1
Я, как повелось испокон веков, вернее, как повёл я, привычно поднялся по набившим оскомину ступенькам. Меня окружали все те, кому было невдомёк, что это - я окружаю их, а не они меня. Мне одному - а я всегда был один - окружить их было проще и естественнее, чем наоборот.
Впрочем, смотреть на них не было никакой охоты, да и не до охоты было.
Дополнительный праздник, не отмеченный в календаре, эти бодро вышагивающие там, у меня под ногами тысячи страдющих повышенной духовностью должны заслужить. Я помахал сверху, и они, как обычно, приняли мой жест на свой счёт и оветили мне не заслуженной ими взаимностью. Маленькие буковки старой азбуки, рассыпанные мной по брусчатой площади - чего вообще они заслуживают?
На этот раз я решил нарушить традицию и не раскуривать мою трубку. Они всё равно ничего не видят, хотя рассказывают друг другу обо всём в невиданных деталях. Вот что значит приступ духовности - тем, далёким бездуховным, этого не понять. Чтобы поняли, нужно будет сделать их близкими. Пусть проникнутся духовностью и промаршируют подо мной.
Я улыбнулся, снова помахал и закурил папиросу, хотя обычно высыпал табак в трубку. Трубка ждала меня дома - бездуховная и потому практичная.
Они видели, что я улыбаюсь, но не знали, чему. Думали - им.
Докурив папиросу, я бросил окурок далеко вниз, под ноги самому себе, туда, где они радостно вышагивали-маршировали по присыпанной первым снегом брусчатке. Вышагивали, умело стуча по камням своими привычными к маршу коленями. Одухотворённо махали мне бесчисленным количеством рук и смеялись бесчисленным же количеством ртов и глаз. Они были счастливы, их колени приятно болели.
Бессчётные стучащие остро ощущали свою бездонную духовность, о которой я не позволял им забывать даже во сне, не то что сейчас, наяву.
Они втаптывали мой невидимый окурок в брусчатку, не зная - откуда им что-то знать? - не зная и не догадываясь о его судьбе.
Из моего окурка выйдет толк. До папиросы ему, конечно, не дорасти, не говоря уже о трубке, но этим, вечно духовным и вечно же марширующим, будет вполне достаточно воспоминаний.
Воспоминания эти будут передаваться - как там у них? - из уст в уста, а если быть точным - я люблю точность - из уст в уши, из ушей - в новые уста, и так - бесконечно.
У этой духовной массы - особая миссия: верить в трубку. Воспоминания, передаваемые туда и обратно, рано или поздно становятся легендой, а вовремя, словно с цепи спущенная на духовные головы директивная легенда будет казаться им, марширующим, правдой, истиной в первой и последней инстанции.
Мой окурок вырастет и заматереет.
И отомстит каждому, кто догадается, откуда он в действительности взялся и кем - вернее чем - на самом деле был. Он будет мстить всем и вся, и буковки, духовно вышагивающие-марширующие с натруженными коленями, полюбят его за это.
В глубине души, где-то под спудом духовности, у них будет проклёвываться понимание того, кто он, то есть - откуда. Но духовность их так глубока и бездонна, что понимание утонет и задохнётся в нём, не успев созреть.
Холодало. Я поднял другую руку - пока заканчивать. Повышенная духовность заразна, можно подхватить насморк.
2
Припекало. Поднявшись по традиционным ступенькам, я взглянул вниз, на массы одухотворённо встающих с колен на ноги, плохо гнущиеся в требуемую сторону. Коленям больно на брусчатке, они затекли, и только высокая и глубокая духовность - и я - позволили согнувшимся разогнуться. Ну, или проникнуться уверенностью в том, что встали и разогнулись. Мне ли не знать, что согбенность - это состояние души, а не тела. Повышенная духовность и духовная согбенность - синонимичны. Это слово я запомнил ещё в школе, но главное - правильно применить то, чему научился.
С обеих сторон меня окружали ближние и дальние друзья, которым было и есть невдомёк, что на самом деле не они окружают меня, а я давно окружил их. Что их окружили мои бесчисленные духовные - последнее слово называется, кажется, существительным, мы это учили. Надо же - сколько лишнего запомнил. Хотя нужного помню намного больше. Помню всё и всех, ничего не забыл и никогда не забуду.
Я знал, что духовности моим друзьям недостаёт, но помочь этому горю - это ведь горе - несложно, вон ведь сколько её там, внизу, искомой духовности. Она заразна и передаётся разными путями.
Я улыбнулся. Они не знали, что я улыбаюсь не им и не окружаемым мною окружающим, а моему чувству юмора - недоступному тем, кем ещё не овладела духовность. Ничего, обязательно овладеет, я позабочусь.
Сил мне хватит. Ведь он выплюнул меня не в грязь, а на брусчатку, а в неё втоптать не удастся, сколько ни топчись по ней - по мне - миллионами каблуков и подошв. Миллионами чёртовых - вот именно, чёртовых дюжин - снова улыбнулся я себе, а не им, обожающим мой стиль. Меня учили если и улыбаться, то никому, кроме себя. Время учиться давно прошло, теперь - время учить. Самое время.
Да и чему, если вдуматься, меня научили такому, чего я в своё время не узнал на моей улице? Каждый раз, выходя из подворотни, я узнавал то, чему больше нигде меня не смогли научить.
- Вон бычок идёт! - приветствовали меня одни, когда я появлялся на улице.
- Какой же он бычок? - возражали другие. - Он и на телёнка не потянет.
Они смеялись надо мной - откуда им было знать, что когда-нибудь - в моё время - я, ничего не забывший, буду смеяться над ними, а они, вместе с остальными миллионами духовных - будут подниматься с изуродованных брусчаткой колен.
Точно! Кажется, учительница говорила “существительное”. Или нет? Столько всего было - разве запомнишь? Да и ни к чему, как оказалось.
- Ну да, его потому и называют бычком, то есть окурком.
- “Окурок” лучше во избежание двусмысленности.
А зачем её избегать? Она ведь не противоречит духовности - наоборот, подчёркивает её.
Однажды, возвращаясь с улицы в подворотню, я решил, что докажу всем: я - не Окурок.
Я в очередной раз поставлю их на колени, а им, в силу их повышенной духовности, будет казаться, будто они, благодаря мне, с них встали. И всем моим ближним и дальним друзьям - то есть всем, кого я одарю этим званием и приманю тем, чем меня научили приманывать, будет казаться то же самое.
Он знал, когда и куда меня выплюнуть. Не зря он в тот же день закурил не трубку, а папиросу. Быть его окурком - самая большая честь.
Да, я - Окурок, Окурок с большой буквы, но не для них, а - для него. Для них я - то же, что он для меня. А они для меня - то же, кем я был для него, причём с маленькой буквы.
Окурком его папиросы.
Монреаль,
Сентябрь 2019 г.