Бойко Сергей. Берег чувства моего

Одноактная пьеса 

Действующие лица: 

ОН и ОНА - мужчина и женщина, наши современники
ПОНТИЙ ПИЛАТ - прокуратор Иудеи и префект
КАИФА - первосвященник Иерусалимского храма, глава синедриона
СИМОН КИРИНЕЯНИН - крестьянин
АНДРЕЙ - его сын
ИИСУС - проповедник из Галилеи
ЦЕНТУРИОН
ЛЕГИОНЕР
ПЕРЕОДЕТЫЙ РИМСКИЙ ВОИН
ГОРОЖАНКА
САТАНА

Необходимое пояснение: эту пьесу могут играть двое актёров - мужчина и женщина.
Роли распределяются следующим возможным образом:
женщина - ОНА, ПИЛАТ, АНДРЕЙ, ИИСУС, ЛЕГИОНЕР, ГОРОЖАНКА, САТАНА;
мужчина - ОН, КАИФА, СИМОН, ЦЕНТУРИОН, ПЕРЕОДЕТЫЙ РИМСКИЙ ВОИН.

Сцена 1.

ОН и ОНА

ОН и ОНА. Они лежат в кровати. Полумрак. Тишина. Целая минута тишины!

ОН: - О Господи, больше не могу!

Вспыхивает яркий свет. ОН поднимается и начинает ходить по сцене. ОНА сидит в постели, держит на коленях книгу.

ОН: - Не могу! Всё! Хватит! Это уже становится глупо.
ОНА (по книге): - "В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою…"
ОН (останавливаясь): - Почему?! Ну почему: «сотворил небо и землю»? Зачем? Глупо и никому не нужно! Теперь люди, которых волнуют эти вопросы, по театрам не бегают. Они идут в церковь.
ОНА: - А тебе прошлый раз помогло.
ОН: - При чём тут я? Я-то тут при чём?! Подумай о зрителях!
ОНА: - Мне кажется…
ОН: - Их не интересует, что тебе кажется!
ОНА: - Ты прав. Но зачем так волноваться?
ОН: - Стыдно! Мне - стыдно. Стыдно и больно!
ОНА: - Мужчины всё время преувеличивают. Они никогда не умели переносить боль. Прошу тебя! Разыграем эту пьесу ещё один раз. Вот увидишь: тебе сразу станет легче.
ОН: - Станет?
ОНА: - Хочешь, я буду Понтием Пилатом? Хочешь? Прошлый раз был ты, а теперь буду я. Пожалуйста! Давай попробуем ещё раз! Как там у Пилата начиналось?
ОН (машет рукой): - Что мы можем, женщина?
ОНА: - Мы же артисты! Мы можем всё!
ОН: - Артисты! Всё можем! Ну и что? Всё равно умрём - артисты, баптисты, атеисты… каратисты, особисты, финансисты - все! А зачем? За аплодисменты? Ради куска хлеба? Я умирать не хочу, а моё тело умирает. Когда я думаю об этом, мне ничего не хочется начинать.
ОНА: - Глупенький! Мы умирали уже столько раз, что больше не умрём никогда.
ОНА (в зал): А когда всё-таки умрём, то даже не заметим этого.
ОН: - О Господи, когда это всё кончится?!
ОНА: - Скоро! Сейчас мы снова разыграем спектакль, и ты успокоишься. Тебе станет хорошо. Ну? Как там у Пилата?
ОН: - Как! Не помню! Погоди… «Я стоял на мраморной площадке…»
ОНА: - Всё! Не надо, я сама... «Я стоял на мраморной площадке…» Подай мне мраморную площадку, пожалуйста!

ОНА встаёт с постели, босая и простоволосая, в длинной белой сорочке. Он подаёт ей коврик. Она становится на него. Меняется освещение. Теперь ОНА - Понтий ПИЛАТ.

Сцена 2.

ПОНТИЙ ПИЛАТ и КАИФА 

ПИЛАТ (в зал): - Я стоял на мраморной площадке, под пёстрым тентом, а передо мной клубились под убийственным в эту весну солнцем неприятные лица членов синедриона - жрецы и просто богатеи из местных, - томились чувством собственной вины, раскаянием, страхом и крепким солнцепёком, а я стоял в тени, босыми ступнями на прохладном мраморе, без сандалий и головного убора, этих жалких символов свободного человека - я давно наплевал на всякие рабские условности! - потому что ХОТЕЛ ТАК, я, Понтий Пилат, прокуратор Иудеи и префект, - и я объяснял этим ублюдкам на пальцах и в который уже раз (но, по всему видно, без пользы), что (для острастки) примерное публичное наказание невиновных хоть и заключает в себе долю несправедливости (являясь злом для этих несчастных), но, тем не менее, возмещается неизмеримо большей общественной пользой (на что и указывают соответствующие положения определенного закона). (Пилат обращается к Каифе и повышает голос) А вы заступаетесь за бунтовщика из Галилеи! Хотя всем известно, что в этой провинции не бунтует только Ирод Антиппа, её тетрарх, а все остальные, от младенца до старухи, - мерзавцы и отъявленные бунтовщики. Вы заступаетесь за бунтовщика! Хотя сами же схватили его и передали в мои руки. Для чего? Чтобы я - что? Осыпал его милостями? Представил сенату? Даровал римское гражданство? Где же логика? Говори, жрец!
КАИФА: - Произошла ошибка, всемилостивейший!
ПИЛАТ: - Да, и непоправимая.
КАИФА: - Нас принудили взять его. Мы не могли не сделать этого.
ПИЛАТ: - Что ты замолчал, первосвященник? Говори! Я разрешаю и приказываю тебе.
КАИФА: - Один человек… Ты знаешь, о ком я говорю… Он сказал нам, что префектура знает о его намерении выдать нам Иисуса из Галилеи… Ты знаешь, о ком я говорю?
ПИЛАТ: - С чего ты взял, что я знаю, о ком ты говоришь? Среди вас много преданных императору людей. И что? Что тебя смущает? Что там ещё болтал этот «один человек»?
КАИФА: - Он намекнул нам, что ты лично интересуешься ходом этого дела и даже сам просил…
ПИЛАТ: - Что-о?! Замолчи, несчастный! С огнем играешь, первосвященник!
КАИФА: - Именно по этому доносу мы…
ПИЛАТ: - Это был не донос, а проявленье бдительности!
КАИФА: - На всё воля Божья, но мы говорили с арестованным, и он произвёл благоприятное впечатление на нас. Он не бунтовщик.
ПИЛАТ: - Тем хуже для вас! (Говорит в зал) Совсем распустились и обнаглели! Да, я сам направил эту собаку Иуду с доносом в синедрион и даже заплатил ему; я хотел, чтобы они арестовали самого безвинного, на мой взгляд, человека, - им оказался проповедник по имени Иисус; я был уверен, что они сами отпустят его на волю, а я уличу их в измене и прижму так, что они больше пикнуть не смогут в метрополию о моей - якобы! - жестокости. ДА, Я ХОТЕЛ ЭТОГО! Но они взяли его, потом струсили и передали мне. Иуда должен поплатиться за свою излишнюю болтливость: он НАВЕРНОЕ повесит себя САМ на каком-нибудь ПРОКЛЯТОМ дереве. Хитрая лиса, этот первосвященник. Но он не знает Понтия Пилата! Интересно, что он еще придумал?

Пилат поворачивается к Каифе.

КАИФА: - Всемилостивейший! Скоро праздник Пасхи. По обычаю в этот день можно отпустить одного из приговоренных к смерти. Мы бы хотели, чтобы это был Иисус из Галилеи.
ПИЛАТ: - А кто вам сказал, что я приговорил его к смерти?
КАИФА: - Но ведь это так. И по нашему древнему обычаю…
ПИЛАТ: - Молча-ать!!! (Говорит в зал) Я притворился, что очень сильно разгневан. (Он снова смотрит на Каифу и говорит) По какому обычаю?! Советую забыть это слово! Вы живёте в провинции Римской империи, подчиняетесь её законам и все - слышите?! – все вы принадлежите императору Тиберию! И если вы еще живы и не проданы, то в этом заслуга только нашей милости. 

КАИФА: - Конечно, конечно! Только ты, всемилостивейший, волен в этих краях распоряжаться свободой и жизнью. Только ты, римский гражданин, можешь здесь приговаривать к смерти. Больше никто. Мы законы уважаем. Но дай же нам право на помилование.
ПИЛАТ (в зал): - Хитрость его беспредельна! Вьётся, как уж на сковородке, хочет спасти свою шкуру. Доносы на меня слать в Рим у него смелости хватало. (Оборачивается к первосвященнику и восклицает) Как?! Ты, жрец, хочешь занять место моей головы?! Когда свою собственную не волен удержать на шее?! Да знаешь ли ты, наглейший, что это прямое оскорбление величия римского народа? И за это по закону я должен тебя… (Говорит в зал) Если не удался первый вариант, попробую второй; казнь проповедника из Галилеи вызовет массовые беспорядки, ответственность за которые падёт на синедрион; бунт будет жестоко подавлен, а синедрион - примерно наказан, и первым должен пострадать его глава, первосвященник Каифа. Пора приструнить доносчика! (Обращается к Каифе) Отменить мой приговор не может никто! И благодари своего бога за мою милость к тебе, наинаглейший.
КАИФА: - Милостивейший префект! Нам, как и тебе, не нужны новые волнения в народе. А он стекается стремительно по случаю праздника. Может не оказаться достаточно веской причины, которой мы сможем оправдать сборище и последствия, когда состоится казнь.
ПИЛАТ (в зал, радостно): - Хитрец перехитрил себя! Для этого и подготовлен третий вариант. Я подаю условный знак для стражи у ворот… (Подаёт условный знак и обращается к Каифе) Ты вздумал угрожать мне, иудей?!
КАИФА: - Ты неправильно истолковал мои слова, прокуратор! Дело в том, что ответственность снова целиком ляжет на нас одних.
ПИЛАТ: - И правильно ляжет! Хотя… Дай подумать… Праздник. Казнь. Но ведь это неплохое развлечение для толпы - казнь. Впрочем, вам этого не понять, варварам. Сколько еще понадобится времени, чтобы приобщить вас к культуре!
КАИФА (в зал): - Префект разглагольствует о варварах, а я стою на солнцепёке - я, Каифа, первосвященник иерусалимского храма, глава синедриона! - стою и жду решения этого ублюдка с красномясой рожей. Господи, до чего довел ты царство избранного тобой народа, бешеным псам отдал нас всех на поругание…
ПИЛАТ: - Как прокуратор, я должен прислушиваться к мнению главы самоуправления своей провинции. Я подумал над твоими мудрыми словами, жрец. Ты оказался прав на этот раз: казнь действительно НЕЛЬЗЯ проводить в праздник. Согласно твоему совету я, как префект, принял решение: данной мне императором Тиберием и моим великим римским народом властью я отменяю назначенную на завтра казнь… (Он держит паузу и произносит) …и объявляю, что казнь бунтовщика из Галилеи по имени Иисус, СОСТОИТСЯ СЕГОДНЯ - И НЕМЕДЛЕННО!
КАИФА: - Но… Недовольные…
ПИЛАТ: - Недовольных не будет! Мне слышится какой-то шум за оградой. По-моему, там кричат твои соплеменники. Прислушайся, что именно кричат эти недовольные!

Сцена 3.

ГОРОЖАНКА и ПЕРЕОДЕТЫЙ РИМСКИЙ ВОИН 

ГОРОЖАНКА (в зал): - А что мы могли кричать? Что велели, то и кричали: «Распни его!» И обзывали галилейца последними словами. Не задарма же мы это делали! Не зря же здесь шныряли переодетые римские воины и поили нас неразбавленным винцом и угощали лепёшками! (Поворачивается к переодетому легионеру) Ну-ка, голубок, плесни еще! Что, не понимаешь по-нашему? Ничего, послужишь - выучишься. Вот сюда, в мою кружку!(ПЕРЕОДЕТЫЙ РИМСКИЙ ВОИН наливает ГОРОЖАНКЕ из кувшина) Еще! Вот так. Будь здоров, приятель, вместе с твоим щедрым хозяином префектом! Распять!!! Распни его, или я сама проломлю его поганую башку! Живым до Голгофы не дойдёт! Распять!!!

Сцена 4.

ПИЛАТ и КАИФА 

ПИЛАТ (радостно): - Ну что? Вот тебе и недовольные!
КАИФА (с подозрительностью): - Что-то быстро ты приготовился к казни, прокуратор!

Сцена 5.

ПИЛАТ и ЦЕНТУРИОН 

ПИЛАТ (тоном приказа): - Центурион! Выводи!
ЦЕНТУРИОН(в зал): - Пленника им выводи! По самой по жаре. Нет бы до вечера подождать. Всё равно провисят дня два, пока подохнут. И ведь пешком! Сам приказал: только пешком. Специально, что ли - солдат помучить и народ подразнить? (Оборачивается к Пилату) Кого выводить-то? Там с этим еще пятеро. Или одного его?
ПИЛАТ: - Двоих ещё возьми. Для компании…

Сцена 6.

СИМОН и его сын АНДРЕЙ 

СИМОН (в зал): - Шли мы себе с поля и ни о чем не подозревали - сыновья мои (Андрей и Руф) и я, Симон Киринеянин. Руф всю дорогу молчал и отставал, а Андрей раздражал меня от самого колодца восторгом своим по очередному проповеднику-шарлатану, о котором наслушался от своих дружков. Они называли его ни много, ни мало Христом, то есть, по-нашему, мессией, посланцем Божьим, но сами его тоже не видели, а только слышали о нём от других. Простодушные! Готовы пойти за любым, кто позовёт - хоть куда, лишь бы за поводок уцепиться; куда-нибудь - лишь бы отсюда! Один недавно обещал провести по дну реки - не провёл. Другой звал на гору общаться с Богом - не получилось. Третий – вообще договорился! - призывал из Иерусалима прогнать всех римлян… Дети мои, берите пример с вашего отца: никто не своротит меня с пути, не разобьёт в душе моей заповеди, НИКОГДА И НИ ЗА КЕМ Я НЕ БУДУ ПЛЕСТИСЬ ХВОСТОМ! (Обращается к АНДРЕЮ) Видал я таких мессий, Андрей! Плачевно кончили они свой путь. Плохо было и тем, кто шёл за ними. Не гонитесь за новыми. Всё преходяще в этом мире, и всё уже было.
АНДРЕЙ (с жаром): - Но этот - другой! Даже тот, кто слушал только его слушателей, рождался заново. Говорят, он открывается так, как можно его видеть: великим он открылся как великий, малым - как малый, ангелам он открылся как ангел, людям - как человек.
СИМОН: - Говорю тебе: доверчивых ищут ловцы для своих бесчестных дел. Остерегись, Андрей! (Говорит в зал) Так говоря, подошли мы к претории, - потому что была она по дороге от поля нашего к дому, - и увидели толпу. Что-то происходило там - наверняка уж ничего хорошего! - и мы прошли бы мимо, - если бы была другая дорога, - или даже повернули назад, - и ничего в этом зазорного не было бы, потому что все знают, чем кончаются последнее время такие неожиданные встречи, - но не смогли ни пройти, ни повернуть…

Сцена 7.

СИМОН и ЛЕГИОНЕР 

ЛЕГИОНЕР: - Эй ты, богатырь с мотыгой, стой! Кто ты? Как зовут? Молчать! Именем императора Тиберия! Вот бревно. Бери и следуй за нами! Живо!
СИМОН (в зал): - И не поспоришь, - «Именем императора…». Дело государственное - хоть и бревно. Управлюсь, не велика тяжесть для меня. Идите, дети, домой. Мать пусть без меня на стол не накрывает. А сами не беспокойтесь, нечего вам мешаться в это деревянное дело…

Симон берёт бревно и идёт.

ЛЕГИОНЕР: - Смотри не надорвись, пока до Голгофы дотопаешь, богатырь!
СИМОН (останавливаясь): - Господи, до Голгофы!

Сцена 8.

ЦЕНТУРИОН и ЛЕГИОНЕР 

ЦЕНТУРИОН: - Что встал?! Эй, кто-нибудь! Дай ему бича для разгону!
ЛЕГИОНЕР: Да он, видно, решил, что мы этот столб цветами украшать будем к ихнему празднику! Что с него взять, центурион? Обыкновенный крот! Ему бы только землю ковырять.
ЦЕНТУРИОН: - Хватит болтать как базарная муха! Подтянись!
ЛЕГИОНЕР (в зал): - Ну и зверь этот новый центурион! Непременно облаять надо, власть показать. А сам-то - совсем недавно солдатскую лямку тянул, как все! Зверством своим возвысился. А Понтий Пилат, прокуратор? Солдат собственноручно мордует, невиновных казнит, людей ненавидит за просто так, потому что живые!
ЦЕНТУРИОН (в зал): - Ну и солдатня мне досталась! Того и гляди - меч в спину воткнут и потом свалят на беспорядки и смуту. Хотя и настоящих бунтовщиков достаточно. Да их разве поймаешь? Кусают, как слепни. Собрать бы их в кучу - да ударить один раз, но уж как следует, без пощады. Хоть бы и на этот их праздник. Правильно рассудил наш Пилат! Ты гляди, как беснуются!
ОБА Кричит в зал: - Эй ты, потише! Брось камень! Ах ты, ублюдок! Что делаешь?!

Сцена 9.

СИМОН и ИИСУС 

Здоровенный камень попадает в бревно, которое несёт Симон.

СИМОН (удивлённо): - Что тут происходит? Совсем озверели люди! Кого это собираются казнить? Вот этого доходягу? И его называют бунтовщиком и смутьяном? Ну и жарища сегодня! О прохлада, благодать ночи!
ИИСУС: - Сон - единственная благодать ночи!
СИМОН (в зал): - Кто это говорит? Неужели этот худенький бунтовщик, что идёт впереди меня?
ИИСУС: - Все, теперь спящие, - счастливы!
СИМОН (в зал): - Ну да! Может и счастлив какой бездельник, только нам ни днём, ни ночью спать некогда.
ИИСУС: - Счастливы и те, кто ещё не родился…
СИМОН: - Правильно: с чего бы им страдать?
ИИСУС: - …и кто уже умер…
СИМОН: - Верно: отмучились, бедолаги!
ИИСУС: - …и кто не родится никогда!
СИМОН: - А эти-то кто такие?
ИИСУС: - Счастливы все, кто не бодрствует этой длинной холодной ночью.
СИМОН (в зал): - Шутник! Идёт на мученическую смерть - и шутит. Совсем повредился разумом от жары. (Обращается к Иисусу) Разве теперь ночь, несчастный?
ИИСУС: - Долгая холодная ночь на земле. Кто не спит - тот боится. Кто боится - тот пугает. Кто боится и пугает - тот зверь, а не человек. Он бежит от огня, протянутого ему для тепла и света. Звери! Звери! Ночь! Ночь!
СИМОН (в зал): - Смотри-ка: заплакал! Страшно умирать, понятное дело, особенно таким долгим способом - на столбе с перекладиной для сидения!
ИИСУС: - Под столбом всё-таки легче, чем на столбе, правда, Симон?
СИМОН (в зал): - Это уж точно! (Обращается к Иисусу) Не знаю. 

ИИСУС (Симону): - Узнаешь. (Добавляет тихо и печально) Ночь, ночь! Звери, звери! (И снова Симону) Разве не томишься ты холодным страхом за детей своих, Симон? Разве не жаждет сын твой Андрей тепла и света?
СИМОН (в зал): - Откуда он знает про меня и моих детей? Кто он?
ИИСУС (торжественно): - Способный услышать - заговорит! Способный увидеть - засияет сам! К слепым и глухим стучал я, чтобы найти светлых и горячих. Одни - томятся и ждут. Другие хотят сами светить и согревать; они зажигают себя, но озаряют лишь мокрые стены подвала, переполненного слепыми узниками. Слепые не видят их света и только чуют запах палёного. Третьи придумывают СЕБЕ неправедный огонь - ложный, чтобы осветить действительную тьму, но вполне пригодный, чтобы хоть как-то успокоить их мятущиеся убогие души. Они называют это РЕЛИГИЯ, ПОЛИТИКА, МОРАЛЬ, КУЛЬТУРА. Этот огонь ослепляет и сжигает всё вокруг. МОИ слова - для МОИХ! Я говорю теперь каждому, у кого в сердце есть уши и глаза. Для них я рассыпаю мои алмазы! Когда я высыпал эту пищу перед ДРУГИМИ, они кинулись жрать мои драгоценные камни, обломали себе зубы и набросились на меня и чуть не растерзали. Тогда я украсил алмазами изысканную пищу и подал им на красивых блюдах, но и тут они не отличили и снова пострадали, потому что ели всё подряд. И тогда я набрал самых нечистых отбросов и помоев и кинул им вместе со своими алмазами, и вот тут они ОТЛИЧИЛИ алмазы и отринули их с негодованием, и стали жрать помои! С тех пор голодным собакам бросал я кости, а жадным свиньям - жёлуди, и они глодали и жрали - и называли меня своим Богом! Эти твёрдые не по зубам алмазы - слова об ИСТИНЕ. МОИ люди находят их даже в нечистотах и умеют добыть! Угрюмая и студёная ночь не клонит их в сон, темнота не томит, а если и засыпают они иногда, то не от страха перед чёрным миром, но лишь от усталости и чтобы восстановить силы к труду, и заботятся они только о здоровье своего ОГНЯ. ДРУГИЕ тоже, случается, не спят по ночам - и умирают от медленного страха, не принимая чужого света, даже если видят его, и заботятся только о здоровье своего живота, боясь умереть, хотя и не родились ещё на самом деле!
СИМОН (тревожно): - Да кто ты такой? И что значат слова твои?
ИИСУС: - Неси мой столб, Симон. Он и твой тоже. Я говорю об истинном свете, который внутри, об ИСКРЕ БОЖЬЕЙ. И если он есть у человека, то освещает весь мир. А если нет его - то тьма и холод! Тот, у которого только тело и душа, но нет света и духа, есть животное в облике человека. А в ком ИСКРА БОЖЬЯ - тот человек.
СИМОН (удивлённо): - Зачем же ты ЗДЕСЬ, человек, на этом пути страдания и унижения?
ИИСУС: - В смраде и грязи есть светлые души, как и среди тех, кто натирается благовониями, - различны они богатством и красотой лица, но сходны по свету и огню горящему. Все находят друг друга. И свиньи тоже. Они толкутся у СВОЕГО корыта. Теперь время и власть СВИНЕЙ. Поэтому я - на ЭТОЙ дороге. И ты - вместе со мной.
СИМОН: - Но откуда взял ты, что я не червь навозный? Ведь я несу на себе твою смерть. На злое дело соблазнили меня сильные мира.
ИИСУС: - Не переживай, Симон! Каждый несёт свою гибель в себе самом, а не на своих плечах. И своё спасение - тоже! Поэтому и хорошие нехороши, и плохие не плохи, и жизнь не жизнь, и смерть не смерть. И каждый будет разорван в основе своей, но те, в ком ИСКРА БОЖЬЯ, не разорвутся и пребудут вечно, потому что они зрячие и в них - СВЕТ, а свет разорвать нельзя. И если приходит свет во тьму, то зрячий увидит свет, а тот, кто слеп, останется во тьме!
СИМОН: - Зрячие увидят и спасутся, а слепые останутся?
ИИСУС: - Останутся и будут жрать свои жёлуди!
СИМОН: - Но это же несправедливо.
ИИСУС: - Свиньи, даже если они не понимают, что они свиньи, всё-таки жрут своё. О какой справедливости ты говоришь? О той справедливости, когда они станут пичкать тебя желудями? Не будешь же ты есть их жёлуди! Ведь они говорят, что умрут сначала, а потом воскреснут. Это коварное заблуждение! Если сначала не получат свет в ИСКРЕ БОЖЬЕЙ, будучи ещё живыми, когда умрут - не получат ничего!
СИМОН: - Но как обрести этот БОЖИЙ ДАР? Может быть, совершая одни поступки и не совершая другие?
ИИСУС: - Воля бессильна здесь и дела тщетны…

Сцена 10.

СИМОН (один) 

СИМОН (в зал): - Я больше не вижу перед собой эту согбенную спину, а ведь мы уже подошли к Голгофе! Но с кем же я тогда беседовал весь этот длинный путь? С самим собой? Но ведь это я и есть тот, кто несёт за мной мою смерть! Я - вместо Него? Или: Он - это я? Я - человек? Зачем кладут меня на эту выжженную землю лицом вниз? Почему этот столб наваливают на меня и крутят верёвками руки и ноги? Почему я не сопротивляюсь? Да что же это такое?! Это не я! Не он! Это ошибка! Я не я! Не хочу! Сбежал… Бросил… Помогите!!! Какими страшными глазами все смотрят на меня - и хохочут!

Сцена 11.

СИМОН и САТАНА 

СИМОН: - Зачем оставил меня одного? Как ИМЯ ТВОЕ? Я чувствую: ты рядом - тот, кто ЗНАЕТ! Зачем всё это было? Назови!

Появляется Сатана.

САТАНА: - Тебе? Живому? Зачем тебе знать смысл бытия? Дурак! Когда узнаешь, не захочешь даже умереть - так станет СКУЧНО.
СИМОН (в зал): - Но это голос не ЕГО! Это - ДРУГОЙ. Но кто? Он слепнем вьётся - жалит и щекочет. (Говорит Сатане) Кто бы ты ни был, всё равно - скажи!
САТАНА: - Живому? Брось! Ни умереть, ни жить не станет силы!
СИМОН: - Прошу… Ради детей! Андрей мой так хотел…
САТАНА: - Ну, разве ради них? Однако, слушай: ТАКОЕ вынести только богам под силу! Весь этот смысл - терзание всей жизни - единственная радость ПОСЛЕ смерти. ТАМ - только ЭТО, больше - НИЧЕГО: ни памяти о прошлом, ни надежд, ни чувств, ни ощущений - лишь волны СМЫСЛА и покой ВСЕЗНАНЬЯ. Занудство это - вот удел умерших!
СИМОН: - Ты меня смущаешь. Но я хочу УЗНАТЬ!
САТАНА: - ТЕПЕРЬ? Пока ЖИВОЙ? Ты сумасшедший! Когда узнаешь, смерть из подарка превратится в наказанье!
СИМОН: - А память? Я ведь всё забуду, когда умру.
САТАНА: - Хитёр ты, братец! Но и мы не промах. ТО знание неистребимо смертью - ТАК ОНО ВСЕОБЩЕ! Если его постигнут люди, то перестанут жить, и ни один ребёнок больше не родится, - они полюбят только это ЗНАНЬЕ, бесплодное как смерть и как могила, которые рождают лишь червей!
СИМОН: - Ты врёшь!
САТАНА: - Не вру, а ухожу. А ты - как хочешь думай!
СИМОН: - Стой, сатана!
САТАНА: - Вот именно!
СИМОН: - Так я тебе не верю!
САТАНА: - Ну хорошо, не верь. Тогда забудь попробуй хотя бы то, о чём шёл разговор. Узнаешь сразу, что такое память!
СИМОН: - Я постараюсь…
САТАНА: - Вот и постарайся!
СИМОН(в зал): - Сгинул, будто бы сгорел, - аж жарко стало! Сейчас же позабыть! Немедленно! Чтобы спасти весь род людской от неизбежной смерти. Но… Это невозможно: КАК забыть, если сидят его слова занозой? О, что за мука, что за наказанье! И как мне жить с такой всемирной мукой?! Постой, постой… А ЧТО - забыть? Чего это я ПОМНЮ? Ведь он мне ничего не сообщил! Ха-ха! Так в мире всё останется, как было: и женщины любовь, и верность друга, и детей ватага. Я ПОБЕДИЛ! Ты слышишь, сатана?!
САТАНА: - А я не спорю.
СИМОН: - Тоже мне - ЛУ-КА-ВЫЙ! Я - лукавей!
САТАНА: - Им и оставайся.
СИМОН: - Спасибо, буду. Покорный и послушный, ты - хорош! Исчезни же теперь - и навсегда. Ты мне не нужен.
САТАНА: - Подчиняюсь. До свиданья!
СИМОН: - ПРОЩАЙ!
САТАНА: - Не зарекайся.
СИМОН: - Сгинь, нечистый! (Говорит в зал) Как хорошо и просто - просто ЖИТЬ. И даже умереть теперь не страшно…
САТАНА: - А это что?
СИМОН: - Где?
САТАНА: - На кресте!
СИМОН: - Да это я - распятый! Ну и что? Я жизнь прожил - как все. И вот мой час пришёл, как всем приходит. И если нету сил - то скоро я умру. А коли есть - так поживу ещё. И ничего тут страшного не вижу. Я в жизни испытал всё, что хотел. Или не всё? Не велика потеря! Объять всё невозможно - в этом радость, что необъятность есть у жизни, а не ПОСЛЕ. Смерть - точка, жизнь - течение реки! Но что-то, может быть, я упустил из виду? Ах, да! О смысле разговор пустой - с нечистой силой. Я будто бы не захотел, но… Нет, прогнал! Нет… Нет, не помню… Да, о СМЫСЛЕ! Не захотел его… Нет - просто не узнал. Но почему? Ах, да! Он будто бы опасен. Он - потом! Но почему я в этом не уверен? И почему унынье гложет душу? Ведь скоро я умру. Я тайну бы опасную унёс: познал - и от людей сокрыл её в могиле! А так… А вдруг её там нет - потом, за смертью?! Потом, когда истлеет тело?! И можно лишь ТЕПЕРЬ познать, при жизни?! А?! ЧТО - ПОТОМ?!
САТАНА: - Потом? А НИ-ЧЕ-ГО!
СИМОН: - Кто старика тревожит на пороге смерти?
САТАНА: - Я!
СИМОН: - Опять? Зачем ты здесь? Ведь я не твой.
САТАНА: - Шалишь, папашка!
СИМОН: - Убирайся, чёрт!
САТАНА: - Только с тобой. Я подожду за дверью.
СИМОН: - Шутник! Какая может дверь быть на кресте? Тут до тебя шутил один. Забыл его, как звать… Неважно… В общем - дошутился!
САТАНА: - Я - за тобой, а ты и в ус не дуешь? Ну, погоди! Так что ты там узнать никак не можешь? Какой-то смысл? Какое-то там ИМЯ?
СИМОН: - Молчи, не оскверняй пространства!
САТАНА: - Ах, ах, ах! Ты хочешь, может быть, услышать пару слов…
СИМОН: - Пришёл сказать - так говори, нечистый! А нет - так убирайся. Ну?
САТАНА: - Не нукай - не запряг! Я сам явился с ИМЕНЕМ к нему, но он не пожелал меня услышать - прогнал, как шелудивую собаку.
СИМОН: - Так вот как? Обманул тогда, лукавый?
САТАНА: - Ни капли не лукавее тебя!
СИМОН: - Меня перехитрил…
САТАНА: - Ты сам себя перехитрил! Послушай, что пришлось увидеть…
СИМОН: - Не утомляй, дай умереть!
САТАНА: - …была пустыня, и стена в пустыне - высокая, со стражей наверху. В стене была единственная дверь, а на двери - табличка с заклинаньем: «ВХОД ПОСТОРОННИМ СТРОГО ВОСПРЕЩЁН!»
СИМОН: - Не издевайся. Я же умираю!
САТАНА: - …и к этой двери подходили люди - читали и оттуда уходили. Которые пытались дверь открыть или сломать замки, те поплатились. Так вот, к ней подошёл один такой, нестарый и силён на вид, с могучей шеей, крепкими ногами, широкой грудью…
СИМОН: - Не перечисляй!
САТАНА: - И что ты думаешь? Он - тоже не вошёл!
СИМОН: - Ох, истязатель, помолчи немного!
САТАНА: - Он прочитал табличку - и заплакал. И сел на камень около дверей…
СИМОН: - Ты говорил, она была одна!
САТАНА: - …и сел на камень, потому что больше некуда ему было идти. И так проплакал он сначала все себе глаза, потом - всю силу…
СИМОН: - Ну сколько можно мучить, сатана?
САТАНА: - …и просидел всю жизнь до самой смерти.
СИМОН: - Ну и дурак!
САТАНА: - Я рад, что ты сказал! Он именно - дурак. Но вот какое дело мне открылось, когда он умер: ведь этот вход был только потому закрыт для всех, что одному ему был предназначен. А он даже не стал в неё стучать, даже рукою к ней не прикоснулся, заворожённый заклинаньем на табличке. Значит…
СИМОН: - Втройне дурак!
САТАНА: - Ты просто молодец! А знаешь, кто он был?
СИМОН: - Я ведь уже сказал!
САТАНА: - Тот парень был - ТЫ САМ!!!
СИМОН: - Я?! Дай подумать…
САТАНА: - А думать некогда: я за тобой пришёл! Ведь смерть твоя…
СИМОН: - Постой! Но я… живой ещё!
САТАНА: - «Ещё», «пока» - слова. Твой час настал!
СИМОН: - Но… хоть минута… есть?
САТАНА: - Конечно! Лишь ОДНА.
СИМОН: - Тогда… хочу ВОЙТИ!
САТАНА: - Но там, за дверью, - знание ВСЕОБЩЕ: сильней природы, против естества!
СИМОН: - И что? Теперь…
САТАНА: - Отречься надо от всего земного! А у тебя же дети?
СИМОН: - Двое!
САТАНА: - Ну, вот видишь! Разве можно?
СИМОН: - Но я же умираю... Что мне дети?
САТАНА: - Нет, ты ЕЩЁ живой. С умершим я бы по-другому говорил.
СИМОН: - Да что ТЕПЕРЬ мне дети! Они поплачут - и забудут скоро…
САТАНА: - Ты серьёзно?
СИМОН: - Не томи… Ведь жизнь моя исходит по секунде…
САТАНА: - Нет, ты в самом деле - хочешь?
СИМОН: - Господи…
САТАНА: - И ты их проклинаешь?
СИМОН: - Кого?
САТАНА: Детей своих и жизнь!
СИМОН: - Но… Если надо… Отрекаюсь… Да!
САТАНА: - Запомни: ты - СКАЗАЛ!

Раздаётся громовой раскат.

СИМОН: - Сказал… Теперь и ты - СКАЖИ!
САТАНА: - Скажу! Имей терпенье. Что ты отрёкся САМ - в том и МОЯ заслуга. Но всё-таки ВЕСЬ ГРУЗ ты на СЕБЯ взвалил! Там – Вечности прохладный полумрак.
СИМОН: - Весь груз...
САТАНА: - Сказать по совести, я - НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ, и мой удел - бессмертное СОМНЕНЬЕ.
СИМОН: - Ты обманул опять?!
САТАНА: - А сказка о двери? Она общеизвестна! Не думал я, что ты такой невежда!
СИМОН: - Я пропал…
САТАНА: - Чтобы услышать ИМЯ и понять, надо быть БОГОМ. Но для того, чтобы им СТАТЬ, постичь необходимо ИМЯ прежде! И ты имел такую силу, что ИМЯ мог у истины понять и тайну бытия, но…
СИМОН: - Я не смог!
САТАНА: - …но силу-то свою как раз утратил, когда отрёкся от природы и родных!
СИМОН: - О Боже… От детей!
САТАНА: - Ты был силён ещё совсем недавно. Ты был наполовину БОГ! Но силы человеческой не хватит, чтобы и знания поднять и груз греха - без помощи природы и любви!
СИМОН: - Я… умираю!!!
САТАНА: - В этом - мы просчитались оба. Сказать по совести, которой нет, что ты мне не достался, - конечно, неприятно! Но справедливость требует сказать: «Увы!» Ты не умрёшь теперь. А если быть точней, то - никогда! Ты стал бессмертен, как твоё страданье. И люди станут веровать в тебя, тебя молить, будут надеяться на помощь и защиту. И проклинать начнут, когда ты им ничем помочь не сможешь!
СИМОН: - Не смогу…
САТАНА: - С твоими именами на устах они пройдут огонь и воду, – и множество сожгут и уничтожат…
СИМОН: - Замолчи!!!
САТАНА: - …но это не поможет, и тебе…
СИМОН: - Какая боль - такое отрицанье!
САТАНА: - Сочувствую и представляю: бессмертное СТРАДАНЬЕ НА КРЕСТЕ! - куда уж хуже? Потом…
СИМОН: - А ЧТО - потом?!
САТАНА: - Ты лучше бы спросил: а что в начале?! Вот тот вопрос, который бы и я…
СИМОН: - Так ЧТО там?!
САТАНА: - Там точно то, чем кончится потом! Бессмертие конечно - как минута! Лишь смертным кажется, что вечность беспредельна и бесконечно необъятное пространство. А мы с тобой живём одной минутой, в которую вся вечность поместилась, и всё пространство сузилось до сцены. Раскрой глаза. Раскрой! Раскрой и слушай! Ты слышишь эту музыку?
СИМОН (прислушивается к нарастающим звукам): - И что?
САТАНА: - Ты слушай, слушай! Это музыка всей жизни: здесь голоса людей от сотворенья мира и до конца его - звучат одновременно. Ведь ты их видишь сразу всех живыми. Ну как тебе сей маленький шедевр?
СИМОН (пытается перекричать "музыку"): - Мне нету сил терпеть! Какая-то бессмыслица и вой! Я не хочу…
САТАНА: - О, то ли ещё будет! Ты посмотри, как пляшут!
СИМОН: - Умоляю!
САТАНА: - Уже не хочешь?
СИМОН: - Больше не могу. Верни на крест. Мне не по силам это.
САТАНА: - Ну что же, вечность подошла к концу. Уже ты стал бессмертным и теперь на крест любимый можешь возвратиться - и домирать…
СИМОН: - Быстрей, нечистый!
САТАНА: - …и там страдать - на солнце и жаре, насмешками и мухами…
СИМОН: - Скорее! Скорей и дальше - в самое начало всех страданий! Хочу пройти с начала до конца… Верни! Ну?
САТАНА: - Подчиняюсь! И время вечности теперь уж истекло. Свободен. Можешь возвращаться.
СИМОН: - На самое начало?
САТАНА: - Да, в начало.
СИМОН: - И что там, наконец, скажи! Хотя бы раз попробуй не соврать!
САТАНА: - Увидишь. А впрочем, вот: «Земля была безвидна и пуста…» В той книге так и начиналось всё. Так кончится. (Но книг уже не будет.)
СИМОН: - Да будет так!
САТАНА: - Согласен, повелитель. Всё - сначала!

Сцена 12.

ОН и ОНА

Пустая сцена. Слабый свет.

ОНА: - «В начале было Слово…» Кто сказал?! Неправда! (Подходит к НЕМУ) В начале было Ощущение. И Ощущение это было - Боль. И Боль была волной океана. И океан был безбрежен, и волне не было исхода. Безысходное Ощущение Боли было Чувством. И Чувство это было Любовь. И Любовь эта - к берегу. И берег стал исходом Чувства, и безбрежная Любовь стала Мыслью, а Мысль стала Словом, и Слово было Бог и Творец. И Слово было у Бога, но прежде - Ощущение. И ощутил Бог Боль и её безбрежность и стал творить ей берега и приложение - и сотворил небо и землю. И стало больно земле и небу, потому что неба и земли было мало для Чувства: Земля была безвидна и пуста, И тьма над бездною, И Божий Дух носился над волнами. И тогда отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. Но и этого было мало. И был вечер, и было утро: день один. День первый. День не последний…

Усиливается освещение. Над сценой появляется «бог» - портрет какого-нибудь вождя или целый иконостас богов, пророков, вождей и лидеров. ОН подходит к «богу».

ОН: - Господи, ты мой Боже! Спаси и сохрани, просвети и наставь! Я - человек. И я - последний берег чувства Твоего и последний исход боли Твоей. Ты страдаешь Сам и перекладываешь страдания Твои на твари Твои: для того и создал Ты их! Видно, много ещё страдания в Тебе, раз продолжаешь Ты по-божески делиться им! Я - человек. И я снова переполнен дарами Твоими и стою у края бездны. Многажды многажд подводил Ты к этому краю, - и вот я снова здесь. Господи! Безжалостен Ты в жестокости Твоей и безграничен в любви Твоей. Но я ведь только человек, - потому положи Ты человеческий предел болям и чувствам моим; дай страданию моему исход и введи чувства мои в берега. Страдания и чувства мои теперь Божественны по своей безбрежности и безысходности, а силы по-прежнему только человеческие, - где мне угнаться за Тобой? Остановись, Господи! Ведь я страдаю вместо тебя - и вместе с тобой! Соразмерь силы Твои, Господи, если не хочешь снова потонуть в хаосе и тьме бездны, из которой вышел.

Звучит «музыка» хаоса и бездны. ОН отворачивается от «бога».

ОН: - Без всякой надежды возносил я эту молитву мою Тебе, Господи. Силы духа моего покинули меня, - и поэтому ропщу я на Тебя. Я - тварь Твоя. И я был бы счастлив быть тварью бессознательной и бесчувственной - как корова. Зачем постигаю я разумом моим Вселенную, Тебя и себя самого, Господи? Неужели только затем, чтобы в следующий миг осознать полное бессилие своё постигнуть всё это? Зачем мне нужна любовь моя и счастье моё - столь быстротечные и неверные? Неужели для того, чтобы только ждать, сожалеть и вспоминать? Зачем старость и болезни? Зачем страх мой перед смертью моей? Если бы Ты относился ко мне с уважением и не боялся меня, Господи, его бы не было. Но Ты боишься и не уважаешь, - как боюсь и не уважаю я быка разъярённого, когда голодный тащу его на бойню! Зачем мне этот разум? Зачем мне это сознание? Зачем мне эти чувства? Лучше бы они оставались у Тебя Одного. Забери их! (ОН оглядывается на «бога») Ты не отвечаешь мне, Господи? Тогда я - человек, созданный Тобой по образу и подобию Твоему, - сам отвечу на все эти мои вопросы! И я отвечаю и говорю так: Страх мой перед смертью потому, что Ты боишься, Господи, что я убью себя сам: поэтому так безобразна и отвратительна смерть, поэтому скорбь и утрата, поэтому тайна и мистический ужас, - Ты не хочешь, чтобы меня не стало! Я нужен Тебе, Господи, чтобы Ты отмеривал мне полной мерой дары Твои. Вся человечность моя, Господи, которая так отличает меня от остального мира Твоего, - только для того, чтобы я страдал ещё больше, наполнялся и наполнялся бы этой Болью снова и снова, чтобы мне поместить всё страдание Твоё в себя: в тело моё и в мой дух, в сознание моё и в мою душу! Для этого Ты меня и создал, Господи; для этого и оБЕРЕГаешь: ведь я - БЕРЕГ Чувства Твоего и исход Боли Твоей. Теперь я постиг это до конца и больше никогда не буду молить тебя: «Господи, ты мой Боже! Спаси и сохрани, просвети и наставь. Дай же Ты исход страданиям моим и берега чувствам моим…» Я знаю: это бесполезно! Никогда не избавишь Ты меня от страдания моего и не укротишь чувств моих! Неукротимые чувства мои становятся мыслью, а мысль - словом. И слово это - у меня! И за словом этим я буду обращаться - к себе! И молить я буду - себя! И жертвы приносить - себе! И идти во славу себя самого! И возносить хвалу себе! И нести хулу на себя! И ответствовать перед собой! И вопрошать - только себя самого, отныне и навсегда! И обращаться к себе я буду так же, как обращался к Тебе: Господи, ты мой Боже! Да будет так! Аминь. (Обращается к НЕЙ) И сознание моё увидело волнение Чувств моих, горизонты Разума моего и боль моего Тела; и боль эта не только вырвалась и пошла куролесить, - она с новой и чужой мне силой ворвалась в меня самого! Поэтому самую первую молитву мою я возношу Телу моему; и я обращаюсь к Нему и говорю так… (ОН становится пред НЕЙ на колени и обращается к НЕЙ (как к своему «телу»), а ОНА негромко вторит ему, повторяя слова его молитвы) Тело моё! Живи и не умирай. А я сделаю всё, чтобы продлить дни Твои: буду хорошо кормить тебя и всячески ублажать, тренировать и закаливать, чтобы, если придется, Ты смогло стойко перенести все тяготы и лишения и противостоять соблазну остановить страдания Твои и умереть. Тело моё! Я - раб Твой, сожитель и господин. И я повелеваю и молю Тебя: живи! И дай жить мне. Ибо нет мне жизни без Тебя. Но и Ты без меня долго не проживёшь. Мы нужны друг другу. Тело моё! Вспомни, как росли мы вместе и крепли, как прибавлялись знания и опыт наш. Мы жили в гармонии с Тобой. Мы были одно целое. Вспомни об этом. Не оставляй меня, когда Ты так еще необходимо мне. Тело моё! Ты стареешь стремительно. Я не поспеваю за Тобой. Подожди, когда и я захочу покоя, ослабну и одряхлею. Тело моё! Давай умрём вместе! А пока - молю Тебя: живи и не умирай! 

ОНА (ласково, глядя на НЕГО): - А потом я обращаю взор свой к Разуму моему и возношу Ему молитву мою; и я вопрошаю и говорю так: Господи, ты мой Боже! Спаси и сохрани, просвети и наставь!

ОНА улыбается, глядя на НЕГО. ОНА опускается на колени рядом с НИМ.

ОН: Берег чувства моего и исход боли моей - где? (ОНА обнимает ЕГО, прижимается к НЕМУ) Берег чувства моего и исход боли моей - где?

ОНА прижимает его голову к своей груди.

ОНА: - Здесь! Всегда! Иди. Иди ко мне!

Гаснет свет. Музыка звучит.

ОН: - Но этого же мало!
ОНА: - Начни хотя бы с этого. Ведь надо же с чего-то начинать!

КОНЕЦ 

Мытищи, 1993 г.