Как-то раз на рыбалке зашла речь об одном охотнике, случайно — а может, и не случайно — застрелившем на охоте своего собрата. Об этом происшествии писали в местной газете, в разделе криминальной хроники.
Ребята заспорили.
- Конечно, несчастный случай, - горячился Илюха. - С чего бы ему стрелять? Они даже не знали друг друга.
- А если и знали, - возразил Гоша, - псих он, что ли, сознаваться? Скажут, замочил из мести. Повесят убийство на парня, вот что.
А Эдик, наш городской приятель, молчал и улыбался — грустно и, я бы даже сказал, многозначительно.
- Что ты лыбишься? - удивились мы. - Думаешь, брешут газетчики? Выдумали все?
Мы сидели с удочками на складных стульях. Накрапывал дождь, и ветер налетал холодными порывами. Взъерошенная моросью, хмурая, катилась у наших ног река. Плакучая ива на другом берегу, растрепанная, как девица спросонья, полоскала в серой воде длинные желтые космы.
Эдик почесал в затылке.
- Почему брешут? Я им верю. А вот в случайности — нет, извините. Человек — он ведь что? Живет инстинктами. Он — хищник одиночка. А любой хищник порвет каждого, кто вторгся на его территорию. Скажете нет?
Мы дружно затрясли головами.
- Да ну, не гони. Мы ведь тоже типа охотники. Что ж нам, по людям палить? Рыбы в реке на всех хватит.
- Это да, - Эдик задумался.
Я видел, что ему не терпится поведать что-то интересное. Ну, и мы не дураки послушать. Тем более, что рыба клюет плохо. Делать, по сути, нечего.
- В детстве, - принялся он рассказывать, - я с весны до поздней осени жил у бабушки в деревне. «Дубки» она называлась. Деревня, в смысле. А бабушкин дом стоял на самом ее краю — в конце последней улицы. Деревья подступали к самому забору — не только дубы, как в названии, а березы, осины и почти никакого подлеска. Настоящее грибное угодье. Бабушка почему-то считала его своей вотчиной. «Наш лесочек» - так она говорила, имея в виду и меня тоже. В «грибной охоте» я участвовал, наверное, лет с трех, а может и раньше — как только научился как следует ходить. Она была нашей с бабулей тайной, совместным приключением и неисчерпаемой темой для разговоров. Помню весенний лес, очарованный солнцем, полный всяких цветов — медуницы, фиалок, лютиков, куриной слепоты. Снег недавно сошел. Зелень хрупка и прозрачна, как бутылочное стекло, и среди нее акварельными пятнами сияют голубые и желтые полянки. Весной бабушка искала странные грибы — сморчки, бархатистые, складчатые, похожие на губки для мытья посуды.
Летом наш лесок густел и мягко, изумрудно светился, а мы собирали на трухлявых пнях говорушки — летние опята. Их аккуратно, чтобы не повредить грибницу, срезали перочинным ножом и укладывали в большую, выстланную лопухами корзину.
Но основной грибной сезон начинался ранней осенью. Бабуля без устали рыскала по пегой от листвы земле, ворошила палкой разноцветные сухие кучи, извлекая из-под них лакомые трофеи: сопливые маслята, яркие подосиновики или красноголовики, огненные хороводы лисичек, желтые и красные сыроежки, грузди, зонтики, подберезовики, лесные шампиньоны, дубовики, белые грибы. Последним она особенно радовалась, отчего-то выделяя их среди всех остальных, считала этакими аристократами грибного царства. Вернувшись домой, хвасталась перед соседями: «Сегодня с внучиком нашли пять... десять... пятнадцать белых!» И с таким торжеством объявляла, так гордилась, будто не о грибах речь шла, а о боевых орденах.
В наш лесок редко забредали посторонние. Не знаю почему. Вероятно, бабуля его заколдовала, сделала невидимым для чужих глаз. А может быть, дело в том, что он находился на отшибе, вдали от главных туристических троп? Но если все же кто-то появлялся, бабуля наступала на него с палкой-копалкой наперевес, точно солдат с автоматом, готовый выпустить очередь по нарушителю границ. Не гнала, конечно, лес ведь общий. Но люди словно чувствовали ее неприязнь и торопились убраться подальше.
В тот памятный день мы едва набрали четверть корзины, да и то, по бабулиным словам, всякой «мелочевки» - сыроежек и свинушек. Из «благородных» нам попался только подберезовик с широкой шляпкой и червивой ножкой и красноватый дубовик. Для нашего грибного лесочка улов небогатый. А все потому, что лето выдалось жаркое. Мимолетные и редкие дожди не смочили к осени грибницы. Даже мох под деревьями выгорел до мертвой белизны, стал сухим и ломким. Бабуля терпеливо ковыряла острым кончиком палки любые подозрительные выпуклости на земле, чаще всего обнаруживая кротовые норки, упавшие веточки, мухоморы и поганки. «Ничего, мой хороший, на супчик наберем, - бормотала она себе под нос, обращаясь как будто ко мне, но на самом деле упорно глядя себя под ноги. - Дай-то Бог!».
Ее нехитрая молитва была услышана, и чуть заметная тропинка во мху привела нас в самое сердце леса — туда, где под ворохом палой листвы он любовно нежил свое главное сокровище — гигантский боровик, плотный, кряжистый, сантиметров, наверное, тридцать в высоту. Бабуля на мгновение остолбенела, а потом коршуном кинулась на вожделенную добычу.
И тут позади нас хрустнула ветка. Мы обернулись одновременно — бабушка, побледнев от мысли, что огромный гриб мог найти кто-то другой, и я с корзиной в руке. На тропинке стояли, улыбаясь, незнакомые парень и девушка. Оба в резиновых сапогах, хотя вокруг царила сушь, в джинсах и легких куртках. Я словно вижу их перед собой. Его — сутуловатого и худого, с добрыми, чуть прищуренными глазами. И ее — очень красивую, светловолосую и слегка растрепанную, с дрожащим солнечным ореолом вокруг головы.
- Бабуль, взгляните, пожалуйста, - попросил парень, смущенно протягивая нам гриб на раскрытой ладони, - это, вроде, шампиньон? Он ведь съедобный, да?
Я видел, что это бледная поганка, но бабушка мелко закивала, одновременно стискивая до боли мою руку.
- Съедобный, съедобный... Очень хороший грибочек. И жарить можно, и варить. Берите, ребята, очень вкусный, не пожалеете.
- Спасибо, бабуль! - весело поблагодарил парень и опустил гриб в целофановый пакет.
«А ты молчи, - прошипела мне бабушка, провожая ребят взглядом. - Как траванутся - не будут больше шастать в наш лес. А то ишь...»
Почему я не закричал им вслед? Почему не вырвался от бабули и не побежал за ними, не предупредил?
Той осенью мне едва исполнилось восемь лет. Я знал, что бледная поганка ядовита, но еще не отдавал себя отчета, насколько она опасна. Поэтому бабушкино «траванутся» прозвучало для меня безобидно. А может, просто не успел среагировать, загипнотизированный ее приказом «молчи»? Трудно сказать. Но с тех пор я много раз прокручивал в памяти этот эпизод, и с каждым разом он окрашивался все более зловещими цветами. И, конечно, я надеюсь — очень надеюсь — что все обошлось. Что ребята усомнились и показали злополучную находку кому-нибудь еще. Что просто выбросили ее или потеряли. Что мы с бабулей оба ошиблись и гриб в самом деле оказался съедобным шампиньоном. Ведь могли мы ошибиться?
Но каждую ночь, закрывая глаза перед сном, я точно наяву представляю себе эту картину — парня и девушку, озаренных солнцем. Вижу, как взявшись за руки, они растворяются в золоте осени. И мне кажется, что они уходят в смерть.
С тех пор я не люблю собирать грибы, - закончил Эдик. - Просто терпеть не могу. Ладно, рыбалка. Или просто по лесу погулять. Но грибы — нет.
Ребята ошеломленно молчали.
«Жаль», - подумал я. Как раз собирался пригласить Эдика в выходные на «грибную охоту». Но, видно, не судьба.