***
Печорины, как и Онегины,
(И кто там ещё им под стать?)
Героями нашего времени
Вдруг стали невольно опять.
Боясь что-то в жизни попробовать,
Не ведая, будет ли прок?
Лежат на диванах Обломовы
И смотрят весь день в потолок.
Лаврецкие, Бельтовы, Рудины
Опять никому не нужны,
И снова все «лишние люди»
Уехать спешат из страны.
Базарова, как и Рахметова,
Берёт ФСБ в оборот,
И власти перечить поэтому
Не станет ни тот и ни тот.
«И скучно и грустно» без прений,
Без споров, но ты не жалей,
Что в век, в коем жили Тургенев
И Гоголь, жилось веселей.
Живи себе тихо, не трогая
Лежащее всюду дерьмо,
И грустно и скучно, и Гоголю
Белинский не пишет письмо.
ПО-НЕКРАСОВСКИ
« — Ну, пошёл же, ради бога!
Небо, ельник и песок — »
Это всех теперь дорога,
Все в Москву спешат, дружок!
«Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь»,
Не стесняйся, что за дело, —
Это многих нынче путь.
Не лежат в котомке книжки,
Не учиться ты идёшь,
Будешь матери, братишке
Отсылать последний грош.
Бросив край родной и поле
Не во сне, а наяву
По своей (не божьей) воле
Снарядился ты в Москву.
«Не без добрых душ на свете»,
Кто-то сможет подсобить
Подхалтурить на объекте,
Просто пиццу разносить.
Раздавать в толпе открытки,
Ну а если повезёт,
То менять в столице плитку
И бордюры каждый год.
«Там уж поприще широко:
Знай, работай, да не трусь...»
И вздыхает одиноко
Остальная наша Русь.
«Не бездарна от природы»,
Но погиб, как видно, край,
«Что выводит из народа
Столько славных». Так и знай, —
Нет уж больше «благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!»
***
Моё глубокое почтенье!
Моё почтение всем вам,
Живущим в эко-поселеньях.
Мир вашим замкам и домам.
Поклон от тех, кто вновь унижен.
Кто прозябает не у дел.
От их лачуг, квартирок, хижин,
Трущоб, «шанхаев» и фавел.
В посёлках, наглухо закрытых,
Вдали от посторонних глаз
Вся современная элита
Сегодня прячется от нас.
Под сенью девственной природы,
Скупив озёра и леса,
А их токсичные заводы
Коптят нещадно небеса.
Пытаясь в свойственной манере
Им незаметно под шумок
У неделимой биосферы
Оттяпать лакомый кусок
В отдельном эко-поселенье,
Что несомненно говорит
О скудости воображенья
Так называемых элит.
***
Не одиночные пикеты.
Солдаты с бомбами. Во мгле
«Аврора» прячется. Советы.
Свобода. Первые декреты.
Декрет о мире и земле.
Но наяву не так всё просто,
Как на бумаге. Вновь война.
Гражданская. Плюс продразвёрстка.
СудЕб и сУдеб перекрёстки,
Две правды и одна страна.
Декретам радоваться рано.
Опять солдаты кормят вшей.
Свобода вылилась обманом,
И не видать вовек крестьянам
Земли, как собственных ушей.
Пора, наивные людишки,
Пора избавиться от грёз.
Сначала выгребут излишки,
Потом немного передышки,
И добровольно марш в колхоз!
Изрядно подзабытый термин,
Не вызывающий восторг,
(Другие в моде), стонет фермер,
Пустеют сёла и деревни,
И процветает «Мираторг».
***
Века, не считаясь с затратами,
Не ведая, будет ли прок,
Ума набираясь у запада,
Стремилась меж тем на восток.
Расправилась с Марфой-посадницей,
Противилась воле Петра,
И с плохо прикрытою задницей
Преграды брала на ура!
Не слыша ни стонов, ни доводов,
Свою ненасытную длань
Простёрла на Псков и на Новгород,
На Тверь, на Владимир, Рязань.
И вот все они в запустении,
Потуже стянули живот.
И вновь на твоём иждивении
Чужой, ненасытный народ.
Шесть с лишним столетий, Рассея,
Тверяне, Рязань,туляки
Живут под Москвою, не смея
И слова сказать вопреки.
Автолавка
«В трёх-четырёх часах езды от Москвы
жизнь отличается на несколько десятков лет».
Из интернета
Торопитесь, дед и бабка,
Вам сегодня повезло,
Из райцентра автолавка
Направляется в село.
Подползает еле-еле,
Совершив большой пробег,
Как обычно раз в неделю
После дождичка в четверг.
Тётя Дуся, Нюрка, Клавка,
(Бабка с дедом тоже тут),
Как родную, автолавку
С нетерпеньем, стоя ждут.
Здесь народ неприхотливый,
Им какого-то рожна
Ведь не надо: водки, пива,
Хлеба, соли и пшена.
Каждый знает, как несладко
Жить сегодня на селе,
Но подкатит автолавка,
Сразу станет веселей.
Ведь без этой автолавки
Разучиться можно впредь
Всем селом плясать вприсядку,
Под гармошку песни петь.
В Конституцию поправку
Время сделать подошло,
Чтоб почаще автолавка
Выезжала на село.
***
В пылу, средь общей суеты,
Мы каждый Божий день
С тобою слышим гул толпы,
Гудки и вой сирен.
И, несмотря на нашу лень
И косность, мы с тобой
Почти что каждый Божий день
Сливаемся с толпой.
Направив бренные стопы
Вслед чьим-любо стопам,
И все волнения толпы
Передаются нам.
Вельможа, кесарь или князь
И прочие столпы,
Над миром гордо вознесясь,
Не слышат гул толпы.
Не вняв ему. И каждый раз
Вельможа, кесарь, князь,
Не уловив народный глас,
Решают всё за нас.
Презрев гудение толпы
И не беря в расчёт,
Забыв, что только до поры
Безмолствует народ.
***
Народных тьма. Но если честно
И откровенно, то сейчас
Художнику неинтересны
Движения народных масс.
В ином недюжинный свой гений
Проявит мэтр. Дела нет
Ему до разных устремлений
Народных, чаяний и бед.
И времена, когда он бегал
В народ, прошли давно. Поверь,
Лишь только собственное Эго
Волнует мастера теперь.
Художников народных много,
Но всё искусство для элит,
И тема «Бурлаков на Волге»
Уж никого не вдохновит.
***
Так время незаметно тает,
Что человек, прожив свой век,
В конце лишь с грустью замечает
Его неутомимый бег.
Что, по сравненью с днём вчерашним,
Вокруг не та уже среда,
И вместо нив, полей и пашни,
Встают впритирку города.
Машины мчатся вереницей
По автострадам в три ряда.
Что свежий воздух — по крупицам,
А в кране — грязная вода.
Что разгибать, вставая, спину,
Всё тяжелее каждый год.
Что резко изменился климат,
И хлеб на вкус уже не тот.
Что, как и прежде, жить для тела,
И вечно что-нибудь прося
У Бога, глупо, но поделать
При этом ничего нельзя.
***
Нас каждого берут в тиски
Аж вплоть до гробовой доски.
Коль захотят, наложат штраф,
Неважно, прав ты иль неправ.
Едва подумаешь, и уж
Ты в поле зрения спецслужб,
И твой мобильный телефон
Стал не помощник, а шпион.
Такая жизнь теперь у нас,
За всеми нужен глаз да глаз.
Чтоб не пошёл народ вразнос,
Чтоб кто-то бомбу не пронёс.
Не бунтовал. В пример при этом
Приводят «жёлтые жилеты»
И объясняют нам, мол вы же
Все не хотите, как в Париже?
Живём, дрожим, боимся, как
Террористических атак
И самых страшных новостей,
Так и давления властей.
И трудно и предположить,
Что во Вселенной может быть
Земля — единственный объект,
Где Разум есть? А может нет?
***
Не раствориться в атмосфере,
Не скрыться ни в одной из стран.
Записан в стадо и со всеми
Пронумерован, как баран.
Отчизна смотрит с подозреньем,
И век уж воли не видать,
Но всё же спрашивает мненье,
Ещё зовёт голосовать.
Как призраку былых мечтаний,
Рад и такому пустяку,
Хоть результат голосованья
Известен даже дураку.
Однако, внутренние тёрки
Забудь отдельный гражданин.
В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке,
В Москве: повсюду карантин.
К тому ж и нефть подешевела,
С Москвой схлестнулся Эр-Риад,
И в интернете то и дело
Твердят про некий миллиард,
Что будет после карантина
Решать дальнейшую судьбу,
Да так, что Гитлер в Аргентине
Затрепыхается в гробу.
***
Ночь. Пусто, тягостно и грустно.
По улице бреду пешком.
Фонарь горит, но как-то тускло.
Аптека где-то за углом.
Вновь, хоть прошло уж больше века:
«Ночь, улица, фонарь, аптека».
Столетье, прожитое зря.
Что изменилось в новом веке?
Всем также всё «до фонаря»,
И это «точно, как в аптеке».
«Исхода нет», и прав был Блок,
Всю жизнь вместивший в восемь строк.
***
Как снизить темп? Как минимум раз в десять?
Вновь ощутить «зелёную тоску»?
В Москву из Петербурга ехать месяц?
Полдня из Переделкино в Москву?
На ранних поездах, а не по пробкам,
Сверяя с навигатором маршрут.
Всё делать «с чувством, с толком, с расстановкой»
И не жалеть потерянных минут.
Боимся опоздать и вновь промешкать.
Куда-то вечно рвёмся, а зачем?
Кому нужна, скажите, эта спешка?
Весь этот бесконечно-бурный темп?
Знакомые, приятели, коллеги
Мелькают, суетятся, мельтешат.
И каждый, будь то Ленский иль Онегин,
Торопятся и чувствовать спешат.
***
«В ностальгическом трансе торча,
я купил — как когда-то — портфель
«Солнцедара».
Т. Кибиров
Когда-то нынешние классики
Играли с девочками в классики,
Потом на первый гонорар
В подъезде пили «Солнцедар»,
И объясняли в интервью,
С чего в России столько пьют.
Ну а сегодня те же классики
Рассказывают людям басенки,
Все строят из себя гурманов,
Не одобряют наркоманов,
Но за приличный гонорар
Вновь вспоминают «Солнцедар».
***
Работая, свой коротая досуг,
духовную пищу из чьих-либо рук,
мой старый, но слишком доверчивый друг,
бери осторожно, с опаской, а вдруг
тебя и всех тех, кто с тобою вокруг,
прельщают, дурачат, берут на испуг?
А вдруг, кто нас с вами сегодня прельщает,
вещает, смущает, пугает, стращает,
кто краски зачем-то всё время сгущает,
всё врёт и неправдой своей промышляет?
Духовную пищу усердно глотая,
доверчивый друг мой, учти, не любая
духовная пища у нас, к сожаленью,
годится сегодня к употребленью.
Духовный твой зуд каждодневный и голод
во многом понятен, однако, не повод,
чтоб как-то унять этот голод и зуд,
бросаться на всё, что тебе подадут.
***
писать без знаков препинания
и без заглавных букв друзья
всё это выше понимания
наверное таких как я
адептов строгих классицизма
где соразмерная строка
которые до модернизма
не доросли ещё пока
и дорастут ли неизвестно
когда-нибудь и надо ли
им и без нас довольно тесно
а нам без них как не юли
пусть каждый там и остаётся
где есть хоть пишет снова с ять
а уж читатель разберётся
что и когда ему читать
***
«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».
«Поэзия — вся! — езда в незнаемое».
В. Маяковский
К штыку перо не приравняешь.
Казалось, вечное перо.
Рифмуешь, пишешь и бросаешь
Стихи в корзину иль в ведро.
Но всё равно скрипит упрямо,
Как и скрипело до того.
Поэзия — езда в незнамо
Куда, незнамо для чего.
Не стоит только лишь касаться
Тем, за которые в стране
У нас рискуешь оказаться,
Как Мандельштам, незнамо где.
***
Скрипач в подземном переходе
Московском, старый и седой,
Играет и тоску наводит
Своей посредственной игрой.
Придумал хитрую уловку
Находчивый пенсионер,
В футляр от скрипки сторублёвку
Вложил, другим подав пример.
Задумка, право, неплохая,
Жаль, не работает она,
Всё мелочь старику бросают,
Так обнищала вся страна.
Скрипач играет, как умеет.
Ну что ж, играй, лови момент,
Пока ещё не гонят в шею,
Никто не требует патент.
Играй, находчивый старик мой,
Не опускай смычка и впредь,
Когда тебе в футляр от скрипки
Начнут кидать одну лишь медь.
Играй и обходи препоны,
Пиликай до последних дней,
Лазейки находя в законах
Для предприимчивых людей.
Не наподобие Мавроди,
Таким всегда дадут добро,
А тем, которым в переходе
Бросают медь и серебро.
***
Вы тоже, видимо, заметили,
Что кроме общей суеты,
У каждого десятилетия
Свои особые черты.
Возьмём хотя б пятидесятые,
Давно минувшие года,
Одёжка куцая с заплатами,
И коммунальная среда.
Покуда лёд ещё не тронулся,
Но грянет оттепель — держись!
И едут по стране автобусы
И самосвалы марки ЗИС.
А вот уже шестидесятые.
Освободился пьедестал.
Выносят профили усатые
И бюсты грозные в подвал.
Но все надежды, устремления
И все слова про коммунизм
Забудут в очень скором времени
И спишут на волюнтаризм.
И вместо узких брюк и пёстрых
Рубах, наденет молодёжь
Костюмы, сшитые по ГОСТу,
А кто покруче, брюки клёш.
Те и другие вместе взятые,
Крикливые и беспокойные,
А следом шли семидесятые
Года, унылые, застойные.
Невразумительные, вялые,
Окрашенные серой краской,
Грозящие нам небывалой,
Трагической для всех развязкой.
Ну а потом, подумать только,
Как всё стремительно и просто:
Застой, чуть позже перестройка
И все лихие девяностые.
Но сколько в этой круговерти
Обрушилось на человека.
Они и плюс почти что четверть,
(Уж четверть!) нынешнего века.
Какие были заголовки!
Какие открывались дали!
И как не вяжется концовка
С тем, что задумано вначале.
Как это всё на нас похоже,
Хулить, чем жили лишь недавно.
И кто нам растолкует, в чём же
Здесь «историческая правда»?
Ахматова в Коломне
Коломна. Лето. По Арбату,
(Чуть в стороне Москва-река),
Идёт по улице Ахматова
И ищет домик Пильняка.
Идёт ни медленно, ни быстро,
Идёт, не ведая, что тут
Проложен будет для туристов
Её, Ахматовский, маршрут.
Идёт не в самый на поверку,
Как оказалось, страшный год.
Крестовоздвиженская церковь
Вдали у Пятницких ворот.
Вокруг июльская Коломна
Вся излучает благодать
И безмятежность духа, словно
Не созывать ей вскоре рать.
Не собирать сограждан снова
На битву грозную, когда,
Как в годы Дмитрия Донского,
Нахлынет страшная орда.
И вынув острый меч из ножен,
Сомкнутся все в один кулак.
...Все, кто ещё не уничтожен
И не расстрелян, как Пильняк.
хххххх
Закрываются ставни,
Окна, шторы, террасы.
Открывается травля
Сразу целого класса.
И заочно и очно,
За глаза и в глаза
Говорят, что нам точно,
А что просто нельзя.
Чересчур многовато
На планете людей.
Три процента богатых,
Три чуть-чуть победней.
Семь и семь населения
Миллиардов сейчас,
В основном это средний,
Промежуточный класс.
Получается, братцы,
Надо что-то решать.
Негде всем парковаться,
Нечем просто дышать.
Лишних шесть с половиной
Миллиардов у нас,
Тот же средний, активный
И разросшийся класс.
Выход только один,
Разработать стандарт
И оставить один
«Золотой миллиард».
И возможно опять
На планете большой
Будет легче дышать,
Станет всем хорошо.
Кто сказал, что нельзя
Мир поднять на дыбы?
Пять процентов — князья,
Остальные — рабы.
А всех прочих людей,
Лишних, здесь и сейчас,
Без особых затей
Уничтожить, как класс.
Печорины, как и Онегины,
(И кто там ещё им под стать?)
Героями нашего времени
Вдруг стали невольно опять.
Боясь что-то в жизни попробовать,
Не ведая, будет ли прок?
Лежат на диванах Обломовы
И смотрят весь день в потолок.
Лаврецкие, Бельтовы, Рудины
Опять никому не нужны,
И снова все «лишние люди»
Уехать спешат из страны.
Базарова, как и Рахметова,
Берёт ФСБ в оборот,
И власти перечить поэтому
Не станет ни тот и ни тот.
«И скучно и грустно» без прений,
Без споров, но ты не жалей,
Что в век, в коем жили Тургенев
И Гоголь, жилось веселей.
Живи себе тихо, не трогая
Лежащее всюду дерьмо,
И грустно и скучно, и Гоголю
Белинский не пишет письмо.
ПО-НЕКРАСОВСКИ
« — Ну, пошёл же, ради бога!
Небо, ельник и песок — »
Это всех теперь дорога,
Все в Москву спешат, дружок!
«Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь»,
Не стесняйся, что за дело, —
Это многих нынче путь.
Не лежат в котомке книжки,
Не учиться ты идёшь,
Будешь матери, братишке
Отсылать последний грош.
Бросив край родной и поле
Не во сне, а наяву
По своей (не божьей) воле
Снарядился ты в Москву.
«Не без добрых душ на свете»,
Кто-то сможет подсобить
Подхалтурить на объекте,
Просто пиццу разносить.
Раздавать в толпе открытки,
Ну а если повезёт,
То менять в столице плитку
И бордюры каждый год.
«Там уж поприще широко:
Знай, работай, да не трусь...»
И вздыхает одиноко
Остальная наша Русь.
«Не бездарна от природы»,
Но погиб, как видно, край,
«Что выводит из народа
Столько славных». Так и знай, —
Нет уж больше «благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!»
***
Моё глубокое почтенье!
Моё почтение всем вам,
Живущим в эко-поселеньях.
Мир вашим замкам и домам.
Поклон от тех, кто вновь унижен.
Кто прозябает не у дел.
От их лачуг, квартирок, хижин,
Трущоб, «шанхаев» и фавел.
В посёлках, наглухо закрытых,
Вдали от посторонних глаз
Вся современная элита
Сегодня прячется от нас.
Под сенью девственной природы,
Скупив озёра и леса,
А их токсичные заводы
Коптят нещадно небеса.
Пытаясь в свойственной манере
Им незаметно под шумок
У неделимой биосферы
Оттяпать лакомый кусок
В отдельном эко-поселенье,
Что несомненно говорит
О скудости воображенья
Так называемых элит.
***
Не одиночные пикеты.
Солдаты с бомбами. Во мгле
«Аврора» прячется. Советы.
Свобода. Первые декреты.
Декрет о мире и земле.
Но наяву не так всё просто,
Как на бумаге. Вновь война.
Гражданская. Плюс продразвёрстка.
СудЕб и сУдеб перекрёстки,
Две правды и одна страна.
Декретам радоваться рано.
Опять солдаты кормят вшей.
Свобода вылилась обманом,
И не видать вовек крестьянам
Земли, как собственных ушей.
Пора, наивные людишки,
Пора избавиться от грёз.
Сначала выгребут излишки,
Потом немного передышки,
И добровольно марш в колхоз!
Изрядно подзабытый термин,
Не вызывающий восторг,
(Другие в моде), стонет фермер,
Пустеют сёла и деревни,
И процветает «Мираторг».
***
Века, не считаясь с затратами,
Не ведая, будет ли прок,
Ума набираясь у запада,
Стремилась меж тем на восток.
Расправилась с Марфой-посадницей,
Противилась воле Петра,
И с плохо прикрытою задницей
Преграды брала на ура!
Не слыша ни стонов, ни доводов,
Свою ненасытную длань
Простёрла на Псков и на Новгород,
На Тверь, на Владимир, Рязань.
И вот все они в запустении,
Потуже стянули живот.
И вновь на твоём иждивении
Чужой, ненасытный народ.
Шесть с лишним столетий, Рассея,
Тверяне, Рязань,туляки
Живут под Москвою, не смея
И слова сказать вопреки.
Автолавка
«В трёх-четырёх часах езды от Москвы
жизнь отличается на несколько десятков лет».
Из интернета
Торопитесь, дед и бабка,
Вам сегодня повезло,
Из райцентра автолавка
Направляется в село.
Подползает еле-еле,
Совершив большой пробег,
Как обычно раз в неделю
После дождичка в четверг.
Тётя Дуся, Нюрка, Клавка,
(Бабка с дедом тоже тут),
Как родную, автолавку
С нетерпеньем, стоя ждут.
Здесь народ неприхотливый,
Им какого-то рожна
Ведь не надо: водки, пива,
Хлеба, соли и пшена.
Каждый знает, как несладко
Жить сегодня на селе,
Но подкатит автолавка,
Сразу станет веселей.
Ведь без этой автолавки
Разучиться можно впредь
Всем селом плясать вприсядку,
Под гармошку песни петь.
В Конституцию поправку
Время сделать подошло,
Чтоб почаще автолавка
Выезжала на село.
***
В пылу, средь общей суеты,
Мы каждый Божий день
С тобою слышим гул толпы,
Гудки и вой сирен.
И, несмотря на нашу лень
И косность, мы с тобой
Почти что каждый Божий день
Сливаемся с толпой.
Направив бренные стопы
Вслед чьим-любо стопам,
И все волнения толпы
Передаются нам.
Вельможа, кесарь или князь
И прочие столпы,
Над миром гордо вознесясь,
Не слышат гул толпы.
Не вняв ему. И каждый раз
Вельможа, кесарь, князь,
Не уловив народный глас,
Решают всё за нас.
Презрев гудение толпы
И не беря в расчёт,
Забыв, что только до поры
Безмолствует народ.
***
Народных тьма. Но если честно
И откровенно, то сейчас
Художнику неинтересны
Движения народных масс.
В ином недюжинный свой гений
Проявит мэтр. Дела нет
Ему до разных устремлений
Народных, чаяний и бед.
И времена, когда он бегал
В народ, прошли давно. Поверь,
Лишь только собственное Эго
Волнует мастера теперь.
Художников народных много,
Но всё искусство для элит,
И тема «Бурлаков на Волге»
Уж никого не вдохновит.
***
Так время незаметно тает,
Что человек, прожив свой век,
В конце лишь с грустью замечает
Его неутомимый бег.
Что, по сравненью с днём вчерашним,
Вокруг не та уже среда,
И вместо нив, полей и пашни,
Встают впритирку города.
Машины мчатся вереницей
По автострадам в три ряда.
Что свежий воздух — по крупицам,
А в кране — грязная вода.
Что разгибать, вставая, спину,
Всё тяжелее каждый год.
Что резко изменился климат,
И хлеб на вкус уже не тот.
Что, как и прежде, жить для тела,
И вечно что-нибудь прося
У Бога, глупо, но поделать
При этом ничего нельзя.
***
Нас каждого берут в тиски
Аж вплоть до гробовой доски.
Коль захотят, наложат штраф,
Неважно, прав ты иль неправ.
Едва подумаешь, и уж
Ты в поле зрения спецслужб,
И твой мобильный телефон
Стал не помощник, а шпион.
Такая жизнь теперь у нас,
За всеми нужен глаз да глаз.
Чтоб не пошёл народ вразнос,
Чтоб кто-то бомбу не пронёс.
Не бунтовал. В пример при этом
Приводят «жёлтые жилеты»
И объясняют нам, мол вы же
Все не хотите, как в Париже?
Живём, дрожим, боимся, как
Террористических атак
И самых страшных новостей,
Так и давления властей.
И трудно и предположить,
Что во Вселенной может быть
Земля — единственный объект,
Где Разум есть? А может нет?
***
Не раствориться в атмосфере,
Не скрыться ни в одной из стран.
Записан в стадо и со всеми
Пронумерован, как баран.
Отчизна смотрит с подозреньем,
И век уж воли не видать,
Но всё же спрашивает мненье,
Ещё зовёт голосовать.
Как призраку былых мечтаний,
Рад и такому пустяку,
Хоть результат голосованья
Известен даже дураку.
Однако, внутренние тёрки
Забудь отдельный гражданин.
В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке,
В Москве: повсюду карантин.
К тому ж и нефть подешевела,
С Москвой схлестнулся Эр-Риад,
И в интернете то и дело
Твердят про некий миллиард,
Что будет после карантина
Решать дальнейшую судьбу,
Да так, что Гитлер в Аргентине
Затрепыхается в гробу.
***
Ночь. Пусто, тягостно и грустно.
По улице бреду пешком.
Фонарь горит, но как-то тускло.
Аптека где-то за углом.
Вновь, хоть прошло уж больше века:
«Ночь, улица, фонарь, аптека».
Столетье, прожитое зря.
Что изменилось в новом веке?
Всем также всё «до фонаря»,
И это «точно, как в аптеке».
«Исхода нет», и прав был Блок,
Всю жизнь вместивший в восемь строк.
***
Как снизить темп? Как минимум раз в десять?
Вновь ощутить «зелёную тоску»?
В Москву из Петербурга ехать месяц?
Полдня из Переделкино в Москву?
На ранних поездах, а не по пробкам,
Сверяя с навигатором маршрут.
Всё делать «с чувством, с толком, с расстановкой»
И не жалеть потерянных минут.
Боимся опоздать и вновь промешкать.
Куда-то вечно рвёмся, а зачем?
Кому нужна, скажите, эта спешка?
Весь этот бесконечно-бурный темп?
Знакомые, приятели, коллеги
Мелькают, суетятся, мельтешат.
И каждый, будь то Ленский иль Онегин,
Торопятся и чувствовать спешат.
***
«В ностальгическом трансе торча,
я купил — как когда-то — портфель
«Солнцедара».
Т. Кибиров
Когда-то нынешние классики
Играли с девочками в классики,
Потом на первый гонорар
В подъезде пили «Солнцедар»,
И объясняли в интервью,
С чего в России столько пьют.
Ну а сегодня те же классики
Рассказывают людям басенки,
Все строят из себя гурманов,
Не одобряют наркоманов,
Но за приличный гонорар
Вновь вспоминают «Солнцедар».
***
Работая, свой коротая досуг,
духовную пищу из чьих-либо рук,
мой старый, но слишком доверчивый друг,
бери осторожно, с опаской, а вдруг
тебя и всех тех, кто с тобою вокруг,
прельщают, дурачат, берут на испуг?
А вдруг, кто нас с вами сегодня прельщает,
вещает, смущает, пугает, стращает,
кто краски зачем-то всё время сгущает,
всё врёт и неправдой своей промышляет?
Духовную пищу усердно глотая,
доверчивый друг мой, учти, не любая
духовная пища у нас, к сожаленью,
годится сегодня к употребленью.
Духовный твой зуд каждодневный и голод
во многом понятен, однако, не повод,
чтоб как-то унять этот голод и зуд,
бросаться на всё, что тебе подадут.
***
писать без знаков препинания
и без заглавных букв друзья
всё это выше понимания
наверное таких как я
адептов строгих классицизма
где соразмерная строка
которые до модернизма
не доросли ещё пока
и дорастут ли неизвестно
когда-нибудь и надо ли
им и без нас довольно тесно
а нам без них как не юли
пусть каждый там и остаётся
где есть хоть пишет снова с ять
а уж читатель разберётся
что и когда ему читать
***
«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».
«Поэзия — вся! — езда в незнаемое».
В. Маяковский
К штыку перо не приравняешь.
Казалось, вечное перо.
Рифмуешь, пишешь и бросаешь
Стихи в корзину иль в ведро.
Но всё равно скрипит упрямо,
Как и скрипело до того.
Поэзия — езда в незнамо
Куда, незнамо для чего.
Не стоит только лишь касаться
Тем, за которые в стране
У нас рискуешь оказаться,
Как Мандельштам, незнамо где.
***
Скрипач в подземном переходе
Московском, старый и седой,
Играет и тоску наводит
Своей посредственной игрой.
Придумал хитрую уловку
Находчивый пенсионер,
В футляр от скрипки сторублёвку
Вложил, другим подав пример.
Задумка, право, неплохая,
Жаль, не работает она,
Всё мелочь старику бросают,
Так обнищала вся страна.
Скрипач играет, как умеет.
Ну что ж, играй, лови момент,
Пока ещё не гонят в шею,
Никто не требует патент.
Играй, находчивый старик мой,
Не опускай смычка и впредь,
Когда тебе в футляр от скрипки
Начнут кидать одну лишь медь.
Играй и обходи препоны,
Пиликай до последних дней,
Лазейки находя в законах
Для предприимчивых людей.
Не наподобие Мавроди,
Таким всегда дадут добро,
А тем, которым в переходе
Бросают медь и серебро.
***
Вы тоже, видимо, заметили,
Что кроме общей суеты,
У каждого десятилетия
Свои особые черты.
Возьмём хотя б пятидесятые,
Давно минувшие года,
Одёжка куцая с заплатами,
И коммунальная среда.
Покуда лёд ещё не тронулся,
Но грянет оттепель — держись!
И едут по стране автобусы
И самосвалы марки ЗИС.
А вот уже шестидесятые.
Освободился пьедестал.
Выносят профили усатые
И бюсты грозные в подвал.
Но все надежды, устремления
И все слова про коммунизм
Забудут в очень скором времени
И спишут на волюнтаризм.
И вместо узких брюк и пёстрых
Рубах, наденет молодёжь
Костюмы, сшитые по ГОСТу,
А кто покруче, брюки клёш.
Те и другие вместе взятые,
Крикливые и беспокойные,
А следом шли семидесятые
Года, унылые, застойные.
Невразумительные, вялые,
Окрашенные серой краской,
Грозящие нам небывалой,
Трагической для всех развязкой.
Ну а потом, подумать только,
Как всё стремительно и просто:
Застой, чуть позже перестройка
И все лихие девяностые.
Но сколько в этой круговерти
Обрушилось на человека.
Они и плюс почти что четверть,
(Уж четверть!) нынешнего века.
Какие были заголовки!
Какие открывались дали!
И как не вяжется концовка
С тем, что задумано вначале.
Как это всё на нас похоже,
Хулить, чем жили лишь недавно.
И кто нам растолкует, в чём же
Здесь «историческая правда»?
Ахматова в Коломне
Коломна. Лето. По Арбату,
(Чуть в стороне Москва-река),
Идёт по улице Ахматова
И ищет домик Пильняка.
Идёт ни медленно, ни быстро,
Идёт, не ведая, что тут
Проложен будет для туристов
Её, Ахматовский, маршрут.
Идёт не в самый на поверку,
Как оказалось, страшный год.
Крестовоздвиженская церковь
Вдали у Пятницких ворот.
Вокруг июльская Коломна
Вся излучает благодать
И безмятежность духа, словно
Не созывать ей вскоре рать.
Не собирать сограждан снова
На битву грозную, когда,
Как в годы Дмитрия Донского,
Нахлынет страшная орда.
И вынув острый меч из ножен,
Сомкнутся все в один кулак.
...Все, кто ещё не уничтожен
И не расстрелян, как Пильняк.
хххххх
Закрываются ставни,
Окна, шторы, террасы.
Открывается травля
Сразу целого класса.
И заочно и очно,
За глаза и в глаза
Говорят, что нам точно,
А что просто нельзя.
Чересчур многовато
На планете людей.
Три процента богатых,
Три чуть-чуть победней.
Семь и семь населения
Миллиардов сейчас,
В основном это средний,
Промежуточный класс.
Получается, братцы,
Надо что-то решать.
Негде всем парковаться,
Нечем просто дышать.
Лишних шесть с половиной
Миллиардов у нас,
Тот же средний, активный
И разросшийся класс.
Выход только один,
Разработать стандарт
И оставить один
«Золотой миллиард».
И возможно опять
На планете большой
Будет легче дышать,
Станет всем хорошо.
Кто сказал, что нельзя
Мир поднять на дыбы?
Пять процентов — князья,
Остальные — рабы.
А всех прочих людей,
Лишних, здесь и сейчас,
Без особых затей
Уничтожить, как класс.