– Люблю я его – Женька потянулась роскошным обнаженным телом, и, запрокинув голову, мечтательно продолжила, – понимаю, что подлец, но все равно люблю. В воскресенье утром он заехал ко мне домой на «Волге», думал, что я, как и раньше, буду для него в доску расшибаться, запчасти для «Волги» доставать, – но я встретила его холодно, невозмутимо, зато потом, после его ухода, меня весь день трясло, в себя не могла прийти.
– Да, любовь – штука странная, – обречено согласился Николай. Он лежал возле Женьки на постели, всматривался в ее красивое лицо и старался подавить в себе рвущееся наружу чувство тоски и обиды: он любил Женьку страстно и мучительно – той любовью, которой чаще всего заболевают мужчины в зрелом возрасте, когда иссякают годы поиска и метаний, и хочется найти нечто постоянное, вечное, на что можно опереться в грозу надвигающейся старости и неизбежных возрастных болезней.
– Я помню, как боялась его, когда он начал ходить на занятие кружка, которым я руководила. Он занимал видную должность в исполкоме, был другом мэра города, и заявил мне, что добьется закрытия моего кружка. А для меня это было единственное место, где я получала зарплату, – муж и тогда мне денег почти не давал, – представляешь мое состояние?! А потом прошел год, Профессор (Женька, конспирируя, никогда не называла этого человека по имени, и в частых разговорах о нем она и Николай стали звать его «Профессором») продолжал ходить на кружок, о закрытии которого никто больше не говорил, – и я начала ловить себя на том, что расстраиваюсь, когда он почему-то отсутствует. А однажды он принес бутылку шампанского, сказал, что у него день рождения, мы остались после занятия кружка, и он, начав с простого поцелуя на «брудершафт», постепенно раздел меня и взял прямо там, на столике для занятий, и это оказалось прекрасным... У меня, кроме мужа, никогда не было мужчин, да и мужа я мужчиной не считаю, – он всегда был самцом, использовавшим меня для удовлетворения своей похоти, а Профессор научил меня быть женщиной, сделал из меня женщину...
Николай вспомнил грязное, полуподвальное помещение кружка, где Женька преподавала детишкам искусство фотографирования, облупившийся на полу линолеум, низенькие, неудобные столы, – и подумал, насколько велика была сила Женькиной любви, заставлявшую ее, чистоплотную, интеллигентную женщину, раздеваться и ложиться на эти столики или пол, – даже потом, когда Женька, как она рассказывала, принесла туда матрац, простыни и подушку.
– А что тебя привлекало в нем больше всего? – спросил Николай. Тема эта была для него болезненной, но она притягивала его, как возможность лучше познать Женьку, приобщиться к ее глубинной сущности, стать – в момент рассказа – слитым с ней воедино.
– Он был романтиком и мечтателем. – Женькино лицо осветилось задумчивой, нежной улыбкой, – Он рассказывал мне, как, забрав меня и моих двоих детей, он оставит свою семью и увезет нас в Сибирь, где у него есть знакомые, которые помогут получить квартиру, и как мы будем ходить по льду какого-то из северных морей и кататься на оленях. И я вместе с ним мечтала об этом, хотя и понимала, что мечты несбыточны, но Профессор рассказывал так ярко, увлекательно... Умен был необыкновенно, а уж в женской психологии разбирался! Признался потом, что специально запугивал меня закрытием кружка, чтобы заставить о нем все время думать, и что, увидев в первый раз, сразу решил, что я стану его любовницей.
Николаю слышал об этом способе опытных соблазнителей, когда женщину, подчиненную по службе или в силу обстоятельств, привязывали к себе через страх, настолько изматывающий жертву, что она, стремясь убрать источник постоянного беспокойства, легко – и с радостью! – уступала своему мучителю, в котором начинала видеть благодетеля. В науке эта ситуация получила название «Стокгольмский синдром» – по одному из случаев, когда три девушки-заложницы, шесть суток находившиеся вместе с двумя грабителями в окруженном полицией бронированном сейфе банка, и испытавшие на себе весь ужас варварского обращения (трое суток их не кормили, заставляли неподвижно стоять с веревочной петлей на шее, били и угрожали убийством), после смягчения «режима» влюбились в истязателей и плакали, когда полиция увозила арестованных бандитов в тюрьму.
– Я чувствовала, что у него, кроме меня, есть другие женщины, но он так убедительно говорил, что предан мне одной! Женщины любят ушами: и я верила каждому его слову, и по вечерам летела к нему, как на крыльях. У Профессора была своя строительная организация, и я, чтобы быть с ним рядом – да и заработать, потому что детей тяжело практически одной выращивать – оформилась к нему на работу экспедитором, и потом на грузовиках в жару и холод моталась по всему Крыму, добывая нужные ему материалы. Закончив рабочий день, мчалась к нему в офис, ожидала в приемной, когда уйдут последние посетители и секретарша, закрывалась с ним в кабинете и я любила его, любила, и делала все, что он пожелает. Наверное, нет такой сексуальной позы, которую бы мы не испробовали! А еще ему нравилось, раздев меня, смотреть, как я танцую. Тело у меня и сейчас, в тридцать пять лет, как у девушки.
Женька замолчала, задумалась. Николай лежал, всматривался сбоку в ее лицо, вспоминал, как познакомился с Женькой на вечерних курсах по компьютерному обучению, как влюбился в нее, долго и безнадежно ухаживал, пока однажды, в минуту Женькиной тоски и одиночества, не стал ее любовником, периодическим обладателем ее тела, – но не души! В этом было что-то постыдное, немужское: обладать женщиной, откровенно заявлявшей, что его не любит, и Николай тяжело переживал унизительность своего положения, в то же время не представляя свою жизнь без Женькиного присутствия.
– Меня очень волновало – вновь заговорила Женька, – что он старше меня на двадцать шесть лет. Мне казалось, что в моей любви к старику есть какая-то противоестественность, и что знакомые будут смеяться, когда узнают. Я не догадывалась, что и так все знают – кроме мужа, конечно, – и старалась держать нашу связь в тайне. Мы с ним ни разу не были в театре, ресторане, зато часто уезжали на «Волге» в лес. Я бегала между деревьями, счастливая до невозможности, а он ходил по пятам и любовался мной. Водитель жарил нам на костре шашлыки, потом, после еды, уходил в глубь леса, оставляя нас наедине...
А с Николаем Женька ходила в театр часто. Он был завзятым театралом и старался не пропускать ни одной премьеры, приобщая Женьку к страстям театральных кулис.
– А еще мне нравилось ходить с Профессором в сауну. Я массажировала ему спину, ноги, – и это было так приятно: прикасаться к любимому телу! Я тогда поняла, что счастье – это возможность делать счастливым другого человека.
– А почему вы расстались? – спросил Николай. Этой темы Женька обычно избегала, инстинктивно чувствуя, как догадывался Николай, что, облеченная в слова, ее любовная история – самое яркое и светлое событие в ее жизни, – окажется в лучах действительности тривиальным случаем: умный, расчетливый мужчина влюбил в себя молодую, неискушенную женщину, бесплатно, не прикладывая особых усилий и денег, попользовался ее телом и душой, после чего, устав от ее любви и необходимости ей соответствовать, поменял ее на новое, свежее «мясо».
– Года через полтора я почувствовала в его отношении ко мне прохладу – сегодня Женька решила быть полностью откровенной. – Он стал часто попадаться на вранье – а я вранье ненавижу! А однажды знакомая девочка попросила помочь: совсем, говорит, один старик замучил домогательствами, – просто выгнать его боюсь, потому что живу одна, а он со связями, – попробуй ты на него подействовать, он сегодня вечером опять завалится. Я согласилась, словно чувствовала что-то, тем более и Профессор утром сказал, что уезжает по делам и вечером встретиться со мной не сможет. Сижу у знакомой, жду, вся как на иголках: и точно – заявляется мой любимый с шампанским и конфетами. Увидел меня, рот открыл и конфеты на пол уронил. Я встала, прошла как мимо пустого места, и даже дверью хлопать не стала. На следующий день принесла в кабинет заявление об увольнении с работы: он пытался что-то объяснить, уговаривал, – а я словно каменная. Но зарплату мою – двести гривен – так и не отдал, как я ни просила. То есть я бы ее получила – через постель, – но позволить себе этого не могла.
"Потом появился я – подумал Николай. – И стал тем клином, с помощью которого Женька вышибала из себя любовь к Профессору".
– Пора идти – свесив ноги с кровати, Женька начала одеваться. – Дети дома голодные, да и дел много.
– Завтра придешь? – Николай с надеждой заглянул Женьке в глаза.
– Да, наверное.
Эти обещания ничего не значили, и Николай знал об этом. Не один вечер он провел, тщетно ожидая стука в окно и веселого Женькиного голоса: «Коля, открой! Это я». К обязательствам по отношению к нему Женька относилась столь же несерьезно, как и к нему, и ничего здесь поделать было нельзя, можно только привыкнуть, к чему Николай постепенно себя приучал. Зато первое время... Однажды в феврале Николай проторчал на морозе четыре часа, напрасно ожидая Женькиного прихода: в домах отключили электросвет и Николай боялся, что Женька, не увидев освещенного окна, решит, что он куда-то вышел, обидится и уйдет.
Надев платье и поправив прическу, Женька завертелась перед зеркалом. Николай смотрел на нее, красивую, обожаемую им женщину, и думал, насколько долгим будет еще их союз, и скоро ли Женька, окончательно освободившись от любви к Профессору, начнет избавляться от него, Николая, чтобы потом вольной птицей заняться поиском настоящей и великой любви к еще не встреченному мужчине.
– Слушай, Коля! – закончив красить помадой губы, Женька повернулась к Николаю. – Увидимся послезавтра, ладно?!
– Хорошо – кивнул головой Николай, зная по опыту, что возражения ничего не изменят. Однажды, когда Женька отказалась встретить с ним день его рождения, он попытался устроить скандал, и ее тогдашние слова – «я твои ключи от квартиры хоть сейчас могу отдать и тебя забыть» – до сих пор жгли углями сердце Николая. Именно тогда он понял, что Женька никогда его не полюбит, и, кроме сексуального партнера и благодарного слушателя, позволяющего изливать на себя Женькины семейные и любовные неустройства, ничего в нем Женька не видит.
Закрыв калитку на ключ, Женька и Николай молча направились к троллейбусной остановке. Николай думал о том, что в свои сорок шесть лет он так и не встретил ту, с которой мечтал жить долго и счастливо, и умереть в один день, а Женька гадала, пьяным или трезвым придет муж, сделал ли уроки сын и купила ли продукты для ужина ее дочка. Ожидание троллейбуса оказалось недолгим и вскоре они расстались: светлячки, случайно сблизившиеся в ночной мгле.
– Да, любовь – штука странная, – обречено согласился Николай. Он лежал возле Женьки на постели, всматривался в ее красивое лицо и старался подавить в себе рвущееся наружу чувство тоски и обиды: он любил Женьку страстно и мучительно – той любовью, которой чаще всего заболевают мужчины в зрелом возрасте, когда иссякают годы поиска и метаний, и хочется найти нечто постоянное, вечное, на что можно опереться в грозу надвигающейся старости и неизбежных возрастных болезней.
– Я помню, как боялась его, когда он начал ходить на занятие кружка, которым я руководила. Он занимал видную должность в исполкоме, был другом мэра города, и заявил мне, что добьется закрытия моего кружка. А для меня это было единственное место, где я получала зарплату, – муж и тогда мне денег почти не давал, – представляешь мое состояние?! А потом прошел год, Профессор (Женька, конспирируя, никогда не называла этого человека по имени, и в частых разговорах о нем она и Николай стали звать его «Профессором») продолжал ходить на кружок, о закрытии которого никто больше не говорил, – и я начала ловить себя на том, что расстраиваюсь, когда он почему-то отсутствует. А однажды он принес бутылку шампанского, сказал, что у него день рождения, мы остались после занятия кружка, и он, начав с простого поцелуя на «брудершафт», постепенно раздел меня и взял прямо там, на столике для занятий, и это оказалось прекрасным... У меня, кроме мужа, никогда не было мужчин, да и мужа я мужчиной не считаю, – он всегда был самцом, использовавшим меня для удовлетворения своей похоти, а Профессор научил меня быть женщиной, сделал из меня женщину...
Николай вспомнил грязное, полуподвальное помещение кружка, где Женька преподавала детишкам искусство фотографирования, облупившийся на полу линолеум, низенькие, неудобные столы, – и подумал, насколько велика была сила Женькиной любви, заставлявшую ее, чистоплотную, интеллигентную женщину, раздеваться и ложиться на эти столики или пол, – даже потом, когда Женька, как она рассказывала, принесла туда матрац, простыни и подушку.
– А что тебя привлекало в нем больше всего? – спросил Николай. Тема эта была для него болезненной, но она притягивала его, как возможность лучше познать Женьку, приобщиться к ее глубинной сущности, стать – в момент рассказа – слитым с ней воедино.
– Он был романтиком и мечтателем. – Женькино лицо осветилось задумчивой, нежной улыбкой, – Он рассказывал мне, как, забрав меня и моих двоих детей, он оставит свою семью и увезет нас в Сибирь, где у него есть знакомые, которые помогут получить квартиру, и как мы будем ходить по льду какого-то из северных морей и кататься на оленях. И я вместе с ним мечтала об этом, хотя и понимала, что мечты несбыточны, но Профессор рассказывал так ярко, увлекательно... Умен был необыкновенно, а уж в женской психологии разбирался! Признался потом, что специально запугивал меня закрытием кружка, чтобы заставить о нем все время думать, и что, увидев в первый раз, сразу решил, что я стану его любовницей.
Николаю слышал об этом способе опытных соблазнителей, когда женщину, подчиненную по службе или в силу обстоятельств, привязывали к себе через страх, настолько изматывающий жертву, что она, стремясь убрать источник постоянного беспокойства, легко – и с радостью! – уступала своему мучителю, в котором начинала видеть благодетеля. В науке эта ситуация получила название «Стокгольмский синдром» – по одному из случаев, когда три девушки-заложницы, шесть суток находившиеся вместе с двумя грабителями в окруженном полицией бронированном сейфе банка, и испытавшие на себе весь ужас варварского обращения (трое суток их не кормили, заставляли неподвижно стоять с веревочной петлей на шее, били и угрожали убийством), после смягчения «режима» влюбились в истязателей и плакали, когда полиция увозила арестованных бандитов в тюрьму.
– Я чувствовала, что у него, кроме меня, есть другие женщины, но он так убедительно говорил, что предан мне одной! Женщины любят ушами: и я верила каждому его слову, и по вечерам летела к нему, как на крыльях. У Профессора была своя строительная организация, и я, чтобы быть с ним рядом – да и заработать, потому что детей тяжело практически одной выращивать – оформилась к нему на работу экспедитором, и потом на грузовиках в жару и холод моталась по всему Крыму, добывая нужные ему материалы. Закончив рабочий день, мчалась к нему в офис, ожидала в приемной, когда уйдут последние посетители и секретарша, закрывалась с ним в кабинете и я любила его, любила, и делала все, что он пожелает. Наверное, нет такой сексуальной позы, которую бы мы не испробовали! А еще ему нравилось, раздев меня, смотреть, как я танцую. Тело у меня и сейчас, в тридцать пять лет, как у девушки.
Женька замолчала, задумалась. Николай лежал, всматривался сбоку в ее лицо, вспоминал, как познакомился с Женькой на вечерних курсах по компьютерному обучению, как влюбился в нее, долго и безнадежно ухаживал, пока однажды, в минуту Женькиной тоски и одиночества, не стал ее любовником, периодическим обладателем ее тела, – но не души! В этом было что-то постыдное, немужское: обладать женщиной, откровенно заявлявшей, что его не любит, и Николай тяжело переживал унизительность своего положения, в то же время не представляя свою жизнь без Женькиного присутствия.
– Меня очень волновало – вновь заговорила Женька, – что он старше меня на двадцать шесть лет. Мне казалось, что в моей любви к старику есть какая-то противоестественность, и что знакомые будут смеяться, когда узнают. Я не догадывалась, что и так все знают – кроме мужа, конечно, – и старалась держать нашу связь в тайне. Мы с ним ни разу не были в театре, ресторане, зато часто уезжали на «Волге» в лес. Я бегала между деревьями, счастливая до невозможности, а он ходил по пятам и любовался мной. Водитель жарил нам на костре шашлыки, потом, после еды, уходил в глубь леса, оставляя нас наедине...
А с Николаем Женька ходила в театр часто. Он был завзятым театралом и старался не пропускать ни одной премьеры, приобщая Женьку к страстям театральных кулис.
– А еще мне нравилось ходить с Профессором в сауну. Я массажировала ему спину, ноги, – и это было так приятно: прикасаться к любимому телу! Я тогда поняла, что счастье – это возможность делать счастливым другого человека.
– А почему вы расстались? – спросил Николай. Этой темы Женька обычно избегала, инстинктивно чувствуя, как догадывался Николай, что, облеченная в слова, ее любовная история – самое яркое и светлое событие в ее жизни, – окажется в лучах действительности тривиальным случаем: умный, расчетливый мужчина влюбил в себя молодую, неискушенную женщину, бесплатно, не прикладывая особых усилий и денег, попользовался ее телом и душой, после чего, устав от ее любви и необходимости ей соответствовать, поменял ее на новое, свежее «мясо».
– Года через полтора я почувствовала в его отношении ко мне прохладу – сегодня Женька решила быть полностью откровенной. – Он стал часто попадаться на вранье – а я вранье ненавижу! А однажды знакомая девочка попросила помочь: совсем, говорит, один старик замучил домогательствами, – просто выгнать его боюсь, потому что живу одна, а он со связями, – попробуй ты на него подействовать, он сегодня вечером опять завалится. Я согласилась, словно чувствовала что-то, тем более и Профессор утром сказал, что уезжает по делам и вечером встретиться со мной не сможет. Сижу у знакомой, жду, вся как на иголках: и точно – заявляется мой любимый с шампанским и конфетами. Увидел меня, рот открыл и конфеты на пол уронил. Я встала, прошла как мимо пустого места, и даже дверью хлопать не стала. На следующий день принесла в кабинет заявление об увольнении с работы: он пытался что-то объяснить, уговаривал, – а я словно каменная. Но зарплату мою – двести гривен – так и не отдал, как я ни просила. То есть я бы ее получила – через постель, – но позволить себе этого не могла.
"Потом появился я – подумал Николай. – И стал тем клином, с помощью которого Женька вышибала из себя любовь к Профессору".
– Пора идти – свесив ноги с кровати, Женька начала одеваться. – Дети дома голодные, да и дел много.
– Завтра придешь? – Николай с надеждой заглянул Женьке в глаза.
– Да, наверное.
Эти обещания ничего не значили, и Николай знал об этом. Не один вечер он провел, тщетно ожидая стука в окно и веселого Женькиного голоса: «Коля, открой! Это я». К обязательствам по отношению к нему Женька относилась столь же несерьезно, как и к нему, и ничего здесь поделать было нельзя, можно только привыкнуть, к чему Николай постепенно себя приучал. Зато первое время... Однажды в феврале Николай проторчал на морозе четыре часа, напрасно ожидая Женькиного прихода: в домах отключили электросвет и Николай боялся, что Женька, не увидев освещенного окна, решит, что он куда-то вышел, обидится и уйдет.
Надев платье и поправив прическу, Женька завертелась перед зеркалом. Николай смотрел на нее, красивую, обожаемую им женщину, и думал, насколько долгим будет еще их союз, и скоро ли Женька, окончательно освободившись от любви к Профессору, начнет избавляться от него, Николая, чтобы потом вольной птицей заняться поиском настоящей и великой любви к еще не встреченному мужчине.
– Слушай, Коля! – закончив красить помадой губы, Женька повернулась к Николаю. – Увидимся послезавтра, ладно?!
– Хорошо – кивнул головой Николай, зная по опыту, что возражения ничего не изменят. Однажды, когда Женька отказалась встретить с ним день его рождения, он попытался устроить скандал, и ее тогдашние слова – «я твои ключи от квартиры хоть сейчас могу отдать и тебя забыть» – до сих пор жгли углями сердце Николая. Именно тогда он понял, что Женька никогда его не полюбит, и, кроме сексуального партнера и благодарного слушателя, позволяющего изливать на себя Женькины семейные и любовные неустройства, ничего в нем Женька не видит.
Закрыв калитку на ключ, Женька и Николай молча направились к троллейбусной остановке. Николай думал о том, что в свои сорок шесть лет он так и не встретил ту, с которой мечтал жить долго и счастливо, и умереть в один день, а Женька гадала, пьяным или трезвым придет муж, сделал ли уроки сын и купила ли продукты для ужина ее дочка. Ожидание троллейбуса оказалось недолгим и вскоре они расстались: светлячки, случайно сблизившиеся в ночной мгле.