие идеологическое (коммунистическое, нацистское и т.д.) куда хуже насилия естественного, от которого не уйти никому и никогда. Потому не стоит приписывать тиранам обычным черты тиранов неестественных, так сказать. Тиберий с его кровожадностью – понятен, как понятен каждый из нас, родись мы в императорской семье. Наши капризы, стоившие жизни подданным, стали бы следствием извечной испорченности человека, а не какого-то злого умысла, точнее, по Самюэлю Джонсону, благих идей, коими вымощена дорога в ад. Робеспьер, вожди Коммуны, Ленин, Сталин, Мао, дядюшка Хо, Пол Пот, казнили же из любви к человечеству, и часто были неврастениками и параноиками. Тиберий, Калигула, Тамерлан или Иван Грозный представляли, скорее, классических злодеев, упивавшихся муками жертв. Вспоминается сценка из времен русско-японской войны, описанная Вересаевым. Эшелон, следовавший в Маньчжурию, остановился в забайкальской степи. Офицеры сторговали у бурят овцу. Поезд вот-вот уже должен тронуться, но буряты никак не начинали резать животное.
« - Чего они ждут? Скажи, чтобы поскорее резали, а то на поезд уйдет! - обратился главный врач к станционному сторожу, понимавшему по-бурятски.
- Они, ваше благородие, конфузятся. По-русски, говорят, не умеем резать, а по-бурятски конфузятся.
- Не все ли нам равно! Пусть режут как хотят, только поскорее.
Буряты встрепенулись. Они прижали к земле ноги и голову овцы, молодой бурят разрезал ножом живой овце верхнюю часть брюха и запустил руку в разрез. Овца забилась, ее ясные, глупые глаза заворочались, мимо руки бурята полезли вздутые белые внутренности. Бурят копался рукою под ребрами, пузыри внутренностей хлопали от порывистого дыхания овцы, она задергалась сильнее и хрипло заблеяла. Старый бурят с бесстрастным лицом, сидевший на корточках, покосился на нас и сжал рукою узкую, мягкую морду овцы. Молодой бурят сдавил сквозь грудобрюшную преграду сердце овцы, овца в последний раз дернулась, ее ворочавшиеся светлые глаза остановились. Буряты поспешно стали снимать шкуру.
Чуждые, плоские лица были глубоко бесстрастны и равнодушны., женщины смотрели и сосали чубуки, сплевывая наземь. И у меня мелькнула мысль: вот совсем так хунхузы буду вспарывать животы и нам, равнодушно попыхивая трубочками, даже не замечая наших страданий. Я, улыбаясь, сказал это товарищам. Все нервно повели плечами, у всех как будто тоже уж мелькнула эта мысль.
Всего ужаснее казалось именно это глубокое безразличие. В свирепом сладострастии баши-бузука, упивающееся муками, все-таки есть что-то человеческое и понятное. Но эти маленькие, полусонные глаза, равнодушно смотрящие из косых расщелин на твои безмерные муки, - смотрящие и не видящие… Брр!..»
Спустя тридцать и более лет, вот также – не замечая страданий, гнали на убой бурятских скотоводов и их лам большевики, истребляли голодом в народных коммунах детей и внуков хунхузов маоисты, думая лишь о выполнении предначертанных сверху великих планов осчастливливания народов.
А обычный политик (император, военный диктатор, министр-карьерист в «буржуазном» правительстве) выглядит
…способным захлебнуться
скорее в собственной купальне, чем
великой мыслью…
А раз все так пошло, то не зря Бродский утверждал, что
…история – короста суши…
Есть еще одно стихотворение Бродского, не предназначавшееся для печати (что, конечно, натянутость – автор понимает, что любой его текст рано или поздно станет достоянием всех), которое можно считать ошибкой - «На независимость Украины». Но при внимательном его прочтении нигде нельзя найти в нем противоборства с идеей (и свершившимся фактом) независимости Украины. Бродский - не Солженицын с его романтическими представлениями о родстве славянских народов. Он - отпускает украинцев на свободу, ни в чем не укоряя:
…Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане...
Всякие же колкости, подпущенные в адрес «хохлов», - это дружеская подначка, в духе вышеупомянутой неполиткорректности:
…Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы...
Вряд ли Бродский всерьез полагал, что немцы с поляками будут угнетать украинцев. Тут речь идет о культурной и экономической экспансии, о том, что в нашу эпоху свято место пусто не бывает, и русское доминирование на Украине во всех сферах жизни, начиная от языковой, неизбежно должно смениться иным господством – не намеренно враждебно, а просто в силу большей привлекательности или неотразимости. И так - по всему стихотворению. Заключающие же строки:
…Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
- единственные, по-настоящему оскорбительные, следует, видимо, рассматривать в том же контексте, что и сравнение цивилизаций ацтеков и испанцев. Как не крути, но Шевченко – не Пушкин, при всей талантливости первого. И это надо честно признать. Только и всего. С такой же честностью любой русский может признать, что как художник Шевченко – выше Пушкина (но при этом любить графику А.С. безмерно), или что Россия не дала миру ни одного великого живописца, или что ее лучшие композиторы несопоставимы с Моцартом и Бахом (вспомним известное стихотворение поэта из окружения Бродского «Бог - это Бах, царь под ним - Моцарт», впрочем, более хлесткое и запоминающееся, чем справедливое).
Философия жизни
Одержимостью размышлений о времени Бродский напоминает того же Бл.Августина. Время для Бродского тесно связано с возрастом:
…По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве…
…Человек, дожив до того момента, когда нельзя
его больше любить…
…Жизнь моя затянулась...
…Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это - уже старение…
…Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение…
…Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
…но забыть одну жизнь - человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь…
…Земной свой путь пройдя до середины,
я, заявившись в Люксембургский сад…
…Ибо оледененье
есть категория будущего, которое есть пора,
когда больше уже никого не любишь,
даже себя...
…Жизнь бессмысленна. Или
слишком длинна…
…Так отражаются к старости в зеркале бровь и лысина,
но никакого лица, не говоря - муде…
В определенном возрасте время года
совпадает с судьбой...
…Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах…
…Из местной десятилетки
малолетки высыпавшие, как таблетки
от невнятного будущего…
Образ ребенка – как символа всепожирающего времени, точнее, непреодолимого барьера на пути к будущему, предвестника смерти характерен для Бродского, хотя и не нов – вспомним Пушкина «мне время тлеть, тебе цвести».
Будущее тревожит поэта, ибо оно – конец всему:
…я мог, казалось бы, догадаться,
что будущее, увы, уже
настало. Когда человек один,
он в будущем, ибо оно способно
обойтись, в свою очередь, без сверхзвуковых вещей,
обтекаемой формы, свергнутого тирана,
рухнувшей статуи. Когда человек несчастен,
он в будущем…
…Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстояньи…
Однако и прошлое также опасно:
…И убыстрять свои
шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п…
Загадка человеческого существования мучит Бродского – зачем мы живем, если стареем и умираем? Что наши дела, когда все пожрется жерлом вечности? Что есть память? Существует ли, вообще, время? Эти философские размышления всегда волновали поэта:
…Задумаешься над этим и, встретившись взглядом с лугом,
вздрогнешь и отвернешься - скорее всего с испугом:
ежели неподвижность действительно мать движенья,
то отчего у них разные выраженья?..
Завершенной концепции феномена времени у Бродского не возникает, только отдельные наброски. Поэтому надо просто читать и перечитывать его стихи, и всякий раз открывать для себя что-то новое:
В прошлом те, кого любишь, не умирают!..
…человек есть конец самого себя
и вдается во Время…
…Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды…
…прошедшее время вовсе не пума и
не борзая, чтоб прыгнуть на спину и, свалив
жертву на землю, вас задушить в своих
нежных объятьях…
…Ибо тепло любое,
ладони - тем более, преходяще…
…Время шло все равно. Время, наверно, шло бы,
не будь ни коровы, ни луга: ни зелени, ни утробы...
…С точки зрения времени, нет "тогда":
есть только "там"…
…Шум Времени, известно, нечем
парировать. Но, в свой черед,
нужда его в вещах сильней, чем
наоборот…
…Остановись, мгновенье, когда замирает рыба
в озерах, когда достает природа из гардероба
со вздохом мятую вещь…
…От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет….
…Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо...
…Но времени себя не жалко
на нас растрачивать…
…он этим как бы отомстил (не им,
но Времени…
Вчера наступило завтра, в три часа пополудни
…Жизнь начинается заново именно так - с картин
изверженья вулкана, шлюпки, попавшей в бурю...
…После нас, разумеется, не потоп,
но и не засуха. Скорей всего, климат в царстве
справедливости будет носить характер
умеренного, с четырьмя временами года,
чтоб холерик, сангвиник, флегматик и меланхолик
правили поочередно…
…роль материи во
времени - передать
всё во власть ничего…
…Время есть холод…
…потому что природа вообще все время…
…поскольку птица, в отличие от царя,
от человека вообще, повторима…
Время больше пространства. Пространство - вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь - форма времени...
…уцелели
только я и вода: поскольку и у нее
нет прошлого…
…Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен…
Через пятнадцать лет Бродский вернулся к этому наблюдению:
…Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом…
В гротескно-абстрактном стихотворении «Семенов» - столь же параболическом и загадочном как «Сказка» Гете, Бродский утверждает основной посыл своих размышлений - субъективность времени – оно есть, пока есть тот, кто есть.
Есть у Бродского и мотив вечного возвращения, точнее, повторения:
…И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом - не раз…
…орел, паря
в настоящем, невольно парит в грядущем
и, естественно, в прошлом, в истории: в допоздна
затянувшемся действии…
…Безразлично, кто от кого в бегах:
ни пространство, ни время для нас не сводня,
и к тому, как мы будем всегда, в веках,
лучше привыкнуть уже сегодня...
…я, иначе - никто, всечеловек, один
из, подсохший мазок в одной из живых картин,
которые пишет время, макая кисть
за неимением, верно, лучшей палитры в жисть,
сижу, шелестя газетой, раздумывая, с какой
натуры все это списано? чей покой,
безымянность, безадресность, форму небытия
мы повторяем в летних сумерках - вяз и я?..
Со временем переплетается проблема эволюции:
…Эволюция - не приспособленье вида
к незнакомой среде, но победа воспоминаний
над действительностью…
Вот как Бродский видит обычную жизнь:
…Гвалт, автомобили,
шпана со шприцами в сырых подъездах,
развалины…
…Закат;
голоса в отдалении, выкрики типа "гад!
уйди!" на чужом наречьи…
Жизнь не несет никакого особого смысла. Она, если угодно, пошла и неприглядна. Но любые попытки ее изменить, заняться социальной инженерией – гораздо хуже. Надо принимать ее такой, какая она есть, не определяя ее эпитетами вроде «несовершенство» и т.п.
…Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,
воздуха с вкрапленным в оный криком "Не тронь меня!"…
Бродский так высказывается о жизни:
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность...
…Жизнь бессмысленна. Или
слишком длинна…
…Жизнь на три четверти - узнавание
себя в нечленораздельном вопле
или - в полной окаменелости…
…Жизнь - сумма мелких движений…
…Вся жизнь моя - неловкая стрельба
по образам политики и секса…
…Жизнь есть товар на вынос:
торса, пениса, лба…
…Жизнь
в сущности есть расстояние - между сегодня и
завтра, иначе - будущим…
Но одно можно сказать с уверенностью. Добиваются успеха в ней, или, по крайней мере, спокойно живут, только те:
…кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого - от государства до наркотиков -
за исключением самих себя и ходиков…
Беспокоиться не стоит:
…Чем безнадежней, тем как-то
проще…
И вообще:
…человек есть испытатель боли…
…жалоба - универсальный
праязык; вначале, наверно, было
"ой" или "ай"…
…Я всегда твердил, что судьба – игра...
…"А человек есть выходец из снов"…
Зрелый Бродский дает целый свод поучений как жить в стихотворении «Назидание». Вопреки гетевскому названию и азиатской тематике, в нем нет ничего от духа великого немца. Слишком жестокой оказалась жизнь, чтобы сосредотачиваться на возвышенной натурфилософии по подобию «Западно-Восточного дивана» или «Китайско-немецких времен года и дня»:
…укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть - притом в темноте - топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть…
И потому:
…Вписывай круг в квадрат...
То есть, не высовывайся, знай всегда рамки, которые накладывает на нас жизнь. Иначе - конец.
Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.
Даже зная язык, не говори на нем…
Порой Бродский нарочито жесток:
Старайся не выделяться - в профиль, анфас; порой
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься...
В стихотворении есть очень чеканная строка:
Никто никогда ничего не знает наверняка…
(По чеканности ее напоминает строка из «Писем династии Минь»:
…Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли…)
Впрочем, совсем без натурфилософии не обойтись:
…пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
Но при этом:
…цени равнодушье вещи к взгляду издалека
и сам теряй очертанья, недосягаем для
бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля...
Ключевым в его философии является понятие «трения»:
…Масса,
увы, не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате, но ощущенье тренья
о себе подобных….
…звук
не изнашивается в результате тренья
о разряженный воздух…
…Мой орган тренья
о вещи в комнате, по кличке зренье…
…Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, -
следствие тренья вещи о собственную среду…
…Но тренье глаз о тела себе
подобных рождает грязь…
…В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья…
…сила трения
возрастает с паденьем скорости….
"…Силы, жившие в теле, ушли на трение тени
о сухие колосья дикого ячменя"…
…Трению времени о него вольно
усиливаться сколько влезет…
…Ибо она (история, курсив мой, М.А.), конечно,
суть трение временного о нечто
постоянное. Спички о серу, сна
о действительность, войска о местность…
Бродского волнует связь вещей, соотношение целого и частей:
…Помнит ли целое роль частиц?..
…Знаешь, на свете есть
вещи, предметы, между собой столь тесно
связанные, что, норовя прослыть
подлинно матерью и т. д. и т. п., природа
могла бы сделать еще один шаг и слить
их воедино: тум-тум фокстрота
с крепдешиновой юбкой; муху и сахар; нас
в крайнем случае. То есть повысить в ранге
достиженья Мичурина. У щуки уже сейчас
чешуя цвета консервной банки,
цвета вилки в руке….
…стулья в вашей гостиной и Млечный Путь
связаны между собою…
Бродского – ввиду торжества здравого смысла в его произведениях, - можно было бы назвать доктором Джонсоном нашего времени. Как в беседах англичанина, так и в стихах Бродского здравый смысл выражает себя посредством запоминающихся навсегда немногих слов - афоризмов, часто парадоксальных, у Самюэля Джонсона, и стихотворных строк непревзойденной красоты у Бродского.
Можно, конечно, обвинять Джонсона, что он защищал телесные наказания вообще, и детей в частности, что он оправдывал рабство в колониях, но все-таки очевидно, что здравый смысл - на его стороне. Так и у Бродского – по части любви его суждения могут показаться циничным и грубо материалистичными, политики – сугубо консервативными, приземленными, ограниченно-буружазными. Но опять-таки, опыт человечества – за него. В этом состояла интеллектуальная смелость Бродского – ведь ему было куда труднее чем Джонсону, поскольку приходилось отстаивать прописные истины в век торжества утопических идеологий. Нельзя не вспомнить его раннюю строку о «страшной роже труда» - с молодости Бродский не умилялся рабочим классом как большинство его сверстников.
Бродский смело мог браться разъяснять любые темы, вплоть до политэкономии:
Маркс в производстве не вяжет лыка.
Труд не является товаром рынка…
И это также - повод для раздумий читателю. Но лучше всего у поэта получаются апокалиптические раздумья - о возникновении мира и конце его:
Облокотясь на локоть,
я слушаю шорох лип.
Это хуже, чем грохот
и знаменитый всхлип.
Это хуже, чем детям
сделанное "бо-бо".
Потому что за этим
не следует нич
исла…
После нас, разумеется, не потоп,
но и не засуха…
Одно из ключевых понятий у Бродского – «бесчеловечность»:
…Бесчеловечен,
верней, безлюден перекресток…
…Чем белее, тем бесчеловечней….
…В середине длинной или в конце короткой
жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради
темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади…
…общее
у созвездий со стульями - бесчувственность, бесчеловечность….
…начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты…
…Меня привлекает вечность.
Я с ней знакома.
Ее первый признак - бесчеловечность.
И здесь я – дома...
Что хотел сказать этим поэт? Почему «бесчеловечность»? Бесчеловечность как главное свойство внешнего мира? Но откуда тогда берется человек?
Бог
Между человеком и бесчеловечностью находится Бог. Он уравнивает и примиряет взаимоотрицающее:
…Бог органичен. Да…
Бог не может обойтись без человека:
…Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном…
…оценить могут только те,
кто помнит, что завтра, в лучшем случае - послезавтра
все это кончится. Возможно, как раз у них
бессмертные учатся радости, способности улыбаться.
(Ведь бессмертным чужды подобные опасенья…)
Бог – прежде всего мораль:
…Бог сохраняет все; особенно - слова
прощенья и любви, как собственный свой голос...
…в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
- Прости меня…
…жалость уместней Господней Славы
в мире, где души живут лишь в теле…
…И боги любят добро не за его глаза,
но потому что, не будь добра, они бы не существовали…
О Боге, точнее, богах, Бродский сообщает немного, борясь с сомнениями и искушениями, подавляя в себе страх:
…"Еще умру тут, Господи прости,
считая, что тот свет необитаем"…
…Только размер потери и
делает смертного равным Богу…
…и этот звук во много
раз неизбежней, чем голос Бога…
…я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог…
…Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет…
…Боги не оставляют
пятен на простыне, не говоря - потомства,
довольствуясь рукотворным сходством
в каменной нише или в конце аллеи,
будучи счастливы в меньшинстве...
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье - слепота, а чаще - свинство.
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен…
…наш
мир все же ограничен властью
Творца…
Почему Бродский говорит порой о «богах»? Возможно, это переход от чистого неверия к монотеизму. Возможно, игра-подражание древним. Возможно, искренняя вера, допущение множества первопричин.
Не зная точно, поэт постоянно варьирует – то «Бог», то «боги». В этом он похож на Конфуция, который проповедовал свое учение, не касаясь трансцендентных вопросов – богов и загробной жизни. Китайский мудрец просто брал на веру сложившиеся понятия, не углубляясь в них; они ему не помогали и не мешали в решении этических проблем. В некотором роде миросозерацание Бродского схоже также и с буддизмом – в плане безразличия последнего к онтологии, отсутствия персонализированного божества. Этика для них важнее метафизики.
Бог в мировоззрении Бродского – не главная составляющая. Поэт не желает профанировать сакральный предмет, касаясь его всуе. Скорее всего, самим фактом упоминания Творца всерьез, он дает нам понять, что не все безнадежно и бездумно.
Творчество
Синоним творчества для Бродского – перо:
…как перо шуршит,
помогая зеленой траве произнести "все кончено"…
…Ступай, ступай, печальное перо,
куда бы ты меня не привело…
…вообще само
перемещенье пера вдоль по бумаге есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удастся, с кем - вопреки письму -
ты уже не увидишься…
…Не пером, не бумагой, не голосом…
…с вечным простясь пером…
…Перо поднимаю насилу…
…Бросим перо…
…И перо за тобою бежит в догонку…
…писать стихи пером в тетради…
…достать перо и промокашку…
…возьми
перо и чистый лист бумаги…
…возьми перо
и чистую бумагу - символ
пространства…
…Отыскать чернила.
И взять перо…
…Так делает перо,
скользя по глади
расчерченной тетради,
не зная про
судьбу своей строки…
…Пером простым - неправда, что мятежным!
я пел…
…И здесь перо
рвется поведать про
сходство. Ибо у вас в руках
то же перо, что и прежде…
…Человек превращается в шорох пера на бумаге…
…Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы…
…взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов…
… темпа
пишущим эти строки пером…
…Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох…
…вечным пером привит
к речи…
…перо скрипит, как чужие сани…
…Скрипи, перо. Черней, бумага…
…Сочиняя, перо мало что сочинило…
…Только буквы в когорты строит перо на Юге…
…хоть строчи донос
на себя в никуда, и перо – улика…
…Но пальцы заняты пером, строкою,
чернильницей…
…перо выводя за пределы смысла и алфавита…
…Перо скрипит в тишине…
…Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.
Но почему же тогда Бродский - «учитель», раз ему нечего сказать? Думается, поэт имел в виду, что ему для нечего сказать для определенного человека или народа, ибо его мудрость – вне национальных или иных рамок. Поучения Бродского – на все времена, для эллина и иудея. Лафонтен или Крылов не советовали сугубо для соотечественников, и не давали персональных рекомендаций.
Возможно, так – через отрицание, Бродский обозначал свой космополитизм. Ведь всемирная отзывчивость Бродского была не меньше чем у Пушкина. Трудно найти в русской поэзии человека со столь широким географически-историческим диапазоном сюжетов – от Каппадокии до Мексики, от Афганистана до Рима (как эпохи цезарей, так и современного автору). Всемирная отзывчивость Бродского учит нас интересоваться «другими» - людьми, странами, континентами, не замыкаться в привычном мирке, быть воистину «гражданином мира». Только преодолев провинциальную ущербность, можно обрести широту взгляда, необходимую для понимания жизни во всей ее сложности, для наслаждения счастьем бытия.
Но в чем смысл творчества? Для чего пишутся стихи? Бродский об этом неустанно размышляет:
…Человек превращается в шорох пера на бумаге...
…Вычитая из меньшего большее, из человека - Время,
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом
фоне отчетливей, чем удается телом
это сделать при жизни…
…все ж не оставлена свобода,
чья дочь – словесность…
…Розно
с вами (стихами, курсив мой М.А.) мы пойдем: вы - к людям,
я - туда, где все будем…
…Истинная любовь
к мудрости не настаивает на взаимности
и оборачивается не браком
в виде изданного в Геттингене кирпича,
но безразличием к самому себе,
краской стыда, иногда – элегией…
…Сиротство
звука, Томас, есть речь!..
…От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи…
…Что бы такое сказать под занавес?!
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности…
… и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком…
…Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность…
…Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот…
Человек смертен, но, уходя в вечность, он что-то оставляет для тех, кто придет после него. Кто-то - картину, кто-то – счет в банке, кто-то – дом, кто-то память о красиво забитом голе. Поэт оставляет «часть речи», слова, которые и через поколения волнуют людей, доставляют им наслаждение. Но поэт – не благодетель, и не пишет стихи сугубо для блага иных людей – современников или потомков. Ему самому доставляет удовольствие творить. К тому же, сочинительство для него – образ жизни, способ познания мира и общения с ним, реализация заложенного от рождения потенциала, коего он оказывается заложником.
Стихами поэт благодарит (Бога? природу? родителей?) за возможность быть, стихами он делится мудростью с другими, стихами он негодует (но не скулит!), любит и прощает. Стихи он пишет, пока существует:
…Пока существует взгляд, существует даль…
Квинтэссенцией понимания природы творчества является стихотворение «Испанская танцовщица» (написанное, кстати, в манере Пастернака («Во всем мне хочется дойти...»). Заканчивается оно так:
…Так сросся с бездной
испанский танец.
Творчество – трансцендентально. Бездна (которую Паскаль носил в себе) открывается и познается через художество – от поэзии до танца. Точнее, она даже не познается, а лишь дается намек на нее, и каждый художник представляет нам свое видение предвечного. В «Танцовщице» Бродский полон темной гностики:
…Рассказ светила
о том, что было,
чего не станет…
…слепок боли
в груди и взрыва
в мозгу, доколе
сознанье живо…
…скорбь пространства
о точке в оном…
…Стремленье розы
вернуться в стебель…
…В пространстве сжатый
протуберанец
вне солнца взятый…
…мирозданье
ткань не удержит
от разрастанья…
…виденье Рая…
Очевидна перекличка, вольная или невольная с символической эзотерикой Гете, особенно из второй части «Фауста». Мысли великих сходятся.
Бродский считает творчество порой высшим мужеством:
… скрип пера
в тишине по бумаге - бесстрашье в миниатюре…
поскольку -
…Перо скрипит в тишине,
в которой есть нечто посмертное…
и -
…Поэтому лучше бесстрашие!..
У позднего Бродского есть и другое стихотворение об искусстве - «Храм Мельпомены». Оно (написанное редчайшей рифмовкой АААА) более неопределенно и менее восторженно по отношению к культурным ценностям. Общий тон его – ироничен, и в нем делается упор на вторичность творчества по сравнению с реальной жизнью:
"…Если бы не театр, никто бы не знал, что мы
существовали! И наоборот!" Из тьмы
зала в ответ раздается сдержанное "хмы-хмы".
Повседневность ничуть не хуже искусства. И последнее нельзя ставить выше жизни. Сапоги не выше Шекспира, но и не наоборот. О трагедии Бродский писал не раз:
…Трагедия окончена. Актер
уходит прочь. Но сцена - остается
и начинает жить своею жизнью...
…В настоящих трагедиях, где занавес - часть плаща,
умирает не гордый герой, но, по швам треща
от износу, кулиса…
Есть у него и большое стихотворение «Портрет трагедии» - ернически-абсурдное и малопонятное, зашифрованное подобно многим поэмам Гете. По большому счету в нем одна, безусловно запоминающаяся, строка:
…Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй…
и то навеянная фольклором. Наверное, смысл «Портрета» - в признании смерти жанра, в невозможности писать сегодня как прежде, в осознании, что времена Расина ушли, – от этого одновременно и грустно, и лихо на душе – что можно творить по иному. А еще это размышление о том, что не стоит слишком серьезно относиться к искусству, ибо «жизнь коротка, а искусство – вечно» - в древнеримском значении высказывания как невозможности в течении жизни ухватить и познать истину.
Бросается в глаза укорененность в бытии Бродского, в его стихах нет фантастики («Новый Жюль Верн» - сугубый реализм в форме иронического гротеска), действие не происходит на иных планетах или волшебных мирах. Единственное исключение, да и то, скорее, реалистическое, это термит из «Бюста Тиберия», роющейся на Земле, где вымерло человечество, и натыкающийся на древний бюст – образ, навеянный «Машиной времени» Уэллса.
Что касается «кириллициных знаков», то Бродский обожал игру не только со звуками, но и с буквами, придавая им порой почти мистическое значение - почти как в каббале:
…Особенно отсчитывая от "о"…
…"Как буква "г" в "ого"…
…Сад густ, как тесно набранное "Ж"...
…машет руками, как буква "ж"…
…попытка автопортрета в звуке
"ж"…
Мелкие, плоские волны моря на букву "б",
сильно схожие…
…где стулья как буква "б"…
…О, неизбежность "ы"…
выбери "ы", придуманное монголом.
…"Ы" - общий вдох и выдох!
"Ы" мы хрипим…
Бродский любил полунаучные обороты, должные придать его словам дополнительную серьезность и обстоятельность:
…С точки зрения времени…
…С точки зрения воздуха, край земли
всюду…
…с точки зренья высоты…
…с точки зренья дня…
…с точки зрения воздуха… (встречается дважды, курсив мой, М.А.)
…с точки зренья ворон…
…с точки зренья ландшафта…
…С точки зренья комара…
…С точки зрения энциклопедии…
…с точки зрения вечернего океана…
…с точки зренья лампы…
Он часто употреблял констатирующий оборот речи, начинающийся с «так»:
…Так меркнут люстры в опере; так на убыль
к ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица, вьющаяся как угорь,
и площадь - как камбала.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских
взбитых причесок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг
уличных фонарей.
Так смолкают оркестры…
…Так выходят из вод...
Так обдают вас брызгами…
…Так обретает адрес стадо и почву - древо…
Так двигаются вперед,
за горизонт, за грань.
Так, продолжая род,
предает себя ткань.
Так, подмешавши дробь
в ноль, в лейкоциты - грязь,
предает себя кровь,
свертыванья страшась.
Так в пустыне шатру
слышится тамбурин.
Так впопыхах икру
мечут в ультрамарин.
Так марают листы
запятая, словцо.
Так говорят "лишь ты",
заглядывая в лицо…
…так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря…
Вообще, следить за любимыми оборотами Бродского – занятие прелюбопытное.
…не покажу вам с другом кулака…
…вблизи вулкана
невозможно жить, не показывая кулака…
…как Шопен, никому не показывавший кулака…
…Одну ли, две ли
проживаешь жизни…
…Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли…
…в ихнем клубе…
…ихних четвероногих…
…наполняет часы ихним туда-сюда…
…ихнему воинству…
…трогаешь ихний крюк…
…в ихнем ряду…
…изнанка ихних круч…
…ихней ломаной кривой…
…клеток ихнему концу…
…ихним снегом на черты…
…узнаю ли тебя я в ихнем…
…от листьев с ихним комплексом бессвязно…
…сокращает красавиц до профилей в ихних камеях…
…Морозное небо над ихним привалом…
…снижает ихнюю потусторонность…
…у ихних ворон и крон…
…и кажется ихним голосом…
…окликнет ихний дозор…
…Цифры не умира…
…Человек не умира…
…спуск бедер голых
на парашюте…
…И головная боль опускается на парашюте…
…Холод слетает с неба
на парашюте…
…расчетливо раскрыв свой купол
как парашют…
…с парашютом
не спрыгнуть в прошлое…
…Поцеловать бы их в правду затяжным, как прыжок с парашютом, душным
мокрым французским способом!..
…Торжество
клеенки над железом налицо...
…торжество воды
в состязании с сушей…
…торжество крестьянина под вопросом…
…торжество икры
над рыбой…
…превращаясь во сне в головные уборы либо
в торжество Циолковского…
…победа флоры
над фауной…
…этих вещей победу…
…победу
собственных слов…
…Победа Мондриана…
…о победах прямой над отрезком…
…победа воспоминаний
над действительностью…
…празднуя победу телосложенья…
…торжествующей втуне победу над щучьим веленьем…
…победа яви…
…чей эпиграф - победа зеркал…
…странной мысли о победе снега…
…Мысль выходит в определенный момент…
…корабль не приходит в определенный порт…
…В определенном возрасте время года…
…В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц…
…В определенном смысле,
в будущем нет никого; в определенном смысле,
в будущем нам никто не дорог…
…это кукареку в стратосфере…
…он уже, конечно, в стратосфере…
…находится его вершина
в пределах стратосферы…
…За пределами веры,
из своей стратосферы…
В стратосфере, всеми забыта…
…не прекращая вращаться ни в стратосфере…
…помесь веры и стратосферы…
…в другом конце стратосферы…
…начало возвращения к моллюску…
…круша столы, грядущему моллюску
готовя дно…
…Через тыщу лет из-за штор моллюск
Извлекут…
…мы превращаемся в будущие моллюски…
…когда ландшафт волнист,
во мне говорит моллюск…
…«Ты, значит, не боишься темноты?»
«В ней есть ориентиры»…
…«Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел»
«…Закроешь их и видишь темноту».
…крутится в темноте с вечным молчаньем…
…Ткни пальцем в темноту…
…там, в темноте, во сне…
…Лучше жить в темноте…
…Я сижу у окна в темноте…
…Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи...
…Это - тоже
дорожка в темноту….
…пожирает лиса
темноты…
…Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч…
…Для того, на чьи плечи ложится груз
Темноты
Время…
…в темноте там разглаживало бы морщины…
…в темноте всем телом твои черты…
…темноте помогая
мускулами лица…
…доступность глазу
в темноте…
…сливающиеся с темнотой чернила!..
…как сын Кибелы,
оценить темноту и, смешавшись с ней…
…притом в темноте…
…Я курю в темноте…
…По ночам темнота, что всегда была
темнота суть число волокон,
перестающих считаться с существованьем окон…
…как сказал бы
тот же Клаузевиц…
…как сказал бы Флинн…
…как сказал бы Салливен…
…превращается рацией в буги-вуги...
…папуас отбивает одной ногой
на песке буги-вуги...
…Всякое "во-саду-ли"
есть всего-лишь застывшее "буги-вуги"...
…дымятся у батареи, как развалины буги-вуги…
…У тебя - капризный климат…
…Лишь у тех, кто зонты производит, есть
в этом климате шансы захвата трона…
Из одних примет можно составить климат…
…местный климат
с его капризами в расчет принявши…
…и жаловался на климат…
…Чем банальнее климат, - как ты заметил, -
тем будущее быстрей становится настоящим...
…Что выживает, кроме
капризов климата?..
…Скорей всего, климат в царстве
справедливости будет носить характер
умеренного, с четырьмя временами года…
…нас губит низкая облачность и, как сказано выше, дождь…
Тема климата вообще характерна для Бродского. В стихотворении «После нас, разумеется, не потоп…» он противопоставляет мир природы и мир политики. Его слова
…Вот почему в конституции отсутствует слово "дождь"…
звучат как символ того, что жизнь (природа) шире любых попыток вместить ее в какие-либо рамки, дать ей определение, она ускользает от наших попыток заставить ее подчиняться правилам. Если конституция не в силах совладеть с дождем, то что уж говорить о чем-либо еще?
Приложение
Ряд стихотворений Бродского требует отдельного разбора, ибо мудрость в них выражена концентрировано и потрясающе выразительно. В первую очередь это относится к «Выступлению в Сорбонне» (1989), которое так и просится быть прокомментированным:
Изучать философию следует, в лучшем случае,
после пятидесяти. Выстраивать модель
общества - и подавно.
Потому слушать мальчишек не следует. Долой всех революционеров, которые, как правило, юноши с пылким воображением без житейского опыта. Никакого доверия авторам лозунгов «Требуйте невозможного!». Долой всех экстремистов – политических, литературных, философских, всех авторов сенсационных теорий. Написавший нашумевший книги «Пол и характер» Отто Вейнингер застрелил себя в двадцатитрехлетнем возрасте, едва выйдя из пубертатного периода. Может быть, он даже был девственником. Что он мог знать о «бездне пола»? А ведь пол-Европы купилось на его книжку.
Сначала следует
научиться готовить суп, жарить - пусть не ловить -
рыбу, делать приличный кофе.
Без овладения элементарными практическими навыками любые рассуждения - наивны, если не опасны. Нельзя доверять человеку что-либо серьезное, если он не имеет основательного житейского опыта. Это грозит торжеством безжалостной молодежи «знакомой с кровью понаслышке или по ломке целок». Что это за политик, ученый, философ, писатель не умеющий сварить суп? Какова цена, какая вера его словам? Он подобен звездочету у Лафонтена, рассуждавшего о светилах, но свалившегося в колодец.
В противном случае, нравственные законы
пахнут отцовским ремнем или же переводом
с немецкого.
Мы принимаем этику и, вообще, правила этого мира окончательно лишь тогда, когда пропускаем их через призму личного опыта. Только тогда мы понимаем, почему нельзя воровать или обманывать, а если и считаем, что можно, – то мы знаем пределы тому, а не принимаем на веру и безоглядно наивный имморализм.
Сначала нужно
научиться терять, нежели приобретать,
ненавидеть себя более, чем тирана,
годами выкладывать за комнату половину
ничтожного жалованья - прежде, чем рассуждать
о торжестве справедливости.
Опыт - не опыт без отрицательного опыта. Не пройдя через мытарства нищетой, безнадежностью, оглупляющей рутиной, из которой не видно выхода, через крушение планов и надежд, также не постичь Истины (см. далее). Только перестрадав, можно выработать адекватное представление о справедливости, и, даже не требовать, а смиренно ждать или рассуждать о ней. Поэтому не верьте юным борцам за справедливость – именно их энтузиазмом ленины и пол поты создавали фабрики смерти. И, вообще, больше претензий к себе и спроса с себя.
Которое наступает
всегда с опозданием минимум в четверть века.
Не ждите немедленного воздаяния вашим трудам и заслугам. Старайтесь изо всех сил, но знайте – ни на кого это не подействует. Нельзя сказать, что мир не устроен по законам справедливости – Бродский этого не утверждает, но когда оно «сработает» - не знает никто. Бродский вслед за Марком Аврелием учит нас стоицизму перед лицом нелогичности и жестокости мира. Точнее, это не жестокость, а «бесчеловечность» - в том смысле, что нельзя переносить на вселенную наши представления (индивидуальные и вечно меняющиеся) о морали.
Изучать труд философа следует через призму
опыта либо - в очках (что примерно одно и то же),
когда буквы сливаются и когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника.
Роман Гете в полном варианте называется «Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся». Хочешь познать мудрость до конца – отрекись прежде всего от выгод, не думай обратить знание себе на пользу.
Истинная любовь
к мудрости не настаивает на взаимности
и оборачивается не браком
в виде изданного в Гёттингене кирпича,
но безразличием к самому себе,
краской стыда, иногда - элегией.
Мудрость – вещь в себе, не инструмент для извлечения выгод. Она бескорыстна, ничего не дает и ничему не служит. Познав ее, не стоит заниматься поучениями. Живи скромно, довольствуйся тем, что понял. Будь равнодушен к признанию и регалиям, имей совесть, и если есть истинное желание и ощущение таланта в чем-то - следуй искренним внутренним позывам – пиши, пой, возделывай грядки, собирай марки, реализуйся в том, в чем заключается твое призвание.
(Где-то звенит трамвай, глаза слипаются,
солдаты возвращаются с песнями из борделя,
дождь - единственное, что напоминает Гегеля.)
Поэт сочиняет это ранним утром в европейском городе. Конечно, в 1989 году никаких борделей не было. Если солдаты и шли по ночному городу, то, возвращаясь с дискотеки. Но, как мы отметили, идеальной эпохой для Бродского был XIX век, когда шествующие их публичного дом солдаты были обычным зрелищем. В данном стихотворении он архаизирует. Поэт вновь показывает нам, что такое повседневная жизнь – «Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня». Почему дождь – объясним чуть ниже.
Истина заключается в том, что истины
не существует. Это не освобождает
от ответственности, но ровно наоборот:
этика - тот же вакуум, заполняемый человеческим
поведением, практически постоянно;
тот же, если угодно, космос.
Истина многолика, никто не обладает монополией на нее. Но склоняться от того (бессмертна душа или не бессмертна, «химия» все наши мысли или не «химия», существует загробное воздаяние - не существует и т.д.) к аморализму и эгоизму - неправильно. Каждый из нас – творец этики ежеминутно. В этом мы близки к богам, если они есть. Каждое мгновение мы совершаем моральный выбор своей свободной волей. В этом заключается наше величие. Мы погружены в мораль как светила - в межзвездный вакуум, точнее, мы излучаем мораль постоянно как звезды – свет.
И боги любят добро не за его глаза,
но потому что, не будь добра, они бы не существовали.
И они, в свою очередь, заполняют вакуум.
И может быть, даже более систематически,
нежели мы: ибо на нас нельзя
рассчитывать. Хотя нас гораздо больше,
чем когда бы то ни было, мы - не в Греции:
нас губит низкая облачность и, как сказано выше, дождь.
Добро – категория трансцендентальная, сопричастностью к творимому нами добру, мы сопричастны к потусторонним силам, как их называет Бродский, – «богам». Там, где не хватает слабых и ненадежных человеческих сил, подстраховывают они, - все наши упущения, и промахи, и ошибки.
В Древней Греции люди были ближе к природе, и перемены погоды воспринимались как естественное чередование жизненного цикла, а не как повод для головной боли. Диалектика дождя заключается в отрицании сухости, хорошей погоды вообще. Он не дает забыть о переменчивости всего сущего. Дождь стирает следы нашего бытия – и нас вместе с ними. Природа порождает нас, но она же и губит.
Изучать философию нужно, когда философия
вам не нужна. Когда вы догадываетесь,
что стулья в вашей гостиной и Млечный Путь
связаны между собою, и более тесным образом,
чем причины и следствия, чем вы сами
с вашими родственниками. И что общее
у созвездий со стульями - бесчувственность, бесчеловечность.
Это роднит сильней, нежели совокупление
или же кровь!
Человек мудрый, в философии – читай, мудрости, уже не нуждается. Потому, когда он к ней все-таки обращается, он воспринимает все с лету, словно читает уже знакомую книгу. Человек за пятьдесят знает смысл жизни, и постиг смысл бытия во Вселенной. Принцип всеобщей связи, всеобщей причинности любой пастух формулирует и обосновывает для себя безо (до) всякого Эйнштейна. Он знает неслучайность всего. Он знает что «мораль отсутствует в природе». Она – достояние человека и богов.
Естественно, что стремиться
к сходству с вещами не следует.
Из предыдущего наблюдения о бесчеловечности опять-таки не следует аморализм. Потому сам Бродский пишет стихи, а не тихо кайфует, достигнув полтинника.
С другой стороны, когда
вы больны, необязательно выздоравливать
и нервничать, как вы выглядите. Вот что знают
люди после пятидесяти. Вот почему они
порой, глядя в зеркало, смешивают эстетику с метафизикой.
А раз ты уже лишен искушений, то можно позволить себе выглядеть плохо. Это уже не важно. Близость смерти проясняет многое и упрощает. Эстетика сливается с метафизикой, порождая в некоторых случаях гениальные стихи.
В марте 1989 года Бродский был уже всемирно известным лауреатом Нобелевской премии, за право публиковать его стихи и эссе дрались лучшие советские журналы, Система трещала по швам. Поэт видел воздаяние своим гонителям, но вряд ли испытывал оттого злорадство, хотя порой и позволял себе ярость – ведь он не хотел обладать холодностью вещей.
Некоторые стихотворения Бродского перекликаются с известными стихами, написанными ранее другими поэтами. Так, «Бюст Тиберия» созвучен « Loitering with a vacant eye» Альфреда Хаусмена из цикла «Шропширский парень».
Почти столетие назад подобно Бродскому беседовал с древней мраморной статуей герой Хаусмена. У британского поэта – самоотреченный стоицизм. Его шропширский паренек, встретив в лондонском музее высеченного из камня грека, учится у него мужественно нести свой жизненный удел:
Loitering with a vacant eye
Along the Grecian gallery,
And brooding on my heavy ill,
I met a statue standing still.
Still in marble stone stood he,
And stedfastly he looked at me.
"Well met," I thought the look would say,
"We both were fashioned far away;
We neither knew, when we were young,
These Londoners we live among."
Still he stood and eyed me hard,
An earnest and a grave regard:
"What, lad, drooping with your lot?
I too would be where I am not.
I too survey that endless line
Of men whose thoughts are not as mine.
Years, ere you stood up from rest,
On my neck the collar prest;
Years, when you lay down your ill,
I shall stand and bear it still.
Courage, lad, 'tis not for long:
Stand, quit you like stone, be strong."
So I thought his look would say;
And light on me my trouble lay,
And I stept out in flesh and bone
Manful like the man of stone.
Бродский же перед бюстом Тиберия размышляет о природе власти, человеческой жестокости и агрессии, смысле истории.
У него есть еще одно пересечение с английской поэтической классикой. Стихотворение «Торс» очень созвучно «Озимандии» Шелли:
Если вдруг забредаешь в каменную траву,
выглядящую в мраморе лучше, чем наяву,
иль замечаешь фавна, предавшегося возне
с нимфой, и оба в бронзе счастливее, чем во сне,
можешь выпустить посох из натруженных рук:
ты в Империи, друг.
Воздух, пламень, вода, фавны, наяды, львы,
взятые из природы или из головы, -
все, что придумал Бог и продолжать устал
мозг, превращено в камень или металл.
Это - конец вещей, это - в конце пути
зеркало, чтоб войти.
Встань в свободную нишу и, закатив глаза,
смотри, как проходят века, исчезая за
углом, и как в паху прорастает мох
и на плечи ложится пыль - этот загар эпох.
Кто-то отколет руку, и голова с плеча
скатится вниз, стуча.
И останется торс, безымянная сумма мышц.
Через тысячу лет живущая в нише мышь с
ломаным когтем, не одолев гранит,
выйдя однажды вечером, пискнув, просеменит
через дорогу, чтоб не прийти в нору
в полночь. Ни поутру.
Сравни с -
I met a traveller from an antique land
Who said: Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read,
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed,
And on the pedestal these words appear:
"My name is Ozymandias, King of Kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!"
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.
А вот этот пассаж:
Кто был тот ювелир,
что бровь не хмуря,
нанес в миниатюре
на них тот мир,
что сводит нас с ума,
берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи,
мы - вещь сама?
разве не чистый Блейк – «Tyger Tyger, burning bright»?
Но, читая его стихи, да и эссеистику, я, сперва неосознанно, а позднее уже вполне сознательно, получал постепенно представление о поэте именно как о человеке, желавшем донести до читателя некую мудрость, поделиться ею.
И вот уже с некоторых пор у меня вошло в привычку мерить многое и судить о вещах, спрашивая себя, – а как бы отнесся к этому Бродский? Чтобы он сказал о том или ином?
Думается, не случайно я задаюсь таким вопросом. Произведения Бродского несут в себе огромный заряд назидательности. В его лице мы сталкиваемся с фигурой поэта в старинном смысле - носителя сокровенного знания, глашатая магических заклинаний, певца легенд и сказаний, с помощью которых передаются из поколения в поколение опыт и накапливаемая мудрость. Поэт – как вдохновенный мудрец, наставник своего рода, племени, вождя, царя, воспитатель молодежи. Тем, кому режет ухо эпитет «вдохновенный», советуем вспомнить, что не стеснялся же семнадцати-восемнадцатилетний Бродский, без образования и профессии, взбираться на трибуну и читать стихи аудитории – на тот момент более начитанной и знающей:
Пора. Я готов начать.
Не важно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить…
Бродский был одним из сильнейших умов эпохи и неудивительно, что передаваемое им в стихах осмысление человека, мира и Бога представляет особый интерес для нас – его младших современников.
Назидания Бродского разбросаны по отдельным стихотворениям и не представляет собой цельной системы. Они появляется то здесь, то тут по разным поводам, это мудрость «на случай». Чеканный ритм, афористичность, емкость, поэтическое совершенство обусловили то, что многие строки стали «народными», и уже даже затерлись от многократного повтора. Все эти «если выпало в империи родиться…» уже воспринимаются как банальности, как общие места, как претензии на культуру недоучек и пошляков. Разумеется, поэт в этом не виноват, как не виновны Пушкин или Гете в бытовании собственных строчек в качестве прописных истин или хрестоматийных надоедливостей.
Может показаться, что истины, изрекаемые Бродским, не оригинальны, но они выражены словами исключительной поэтической силы. А в этом и состоит суть поэзии – подчеркнуть значение формой.
Если б иностранец, не знающий русского языка, попросил бы меня охарактеризовать Бродского как поэта, то я б сказал, что, по моему ощущению, главная его особенность - он необыкновенно умен, точнее мудр (Проводя далее разницу между умом и мудростью, я бы определил последнюю как следствие ума помноженного (поделенного?) на жизненный опыт). Наверное, потому я так люблю цитировать его, давать в виде эпиграфов его строки.
Ощущение большой мудрости автора не покидает при чтении стихов Бродского. О чем бы он ни писал – о природе, смысле жизни, любви, истории, всегда чувствуешь продуманность поэтом самой мельчайшей детали; он словно творит по заветам Валери, отрицавшего вдохновение, и восторженно превозносившего Разум. Если мы упомянули о Поле Валери, то, несмотря на всю разницу между двумя поэтами, стоит отметить и сходство. Хотя Бродский прошел «мимо» и французской поэзии в целом (кроме, разве, Бодлера) и Валери в частности, решительно предпочитая англо-саксонских поэтов – Элиота, Фроста, Одена, но значительная часть его поисков имеет свои соответствия у великого француза – напряженные размышления о Времени, Бытии, Творчестве, Женщине. Конечно, творчество любого поэта можно свести к этим темам, но в данном случае речь идет о способе познания, о желании не дать увлечь себя эмоциям, неосознаваемым чувствам, «невыразимостям», о полагании на Разум. Произведения Валери и Бродского – интенсивные размышления в стихах.
Бродский - самый дидактичный из русских поэтов, за исключением разве что Ивана Крылова, им глубоко уважаемого. Он вообще, удивительно дидактичен для XX века. То, что ему нравится поучать, очевидно – одно из его стихотворений так и называется «Назидание» - замечательно точно. В жанре поучений он вполне естественен, возвращая поэзию к ее первоначальному значению и содержанию, о чем мы сказали выше, как хранилищу и способу передачи мудрости. Его предшественниками были Тиррувалувар с «Тируккуралом», Саади с «Гулистаном» и «Бустаном» и Лафонтен с «Баснями». Недаром в Бродском есть басенная струя - «Мужик и енот», «Послесловие к басне». Но его дидактичность не суха, как не суха она у Лафонтена или Крылова.
Дидактика Бродского – органичная часть его поэтики и поэзии, которая, конечно, первична. Известно, что в поэзии важнее всего поэзия, все остальное значимо постольку, поскольку талантливы стихи, передающие ту или иную мысль, образ, предмет, чувство. А с этим у Бродского все в порядке. Если Минаев мог быть «королем русской рифмы», являясь второстепенным поэтом, если Сюлли-Прюдом, получивший первым Нобелевскую премию, считался поэтом-мыслителем, будучи третьестепенным виршеплетом, то это лишь доказывает, что поэт, прежде всего, должен быть поэтом, иначе его ждет забвение. Он может не быть гражданином или философом. Говоря о Бродском-учителе, мы прекрасно понимаем, что его «учительство» представляет интерес лишь как следствие гениальных стихов. Любопытно, кстати, заметить, что Фета или Тютчева, даже Пушкина, «учителем» не назовешь. Бродский же ненавязчиво дидактичен и поучителен почти в каждой строке. Отношение к поэту как к Учителю идет издавна. Экклезиаст размышлял в стихах. Солон – один из семи мудрецов древности, был поэтом. Конфуций сделал знание Ши цзина обязательной ступенью постижения мудрости. По стихам Вергилия в Риме гадали. Сто лет назад Рудольф Штайнер извлек антропософию во многом из поэзии Гете. Гомер в Греции, Данте в Италии, Шекспир в Англии, Руставели в Грузии, Пушкин в России, Мицкевич в Польше, Прешерн в Словении, Петефи в Венгрии являются не просто национальными поэтами, но кем-то больше. В наше время поэзия занимает совсем скромное место в культуре вообще, и в литературе в частности. Кто сегодня знает лучших современных русских поэтов, чьи стихи обсуждаются и цитируются? Потому более стихотворцы не являются тем, кем были раньше. Но, во-первых, это не отменяет уровня дарований и специфики поэтического творчества. Во-вторых, статус Бродского в русской культуре уникален, что лишний раз подчеркивает исключительность его дарования и личности, - несмотря на маргинализацию поэзии в современной культурной иерархии, он получил широчайшую известность у себя на родине, а в англоязычном мире смог добиться признания, выразившегося в присуждении ему Нобелевской премии в сорок семь лет. У каждого художника - своя философия. Нельзя сказать, что философия (она же – дидактика) стихов Бродского глубже, например, философии-дидактики писем Чехова (Кстати, трудно можно найти большего педагога в русской литературе, чем Чехов – по его письмам. Этот в высшей степени беспристрастный писатель был не менее пристрастным наставником друзей и близких). Различие – не в их сути, а в художественном оформлении, отталкиваясь от которого, мы верим кому-то больше или меньше. Любовь Бродского к поучениям видна из названий его «программных» стихотворений, причем последних лет жизни – «Выступление в Сорбонне», «Доклад для симпозиума», «Письмо в академию». Процитируем ряд строк Бродского, свидетельствующих, на наш взгляд, о его любви к дидактичности и назидательности, привычке делать универсальный вывод:
Никто никогда ничего не знает наверняка...
Люди редких профессий редко, но умирают,…
…Добро и Зло суть два кремня…
…ибо зелень переживает вас…
…жалоба - универсальный
праязык…
В Рождество все немного волхвы…
Наряду с отоплением в каждом доме
существует система отсутствия…
Моря состоят из волн…
Я всегда твердил, что судьба – игра…
…Точка всегда обозримей в конце прямой.
…Здесь, на земле,
от нежности до умоисступленья
все формы жизни есть приспособленье….
По положению пешки догадываешься о короле…
Ибо тепло любое,
ладони - тем более, преходяще…
Только пепел знает, что значит сгореть дотла…
… простая лиса, перегрызая горло,
не разбирает, где кровь, где тенор…
…Холод ценит пространство…
…Так же действует плотность
тьмы…
…Жизнь есть товар на вынос…
…Настоящее странствие, милая амазонка,
начинается раньше, чем скрипнула половица…
…Время есть холод…
…забвенье - мать
классики…
…Чем безнадежней, тем как-то
проще…
…И скорость
света есть в пустоте...
…Так же действует плотность
тьмы…
…В нищей стране никто вам
вслед не смотрит с любовью…
…Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже
одиночество…
…страданье есть
способность тел…
…Будущее всегда
наполняет землю зерном, голоса – радушьем…
…лучше стареть там, где верста маячит…
…Лучше стареть в деревне…
…страх тавтологии - гарантия благополучья…
Другая характерная примета поэзии Бродского, подчеркивающая ее назидательность – фигура обращения к читателю с неким повелением либо приглашением делать нечто вместе:
Рассмотрим же фигуру ту,
Рассмотрим же…
Слушай, дружина, враги и братие!..
…И не спрашивай, если скрипнет дверь,
"Кто там?" - и никогда не верь
отвечающим, кто там…
…Взгляни на деревянный дом.
Помножь его на жизнь…
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне…
…Езжай в деревню, подруга…
…Сначала разбей стекло с помощью кирпича… Внемлите же этим речам…
В известном смысле поэзия Бродского - научная поэзия. Но она «научна» не как у Рене Гиля – третьестепенного французского поэта, основателя этого направления. Позитивист конца XIX века Гиль полагал, что поэзия может охватить и передать всю историю человечества, в рифмах изложить научные и неоспоримые истины. Годящийся ему во внуки Бродский был лишен подобных иллюзий, и знал, что поэзия – это поэзия, а наука – это наука. Его научность – стилистическая. Поэт может черпать свое вдохновение из любых источников, и пользоваться любым языком. Так Бродский не пренебрегал образами абстрактными, отдающими не то школьными учебниками – «Поезд из пункта А…», не то общепринятыми условностями - «Иванов, Петров, Сидоров», - сочетание, которое он использует не раз. Словно фраза из старинного учебника географии звучит его:
Голландия есть плоская страна…
Заметим, что Бродский не пишет «Голландия напоминает мне плоскость», а сразу дает констатирующее, генерализующее утверждение. И так поступает не раз. Для него вообще характерна любовь к строгой математике, особенно, геометрии:
…измеряя градус угла чужого
в геометрии бедных…
…Геометрия утрат,
как безумие, проста...
Вечер. Развалины геометрии.
Точка, оставшаяся от угла…
…Дом был прыжком геометрии в глухонемую зелень…
…нет геометра
в мире для вас!..
…Геометрия оплакивает свои недра…
…Это - эффект перспективы, а не убийца…
…Вот вам большой набор
горизонтальных линий…
…снился квадрат мне и снился шар…
…и воздух входит в комнату квадратом…
…суть пространство в квадрате…
Тьма скрадывает, сказано, углы.
Квадрат, возможно, делается шаром…
…где на брата
приходится кусок пиэрквадрата…
…Видать, не расчитал. Как квадратуру круга…
…плоский пи-эр-квадрат…
…Масса,
увы, не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате…
…Ястреб над головой, как квадратный корень…
…Одиночество есть человек в квадрате…
…Знающий цену себе квадрат…
…Прокурор скулу квадратит…
…Вписывай круг в квадрат…
…зараженных квадратностью…
…Продолженье квадрата или
Параллелепипеда…
…дать вписать
другие овалы в четырехугольник…
…одно удовольствие заштриховывать пятый угол…
…форма
тождества двух вариантов, выбор
между которыми - если выпал -
преображает недвижность чистых
двух параллельных в поток волнистых…
…сумма
случившегося есть источник шума…
…как в том квадрате,
с одним заданием…
…к звезде, математически далекой…
…Треугольник больше не пылкая теорема…
…к вершине обращенный, - катет…
…две прямых расстаются в точке…
…ибо сам Эвклид
при сумме двух углов…
…Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль,..
…продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду…
…как удар по Эвклиду…
…чтоб насолить Эвклиду…
…лишь продолженье идей Эвклида…
…толпятся как триумф Эвклида…
…вселение в пространство точки!..
Муза точки в пространстве!..
…Вычитанья
без остатка! Нуля!..
…та перспектива, в которой он
пропадает из виду…
…всякая точка в пространстве есть точка "a"…
…Уйдя из точки "А", там поезд на равнине
стремится в точку "Б"…
…цель твоего путешествия - точку "Б"…
…точка,
вершина острого или тупого -
в зависимости от разворота крыльев -
угла…
…мне, катету…
…заслуга поверхности, плоскости…
…Вычитая из меньшего большее…
…где сумма зависит от вычитанья…
…вычитанье Суллы
из Каппадокии…
…долг свой давний вычитанию заплатит…
…жалость отменена
как уступка энергии низкой температуре…
…И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут…
…с лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий…
…простой урок
лобачевских полозьев ландшафту пошел не впрок…
…будто вычтен Лобачевский из пространства…
…возвышает болонку над Ковалевской…
Стихотворение «Пенье без музыки» - вообще сплошной математический трактат, на манер английских поэтов-метафизиков:
…перпендикуляр стоймя
восставь, как небесам опору,
меж нашими с тобой двумя
- да, точками…
…разлука
есть проведение прямой,
и жаждущая встречи пара
любовников - твой взгляд и мой -
к вершине перпендикуляра
поднимется, не отыскав
убежища, помимо горних
высот, до ломоты в висках;
и это ли не треугольник?..
…разбей чертеж
на градусы, и в сетку втисни
длину ее…
…перпендикуляр, из центра
восставленный, есть сумма сих
пронзительных двух взглядов; и на
основе этой силы их
находится его вершина…
Бродский давал советы обо всем – от педагогики, не боясь прослыть ретроградом:
Дети, которых надо бить…
(по сегодняшним нравам, это почти как строка Маяковского «я люблю смотреть, как умирают дети»), до флирта, не менее неполиткорректно:
…Присядь, перекинься шуткой
с говорящей по-южному, нараспев,
обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
стать человеком, сделалась проституткой…
Женщина
На Западе Бродского укоряли за то ли старомодное, то ли потребительское отношение к женщине. В России - называли бабником, хотя и высоко ценили любовную лирику. Но не будем смешивать творчество и личную жизнь автора. Попробуем разобраться в любовной мудрости поэта, исходя из его стихотворений. Думается, что отношение Бродского к женщине – самое, что ни на есть исконное, можно сказать, античное – понимание того, что служение Эросу - необходимейшее и важнейшее предназначение человека. А служение это, как учит Бродский, многогранно – от порывов чувственной страсти до самоотречения во имя предмета обожания, отождествления и слияния с ним. И Эросом не стоит пренебрегать никогда. Бродский, безусловно, брутален:
Жизнь есть товар на вынос - пениса, торса, лба…
Пенис – как олицетворение любовной жизни. «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный». Так понимали любовь во времена Анакреонта и Мимнерма, Лукреция и Марциала, Боккаччо и Рабле, Монтеня и Херрика, Рочестера и Уичерли. Греки выражали это особенно отчетливо, и Бродский, который был истинным эллином наших дней – недаром он и рисовал себя в виде древнего грека, понимал любовь именно по-древнему, классически:
Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки…
Плотскую любовь Бродский считает возвращением к исконному состоянию вещей, к природе:
…Проблемы положенья холостого.
Гостиница.
И сотрясает люстру
начало возвращения к моллюску…
В его стихах секс (слова этого он определенно избегает) – неотъемлемый компонент даже не страсти или желания, а просто человеческой жизни. То есть любовь по Бродскому, это, в первую очередь, половой акт, акт демонстрации пола. (Русский мемуарист XIX века Михаил Дмитриев писал о своих крестьянах: «Самое слово «любовь» принимается у них не иначе как в самом постыдном, физическом смысле». Бродский здесь ближе к народу чем большинство литераторов - выходцев «из народа»). В любви Бродский призывает искать свободы:
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Любовь же в браке - не свободна, потому Бродский отзывается о ней пренебрежительно:
…Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало…
Грубоватых описаний человеческой сексуальности у него хватает с избытком. В них чувствуется бывший питерский подросток из полубогемной-полупролетарской среды с принятыми там взглядами. То, что Бродский и в зрелом возрасте следует этим канонам поведения, свидетельствует о том, что, по его мнению, они вполне пригожи на все времена, и тоже в известном смысле являются классическими:
Не могу я встать и поехать… ни к знакомой девке…
И чужестранец задирает платье
туземной женщине - не как Завоеватель,
а как придирчивый ваятель,
готовящийся обнажить…
иль замечаешь фавна, предавшегося возне
с нимфой…
Команда в одном исподнем - бабники, онанюги…
Любовь состоит из тюля,
волоса, крови, пружин, валика, счастья, родов…
Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!
Погрузимся в ее немолодое мясо.
Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.
Авось она вынесет…
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика…
Девица, как зверь, защищает кофточку…
…или по ломке целок…
…лучше лечь плашмя
и впускать в себя вечером человека…
…воронье гнездо как шахна еврейки,
с которой был в молодости знаком,
но, спасибо, расстались…
Гей да брезгует шершавый
ради гладкого державой!..
Хорошо предаться ласке
после сильной нервной встряски…
Славно слушать пенье пташки
лежа в чаще на милашке…
И слыша, как отец его, смеясь,
на матушке расстегивает лифчик…
Ты тоже был женат на бляди…
Граф выиграл, до клубнички лаком,
в игре без правил.
Он ставит Микелину раком,
как прежде ставил…
…Как в миг печали
все забываешь: юбку, тело,
где, как кончали…
…Руке, никогда не сжимавшей денег,
тем более - детородный орган...
…Наутро, когда Зизи распахивает жалюзи,
сообщая, что Лувр закрыт, вцепись в ее мокрый волос,
ткни глупой мордой в подушку и, прорычав "Грызи",
сделай с ней то, от чего у певицы садится голос…
…и понимание того, что,
воскресни он, она б ему дала...
…В одинокой комнате простыню
комкает белое (смуглое) просто ню -
живопись неизвестной кисти...
… станка под лебедем, где ты давала
подростку в саржевых портках и в кепке…
...подавальщица в кофточке из батиста
перебирает ногами, снятыми с плеч
местного футболиста…
…It may cure your wife, it may cure your son,
it may cure yourself and your mistress fast.
Think of Paul Ehrlich as you pull or thrust!.."
А вот особенно натуралистическое:
…сонмы чмокающих твой шершавый
младенцев - наслаждение в ключе
волчицы, потчующей крошку Рема
и Ромула...
- будь эти строки переведены на английский, скандала бы не миновать. Поэт смотрит на педофилию без осуждения. Но так смотрели на нее древние. Он и сегодня спустя две тысячи лет не осуждает Тиберия за его оргии с детьми:
Ах, Тиберий!
Кто мы такие, чтоб судить тебя?
Ты был чудовищем, но равнодушным
чудовищем. Но именно чудовищ -
отнюдь не жертв - природа создает
по своему подобию…
…И голуби на фронтоне дворца Минелли
ебутся в последних лучах заката,
не обращая внимания, как когда-то
наши предки угрюмые в допотопных
обстоятельствах, на себе подобных...
- вот перволюбовь по Бродскому, свободная от всего наносного - стыда, страха, жалости, ухищрений. И действительно, в первобытной орде, история которой занимает 99% времени существования человечества, люди не стыдились естественного. Но мысль о свободе от условностей цивилизации у Бродского, соседствует со скепсисом:
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри…
Да, нет ничего проще, как, опрокинув все, побежать стремглав купаться (и, по-видимому, в пруду, а не в озере – тут поэт, скорее всего, не совсем точен)1. Но нам всегда что-то мешает – выпавшие козырные карты ли, тысячи ли других обстоятельств.
Бродский остро подмечает все перемены в любимой:
…и, судя по письмам, чудовищно поглупела…
и дает практические советы:
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне…
Сдается, правда, что не любимая поглупела, а просто автор смотрит на нее уже не теми глазами. Когда мы влюблены, всякая мелочь в предмете нашего обожания кажется нам чудесной, а затем ослепление покидает нас, и мы прозреваем…
О женщине Бродский отзывается скептически и ей не верит:
…Это редкая баба
если не согрешит…
По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
- что объявился преемник: студент? хирург?
инженер?..
…Зачем лгала ты?
Недаром Бродский называет любовь «игрой без правил».
Любовь обязательно угасает, и верить в нее не стоит, она – повод для невыразимой силы эмоций в лучшем случае, но необходимо трезво сознавать, что они – лишь на время:
…Прощай, подруга.
Я позабыл тебя…
Человек, прошедший через потерю, - мудрее:
…зане
потерявший конечность, подругу, душу
есть продукт эволюции…
Нормальный «еще»-мужик всегда смотрит на женщину с практическим охотничьим интересом:
В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц,
не надеясь покрыть их, без прикладного
интереса…
«Определенный возраст» - это старость, время мудрости и подготовки к переходу в иной мир:
Изучать труд философа следует через призму
опыта либо - в очках (что примерно одно и то же),
когда буквы сливаются и когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника…
Достижение асексуальности - достижение мудрости. Но слова Бродского не следует понимать как проповедь скопчества или воздержания. Всему свое время. Становясь мудрее, мы теряем если не главное, то многое. В этом заключается трагический парадокс жизни известный как «если бы молодость знала, если бы старость могла». Но для того и существуют поэты (они же - мудрецы), чтоб вразумлять молодых, избавляя их ненужной потери времени, делясь своим опытом и наблюдениями над жизнью. Слушай поэта - и будешь счастлив, поелику возможно, продлишь молодость и приблизишь мудрость, не приближая старость.
Возраст активный, творческий, «еще-не-мудрости», требует именно попыток «покрыть» (хотя в тридцать лет Бродский писал - «сражаясь за сомнительную честь покрыть молодку», взгляды его, как видим, менялись с возрастом. Утеряв привилегию молодости, он переосмыслил утраченные возможности). Пока мы живем полноценно, мы должны стараться покрывать – безо всякой романтической лабуды, и мыслей о семейном долге и счастье. Двадцатью годами ранее Бродский писал, предупреждая о том, что ждет впереди:
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии…
Тогда нам остается слушать:
"Ах, как ты постарел"
скажет тебе одна…
Потому надо жить и дышать полной грудью. Но, помня, что все не так просто, что секс почти всегда недоступен, и путь к нему труден:
…В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе…
Даже некрасивая, но хорошо сложенная девушка – лучше любой самой умной и захватывающей книжки:
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги…
Для тех, кто в виду разного рода обстоятельств обречен на чтение, бесплодное теоретизирование, а не на активную любовную жизнь, это различие чувствуется особенно остро:
…И оттого для него
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице…
В целом у Бродского сквозит несовременное, не то, чтобы презрение к женщинам, но все же подростковое отношение к «бабам». Можно назвать это потребительством и неуважением, можно - архетипическим мужским взглядом.
Порой Бродский мог быть несправедливо строг к женщинам:
Есть что-то дамское в пацифистах…
О любовной философии Бродского дает представление одиннадцатая элегия из цикла «Римских элегий». Заметим, что, вступив в соревнование с Гете (а любое произведение-отклик – соревнование), наш поэт проиграл. Все-таки Гете написал элегии лучше. Он не так многословен, и более четок. Но также нельзя не отметить, что любовь великий немец понимал одинаково с Бродским – тот же упор на эротизм, на страсть, на тело. Итак:
…Бюст, причинное место, бедра, колечки ворса.
Обожженная небом, мягкая в пальцах глина -
плоть, принявшая вечность как анонимность торса.
Вы - источник бессмертья: знавшие вас нагими
сами стали катуллом, статуями, траяном,
августом и другими. Временные богини!
Вам приятнее верить, нежели постоянным.
Слався, круглый живот, лядвие с нежной кожей!..
В XVIII веке Гете предлагал не бояться нарушить «верность постылую», и смело обратиться к чувственным радостям. В XX веке Бродский защищает телесные наслаждения, кои могут породить бессмертие, хотя бы для некоторых. Вводя имя подружки Микелины в черед Лесбии, Юлии, Цинтии, Ливии, поэт дает понять, что и он желал бы, благодаря ей, занять место среди Катулла, Тибулла и Овидия. Минута удовольствий, помноженная на талант скульптора или поэта, порождает бессмертное творение.
Поэтому описания идиллической любви пастуха и пастушки на лоне природы в «Лесной идиллии», Бродскому следовало бы дополнить упоминанием, что любовь не будет длиться вечно, и потому в лес стоит уходить к «милашкам», а не к «милашке».
Итак, любовная жизнь мужчины по Бродскому сплетена из двух любовей, - «высокой» и «низкой», любви-страсти и любви-чувства. И потому тот счастлив, кто имеет испепеляющую любовь на всю жизнь и много чувственной любви в повседневности. Думаю, Бродский в душе презирал бы тех, у кого в течение жизни было мало женщин, ибо для чего они жили? Но он бы презирал и тех, кто не познал бы мук «настоящей» любви, ибо такая жизнь подобна прозябанию в сумерках.
Возраст потери мужественности Бродский описывает трижды, словами исключительной поэтической силы:
В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц,
не надеясь покрыть их, без прикладного
интереса…
Когда надеваешь вещи
на себя без расчета все это внезапно скинуть
в чьей-нибудь комнате…
…когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника.
То, что описания этой пугающей реальности - одни из лучших у поэта, свидетельствует о прочувствованном страхе перед ней. По принципу противоположности можно реконструировать идеальную жизнь мужчины по Бродскому, – когда ты рассматриваешь красавиц, не просто так, а, надеясь их покрыть; с утра, одеваясь, тешишь себя мыслью в течение дня где-нибудь все это с себя внезапно скинуть с кем-то; и голая баба на скомканной простыне - для тебя повседневная реальность. И «баба» эта, разумеется, не законная супруга или купленная проститутка.
Но вместе с любовью-желанием, любовью-игрой, любовью-привычкой, любовью-инстинктом, любовью-тренировкой, существует Любовь – божественное помутнение рассудка, напряжение высших чувств души:
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью…
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!..
…В нем сполох платья
в своем полете
свободней плоти,
и чужд объятья...
…Только одной тебе
и свойственно, вещь губя,
приравниванье к судьбе
сжигаемого - себя!..
Я знал, что я существую,
пока ты была со мною…
Пока ты была со мною,
я не боялся смерти…
Покуда я был с тобою,
я видел все вещи в профиль…
…точно рыба - воздух, сырой губой
я хватал то, что было тогда тобой…
…наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг"...
Такая любовь бывает, возможно, только один раз в жизни, и эта любовь конечна:
С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано…
Навсегда расстаемся с тобой, дружок…
Дорогая, что толку
пререкаться, вникать
в случившееся…
…с которой был в молодости знаком,
но, спасибо, расстались…
хотя воспоминания о ней продолжают волновать до конца:
…где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?..
…До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу
в возбужденье…
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии…
В стихотворении «Памяти Н. Н.» Бродский размышляет над смыслом любви и памяти о ней:
…Прощай, подруга.
Я позабыл тебя. Видать, дерюга
небытия, подобно всякой ткани,
к лицу тебе. И сохраняет, а не
растрачивает, как сбереженья,
тепло, оставшееся от изверженья…
…я - единственный теперь, кто мог бы
припомнить всю тебя в конце столетья
вне времени. Сиречь без платья,
на простыне. Но, вероятно, тело
сопротивляется, когда истлело,
воспоминаниям…
Важны не конкретные подробности любовной связи («где, как кончали»), а общая память о ней, то тепло, которое согревает, когда костер страсти уже давно погас. В унылом (или даже бодром) настоящем эта память поддерживает нас, не дает забыть о высшей силе, что «движет Солнце и другие светила».
Смерть
Бродский точно предрек свою смерть:
Век скоро кончится, но раньше кончусь я…
В строке потрясает спокойная уверенность и констатация факта, словно сказано не о нем самом.
И еще:
Если есть другая
жизнь, кто-то в ней занят сбором
этих вещей. Полагаю, в скором
времени я это выясню…
Несомненно, все это скоро кончится -
быстро и, видимо, некрасиво…
…Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой…
Думая постоянно о смерти (как написал он в «Посвящается позвоночнику»: «точно на свете есть нечто еще, кроме отчаяния, неврастении и страха смерти»):
…смерть - это всегда вторая
Флоренция с архитектурой Рая…
..о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд…
…В разговорах о смерти место
играет все большую роль, чем время…
…боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии…
Старение! В теле все больше смертного.
То есть, не нужного жизни…
С точки зренья комара,
человек не умира…
…оценить могут только те,
кто помнит, что завтра, в лучшем случае - послезавтра
все это кончится…
избежать ареста
земли - поскольку там больше места…
...начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты
…которым вдоволь
не надышаться, особенно - напоследок!..
Ибо, смерти помимо,
все, что имеет дело
с пространством, - все заменимо.
И особенно тело…
И ты совершенно права, считая, что обойдешься
без меня. Но чем дольше я существую,
тем позже ты превратишься в дождь за
окном, шлифующий мостовую…
…совершенно секретную мысль о смерти.
… Мы слышим, как свищет бич,
пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил…
Это, боюсь, не вопрос чутья.
Скорее - влиянье небытия
на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -
будь то сердечная мышца или кирпич…
Бродский завещает ее не бояться, а относится к смерти как к переходу в иное состояние – вне зависимости от веры в загробную жизнь:
"Ты боишься смерти?" - "Нет, это та же тьма;
но, привыкнув к ней, не различишь в ней стула"…
…Меня привлекает вечность.
Я с ней знакома.
Ее первый признак - бесчеловечность.
И здесь я - дома.
Понятие «бесчеловечности» - одно из ключевых у Бродского, но об этом подробнее мы поговорим в другом месте.
Поэт возвращает нам мысли о смерти, которые порой слишком уходят из повседневного обихода современной цивилизации. О смерти надо думать, о ней нельзя забывать – вот урок Бродского. Он подчеркивает роль мистического в повседневности, учит задумываться почаще о трансцендентном, оценивать все с точки зрения вечности, помнить о преходящности всего сущего, жизни - в особенности:
…Человеку всюду
мнится та перспектива, в которой он
пропадает из виду. И если он слышит звон,
то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду…
…Того, что грядет, не остановить дверным
замком…
Смерть – это возвращение в исконный, предвечный Хаос:
…потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц…
…Каких, скажи, твой случай
частиц…
…Помнит ли целое роль частиц?..
Обращаясь к умершему другу, Бродский пишет:
Может статься, ты вправду целей
в пляске атомов, в свалке молекул,
углерода, кристаллов, солей,
чем когда от страстей кукарекал…
Тут что-то похожее на знаменитые строки Шекспира из «Бури»:
Of his bones are coral made;
Those are pearls that were his eyes:
Nothing of him doth fade
But suffer a sea-change
Into something rich and strange…
Бродский отчасти пантеист, вряд ли он верит в персональное существование за гробом. Но что-то такое «там» существует.
В стихотворении «На смерть Жукова» Бродский пишет:
…Что он ответит, встретившись в адской
области с ними?..
Поэтический ли это образ, или же автор всерьез верит в то, что в загробном мире возможно общение душ умерших? А как же насчет неразличимой тьмы? Думается, четкой позиции у Бродского не было, в один момент он полагал одно, в другой - другое. Также метался и Чехов, если верить Бунину. Как утверждал столетием ранее Гюго – великий мистик и визионер, когда человек желает постичь тайну Бога, он умирает. Также и таинство смерти – пока мы живы, мы можем выдвигать всякие домыслы, что «там» на самом деле – узнаем лишь после кончины. Как писал друг Бродского Лев Лосев «потом узнаем, что будет потом».
Мысль о смерти приходит поэту при созерцании облаков:
Может, и в той
вы жизни клубитесь…
…вижу в вас слепок
с небытия,..
Мир облаков – отражение загробной жизни. А раз так, то какая «там» жизнь, каково инобытие?
В вас мне ясна
рваность, бессвязность,
сумма и разность
речи и сна.
Это от вас
я научился
верить не в числа -
в чистый отказ
от правоты
веса и меры
в пользу химеры
и лепоты!
Бродский предполагает, что «тот» мир – мир рванных ассоциаций, странностей и абсурда. Таково небытие. Возможно, это единый сон всего человечества.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба…
- мысль о небе и облаках порождает представление о трансцендентном. Но что еще способно так заставить задуматься о вечном, то есть о смерти, как не созерцание бесконечного небосвода? Бродский вслед за древними, за китайцами обращается к Небу как божеству, как к олицетворению недоступного воображению. Почаще глядите в небо и строй ваших мыслей настроится на философский лад, точнее, вы научитесь постигать непостижимое, взглянете на жизнь со стороны.
…Воздух - вещь языка.
Небосвод -
хор согласных и гласных молекул,
в просторечии - душ.
Оттого-то он чист.
Нет на свете вещей, безупречней
(кроме смерти самой)
отбеляющих лист…
…наш
мир все же ограничен властью
Творца: пусть не наличьем страж
заоблачных, так чьей-то страстью
заоблачной…
Поэт напоминает, что не надо обольщаться насчет нашей собственной значимости:
Жизнь без нас, дорогая, мыслима - для чего и
существуют пейзажи, бар, холмы, кучевое
облако в чистом небе над полем того сраженья,
где статуи стынут, празднуя победу телосложенья.
Первично небытие:
…и бытие - лишь следствие
небытия…
И хоть после смерти все будет все равно, не лишне подумать и том, как обойдутся с твоими бренными останками:
Когда умру, пускай меня сюда
Перенесут…
На Васильевский остров
я приду умирать...
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке…
Кафка в разговорах с Яноухом соглашается рассматривать сон как предвестие смерти. Того же мнения и Бродский:
Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,
поднося, хоть дышу,
зеркало мне ко рту, -
как я переношу
небытие на свету…
Политика
Человек, по Бродскому (тут он следует за христианскими отцами церкви – Блаженным Августином и прочими – в пику Руссо и традиции Просвещения), везде плох2; от себя добавим – плох везде по-разному. Плохой человек в роли правителя в «нормальном»3 государстве – это одно, плохой человек, облеченный властью в стране тоталитарного кошмара, – совсем другое, неимоверно более страшное.
Мудрость Бродского не абстрактна, а представляет собой следствие опыта жизни во второй половине XX века, по преимуществу в тоталитарной стране. Это отличает его от «великой четверки» - Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой. Им, рожденным и выросшим в «нормальной» стране, и очутившимся в зрелые годы в советском аду, до конца жизни, видимо, было не дано понять многого по части общественных взаимоотношений. Они могли испытывать страх, ненависть, растерянность, но целостной картины происходящего у них не имелось. Сам факт, что они не покинули коммунистической России, или вернулись в нее, говорит либо о неизжитых иллюзиях, либо о политической слепоте, ставших для них и их детей фатальными. Грубо говоря, никто из них не мог ясно артикулировать, году так в 1925 или в 1935, что Россия - под властью террористов-фанатиков, что в ней уничтожаются самые основы традиционного бытия, что само пребывание их здесь ежеминутно опасно для жизни. Не понимала этого и Цветаева из своего эмигрантского далека. Даже Пастернак и Ахматова на склоне жизни не сделали каких-то внятных выводов из судьбы России, «Реквием» - всего лишь крик боли. «Доктор Живаго» - общее место. Ни в одном самом заветном и тайном тексте они не прокляли большевистскую революцию и Ленина. Все это нельзя ставить им в вину – это лишь иллюстрация того, что современникам часто не понятна суть событий, и что должно придти иное поколение, с иным опытом, чтобы назвать вещи должным образом. (Отметим в скобках, что нобелевский лауреат Иван Бунин, будучи значительно старше этих поэтов, тем не менее, ясно понимал сущность Зверя - «Окаянные дни».)
Бродский сказал за них то, что сами они сказать оказались не в состоянии. Разумеется, мы далеки от мысли сводить поэзию к откликам на политические события. Ахматова и Мандельштам не обязаны вообще упоминать о большевиках. Но, осмысливая свою судьбу, судьбу России – чем поэты неустанно занимались, они должны были искать первоистоки трагедии. Сам Бродский пуще всего боялся прослыть банальным антисоветчиком, полагая себя сугубо поэтом, и исходя из принципа, что, прежде всего, зол сам по себе человек. Но каждая его строка – это подкоп (перефразировав слова Молотова о Ленине) под тоталитаризм, под систему подавления индивидуальности, хотел он того или нет. Скорее всего, это получалось неосознанно. Настоящий поэт, рожденный при советской власти, желая сохранить свою автономию, не мог не отталкиваться от навязываемых ему ценностей. В этом состояло «родовое проклятие» коммунистической системы – честный и талантливый поэт автоматически являлся антисоветчиком. Это могло вредить в глазах респектабельной западной публики, либо сочувственно настроенной по отношению к коммунизму, либо аполитичной, и потому недовольной политической заангажированностью, которая ей мерещилась в упоминании, пусть даже самом минимальном, «прелестей» жизни при коммунистической власти. Мы не говорим уже о не самых худших советских литераторах, которые изначально могли вполне положительно воспринимать Бродского, но которых пугал его «экстремизм», его принципиальность и откровенность. Они, наверное, никак не могли понять, почему Бродский не хочет идти по пути Евтушенко или Вознесенского.
Валери, Элиот, Оден писали, не зная крайней степени зла, оставаясь в области здравого смысла. Опыт жизни при коммунизме, это то главное, что отличает Бродского от западных поэтов XX века, делая его значительно мудрее политически. Ему выпало на долю родиться под властью абсолютного зла, и с младенческих лет ощутить худшие условия человеческого существования из всех возможных – «Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло». («Меньше единицы») Если Ахматова или Цветаева не могли адекватно выразить суть чудовища, то Октавио Пас, Шеймус Хини, Роберт Фрост были либо аполитичны, либо в определенный период жизни леваками, и не понимали основной угрозы своего времени, оставаясь в кругу или традиционных тем, или в мире прекраснодушных иллюзий. Их поэзии это не вредило, но делало чуть менее интересными читателю. Тогда как они старались уйти от сравнений или противопоставлений, Бродский без обиняков заявляет - «рекомендую США», недвусмысленно обозначая свой идеал. Это Гете в начале XIX века мог сочувственно отзываться об Америке и направлять туда своих героев в поисках лучшей жизни («Годы странствий Вильгельма Мейстера»). В XX же столетии писать так о Штатах требовало значительного мужества, точнее, независимости от общественного мнения. Бродский называет своими именами зло и добро, не думая о политкорректности. Если сравнить его с Оденом, то левачество последнего подрывает доверие к поэтическим выводам англо-американского поэта. Любовь Одена сводить причины зла в мире к нищете кажется нам наивной («Something to do with violence and poor»). Кстати говоря, многие бывшие леваки кончают жизнь угрюмыми мизантропами. Бродского мизантропом не назовешь.
Когда западные поэты в плане именования политического зла ограничиваются, как правило, «империализмом», «колониализмом» и «нацизмом», Бродский не забывает напоминать о главной мерзости XX века – коммунизме («количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких»). Каждый особенно ненавидит то зло, от которого пострадал лично. Как Нелли Закс и Пауль Целан ненавидели нацизм, так Иосиф Бродский - коммунизм. Однако он не делал из этого культа и не превращал антикоммунизм в смысл жизни.
Бродский учит, что люди везде одинаковы, но что в одних местах законы и принятые нормы поведения ограничивают возможности для злодейства, а в других – поощряют. Современник Иосифа Бродского Лев Лосев хорошо это выразил в стихотворении «Письмо на родину»:
…Хозяева, ну, не страшнее овира,
Конечно, дерьмо, но я их факу.
Франц - тюфяк, его Эльзевира –
Мразь, размазанная по тюфяку…
…А все же свобода лучше уюта,
В работника лучше чем в рабах…
Можно быть певцом либерализма и западных ценностей и не быть пошлым – вот в чем заключается урок и пример Бродского.
Бродский всем своим творчеством - подбором сюжетов, языком, авторским отношением, учил жить не по-советски, игнорировать подневольного читателя окружающую его ужасную, рабскую реальность. Он учил вытравлять все советское – как Сологдин, не принимать реальности (пусть и, говоря ее языком, но, лучше, возвращая словам первоначальный смысл) и жить, как будто революции не было. Бродский умел писать стихи так, словно советской власти не существует – этим он наставлял не приспосабливаться к обстоятельствам, а не игнорировать их. Можно сказать, что он был не антисоветчик, а несоветчик. Только выдавив из себя советского раба и коммунистическую чушь можно было написать «Письма римскому другу». (Примечательно, что столь мудрое, без преувеличения, конгениальное подражание древнеримскому то ли поэту, то ли философу написано в тридцать два года!)
Он, обыгрывая советские идиомы:
…норовя прослыть
подлинно матерью и т. д. и т. п., природа…
…повысить в ранге
достиженья Мичурина...
…Приглядись, товарищ, к лесу!..
умел показать всю их нелепость и несерьезность. Своим блестящим использованием жаргона, порожденного советским бытием (квинтэссенция – «Представление»), жаргона криминального и крайне грубого:
...как количество скверных слов в ежедневной речи…
Бродский показал, что единственно живым и плодотворным при коммунизме, является худшее проявление человеческой культуры. Он никогда не забывал, что любой нестандартно мыслящий или ведущий себя человек – находится в тоталитарном государстве под наблюдением:
…В паутине углов
микрофоны спецслужбы в квартире певца
пишут скрежет матраца и всплески мотива
общей песни без слов…
и приватности там не существует.
Реплика в «Новом Жюль Верне»:
…Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.
Какой-то порочный круг!..
говорит о тщете надежд на политические преобразования. Тут нельзя не вспомнить о докторе Джонсоне с его высказыванием, что для человеческого счастья совершенно все равно при каком правительстве жить. Господа и рабы были, есть и будут всегда, только под разными названиями. Неравенство заложено в человеческой природе, в природе человечества. И всегда найдутся те, кто будет этим возмущаться – и в верхах и в низах.
Традиционное зло вызывает у Бродского – по сравнению со тоталитарным злом XX века – нечто вроде добродушной усмешки, точнее, выражение понимания того, что раз уж человек плох, то пусть это будет выражаться в привычных рамках угнетения – политического, социального, экономического. Тиран из «Развивая Платона» - это не тиран подобный Сталину или Гитлеру. Это, если мерить рамками XX века – Франко или Маркос, Сомоса или Трухильо, а по меркам любимого поэтом XIX века – Наполеон III, кайзер Вильгельм II, любой из русских царей, какой-нибудь испанский генерал-диктатор, столь многочисленный в прошлом веке4.
Этот тиран ходит в оперу, при нем имеются кофейни с «недурным бланманже», «яхт-клуб и футбольный клуб», короче есть все кроме Свободы – всегда утопичной и абстрактной, но которая манит либо незрелые умы, либо одиночек-отщепенцев.
Герой «Развивая Платона» - именно такая одиночка, которой неуютно всегда и везде. Его имя - Нерваль, Бодлер и т. д. Но при обычном обществе, идеал которого достигнут в XIX веке, у этой единицы одни страдания, а в СССР – совсем другие.
Общественная философия Бродского проста – раз уж суждено страдать, то лучше страдать в нормальной стране с уютным бытом, с нестрашным тираном – олицетворением извечной человеческой глупости и злости. Толпа всегда заподозрит художника, думающую личность в чем-то, и припишет ему:
… шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа…
Тиран в «Развивая Платона» – не тоталитарный тиран, а власть вообще, символ того, что думающий человек всегда в одиночестве и противостоит толпе и государству, но власть – неизбежное зло. Бороться против нее как таковой - глупо, если она не тоталитарна, не необычно жестока. В другом стихотворении Бродский, рассуждая о власти вообще, отмечает, что она везде и всегда имеет свои пороки:
По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве. Но мне не по душе
а) столбики их цифр, б) их интриги,
в) габардиновые их вериги...
В «Развивая Платона» - стихотворении программном, Бродский утверждает, что для художника полезней жить именно при умеренном политическом авторитаризме. В «идеальной» демократии, в теократии или тоталитарной диктатуре нет той изюминки, которая была у Флобера или Бодлера при Наполеоне III, у героев Чехова при Александре III. Они могли потешаться над всем сразу – от политической несвободы до филистерства. Когда мещане пытались засудить Бодлера и Флобера за аморализм, это было нестрашно и забавно. Но тогда же поддерживался и хороший вкус, прививаемый обязательной латынью, вера в авторитеты, а, главное, здравый смысл. В меру уважалась наука, традиция имела свое значение, а новаторство было оригинальным и не показушно-надуманным - Бодлер, Рембо, импрессионисты, делившие зрителя с наивными художниками-академистами.
Идеальная, по Бродскому, жизнь наблюдалась во Франции при Июльской монархии, Второй империи, в 1871- 1914, времена братьев Гонкуров и Мюссе, Флобера и Тургенева, Пруста и Золя. Демократия не отвергалась как принцип, но существовала в жестких рамках. Воевали привычно за земли и за троны, а не за насаждение идеологий. Наличествовала свобода нравов, и не только в богеме, но церковь сохраняла свой авторитет. Разврат был тайным, но не особенно скрывался.
Одним словом:
…зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век...
Да и как писал о том времени Валери, воздух всецело принадлежал еще птицам, а Бродский любил птиц и открытое небо. Это было время наивного, но не надуманного, оптимизма, базировавшегося на common sense, породившим такую милую фантастику Жюль Верна, симпатичного и непобедимого детектива Конан Дойля, а необходимым предостережением выступала пугающая, но в меру, фантазия Герберта Уэллса. Картина, нарисованная в «Развивая Платона», конечно, условная. Приметы прошлого века переплетаются с приветами века XX-го:
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой…
Во Франции XIX века футбола не знали, картинка навеяна американским футболом, да и советским тоже. Но существовали какие-то другие доступные и массовые развлечения, потакающие вкусу толпы, об этом речь. Для Бродского нет принципиальной разницы между миром XIX столетия и современным ему Западом, оттого в «Развивая Платона» приметы современности («витрины авиалиний», «футбольный клуб», автомобили) переплетаются с чертами прошлого века.
Толпа, схватившая героя – это не советский суд, хотя что-то он и взял от него, а торжество пошлости и банальности. Если ты художник, вообще, думающая особь, – живи, как учит Бродский, – гордой одиночкой, противостоящим, но без вызова, массе, и наслаждайся такой жизнью и тайным знанием, радостями, недоступными толпе.
XIX век был настоящим концом истории . К его завершению все было уже известно – и либеральная демократия, и социализм всех видов – вплоть до террора Парижской коммуны, и протофашизм – как у доктора Франсиа в Парагвае, и мусульманский революционный фанатизм – как у махдистов в Судане. Неслучайно одно из самых сильных, известных, и при том политических стихотворений Бродского - «1867» - привязано как раз к середине XIX столетия. Вообще, цикл «Мексиканский дивертисмент» воспринимается как элегия прошлому веку – «золотому веку»:
…Что губит все династии - число
наследников при недостатке в тронах.
И наступают выборы и лес…
Думается, сам Бродский хотел бы жить в XIX веке где-нибудь в Европе:
…О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что - от любви...
Но родиться тогда ему не довелось, и первые тридцать два года своей жизни он провел в СССР, о котором он оставил страшные свидетельства, квинтэссенцией которых является «Пятая годовщина». Разбор этого стихотворения представляется излишним. Отметим лишь основное – в брежневском СССР, с его прекратившимся массовым террором, главное, что раздражало Бродского – общая серость и безнадежность:
…Других примет там нет - загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и горизонт неровен.
Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен…
В таких условиях самое страшное – бессмысленная растрата человеческого потенциала:
…Это - время тихой сапой
убивает маму с папой…
Бродский и люди его круга не могли поехать, куда им хотелось (Рим, Венеция и т.д.), читать книги по своему выбору, предприимчивые люди не могли торговать, крестьяне - свободно сеять. Загнанность жизни в убогие рамки – главное преступление коммунистического режима «вегетарианской» эпохи, учит нас поэт.
Но как жить человеку в свободном мире? - в тех же США, представлявшихся Бродскому идеальным местом на Земле5. Ответ дает «Ответ на анкету»:
…Лишь те заслуживают званья гражданина,
кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого - от государства до наркотиков -
за исключением самих себя и ходиков,
кто с ними взапуски спешит, настырно тикая,
чтоб где - естественная вещь, где – дикая,
сказать не смог бы, даже если поднатужится,
портрет начальника, оцепенев от ужаса.
Последние три строки крайне туманны. Я их смысл понимаю так – в СССР изображения вождей преследовали человека везде, а настоящий свободный человек живет, не имея портретов начальства, не интересуясь им. У него свое, независимое от верхов бытие. А общий смысл прост - поменьше надейся на правительство, вообще, на что-либо вне себя, не жди ни от кого благ, уповай исключительно на себя – и будешь не то, чтобы счастлив, а просто будешь иметь меньше претензий к себе и окружающему миру.
Бродский указал нам и следующего после коммунизма врага человечества - исламизм. Об этом «К переговорам в Кабуле». Главная мысль в стихотворении следующая:
…где всюду лифчики и законность.
Там лучше, чем там, где владыка - конус
и погладить нечего, кроме шейки
приклада, грубой ладонью, шейхи…
…видно, пора и вам, абрекам и хазбулатам,
как следует разложиться, проститься с родным халатом,
выйти из сакли, приобрести валюту,
чтоб жизнь в разреженном воздухе с близостью к абсолюту
разбавить изрядной порцией бледнолицых
в тоже многоэтажных, полных огня столицах,
где можно сесть в мерседес и на ровном месте
забыть мгновенно о кровной мести
и где прозрачная вещь, с бедра
сползающая, и есть чадра…
Бродский предлагает миру традиционному, исламскому, выйти из самоизоляции и присоединиться к миру западному, который «лучше», влиться в него. Тут поэт не миндальничает, не пытается произносить ненужных реверансов, самоуничижаться, что стало почти единственно допустимым тоном сегодня, касательно обсуждения вопросов Третьего мира или ислама. Если Бродский полагает, что жизнь на Западе лучше, то не считает нужным это скрывать и объявляет об этом прямо и недвусмысленно.
Яснее всего эта позиция - мужественного отстаивания здравого смысла в политике и в общественной жизни, проявилась в «Мексиканском дивертисменте». Цикл не случайно начинается событиями середины XIX века и плавно переходит в современность. Что тогда, что сейчас силы «прогрессивного» добра, которые на самом деле суть зло, угрожают спокойному течению человеческой жизни. Борьба за «свободу» всегда приводит к ухудшению жизни, и к тому, что у власти оказываются мерзавцы. Алжир, Вьетнам – тому пример. В прошлом столетии расстреляли императора Максимилиана - во имя свободы и прогресса, что не дало счастья пеонам, в настоящем - интеллектуалы-марксисты мутят воду. В итоге:
…Пеон
как прежде будет взмахивать мотыгой
под жарким солнцем. Человек в очках
листать в кофейне будет с грустью Маркса…
Последняя строка говорит о том, что человечество не поумнеет никогда, и всегда будут существовать те, кто ищет «альтернативы».
Мужество и честность заключаются в том, чтобы оставаться не вовлеченным в дурные страсти:
…Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы…
Нестерпима пошлость прогрессистов всех мастей, их историческое вранье в угоду «угнетенным»:
…Главным
злом признано вторжение испанцев
и варварское разрушенье древней
цивилизации ацтеков. Это
есть местный комплекс Золотой Орды...
Примитивная цивилизация - не идиллична и не справедлива. Она жестока. Она хуже любого цивилизованного зла. Конкистадоры, казаки Ермака, Хабарова, Дежнева, колонизаторы лучше, чем местные вожди и жрецы:
…Глиняные божки, поддающиеся подделке
с необычайной легкостью, вызывающей кривотолки.
Барельефы с разными сценами, снабженные перевитым
туловищем змеи неразгаданным алфавитом
языка, не знавшего слова "или".
Что бы они рассказали, если б заговорили?
Ничего. В лучшем случае, о победах
над соседним племенем, о разбитых
головах. О том, что слитая в миску
Богу Солнца людская кровь укрепляет в последнем мышцу;
что вечерняя жертва восьми молодых и сильных
обеспечивает восход надежнее, чем будильник.
Все-таки лучше сифилис, лучше жерла
единорогов Кортеса, чем эта жертва.
Ежели вам глаза суждено скормить воронам,
лучше если убийца - убийца, а не астроном.
Вообще без испанцев вряд ли бы им случилось
толком узнать, что вообще случилось…
И хотя:
Сегодня тут республика…
Однако:
Прекрасная и нищая страна…
А потому:
…В нищей стране никто вам
вслед не смотрит с любовью…
Сам цикл «Мексиканский дивертисмент» - как и «Развивая Платона» - об условной Мексике, поэт перемешивает разные эпохи (при Хуареце не было ни винтовок, ни гочкисов) – отражение иностранной интервенции и гражданскую войну 60-х годов XIX века с событиями Мексиканской революции 1910 – 1917 годов. Главное же, что:
…Куда ни странствуй,
всюду жестокость и тупость воскликнут: "Здравствуй,
вот и мы!.."
Не знаю, писал ли кто во второй половине двадцатого столетия с такой смелостью и свободой на вышеупомянутые темы, как Бродский. При всей его гениальности следует держать в уме, что подобная бесстрастность и трезвость стали возможными лишь вследствие жизни при тоталитарной диктатуре. Только пройдя советский кошмар, поэт приобрел иммунитет к прогрессистской фразеологии, увы, столь заразной, и которой переболели почти все остальные великие – его современники.
Бродский неполиткорректен, но его неполиткорректность никогда не вызывающа. Прочитав:
…отобранных у чухны…
ни один финн не обидится. Другими словами, поэт не намерен никого обижать, а если и использует педжоративную лексику, то только с эмфатической целью. Пример Бродского учит нас, что с политкорректностью не нужно бороться, ее можно просто избегать – если она кому-то невмоготу.
Бродский - не революционер. Но кой-какие советы дает и свой вариант утопии предлагает, правда, актуальный для 60-х годов:
…Хорошо принять лекарства
от судьбы и государства…
…Ну-ка вывернем нутро
на состав Политбюро!..
…В чем спасенье для России?
Повернуть к начальству "жэ"…
…Слава полю! Слава лесу!
Нет - начальству и прогрессу…
…С государством щей не сваришь.
Если сваришь – отберет...
…Бросить все к едрене фене -
вот что русским по плечу...
…Славно выпить на природе,
где не встретишь бюст Володи!..
…Глянь, стремленье к перемене
вредно даже Ильичу…
Этот эскапизм – еще один вариант отрицания соввласти, модель достойного поведения, раз уж тебя угодило родиться в СССР (КНР, КНДР, СРВ и т.д., сколько их еще будет диктатур?), вариация на тему «если выпало в Империи…»
У Бродского есть немало тонких замечаний о политике:
…При демократии, как и в когтях тирана,
разжав объятия, встают министры рано…
…Ах, Тиберий!
Какая разница, что там бубнят
Светоний и Тацит. Причин на свете нет,
есть только следствия. И люди жертвы следствий…
…семя
свободы в злом чертополохе,
в любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег…
…А что насчет того, где выйдет приземлиться, -
земля везде тверда; рекомендую США…
…мясорубки
становятся роскошью малых наций -
после множества комбинаций
Марс перемещается ближе к пальмам…
…если умру в постели, в пижаме,
ибо принадлежу к великой державе…
(тут мысль та, что подданные супердержав нынче реже погибают в войнах, «холодная война» была горячей для Вьетнамов и Корей).
…Когда ж о родине мне мысль приходит в голову,
я узнаю ее в лицо, тем паче - голую:
лицо у ней - мое, и мне не нравится…
…Вот почему в конституции отсутствует слово "дождь"…
…Что губит все династии - число
наследников при недостатке в тронах...
…Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана…
Потом, конечно, нравы стали быстро портиться:
то - революция, то - безработица,
…У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою...
Кстати, стихотворение «На смерь Жукова» пусть и из самых известных и поэтически сильных, но не очень удачных политически. Игра в Державина не пошла на пользу. Жуков – не Суворов. Все эти «родину спасшему», приложение десницы к «правому делу» довольно лицемерны. Хоть Бродский справедливо пишет о том, что «меч был вражьих тупей», но сдается, что стихотворение было написано, скорее, на злобу дня, в пику Брежневу. Жуков был важен поэту именно как опальный Велизарий, вне контекста всей его жизни типичного советского военоначальника, ни разу не усомнившегося в правильности строя (именно строя, а не «родины»), которому служил.
Когда же бывшая родина переходит, по мысли поэта, все пределы мерзости, то он резок необычайно:
…Слава тем, кто, не поднимая взора,
шли в абортарий в шестидесятых,
спасая отечество от позора!..
Вторжение в Афганистан для него - всемирная катастрофа, почему стихотворение «Стихи о зимней кампании 1980-го года» и заканчивается космической сценой и видом «шарика» из иллюминатора. У него нет слюняво-фальшивой жалости к ребятишкам:
…цепкой бровью муху жизни ловящей в своих прицелах...
Он дает понять, что в первую очередь, они – убийцы.
Обратимся к «Бюсту Тиберия» - стихотворению важном для понимания Бродским природы власти:
…Голова,
отрубленная скульптором при жизни,
есть, в сущности, пророчество о власти…
…Ах, Тиберий!
Какая разница, что там бубнят
Светоний и Тацит, ища причины
твоей жестокости! Причин на свете нет,
есть только следствия. И люди жертвы следствий...
…Лучшая судьба -
быть непричастным к истине. Понеже
она не возвышает. Никого.
Тем паче цезарей…
…Ты был чудовищем, но равнодушным
чудовищем. Но именно чудовищ -
отнюдь не жертв - природа создает
по своему подобию. Гораздо
отраднее - уж если выбирать -
быть уничтоженным исчадьем ада,
чем неврастеником…
(Сравни со строками из «Мексиканского дивертисмента» -
…Ежели вам глаза суждено скормить воронам,
лучше если убийца - убийца, а не астроном...)
…ты выглядишь естественной машиной
уничтожения, а вовсе не
рабом страстей, проводником идеи
и прочая. И защищать тебя
от вымысла - как защищать деревья
от листьев с ихним комплексом бессвязно,
но внятно ропщущего большинства...
Бродский учит, что насилие идеологическое (коммунистическое, нацистское и т.д.) куда хуже насилия естественного, от которого не уйти никому и никогда. Потому не стоит приписывать тиранам обычным черты тиранов неестественных, так сказать. Тиберий с его кровожадностью – понятен, как понятен каждый из нас, родись мы в императорской семье. Наши капризы, стоившие жизни подданным, стали бы следствием извечной испорченности человека, а не какого-то злого умысла, точнее, по Самюэлю Джонсону, благих идей, коими вымощена дорога в ад. Робеспьер, вожди Коммуны, Ленин, Сталин, Мао, дядюшка Хо, Пол Пот, казнили же из любви к человечеству, и часто были неврастениками и параноиками. Тиберий, Калигула, Тамерлан или Иван Грозный представляли, скорее, классических злодеев, упивавшихся муками жертв. Вспоминается сценка из времен русско-японской войны, описанная Вересаевым. Эшелон, следовавший в Маньчжурию, остановился в забайкальской степи. Офицеры сторговали у бурят овцу. Поезд вот-вот уже должен тронуться, но буряты никак не начинали резать животное.
« - Чего они ждут? Скажи, чтобы поскорее резали, а то на поезд уйдет! - обратился главный врач к станционному сторожу, понимавшему по-бурятски.
- Они, ваше благородие, конфузятся. По-русски, говорят, не умеем резать, а по-бурятски конфузятся.
- Не все ли нам равно! Пусть режут как хотят, только поскорее.
Буряты встрепенулись. Они прижали к земле ноги и голову овцы, молодой бурят разрезал ножом живой овце верхнюю часть брюха и запустил руку в разрез. Овца забилась, ее ясные, глупые глаза заворочались, мимо руки бурята полезли вздутые белые внутренности. Бурят копался рукою под ребрами, пузыри внутренностей хлопали от порывистого дыхания овцы, она задергалась сильнее и хрипло заблеяла. Старый бурят с бесстрастным лицом, сидевший на корточках, покосился на нас и сжал рукою узкую, мягкую морду овцы. Молодой бурят сдавил сквозь грудобрюшную преграду сердце овцы, овца в последний раз дернулась, ее ворочавшиеся светлые глаза остановились. Буряты поспешно стали снимать шкуру.
Чуждые, плоские лица были глубоко бесстрастны и равнодушны., женщины смотрели и сосали чубуки, сплевывая наземь. И у меня мелькнула мысль: вот совсем так хунхузы буду вспарывать животы и нам, равнодушно попыхивая трубочками, даже не замечая наших страданий. Я, улыбаясь, сказал это товарищам. Все нервно повели плечами, у всех как будто тоже уж мелькнула эта мысль.
Всего ужаснее казалось именно это глубокое безразличие. В свирепом сладострастии баши-бузука, упивающееся муками, все-таки есть что-то человеческое и понятное. Но эти маленькие, полусонные глаза, равнодушно смотрящие из косых расщелин на твои безмерные муки, - смотрящие и не видящие… Брр!..»
Спустя тридцать и более лет, вот также – не замечая страданий, гнали на убой бурятских скотоводов и их лам большевики, истребляли голодом в народных коммунах детей и внуков хунхузов маоисты, думая лишь о выполнении предначертанных сверху великих планов осчастливливания народов.
А обычный политик (император, военный диктатор, министр-карьерист в «буржуазном» правительстве) выглядит
…способным захлебнуться
скорее в собственной купальне, чем
великой мыслью…
А раз все так пошло, то не зря Бродский утверждал, что
…история – короста суши…
Есть еще одно стихотворение Бродского, не предназначавшееся для печати (что, конечно, натянутость – автор понимает, что любой его текст рано или поздно станет достоянием всех), которое можно считать ошибкой - «На независимость Украины». Но при внимательном его прочтении нигде нельзя найти в нем противоборства с идеей (и свершившимся фактом) независимости Украины. Бродский - не Солженицын с его романтическими представлениями о родстве славянских народов. Он - отпускает украинцев на свободу, ни в чем не укоряя:
…Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане...
Всякие же колкости, подпущенные в адрес «хохлов», - это дружеская подначка, в духе вышеупомянутой неполиткорректности:
…Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы...
Вряд ли Бродский всерьез полагал, что немцы с поляками будут угнетать украинцев. Тут речь идет о культурной и экономической экспансии, о том, что в нашу эпоху свято место пусто не бывает, и русское доминирование на Украине во всех сферах жизни, начиная от языковой, неизбежно должно смениться иным господством – не намеренно враждебно, а просто в силу большей привлекательности или неотразимости. И так - по всему стихотворению. Заключающие же строки:
…Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
- единственные, по-настоящему оскорбительные, следует, видимо, рассматривать в том же контексте, что и сравнение цивилизаций ацтеков и испанцев. Как не крути, но Шевченко – не Пушкин, при всей талантливости первого. И это надо честно признать. Только и всего. С такой же честностью любой русский может признать, что как художник Шевченко – выше Пушкина (но при этом любить графику А.С. безмерно), или что Россия не дала миру ни одного великого живописца, или что ее лучшие композиторы несопоставимы с Моцартом и Бахом (вспомним известное стихотворение поэта из окружения Бродского «Бог - это Бах, царь под ним - Моцарт», впрочем, более хлесткое и запоминающееся, чем справедливое).
Философия жизни
Одержимостью размышлений о времени Бродский напоминает того же Бл.Августина. Время для Бродского тесно связано с возрастом:
…По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве…
…Человек, дожив до того момента, когда нельзя
его больше любить…
…Жизнь моя затянулась...
…Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это - уже старение…
…Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение…
…Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
…но забыть одну жизнь - человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь…
…Земной свой путь пройдя до середины,
я, заявившись в Люксембургский сад…
…Ибо оледененье
есть категория будущего, которое есть пора,
когда больше уже никого не любишь,
даже себя...
…Жизнь бессмысленна. Или
слишком длинна…
…Так отражаются к старости в зеркале бровь и лысина,
но никакого лица, не говоря - муде…
В определенном возрасте время года
совпадает с судьбой...
…Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах…
…Из местной десятилетки
малолетки высыпавшие, как таблетки
от невнятного будущего…
Образ ребенка – как символа всепожирающего времени, точнее, непреодолимого барьера на пути к будущему, предвестника смерти характерен для Бродского, хотя и не нов – вспомним Пушкина «мне время тлеть, тебе цвести».
Будущее тревожит поэта, ибо оно – конец всему:
…я мог, казалось бы, догадаться,
что будущее, увы, уже
настало. Когда человек один,
он в будущем, ибо оно способно
обойтись, в свою очередь, без сверхзвуковых вещей,
обтекаемой формы, свергнутого тирана,
рухнувшей статуи. Когда человек несчастен,
он в будущем…
…Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстояньи…
Однако и прошлое также опасно:
…И убыстрять свои
шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п…
Загадка человеческого существования мучит Бродского – зачем мы живем, если стареем и умираем? Что наши дела, когда все пожрется жерлом вечности? Что есть память? Существует ли, вообще, время? Эти философские размышления всегда волновали поэта:
…Задумаешься над этим и, встретившись взглядом с лугом,
вздрогнешь и отвернешься - скорее всего с испугом:
ежели неподвижность действительно мать движенья,
то отчего у них разные выраженья?..
Завершенной концепции феномена времени у Бродского не возникает, только отдельные наброски. Поэтому надо просто читать и перечитывать его стихи, и всякий раз открывать для себя что-то новое:
В прошлом те, кого любишь, не умирают!..
…человек есть конец самого себя
и вдается во Время…
…Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды…
…прошедшее время вовсе не пума и
не борзая, чтоб прыгнуть на спину и, свалив
жертву на землю, вас задушить в своих
нежных объятьях…
…Ибо тепло любое,
ладони - тем более, преходяще…
…Время шло все равно. Время, наверно, шло бы,
не будь ни коровы, ни луга: ни зелени, ни утробы...
…С точки зрения времени, нет "тогда":
есть только "там"…
…Шум Времени, известно, нечем
парировать. Но, в свой черед,
нужда его в вещах сильней, чем
наоборот…
…Остановись, мгновенье, когда замирает рыба
в озерах, когда достает природа из гардероба
со вздохом мятую вещь…
…От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет….
…Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо...
…Но времени себя не жалко
на нас растрачивать…
…он этим как бы отомстил (не им,
но Времени…
Вчера наступило завтра, в три часа пополудни
…Жизнь начинается заново именно так - с картин
изверженья вулкана, шлюпки, попавшей в бурю...
…После нас, разумеется, не потоп,
но и не засуха. Скорей всего, климат в царстве
справедливости будет носить характер
умеренного, с четырьмя временами года,
чтоб холерик, сангвиник, флегматик и меланхолик
правили поочередно…
…роль материи во
времени - передать
всё во власть ничего…
…Время есть холод…
…потому что природа вообще все время…
…поскольку птица, в отличие от царя,
от человека вообще, повторима…
Время больше пространства. Пространство - вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь - форма времени...
…уцелели
только я и вода: поскольку и у нее
нет прошлого…
…Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен…
Через пятнадцать лет Бродский вернулся к этому наблюдению:
…Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом…
В гротескно-абстрактном стихотворении «Семенов» - столь же параболическом и загадочном как «Сказка» Гете, Бродский утверждает основной посыл своих размышлений - субъективность времени – оно есть, пока есть тот, кто есть.
Есть у Бродского и мотив вечного возвращения, точнее, повторения:
…И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом - не раз…
…орел, паря
в настоящем, невольно парит в грядущем
и, естественно, в прошлом, в истории: в допоздна
затянувшемся действии…
…Безразлично, кто от кого в бегах:
ни пространство, ни время для нас не сводня,
и к тому, как мы будем всегда, в веках,
лучше привыкнуть уже сегодня...
…я, иначе - никто, всечеловек, один
из, подсохший мазок в одной из живых картин,
которые пишет время, макая кисть
за неимением, верно, лучшей палитры в жисть,
сижу, шелестя газетой, раздумывая, с какой
натуры все это списано? чей покой,
безымянность, безадресность, форму небытия
мы повторяем в летних сумерках - вяз и я?..
Со временем переплетается проблема эволюции:
…Эволюция - не приспособленье вида
к незнакомой среде, но победа воспоминаний
над действительностью…
Вот как Бродский видит обычную жизнь:
…Гвалт, автомобили,
шпана со шприцами в сырых подъездах,
развалины…
…Закат;
голоса в отдалении, выкрики типа "гад!
уйди!" на чужом наречьи…
Жизнь не несет никакого особого смысла. Она, если угодно, пошла и неприглядна. Но любые попытки ее изменить, заняться социальной инженерией – гораздо хуже. Надо принимать ее такой, какая она есть, не определяя ее эпитетами вроде «несовершенство» и т.п.
…Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,
воздуха с вкрапленным в оный криком "Не тронь меня!"…
Бродский так высказывается о жизни:
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность...
…Жизнь бессмысленна. Или
слишком длинна…
…Жизнь на три четверти - узнавание
себя в нечленораздельном вопле
или - в полной окаменелости…
…Жизнь - сумма мелких движений…
…Вся жизнь моя - неловкая стрельба
по образам политики и секса…
…Жизнь есть товар на вынос:
торса, пениса, лба…
…Жизнь
в сущности есть расстояние - между сегодня и
завтра, иначе - будущим…
Но одно можно сказать с уверенностью. Добиваются успеха в ней, или, по крайней мере, спокойно живут, только те:
…кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого - от государства до наркотиков -
за исключением самих себя и ходиков…
Беспокоиться не стоит:
…Чем безнадежней, тем как-то
проще…
И вообще:
…человек есть испытатель боли…
…жалоба - универсальный
праязык; вначале, наверно, было
"ой" или "ай"…
…Я всегда твердил, что судьба – игра...
…"А человек есть выходец из снов"…
Зрелый Бродский дает целый свод поучений как жить в стихотворении «Назидание». Вопреки гетевскому названию и азиатской тематике, в нем нет ничего от духа великого немца. Слишком жестокой оказалась жизнь, чтобы сосредотачиваться на возвышенной натурфилософии по подобию «Западно-Восточного дивана» или «Китайско-немецких времен года и дня»:
…укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть - притом в темноте - топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть…
И потому:
…Вписывай круг в квадрат...
То есть, не высовывайся, знай всегда рамки, которые накладывает на нас жизнь. Иначе - конец.
Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.
Даже зная язык, не говори на нем…
Порой Бродский нарочито жесток:
Старайся не выделяться - в профиль, анфас; порой
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься...
В стихотворении есть очень чеканная строка:
Никто никогда ничего не знает наверняка…
(По чеканности ее напоминает строка из «Писем династии Минь»:
…Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли…)
Впрочем, совсем без натурфилософии не обойтись:
…пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
Но при этом:
…цени равнодушье вещи к взгляду издалека
и сам теряй очертанья, недосягаем для
бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля...
Ключевым в его философии является понятие «трения»:
…Масса,
увы, не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате, но ощущенье тренья
о себе подобных….
…звук
не изнашивается в результате тренья
о разряженный воздух…
…Мой орган тренья
о вещи в комнате, по кличке зренье…
…Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, -
следствие тренья вещи о собственную среду…
…Но тренье глаз о тела себе
подобных рождает грязь…
…В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья…
…сила трения
возрастает с паденьем скорости….
"…Силы, жившие в теле, ушли на трение тени
о сухие колосья дикого ячменя"…
…Трению времени о него вольно
усиливаться сколько влезет…
…Ибо она (история, курсив мой, М.А.), конечно,
суть трение временного о нечто
постоянное. Спички о серу, сна
о действительность, войска о местность…
Бродского волнует связь вещей, соотношение целого и частей:
…Помнит ли целое роль частиц?..
…Знаешь, на свете есть
вещи, предметы, между собой столь тесно
связанные, что, норовя прослыть
подлинно матерью и т. д. и т. п., природа
могла бы сделать еще один шаг и слить
их воедино: тум-тум фокстрота
с крепдешиновой юбкой; муху и сахар; нас
в крайнем случае. То есть повысить в ранге
достиженья Мичурина. У щуки уже сейчас
чешуя цвета консервной банки,
цвета вилки в руке….
…стулья в вашей гостиной и Млечный Путь
связаны между собою…
Бродского – ввиду торжества здравого смысла в его произведениях, - можно было бы назвать доктором Джонсоном нашего времени. Как в беседах англичанина, так и в стихах Бродского здравый смысл выражает себя посредством запоминающихся навсегда немногих слов - афоризмов, часто парадоксальных, у Самюэля Джонсона, и стихотворных строк непревзойденной красоты у Бродского.
Можно, конечно, обвинять Джонсона, что он защищал телесные наказания вообще, и детей в частности, что он оправдывал рабство в колониях, но все-таки очевидно, что здравый смысл - на его стороне. Так и у Бродского – по части любви его суждения могут показаться циничным и грубо материалистичными, политики – сугубо консервативными, приземленными, ограниченно-буружазными. Но опять-таки, опыт человечества – за него. В этом состояла интеллектуальная смелость Бродского – ведь ему было куда труднее чем Джонсону, поскольку приходилось отстаивать прописные истины в век торжества утопических идеологий. Нельзя не вспомнить его раннюю строку о «страшной роже труда» - с молодости Бродский не умилялся рабочим классом как большинство его сверстников.
Бродский смело мог браться разъяснять любые темы, вплоть до политэкономии:
Маркс в производстве не вяжет лыка.
Труд не является товаром рынка…
И это также - повод для раздумий читателю. Но лучше всего у поэта получаются апокалиптические раздумья - о возникновении мира и конце его:
Облокотясь на локоть,
я слушаю шорох лип.
Это хуже, чем грохот
и знаменитый всхлип.
Это хуже, чем детям
сделанное "бо-бо".
Потому что за этим
не следует нич
исла…
После нас, разумеется, не потоп,
но и не засуха…
Одно из ключевых понятий у Бродского – «бесчеловечность»:
…Бесчеловечен,
верней, безлюден перекресток…
…Чем белее, тем бесчеловечней….
…В середине длинной или в конце короткой
жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради
темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади…
…общее
у созвездий со стульями - бесчувственность, бесчеловечность….
…начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты…
…Меня привлекает вечность.
Я с ней знакома.
Ее первый признак - бесчеловечность.
И здесь я – дома...
Что хотел сказать этим поэт? Почему «бесчеловечность»? Бесчеловечность как главное свойство внешнего мира? Но откуда тогда берется человек?
Бог
Между человеком и бесчеловечностью находится Бог. Он уравнивает и примиряет взаимоотрицающее:
…Бог органичен. Да…
Бог не может обойтись без человека:
…Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном…
…оценить могут только те,
кто помнит, что завтра, в лучшем случае - послезавтра
все это кончится. Возможно, как раз у них
бессмертные учатся радости, способности улыбаться.
(Ведь бессмертным чужды подобные опасенья…)
Бог – прежде всего мораль:
…Бог сохраняет все; особенно - слова
прощенья и любви, как собственный свой голос...
…в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
- Прости меня…
…жалость уместней Господней Славы
в мире, где души живут лишь в теле…
…И боги любят добро не за его глаза,
но потому что, не будь добра, они бы не существовали…
О Боге, точнее, богах, Бродский сообщает немного, борясь с сомнениями и искушениями, подавляя в себе страх:
…"Еще умру тут, Господи прости,
считая, что тот свет необитаем"…
…Только размер потери и
делает смертного равным Богу…
…и этот звук во много
раз неизбежней, чем голос Бога…
…я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог…
…Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет…
…Боги не оставляют
пятен на простыне, не говоря - потомства,
довольствуясь рукотворным сходством
в каменной нише или в конце аллеи,
будучи счастливы в меньшинстве...
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье - слепота, а чаще - свинство.
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен…
…наш
мир все же ограничен властью
Творца…
Почему Бродский говорит порой о «богах»? Возможно, это переход от чистого неверия к монотеизму. Возможно, игра-подражание древним. Возможно, искренняя вера, допущение множества первопричин.
Не зная точно, поэт постоянно варьирует – то «Бог», то «боги». В этом он похож на Конфуция, который проповедовал свое учение, не касаясь трансцендентных вопросов – богов и загробной жизни. Китайский мудрец просто брал на веру сложившиеся понятия, не углубляясь в них; они ему не помогали и не мешали в решении этических проблем. В некотором роде миросозерацание Бродского схоже также и с буддизмом – в плане безразличия последнего к онтологии, отсутствия персонализированного божества. Этика для них важнее метафизики.
Бог в мировоззрении Бродского – не главная составляющая. Поэт не желает профанировать сакральный предмет, касаясь его всуе. Скорее всего, самим фактом упоминания Творца всерьез, он дает нам понять, что не все безнадежно и бездумно.
Творчество
Синоним творчества для Бродского – перо:
…как перо шуршит,
помогая зеленой траве произнести "все кончено"…
…Ступай, ступай, печальное перо,
куда бы ты меня не привело…
…вообще само
перемещенье пера вдоль по бумаге есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удастся, с кем - вопреки письму -
ты уже не увидишься…
…Не пером, не бумагой, не голосом…
…с вечным простясь пером…
…Перо поднимаю насилу…
…Бросим перо…
…И перо за тобою бежит в догонку…
…писать стихи пером в тетради…
…достать перо и промокашку…
…возьми
перо и чистый лист бумаги…
…возьми перо
и чистую бумагу - символ
пространства…
…Отыскать чернила.
И взять перо…
…Так делает перо,
скользя по глади
расчерченной тетради,
не зная про
судьбу своей строки…
…Пером простым - неправда, что мятежным!
я пел…
…И здесь перо
рвется поведать про
сходство. Ибо у вас в руках
то же перо, что и прежде…
…Человек превращается в шорох пера на бумаге…
…Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы…
…взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов…
… темпа
пишущим эти строки пером…
…Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох…
…вечным пером привит
к речи…
…перо скрипит, как чужие сани…
…Скрипи, перо. Черней, бумага…
…Сочиняя, перо мало что сочинило…
…Только буквы в когорты строит перо на Юге…
…хоть строчи донос
на себя в никуда, и перо – улика…
…Но пальцы заняты пером, строкою,
чернильницей…
…перо выводя за пределы смысла и алфавита…
…Перо скрипит в тишине…
…Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.
Но почему же тогда Бродский - «учитель», раз ему нечего сказать? Думается, поэт имел в виду, что ему для нечего сказать для определенного человека или народа, ибо его мудрость – вне национальных или иных рамок. Поучения Бродского – на все времена, для эллина и иудея. Лафонтен или Крылов не советовали сугубо для соотечественников, и не давали персональных рекомендаций.
Возможно, так – через отрицание, Бродский обозначал свой космополитизм. Ведь всемирная отзывчивость Бродского была не меньше чем у Пушкина. Трудно найти в русской поэзии человека со столь широким географически-историческим диапазоном сюжетов – от Каппадокии до Мексики, от Афганистана до Рима (как эпохи цезарей, так и современного автору). Всемирная отзывчивость Бродского учит нас интересоваться «другими» - людьми, странами, континентами, не замыкаться в привычном мирке, быть воистину «гражданином мира». Только преодолев провинциальную ущербность, можно обрести широту взгляда, необходимую для понимания жизни во всей ее сложности, для наслаждения счастьем бытия.
Но в чем смысл творчества? Для чего пишутся стихи? Бродский об этом неустанно размышляет:
…Человек превращается в шорох пера на бумаге...
…Вычитая из меньшего большее, из человека - Время,
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом
фоне отчетливей, чем удается телом
это сделать при жизни…
…все ж не оставлена свобода,
чья дочь – словесность…
…Розно
с вами (стихами, курсив мой М.А.) мы пойдем: вы - к людям,
я - туда, где все будем…
…Истинная любовь
к мудрости не настаивает на взаимности
и оборачивается не браком
в виде изданного в Геттингене кирпича,
но безразличием к самому себе,
краской стыда, иногда – элегией…
…Сиротство
звука, Томас, есть речь!..
…От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи…
…Что бы такое сказать под занавес?!
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности…
… и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком…
…Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность…
…Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот…
Человек смертен, но, уходя в вечность, он что-то оставляет для тех, кто придет после него. Кто-то - картину, кто-то – счет в банке, кто-то – дом, кто-то память о красиво забитом голе. Поэт оставляет «часть речи», слова, которые и через поколения волнуют людей, доставляют им наслаждение. Но поэт – не благодетель, и не пишет стихи сугубо для блага иных людей – современников или потомков. Ему самому доставляет удовольствие творить. К тому же, сочинительство для него – образ жизни, способ познания мира и общения с ним, реализация заложенного от рождения потенциала, коего он оказывается заложником.
Стихами поэт благодарит (Бога? природу? родителей?) за возможность быть, стихами он делится мудростью с другими, стихами он негодует (но не скулит!), любит и прощает. Стихи он пишет, пока существует:
…Пока существует взгляд, существует даль…
Квинтэссенцией понимания природы творчества является стихотворение «Испанская танцовщица» (написанное, кстати, в манере Пастернака («Во всем мне хочется дойти...»). Заканчивается оно так:
…Так сросся с бездной
испанский танец.
Творчество – трансцендентально. Бездна (которую Паскаль носил в себе) открывается и познается через художество – от поэзии до танца. Точнее, она даже не познается, а лишь дается намек на нее, и каждый художник представляет нам свое видение предвечного. В «Танцовщице» Бродский полон темной гностики:
…Рассказ светила
о том, что было,
чего не станет…
…слепок боли
в груди и взрыва
в мозгу, доколе
сознанье живо…
…скорбь пространства
о точке в оном…
…Стремленье розы
вернуться в стебель…
…В пространстве сжатый
протуберанец
вне солнца взятый…
…мирозданье
ткань не удержит
от разрастанья…
…виденье Рая…
Очевидна перекличка, вольная или невольная с символической эзотерикой Гете, особенно из второй части «Фауста». Мысли великих сходятся.
Бродский считает творчество порой высшим мужеством:
… скрип пера
в тишине по бумаге - бесстрашье в миниатюре…
поскольку -
…Перо скрипит в тишине,
в которой есть нечто посмертное…
и -
…Поэтому лучше бесстрашие!..
У позднего Бродского есть и другое стихотворение об искусстве - «Храм Мельпомены». Оно (написанное редчайшей рифмовкой АААА) более неопределенно и менее восторженно по отношению к культурным ценностям. Общий тон его – ироничен, и в нем делается упор на вторичность творчества по сравнению с реальной жизнью:
"…Если бы не театр, никто бы не знал, что мы
существовали! И наоборот!" Из тьмы
зала в ответ раздается сдержанное "хмы-хмы".
Повседневность ничуть не хуже искусства. И последнее нельзя ставить выше жизни. Сапоги не выше Шекспира, но и не наоборот. О трагедии Бродский писал не раз:
…Трагедия окончена. Актер
уходит прочь. Но сцена - остается
и начинает жить своею жизнью...
…В настоящих трагедиях, где занавес - часть плаща,
умирает не гордый герой, но, по швам треща
от износу, кулиса…
Есть у него и большое стихотворение «Портрет трагедии» - ернически-абсурдное и малопонятное, зашифрованное подобно многим поэмам Гете. По большому счету в нем одна, безусловно запоминающаяся, строка:
…Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй…
и то навеянная фольклором. Наверное, смысл «Портрета» - в признании смерти жанра, в невозможности писать сегодня как прежде, в осознании, что времена Расина ушли, – от этого одновременно и грустно, и лихо на душе – что можно творить по иному. А еще это размышление о том, что не стоит слишком серьезно относиться к искусству, ибо «жизнь коротка, а искусство – вечно» - в древнеримском значении высказывания как невозможности в течении жизни ухватить и познать истину.
Бросается в глаза укорененность в бытии Бродского, в его стихах нет фантастики («Новый Жюль Верн» - сугубый реализм в форме иронического гротеска), действие не происходит на иных планетах или волшебных мирах. Единственное исключение, да и то, скорее, реалистическое, это термит из «Бюста Тиберия», роющейся на Земле, где вымерло человечество, и натыкающийся на древний бюст – образ, навеянный «Машиной времени» Уэллса.
Что касается «кириллициных знаков», то Бродский обожал игру не только со звуками, но и с буквами, придавая им порой почти мистическое значение - почти как в каббале:
…Особенно отсчитывая от "о"…
…"Как буква "г" в "ого"…
…Сад густ, как тесно набранное "Ж"...
…машет руками, как буква "ж"…
…попытка автопортрета в звуке
"ж"…
Мелкие, плоские волны моря на букву "б",
сильно схожие…
…где стулья как буква "б"…
…О, неизбежность "ы"…
выбери "ы", придуманное монголом.
…"Ы" - общий вдох и выдох!
"Ы" мы хрипим…
Бродский любил полунаучные обороты, должные придать его словам дополнительную серьезность и обстоятельность:
…С точки зрения времени…
…С точки зрения воздуха, край земли
всюду…
…с точки зренья высоты…
…с точки зренья дня…
…с точки зрения воздуха… (встречается дважды, курсив мой, М.А.)
…с точки зренья ворон…
…с точки зренья ландшафта…
…С точки зренья комара…
…С точки зрения энциклопедии…
…с точки зрения вечернего океана…
…с точки зренья лампы…
Он часто употреблял констатирующий оборот речи, начинающийся с «так»:
…Так меркнут люстры в опере; так на убыль
к ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица, вьющаяся как угорь,
и площадь - как камбала.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских
взбитых причесок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг
уличных фонарей.
Так смолкают оркестры…
…Так выходят из вод...
Так обдают вас брызгами…
…Так обретает адрес стадо и почву - древо…
Так двигаются вперед,
за горизонт, за грань.
Так, продолжая род,
предает себя ткань.
Так, подмешавши дробь
в ноль, в лейкоциты - грязь,
предает себя кровь,
свертыванья страшась.
Так в пустыне шатру
слышится тамбурин.
Так впопыхах икру
мечут в ультрамарин.
Так марают листы
запятая, словцо.
Так говорят "лишь ты",
заглядывая в лицо…
…так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря…
Вообще, следить за любимыми оборотами Бродского – занятие прелюбопытное.
…не покажу вам с другом кулака…
…вблизи вулкана
невозможно жить, не показывая кулака…
…как Шопен, никому не показывавший кулака…
…Одну ли, две ли
проживаешь жизни…
…Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли…
…в ихнем клубе…
…ихних четвероногих…
…наполняет часы ихним туда-сюда…
…ихнему воинству…
…трогаешь ихний крюк…
…в ихнем ряду…
…изнанка ихних круч…
…ихней ломаной кривой…
…клеток ихнему концу…
…ихним снегом на черты…
…узнаю ли тебя я в ихнем…
…от листьев с ихним комплексом бессвязно…
…сокращает красавиц до профилей в ихних камеях…
…Морозное небо над ихним привалом…
…снижает ихнюю потусторонность…
…у ихних ворон и крон…
…и кажется ихним голосом…
…окликнет ихний дозор…
…Цифры не умира…
…Человек не умира…
…спуск бедер голых
на парашюте…
…И головная боль опускается на парашюте…
…Холод слетает с неба
на парашюте…
…расчетливо раскрыв свой купол
как парашют…
…с парашютом
не спрыгнуть в прошлое…
…Поцеловать бы их в правду затяжным, как прыжок с парашютом, душным
мокрым французским способом!..
…Торжество
клеенки над железом налицо...
…торжество воды
в состязании с сушей…
…торжество крестьянина под вопросом…
…торжество икры
над рыбой…
…превращаясь во сне в головные уборы либо
в торжество Циолковского…
…победа флоры
над фауной…
…этих вещей победу…
…победу
собственных слов…
…Победа Мондриана…
…о победах прямой над отрезком…
…победа воспоминаний
над действительностью…
…празднуя победу телосложенья…
…торжествующей втуне победу над щучьим веленьем…
…победа яви…
…чей эпиграф - победа зеркал…
…странной мысли о победе снега…
…Мысль выходит в определенный момент…
…корабль не приходит в определенный порт…
…В определенном возрасте время года…
…В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц…
…В определенном смысле,
в будущем нет никого; в определенном смысле,
в будущем нам никто не дорог…
…это кукареку в стратосфере…
…он уже, конечно, в стратосфере…
…находится его вершина
в пределах стратосферы…
…За пределами веры,
из своей стратосферы…
В стратосфере, всеми забыта…
…не прекращая вращаться ни в стратосфере…
…помесь веры и стратосферы…
…в другом конце стратосферы…
…начало возвращения к моллюску…
…круша столы, грядущему моллюску
готовя дно…
…Через тыщу лет из-за штор моллюск
Извлекут…
…мы превращаемся в будущие моллюски…
…когда ландшафт волнист,
во мне говорит моллюск…
…«Ты, значит, не боишься темноты?»
«В ней есть ориентиры»…
…«Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел»
«…Закроешь их и видишь темноту».
…крутится в темноте с вечным молчаньем…
…Ткни пальцем в темноту…
…там, в темноте, во сне…
…Лучше жить в темноте…
…Я сижу у окна в темноте…
…Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи...
…Это - тоже
дорожка в темноту….
…пожирает лиса
темноты…
…Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч…
…Для того, на чьи плечи ложится груз
Темноты
Время…
…в темноте там разглаживало бы морщины…
…в темноте всем телом твои черты…
…темноте помогая
мускулами лица…
…доступность глазу
в темноте…
…сливающиеся с темнотой чернила!..
…как сын Кибелы,
оценить темноту и, смешавшись с ней…
…притом в темноте…
…Я курю в темноте…
…По ночам темнота, что всегда была
темнота суть число волокон,
перестающих считаться с существованьем окон…
…как сказал бы
тот же Клаузевиц…
…как сказал бы Флинн…
…как сказал бы Салливен…
…превращается рацией в буги-вуги...
…папуас отбивает одной ногой
на песке буги-вуги...
…Всякое "во-саду-ли"
есть всего-лишь застывшее "буги-вуги"...
…дымятся у батареи, как развалины буги-вуги…
…У тебя - капризный климат…
…Лишь у тех, кто зонты производит, есть
в этом климате шансы захвата трона…
Из одних примет можно составить климат…
…местный климат
с его капризами в расчет принявши…
…и жаловался на климат…
…Чем банальнее климат, - как ты заметил, -
тем будущее быстрей становится настоящим...
…Что выживает, кроме
капризов климата?..
…Скорей всего, климат в царстве
справедливости будет носить характер
умеренного, с четырьмя временами года…
…нас губит низкая облачность и, как сказано выше, дождь…
Тема климата вообще характерна для Бродского. В стихотворении «После нас, разумеется, не потоп…» он противопоставляет мир природы и мир политики. Его слова
…Вот почему в конституции отсутствует слово "дождь"…
звучат как символ того, что жизнь (природа) шире любых попыток вместить ее в какие-либо рамки, дать ей определение, она ускользает от наших попыток заставить ее подчиняться правилам. Если конституция не в силах совладеть с дождем, то что уж говорить о чем-либо еще?
Приложение
Ряд стихотворений Бродского требует отдельного разбора, ибо мудрость в них выражена концентрировано и потрясающе выразительно. В первую очередь это относится к «Выступлению в Сорбонне» (1989), которое так и просится быть прокомментированным:
Изучать философию следует, в лучшем случае,
после пятидесяти. Выстраивать модель
общества - и подавно.
Потому слушать мальчишек не следует. Долой всех революционеров, которые, как правило, юноши с пылким воображением без житейского опыта. Никакого доверия авторам лозунгов «Требуйте невозможного!». Долой всех экстремистов – политических, литературных, философских, всех авторов сенсационных теорий. Написавший нашумевший книги «Пол и характер» Отто Вейнингер застрелил себя в двадцатитрехлетнем возрасте, едва выйдя из пубертатного периода. Может быть, он даже был девственником. Что он мог знать о «бездне пола»? А ведь пол-Европы купилось на его книжку.
Сначала следует
научиться готовить суп, жарить - пусть не ловить -
рыбу, делать приличный кофе.
Без овладения элементарными практическими навыками любые рассуждения - наивны, если не опасны. Нельзя доверять человеку что-либо серьезное, если он не имеет основательного житейского опыта. Это грозит торжеством безжалостной молодежи «знакомой с кровью понаслышке или по ломке целок». Что это за политик, ученый, философ, писатель не умеющий сварить суп? Какова цена, какая вера его словам? Он подобен звездочету у Лафонтена, рассуждавшего о светилах, но свалившегося в колодец.
В противном случае, нравственные законы
пахнут отцовским ремнем или же переводом
с немецкого.
Мы принимаем этику и, вообще, правила этого мира окончательно лишь тогда, когда пропускаем их через призму личного опыта. Только тогда мы понимаем, почему нельзя воровать или обманывать, а если и считаем, что можно, – то мы знаем пределы тому, а не принимаем на веру и безоглядно наивный имморализм.
Сначала нужно
научиться терять, нежели приобретать,
ненавидеть себя более, чем тирана,
годами выкладывать за комнату половину
ничтожного жалованья - прежде, чем рассуждать
о торжестве справедливости.
Опыт - не опыт без отрицательного опыта. Не пройдя через мытарства нищетой, безнадежностью, оглупляющей рутиной, из которой не видно выхода, через крушение планов и надежд, также не постичь Истины (см. далее). Только перестрадав, можно выработать адекватное представление о справедливости, и, даже не требовать, а смиренно ждать или рассуждать о ней. Поэтому не верьте юным борцам за справедливость – именно их энтузиазмом ленины и пол поты создавали фабрики смерти. И, вообще, больше претензий к себе и спроса с себя.
Которое наступает
всегда с опозданием минимум в четверть века.
Не ждите немедленного воздаяния вашим трудам и заслугам. Старайтесь изо всех сил, но знайте – ни на кого это не подействует. Нельзя сказать, что мир не устроен по законам справедливости – Бродский этого не утверждает, но когда оно «сработает» - не знает никто. Бродский вслед за Марком Аврелием учит нас стоицизму перед лицом нелогичности и жестокости мира. Точнее, это не жестокость, а «бесчеловечность» - в том смысле, что нельзя переносить на вселенную наши представления (индивидуальные и вечно меняющиеся) о морали.
Изучать труд философа следует через призму
опыта либо - в очках (что примерно одно и то же),
когда буквы сливаются и когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника.
Роман Гете в полном варианте называется «Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся». Хочешь познать мудрость до конца – отрекись прежде всего от выгод, не думай обратить знание себе на пользу.
Истинная любовь
к мудрости не настаивает на взаимности
и оборачивается не браком
в виде изданного в Гёттингене кирпича,
но безразличием к самому себе,
краской стыда, иногда - элегией.
Мудрость – вещь в себе, не инструмент для извлечения выгод. Она бескорыстна, ничего не дает и ничему не служит. Познав ее, не стоит заниматься поучениями. Живи скромно, довольствуйся тем, что понял. Будь равнодушен к признанию и регалиям, имей совесть, и если есть истинное желание и ощущение таланта в чем-то - следуй искренним внутренним позывам – пиши, пой, возделывай грядки, собирай марки, реализуйся в том, в чем заключается твое призвание.
(Где-то звенит трамвай, глаза слипаются,
солдаты возвращаются с песнями из борделя,
дождь - единственное, что напоминает Гегеля.)
Поэт сочиняет это ранним утром в европейском городе. Конечно, в 1989 году никаких борделей не было. Если солдаты и шли по ночному городу, то, возвращаясь с дискотеки. Но, как мы отметили, идеальной эпохой для Бродского был XIX век, когда шествующие их публичного дом солдаты были обычным зрелищем. В данном стихотворении он архаизирует. Поэт вновь показывает нам, что такое повседневная жизнь – «Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня». Почему дождь – объясним чуть ниже.
Истина заключается в том, что истины
не существует. Это не освобождает
от ответственности, но ровно наоборот:
этика - тот же вакуум, заполняемый человеческим
поведением, практически постоянно;
тот же, если угодно, космос.
Истина многолика, никто не обладает монополией на нее. Но склоняться от того (бессмертна душа или не бессмертна, «химия» все наши мысли или не «химия», существует загробное воздаяние - не существует и т.д.) к аморализму и эгоизму - неправильно. Каждый из нас – творец этики ежеминутно. В этом мы близки к богам, если они есть. Каждое мгновение мы совершаем моральный выбор своей свободной волей. В этом заключается наше величие. Мы погружены в мораль как светила - в межзвездный вакуум, точнее, мы излучаем мораль постоянно как звезды – свет.
И боги любят добро не за его глаза,
но потому что, не будь добра, они бы не существовали.
И они, в свою очередь, заполняют вакуум.
И может быть, даже более систематически,
нежели мы: ибо на нас нельзя
рассчитывать. Хотя нас гораздо больше,
чем когда бы то ни было, мы - не в Греции:
нас губит низкая облачность и, как сказано выше, дождь.
Добро – категория трансцендентальная, сопричастностью к творимому нами добру, мы сопричастны к потусторонним силам, как их называет Бродский, – «богам». Там, где не хватает слабых и ненадежных человеческих сил, подстраховывают они, - все наши упущения, и промахи, и ошибки.
В Древней Греции люди были ближе к природе, и перемены погоды воспринимались как естественное чередование жизненного цикла, а не как повод для головной боли. Диалектика дождя заключается в отрицании сухости, хорошей погоды вообще. Он не дает забыть о переменчивости всего сущего. Дождь стирает следы нашего бытия – и нас вместе с ними. Природа порождает нас, но она же и губит.
Изучать философию нужно, когда философия
вам не нужна. Когда вы догадываетесь,
что стулья в вашей гостиной и Млечный Путь
связаны между собою, и более тесным образом,
чем причины и следствия, чем вы сами
с вашими родственниками. И что общее
у созвездий со стульями - бесчувственность, бесчеловечность.
Это роднит сильней, нежели совокупление
или же кровь!
Человек мудрый, в философии – читай, мудрости, уже не нуждается. Потому, когда он к ней все-таки обращается, он воспринимает все с лету, словно читает уже знакомую книгу. Человек за пятьдесят знает смысл жизни, и постиг смысл бытия во Вселенной. Принцип всеобщей связи, всеобщей причинности любой пастух формулирует и обосновывает для себя безо (до) всякого Эйнштейна. Он знает неслучайность всего. Он знает что «мораль отсутствует в природе». Она – достояние человека и богов.
Естественно, что стремиться
к сходству с вещами не следует.
Из предыдущего наблюдения о бесчеловечности опять-таки не следует аморализм. Потому сам Бродский пишет стихи, а не тихо кайфует, достигнув полтинника.
С другой стороны, когда
вы больны, необязательно выздоравливать
и нервничать, как вы выглядите. Вот что знают
люди после пятидесяти. Вот почему они
порой, глядя в зеркало, смешивают эстетику с метафизикой.
А раз ты уже лишен искушений, то можно позволить себе выглядеть плохо. Это уже не важно. Близость смерти проясняет многое и упрощает. Эстетика сливается с метафизикой, порождая в некоторых случаях гениальные стихи.
В марте 1989 года Бродский был уже всемирно известным лауреатом Нобелевской премии, за право публиковать его стихи и эссе дрались лучшие советские журналы, Система трещала по швам. Поэт видел воздаяние своим гонителям, но вряд ли испытывал оттого злорадство, хотя порой и позволял себе ярость – ведь он не хотел обладать холодностью вещей.
Некоторые стихотворения Бродского перекликаются с известными стихами, написанными ранее другими поэтами. Так, «Бюст Тиберия» созвучен « Loitering with a vacant eye» Альфреда Хаусмена из цикла «Шропширский парень».
Почти столетие назад подобно Бродскому беседовал с древней мраморной статуей герой Хаусмена. У британского поэта – самоотреченный стоицизм. Его шропширский паренек, встретив в лондонском музее высеченного из камня грека, учится у него мужественно нести свой жизненный удел:
Loitering with a vacant eye
Along the Grecian gallery,
And brooding on my heavy ill,
I met a statue standing still.
Still in marble stone stood he,
And stedfastly he looked at me.
"Well met," I thought the look would say,
"We both were fashioned far away;
We neither knew, when we were young,
These Londoners we live among."
Still he stood and eyed me hard,
An earnest and a grave regard:
"What, lad, drooping with your lot?
I too would be where I am not.
I too survey that endless line
Of men whose thoughts are not as mine.
Years, ere you stood up from rest,
On my neck the collar prest;
Years, when you lay down your ill,
I shall stand and bear it still.
Courage, lad, 'tis not for long:
Stand, quit you like stone, be strong."
So I thought his look would say;
And light on me my trouble lay,
And I stept out in flesh and bone
Manful like the man of stone.
Бродский же перед бюстом Тиберия размышляет о природе власти, человеческой жестокости и агрессии, смысле истории.
У него есть еще одно пересечение с английской поэтической классикой. Стихотворение «Торс» очень созвучно «Озимандии» Шелли:
Если вдруг забредаешь в каменную траву,
выглядящую в мраморе лучше, чем наяву,
иль замечаешь фавна, предавшегося возне
с нимфой, и оба в бронзе счастливее, чем во сне,
можешь выпустить посох из натруженных рук:
ты в Империи, друг.
Воздух, пламень, вода, фавны, наяды, львы,
взятые из природы или из головы, -
все, что придумал Бог и продолжать устал
мозг, превращено в камень или металл.
Это - конец вещей, это - в конце пути
зеркало, чтоб войти.
Встань в свободную нишу и, закатив глаза,
смотри, как проходят века, исчезая за
углом, и как в паху прорастает мох
и на плечи ложится пыль - этот загар эпох.
Кто-то отколет руку, и голова с плеча
скатится вниз, стуча.
И останется торс, безымянная сумма мышц.
Через тысячу лет живущая в нише мышь с
ломаным когтем, не одолев гранит,
выйдя однажды вечером, пискнув, просеменит
через дорогу, чтоб не прийти в нору
в полночь. Ни поутру.
Сравни с -
I met a traveller from an antique land
Who said: Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read,
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed,
And on the pedestal these words appear:
"My name is Ozymandias, King of Kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!"
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.
А вот этот пассаж:
Кто был тот ювелир,
что бровь не хмуря,
нанес в миниатюре
на них тот мир,
что сводит нас с ума,
берет нас в клещи,
где ты, как мысль о вещи,
мы - вещь сама?
разве не чистый Блейк – «Tyger Tyger, burning bright»?