С памятник
Я - память. Ни к себе воз двинул рукотворный,
Ни от себя пустил с крутого склона вниз,
В котором все слова сложены повздорно,
Их пересыпан верх, их пересыпан ниц
Кристаллами со-ли – озвучиваньем пряным,
Чтоб даже век веков в небытие спустя
Вплавь, ввыплавь, в переплавь пригоденность их, знанье
Нашли язык и рты, и губы, и гортань.
5 Х Х5г
5+Х=Х5г
пнд лнк днр ждн
мск хрк
ва - ов
Счастлив я в этот день
октябрёв
я поздравлю тебя
пожелаю себя
я поздравлю себя
пожелаю тебя
в эту тёплую майскую осень
китаёза: тепло осень-осень
посмотри: в небе солнце зависло
равновесно с луной - скромыслив
радостихотворение это
от того, кто ревниво - по это
пожелает тебе и по то -
а потом после нас хоть потоп
знаешь, если б ты не родилась -
то - на то мне дана как бы власть -
я родил бы тебя себе дочкой
трое-двое ли точием, точкой
но была бы ты здесь непременно
одиссейно одесно еленно
С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
ШАГИ
Шаги твои были такими тихими;
часы настенные их перетикали,
даже сердце в груди громче стучало.
Это всё чары, чары, чары…
Это всё ночь… Из луны ты выжала
мне в зелье несколько капель рыжих, и
размешала мизинцем. Пей, пей, пей…
Соловей за окном, за садом, за небом пел, пел, пел.
Всё кружилось. Руки твои ласкали.
Поцелуи сыпались лепестками.
Прижимались к бёдрам твои бёдра.
Всё кружилось… всё сон… всё неявь, одурь…
Перемешаны взгляды наши в бокале ночи,
глаз голубых и хамелеоньих напиток сочен.
Шёпот твой и мой хрип пересыпались нотками – ой ли! –
из мужского в женский треугольник.
М янгол
///Ірині Зелененькій///
Спалене сполохами стигло-застиглих зірок,
падає попелом Ірія пір’я янгольських крил.
Знов починається відлік чи виклик «Зеро!».
Що з того,
що шостого дня все назем’я мій вкрив крик?
Викрив викривлення слів біля дерева слив.
Звук «Ззззз» – мій. А інші – Його (Йогови?).
Підіймаються води до серця від нових злив.
Вседержець втомися від Томи-невіри «агови!»
Кажани скаженіють. Повінь повного місяця глибша.І ламаються віти дерев під ходою затинної тіні
наших здійсненних снів. Кожен сам по собі залише
на Снотворця ідентичність питання-відповідь:
«Ти?» – «Ні!»
Що ти хочеш від мене, мій друже, якого надумав?
Колискову вслуховую коло схову із гномами виритих шахт.
Та я чую умову – найбільшу з усіх надумов:
«Не роби другий, третій,
якщо першого кроку немає на слові «Рушай!»
Друже-недруже-брате, то колись же ти пустиш мене
до пустелі, до пустки, що пасткою дивиться в очі?
На безглавому небі – загуслого заходу зашморг-кашне.
Не дивись так на мене. Не тобі, я собі самому наврочив!
Вже, мабуть, не знайду найдужчого себе довіку.
Пошанований Бог посміхається, все-то Він знав.
І мій перший до нього, немов би до матері, вигук
в надостанньому: «Що ж ти покинув мене?» луна.
Все спекотніше пам'ять недолуге мовчання ятрить, –
те мовчання, що більше волає, аніж пожирає себе.
Від «зеро» час і відстань всюди мовні по відліку: «три!»
І світанок вітає танком за вікном затишного купе.
Ти мене не облишиш?
Та лихо мені – і з тобою теж.
Сподіваюсь, о Діва Вища,
на диво, на дію. Простеж –
чи вранці встаю я з тінню,
чи вдень (від запиту «де?» – День?)
Сновидій вириваю коріння…
І’м… Ім’я. І’м’Янгол – лунає далеко десь…
Все стає намісця; місяць, і кажани, і кашне.
І в торбинці на смаглих плечах копирсається песик,
що, під ноги кидаючись, хизувався в-зіницях-вогнем,
на якому згоріли крила янгольських весен.
ОВЧЕ НАШ
Что тебе моё недомогание?
Я сам себя выгнал взашей.
Покушение, говоришь, домогание…
Обвиняй в чём хочешь, тело шей.
Я не спал три ночи и пять дней,
а не ел ещё дольше.
Я шёл к тебе, будто к Риму Эней,
за 28 веков д о д о л ь ч е.
Я летел к тебе разыкаристо,
через взмах крыльев крича:
Я выбрался из залежей карстовых,
чтоб опрометеить очаг!
Я и плыл к тебе опрометчиво.
Дежавю дежурит, журя.
На карте никейно помечены
маршруты МаршраМ и Заря.
Я был на Острове. Этот остров –
вестров на развилке ветров.
Над ним небес многокостров
шторм, бьющийся скалы - о, в.
Этот остров вращается. Если заснуть на юге,
то проснёшься на северной стороне.
И тень, растущая под перьями юки
с востокапкана равна той, что на западне.
А ещё над островом этим
был настолько тяжел ночи каток,
что расплющивал его до самого рассвета
до размера первосозданного плато,
на котором паслись чинно и мирно доковчежные звери.
И к ангелу персональному обращались: "Овче наш!"
И в небо, и в недро бодро возверя,
всего живого обращалась светлая сторона.
И слетала с петель небесная дверь.
И проём затягивался до лунного контура.
И делились в мире уже на две
части участи каждого в поровном.
Красная кнопка солнца вдавлена в горизонт.
Взорвано небо. Звёзд осколки и брешь луны.
Каждый луч её – зонд
обратной её стороны.
Это как осьминог самопотопляющийся.
Только дна нет. Как нет рей корабля.
И бреду воспятно я – ю э ы щ ш.
И была кара б си, была не кора б – "ля".
– Тебя снова штормит?
Выпей хереса.
Твоё доремит
слаще ереси.
Оприжизненно
недопознан.
Правдолживисто
ранопозднов.
И смотрел на тебя, мудрую, добрую, верную,
и понимал, что мизинца мизинца не стою
твоего твоего. Сам себя с пьедестала свергну я
и второе число простое
превращу в счастливое, до обеда доживя.
Дежавю дюживо-дюжинно.
Непрожитое снова увёз. Увяз
рукой в наужинном ужине.
Отцеживают пельмень луны. Дождь-кипяток
проливают на мою на голову.
И осталось моей тоски пяток
календарной листвы не сорванной.
У каждой буквы есть звук соприкосновения с буквой другой.
Е, Ё, З,Э перепоночно тянутся друг к другу.
К Ж Х У создают ромбы..
Выгибается С, и в О растёт дугой.
При вбивании по шляпке Т превратятся в Т-ромбы.
Ещё много чего я мог бы тебе рассказать.
Ты послушаешь, слушая больше, чем слыша.
Но когда вот так вот, когда только глаза в глаза,
я хочу больше молчать, и слушать,
как ты (за меня?) дышишь...
Ты проснулась от запаха кофе...
- Добрый вечер!
- Вечер?
- День.
Ты проснулась от запаха ль кофе
в страсть запомнившую постель?
Во сне мы кое-
где бродили с тобой под луной,
и неспелые вишни срывали.
- Ты была не собой. ИNой.
А гуляли на острове Бали
- А скажи, ведь мы были раньше?
Эта жизнь - лишь одна из ста?
- Замок, хижина, гражда, ранчо...
Миля, лье, километр, верста...
- А скажи, мы ведь после будем?
- После нас? Вот таких чудных?
Там ведь будут другие люди
нам неведомой здесь страны.
Я хочу, чтобы в мире новом
ты услышала на заре:
"Ты проснулась от запаха кофе?
Ты проснулась весне в феврале?"
Любовжь
Мой поцелуй ложь.
Твой поцелуй - коварство.
...ю б... в
Л..... о.....ь
..........ж
Слово моё звук.
Речь твоя - осязанье.
ИллюЗорность молебных рук.
Ты во мне навсегда.
Вечностнее
с/з(о)ве с/з т/д но(во)го неба.
"Нет" всегда идут после "да".
Как перед "чую" - "треба".
Так безумно любить...
Так безумно любить -
и не знать,
и не помнить,
не верить.
Потемнела финифть -
небо не ба-
гровеет к утру.
Но любить - словно пить:
жажда -
светости
тёмная мера.
Не разъять никогда
влюблённых
отверженных рук.
Так безумием жить,
что страдание -
выше молитвы.
Что взываешь не к небу,
а небо взывает, моля.
Я согласен сгореть,
проиграть,
уступить в каждой битве,
лишь бы видеть счастливым
твой вопрошающий взгляд...
Любовница
Я падал долго…
Казалось, что моё падение было дольше,
чем – изгнанного Ангела.
А бездна была – как перевёрнутая воронка.
… Я голодал.
Я кусал себе пальцы,
брение из крови и песка
хрустело на зубах,
как черепки обожжённой глины -
той, что осталась
по ненадобности
после первосотворения...
… Я хотел пить.
Небо иногда посылало дождь,
но солнце так раскалило землю,
что капли испарялись
на высоте моего роста,
не долетая до рта…
… Я мёрз.
Пятно солнца сменялось пятном луны.
Небо вокруг них стало фиолетовым,
и я уже не мог различить,
кто из них когда светил –
наверняка день сменял(ся) ночь(ю),
но я уже не чувствовал, где их граница.
… Я хотел Смерти.
Но она проползала несколько раз по мне,
целовала живот и глаза,
заботливо промакивала пот на лице,
гладила чресла, ложилась сверху и –
грела меня,
выжимала на губы сладкое облако,
крошила ночное светило –
и по её растущей щербинке,
и по нетронутому солнцу
я стал различать день и ночь.
А затем я проник в неё…
Это было безумием…
Смертный и Смерть любили друг друга…
Бездна не казалась уже такой одиноко-зловещей…
Голод и жажда удалялись с каждым поцелуем…
“Ешь, пей меня”, – слышал я…
Её волосы просачивались мне в рот,
я кусал их – а она смеялась!
Я мял её тело так,
словно сошедший с ума пражский доктор –
глину очередного неудавшегося Голема:
он так хотел, чтобы на этот раз
первой получилась женщина.
Я царапал ей спину, грудь,
словно делал борозды для семени,
из которой взойдут…
взойдут…
я кричал на неё, ругал,
а она соглашалась с тем,
что изменяла мне до меня миллионы лет…
Она…
Она не хотела меня потерять.
Она плакала и бездна…
Бездна наполнялась её слезами,
и уже был слышен
звук падающих слёз в океан из них же…
И вот – я коснулся океана телом,
и он стал выносить меня обратно.
Но я не хотел уходить от Любимой,
И она не хотела со мной расставаться,
не понимая – оба! –
ЧТО будет истинной причиной разлуки!
Я
просыпАлся.
Её…
Её не было…
Губы кровили, изрезанные её волосами,
на груди жгли иероглифы царапин,
глаза болели – они так привыкли к её присутствию,
что без неё…
без неё…
БЕЗ НЕЁ!!!...
“У нас будет НЕБО…” –
я помню её прощальный шёпот
в воронку моего уха.
Шёпот заполнял всего меня
и выталкивал,
выталкивал…
Я падал снова…
Я уже не мог без неё…
Она…
меня…
ждёт…
Город-любовник
С пятницы на субботу…
Одна в квартире…
Между седьмым этажом и
небом…
Открыты окна.
Она –
обнажена,
на балконе –
открылась Городу.
Полной луны гонг.
Молоточек чьего-то крИ-кААА…!!!
Мало точек-звёзд-родинок –
небо сегодня породное…
Ветер и свет ночной
спорят –
кто нежней для неё –
открытой и ждущей.
Она немного озябла.
Обнимает себя,
любуясь собой – гордой,
любуясь собой – … одинокой.
Две восставшие башенки
согреваются-ладонями-спрятанные.
Запрокинута голова…
Опрокинуто небо…
Город целует глаза…
Город целует губы…
Город целует…
шею, плечи, волосы…
Она поднимает руки –
Город снимает
видимое
только им двоим
платье…
Город целует груди,
нежно – она смеётся…
нежно – … Щекотно… Щекотно!..
нежнее – она подставляет
губы и – … !
Город плачет…
Город уткнулся в её колени,
обнял её бёдра,
смотрит – снизу вверх.
Она – улыбается…
Снова закрылась руками,
снова его дразнит…
Город заплакал небом…
тёпппп.лые…
тёпппп.лые…
тёпппп.лые капппп.ли
упппп.али на губббб.ы…
она их глотает, глотает, глотает и…
он перестал плакать.
Ветер – по каплям остывшим…
ветер – по телу озябшему,
мокрому,
истеричному…
её знобит…
ей хочется плакать…
кричать…
кусаться…
тепла…
продолжения…
выхода…
Город вошёл в неё…
КО R ФЕ
Твои нежные пальцы
держали иглу
и зашивали мешочек
с моим сердцем.
Ты цепляла
этот мешочек на солнце
и, когда сердце высыхало,
молола.
Поутру я будил тебя
запахом молотого сердца,
подавая напиток (ко(r)фе)
в постель.
Ты целовала меня в лоб,
пила кипяток,
отворачивалась
и спала дальше.
До того времени,
когда порошок заканчивался,
в моей груди
отрастало новое сердце.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
Но однажды я спрятал мешочек,
и тебе стало грустно.
Ты взяла меня в руки,
потрясла,
но сердце в груди
не успело ссохнуться
до торохтящей горошины.
Тогда…
Тогда ты заплакала!
Я же подставил мешочек,
процедил через него
дюжину слёз в чашку,
из которой ты любила пить.
Подставил солнцу –
оно выпарило слёзы,
оставив кристаллик соли,
через который ты теперь
и рассматриваешь меня.
Я - память. Ни к себе воз двинул рукотворный,
Ни от себя пустил с крутого склона вниз,
В котором все слова сложены повздорно,
Их пересыпан верх, их пересыпан ниц
Кристаллами со-ли – озвучиваньем пряным,
Чтоб даже век веков в небытие спустя
Вплавь, ввыплавь, в переплавь пригоденность их, знанье
Нашли язык и рты, и губы, и гортань.
5 Х Х5г
5+Х=Х5г
пнд лнк днр ждн
мск хрк
ва - ов
Счастлив я в этот день
октябрёв
я поздравлю тебя
пожелаю себя
я поздравлю себя
пожелаю тебя
в эту тёплую майскую осень
китаёза: тепло осень-осень
посмотри: в небе солнце зависло
равновесно с луной - скромыслив
радостихотворение это
от того, кто ревниво - по это
пожелает тебе и по то -
а потом после нас хоть потоп
знаешь, если б ты не родилась -
то - на то мне дана как бы власть -
я родил бы тебя себе дочкой
трое-двое ли точием, точкой
но была бы ты здесь непременно
одиссейно одесно еленно
С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
ШАГИ
Шаги твои были такими тихими;
часы настенные их перетикали,
даже сердце в груди громче стучало.
Это всё чары, чары, чары…
Это всё ночь… Из луны ты выжала
мне в зелье несколько капель рыжих, и
размешала мизинцем. Пей, пей, пей…
Соловей за окном, за садом, за небом пел, пел, пел.
Всё кружилось. Руки твои ласкали.
Поцелуи сыпались лепестками.
Прижимались к бёдрам твои бёдра.
Всё кружилось… всё сон… всё неявь, одурь…
Перемешаны взгляды наши в бокале ночи,
глаз голубых и хамелеоньих напиток сочен.
Шёпот твой и мой хрип пересыпались нотками – ой ли! –
из мужского в женский треугольник.
М янгол
///Ірині Зелененькій///
Спалене сполохами стигло-застиглих зірок,
падає попелом Ірія пір’я янгольських крил.
Знов починається відлік чи виклик «Зеро!».
Що з того,
що шостого дня все назем’я мій вкрив крик?
Викрив викривлення слів біля дерева слив.
Звук «Ззззз» – мій. А інші – Його (Йогови?).
Підіймаються води до серця від нових злив.
Вседержець втомися від Томи-невіри «агови!»
Кажани скаженіють. Повінь повного місяця глибша.І ламаються віти дерев під ходою затинної тіні
наших здійсненних снів. Кожен сам по собі залише
на Снотворця ідентичність питання-відповідь:
«Ти?» – «Ні!»
Що ти хочеш від мене, мій друже, якого надумав?
Колискову вслуховую коло схову із гномами виритих шахт.
Та я чую умову – найбільшу з усіх надумов:
«Не роби другий, третій,
якщо першого кроку немає на слові «Рушай!»
Друже-недруже-брате, то колись же ти пустиш мене
до пустелі, до пустки, що пасткою дивиться в очі?
На безглавому небі – загуслого заходу зашморг-кашне.
Не дивись так на мене. Не тобі, я собі самому наврочив!
Вже, мабуть, не знайду найдужчого себе довіку.
Пошанований Бог посміхається, все-то Він знав.
І мій перший до нього, немов би до матері, вигук
в надостанньому: «Що ж ти покинув мене?» луна.
Все спекотніше пам'ять недолуге мовчання ятрить, –
те мовчання, що більше волає, аніж пожирає себе.
Від «зеро» час і відстань всюди мовні по відліку: «три!»
І світанок вітає танком за вікном затишного купе.
Ти мене не облишиш?
Та лихо мені – і з тобою теж.
Сподіваюсь, о Діва Вища,
на диво, на дію. Простеж –
чи вранці встаю я з тінню,
чи вдень (від запиту «де?» – День?)
Сновидій вириваю коріння…
І’м… Ім’я. І’м’Янгол – лунає далеко десь…
Все стає намісця; місяць, і кажани, і кашне.
І в торбинці на смаглих плечах копирсається песик,
що, під ноги кидаючись, хизувався в-зіницях-вогнем,
на якому згоріли крила янгольських весен.
ОВЧЕ НАШ
Что тебе моё недомогание?
Я сам себя выгнал взашей.
Покушение, говоришь, домогание…
Обвиняй в чём хочешь, тело шей.
Я не спал три ночи и пять дней,
а не ел ещё дольше.
Я шёл к тебе, будто к Риму Эней,
за 28 веков д о д о л ь ч е.
Я летел к тебе разыкаристо,
через взмах крыльев крича:
Я выбрался из залежей карстовых,
чтоб опрометеить очаг!
Я и плыл к тебе опрометчиво.
Дежавю дежурит, журя.
На карте никейно помечены
маршруты МаршраМ и Заря.
Я был на Острове. Этот остров –
вестров на развилке ветров.
Над ним небес многокостров
шторм, бьющийся скалы - о, в.
Этот остров вращается. Если заснуть на юге,
то проснёшься на северной стороне.
И тень, растущая под перьями юки
с востокапкана равна той, что на западне.
А ещё над островом этим
был настолько тяжел ночи каток,
что расплющивал его до самого рассвета
до размера первосозданного плато,
на котором паслись чинно и мирно доковчежные звери.
И к ангелу персональному обращались: "Овче наш!"
И в небо, и в недро бодро возверя,
всего живого обращалась светлая сторона.
И слетала с петель небесная дверь.
И проём затягивался до лунного контура.
И делились в мире уже на две
части участи каждого в поровном.
Красная кнопка солнца вдавлена в горизонт.
Взорвано небо. Звёзд осколки и брешь луны.
Каждый луч её – зонд
обратной её стороны.
Это как осьминог самопотопляющийся.
Только дна нет. Как нет рей корабля.
И бреду воспятно я – ю э ы щ ш.
И была кара б си, была не кора б – "ля".
– Тебя снова штормит?
Выпей хереса.
Твоё доремит
слаще ереси.
Оприжизненно
недопознан.
Правдолживисто
ранопозднов.
И смотрел на тебя, мудрую, добрую, верную,
и понимал, что мизинца мизинца не стою
твоего твоего. Сам себя с пьедестала свергну я
и второе число простое
превращу в счастливое, до обеда доживя.
Дежавю дюживо-дюжинно.
Непрожитое снова увёз. Увяз
рукой в наужинном ужине.
Отцеживают пельмень луны. Дождь-кипяток
проливают на мою на голову.
И осталось моей тоски пяток
календарной листвы не сорванной.
У каждой буквы есть звук соприкосновения с буквой другой.
Е, Ё, З,Э перепоночно тянутся друг к другу.
К Ж Х У создают ромбы..
Выгибается С, и в О растёт дугой.
При вбивании по шляпке Т превратятся в Т-ромбы.
Ещё много чего я мог бы тебе рассказать.
Ты послушаешь, слушая больше, чем слыша.
Но когда вот так вот, когда только глаза в глаза,
я хочу больше молчать, и слушать,
как ты (за меня?) дышишь...
Ты проснулась от запаха кофе...
- Добрый вечер!
- Вечер?
- День.
Ты проснулась от запаха ль кофе
в страсть запомнившую постель?
Во сне мы кое-
где бродили с тобой под луной,
и неспелые вишни срывали.
- Ты была не собой. ИNой.
А гуляли на острове Бали
- А скажи, ведь мы были раньше?
Эта жизнь - лишь одна из ста?
- Замок, хижина, гражда, ранчо...
Миля, лье, километр, верста...
- А скажи, мы ведь после будем?
- После нас? Вот таких чудных?
Там ведь будут другие люди
нам неведомой здесь страны.
Я хочу, чтобы в мире новом
ты услышала на заре:
"Ты проснулась от запаха кофе?
Ты проснулась весне в феврале?"
Любовжь
Мой поцелуй ложь.
Твой поцелуй - коварство.
...ю б... в
Л..... о.....ь
..........ж
Слово моё звук.
Речь твоя - осязанье.
ИллюЗорность молебных рук.
Ты во мне навсегда.
Вечностнее
с/з(о)ве с/з т/д но(во)го неба.
"Нет" всегда идут после "да".
Как перед "чую" - "треба".
Так безумно любить...
Так безумно любить -
и не знать,
и не помнить,
не верить.
Потемнела финифть -
небо не ба-
гровеет к утру.
Но любить - словно пить:
жажда -
светости
тёмная мера.
Не разъять никогда
влюблённых
отверженных рук.
Так безумием жить,
что страдание -
выше молитвы.
Что взываешь не к небу,
а небо взывает, моля.
Я согласен сгореть,
проиграть,
уступить в каждой битве,
лишь бы видеть счастливым
твой вопрошающий взгляд...
Любовница
Я падал долго…
Казалось, что моё падение было дольше,
чем – изгнанного Ангела.
А бездна была – как перевёрнутая воронка.
… Я голодал.
Я кусал себе пальцы,
брение из крови и песка
хрустело на зубах,
как черепки обожжённой глины -
той, что осталась
по ненадобности
после первосотворения...
… Я хотел пить.
Небо иногда посылало дождь,
но солнце так раскалило землю,
что капли испарялись
на высоте моего роста,
не долетая до рта…
… Я мёрз.
Пятно солнца сменялось пятном луны.
Небо вокруг них стало фиолетовым,
и я уже не мог различить,
кто из них когда светил –
наверняка день сменял(ся) ночь(ю),
но я уже не чувствовал, где их граница.
… Я хотел Смерти.
Но она проползала несколько раз по мне,
целовала живот и глаза,
заботливо промакивала пот на лице,
гладила чресла, ложилась сверху и –
грела меня,
выжимала на губы сладкое облако,
крошила ночное светило –
и по её растущей щербинке,
и по нетронутому солнцу
я стал различать день и ночь.
А затем я проник в неё…
Это было безумием…
Смертный и Смерть любили друг друга…
Бездна не казалась уже такой одиноко-зловещей…
Голод и жажда удалялись с каждым поцелуем…
“Ешь, пей меня”, – слышал я…
Её волосы просачивались мне в рот,
я кусал их – а она смеялась!
Я мял её тело так,
словно сошедший с ума пражский доктор –
глину очередного неудавшегося Голема:
он так хотел, чтобы на этот раз
первой получилась женщина.
Я царапал ей спину, грудь,
словно делал борозды для семени,
из которой взойдут…
взойдут…
я кричал на неё, ругал,
а она соглашалась с тем,
что изменяла мне до меня миллионы лет…
Она…
Она не хотела меня потерять.
Она плакала и бездна…
Бездна наполнялась её слезами,
и уже был слышен
звук падающих слёз в океан из них же…
И вот – я коснулся океана телом,
и он стал выносить меня обратно.
Но я не хотел уходить от Любимой,
И она не хотела со мной расставаться,
не понимая – оба! –
ЧТО будет истинной причиной разлуки!
Я
просыпАлся.
Её…
Её не было…
Губы кровили, изрезанные её волосами,
на груди жгли иероглифы царапин,
глаза болели – они так привыкли к её присутствию,
что без неё…
без неё…
БЕЗ НЕЁ!!!...
“У нас будет НЕБО…” –
я помню её прощальный шёпот
в воронку моего уха.
Шёпот заполнял всего меня
и выталкивал,
выталкивал…
Я падал снова…
Я уже не мог без неё…
Она…
меня…
ждёт…
Город-любовник
С пятницы на субботу…
Одна в квартире…
Между седьмым этажом и
небом…
Открыты окна.
Она –
обнажена,
на балконе –
открылась Городу.
Полной луны гонг.
Молоточек чьего-то крИ-кААА…!!!
Мало точек-звёзд-родинок –
небо сегодня породное…
Ветер и свет ночной
спорят –
кто нежней для неё –
открытой и ждущей.
Она немного озябла.
Обнимает себя,
любуясь собой – гордой,
любуясь собой – … одинокой.
Две восставшие башенки
согреваются-ладонями-спрятанные.
Запрокинута голова…
Опрокинуто небо…
Город целует глаза…
Город целует губы…
Город целует…
шею, плечи, волосы…
Она поднимает руки –
Город снимает
видимое
только им двоим
платье…
Город целует груди,
нежно – она смеётся…
нежно – … Щекотно… Щекотно!..
нежнее – она подставляет
губы и – … !
Город плачет…
Город уткнулся в её колени,
обнял её бёдра,
смотрит – снизу вверх.
Она – улыбается…
Снова закрылась руками,
снова его дразнит…
Город заплакал небом…
тёпппп.лые…
тёпппп.лые…
тёпппп.лые капппп.ли
упппп.али на губббб.ы…
она их глотает, глотает, глотает и…
он перестал плакать.
Ветер – по каплям остывшим…
ветер – по телу озябшему,
мокрому,
истеричному…
её знобит…
ей хочется плакать…
кричать…
кусаться…
тепла…
продолжения…
выхода…
Город вошёл в неё…
КО R ФЕ
Твои нежные пальцы
держали иглу
и зашивали мешочек
с моим сердцем.
Ты цепляла
этот мешочек на солнце
и, когда сердце высыхало,
молола.
Поутру я будил тебя
запахом молотого сердца,
подавая напиток (ко(r)фе)
в постель.
Ты целовала меня в лоб,
пила кипяток,
отворачивалась
и спала дальше.
До того времени,
когда порошок заканчивался,
в моей груди
отрастало новое сердце.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
И всё повторялось снова.
Но однажды я спрятал мешочек,
и тебе стало грустно.
Ты взяла меня в руки,
потрясла,
но сердце в груди
не успело ссохнуться
до торохтящей горошины.
Тогда…
Тогда ты заплакала!
Я же подставил мешочек,
процедил через него
дюжину слёз в чашку,
из которой ты любила пить.
Подставил солнцу –
оно выпарило слёзы,
оставив кристаллик соли,
через который ты теперь
и рассматриваешь меня.