на стихотворения Владимира Высоцкого
Недавно я вычитал, что ещё 2,5 тысячи лет назад, Платон, загадку искусства разгадал. Он это выразил на ему современном языке – со словом Музы (с большой буквы). Но цитировавший его Мукаржовский без обиняков их переназвал:
«“Искусства”, т.е. сознательной преднамеренности, недостаточно; необходимо “неистовство”, участие подсознательного; более того, одно оно и придаёт произведению совершенство”» (Исследования по эстетике и теории искусства. М., 1994. С. 237).
Но я выражаюсь ещё круче: не просто подсознательное, а подсознательный идеал. Просто подсознательное обеспечивает органическую целостность каждой фразы нашей. Когда в элементе видно целое. Мы ж не словами говорим, а фразами, не задумываясь.
Вот фраза:
«Таким же образом могут быть написаны поэмы о покорителях Арктики, об экспедиции в Антарктиде, о жилищном строительстве и о борьбе против колониализма. Надо только знать фамилии и иногда читать газеты».
Слова: «Надо только знать фамилии» и «иногда читать газеты», - переворачивают сказанное выше о героическом в насмешку. Но она брезжит и ещё раньше – в подозрительной постановке в один ряд героического («о покорителях… о борьбе») и обыденного («о жилищном строительстве»).
(Я это написал, - вредная привычка во всём сомневаться, - и вспомнил, что, пока мой товарищ не умер, я договаривался с ним о встрече перед кладбищем. Он привозил из другого города жену на могилу её брата. Та была вблизи от могилы моей жены. Тот, инженер-строитель, погиб на стройке жилого дома, нарушив технику безопасности – не надел каску. И ему на голову упал молоток с большой высоты.)
Целое выше процитированного заключено в названии: «Пособие для начинающих и законченных халтурщиков». Сам текст помещён был, пишет Новиков под, а название – над таким опусом:
СОРОК ДЕВЯТЬ
Поэма-песня в сорока девяти днях (сокращенное издание)
Суров же ты, климат охотский, -
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых - Федотов Иван.
Стихия реветь продолжала -
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, -
И принято было решенье -
И начали есть сапоги.
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза...
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, -
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
"Друзья!.." Через час: "Дорогие!.."
"Ребята! - Еще через час. -
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
Забудем про пищу - чего там! -
А вспомним про наших солдат..."
"Узнать бы, - стал бредить Федотов, -
Что у нас в части едят".
И вдруг: не мираж ли, не миф ли -
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летит вертолет.
...Окончены все переплеты -
Вновь служат, - что, взял, океан?! -
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
Казалось бы, чем плохи стихи? Ритм, рифмы выдержаны (споткнулся, правда, раз: «на следующий» - ну да это мелочь). – Главное, нет ЧЕГО-ТО, словами невыразимого. Нет подсознательного идеала. Именно подсознательного. Потому что был бы он – была б где-то какая-то недопонятность (в сознании ж, будь он тут, он же не был бы дан). И нету недопонятности. Идеал, он есть – стойкость – но он осознаваемый. То, про что была цитата, наличие «“Искусства”, т.е. сознательной преднамеренности» - имеется: логичность и стройность стиховая – чтоб выразить несгибаемость воли, достаточная длительность, чтоб передать огромный срок голодания. Не все люди смогут нарифмовать такую длину. Да и об исключительном речь. Так что и экстраординарное имеется, то есть эстетическая ценность. Может, даже кого-то могло взволновать, будь оно прочтено тогда. Как факт, спустя 60 лет его запросто печатают среди других стихов Высоцкого, словно оно чего-то стоит. А оно, может, и правда чего-то стоит, если, например, теперь по-русски – нельзя. Так назло. Да ещё и как намёк, дескать, несгибаемость вечна, в менталитете. А он веками не изменяется.
Но это будет действие бахтинского большого времени, так называемого: каждое-де время вкладывает свой оттенок смысла в произведение искусства. – Я большой противник такого воззрения. Я за то, чтоб вживаться во время создания. А шёл 1960-й год. Хрущевская оттепель. Против шаблонного бодрячества выступила авторская песня, враг бодрячества, ибо социализм смертельно заболел вещизмом, и надо было его спасать. Но это было не в сознании бардов и их слушателей, а в подсознании. И Высоцкий уже подобрался к такому творчеству (с подсознательным идеалом), потому и смог поиздеваться этим «Сорок девять» над официальной эстрадной песней.
Спросите меня, а почему то, что известно было ещё Платону, так и не внедряется в науку об искусстве (поверьте мне на слово: не внедряется). – Потому что тогда не только искусство, но и наука о нём станет царством свободы. Ведь тогда первосортным считать будут то, что рождено подсознательным идеалом (пусть так и не расшифрованным, а оставшимся в состоянии ЧЕГО-ТО, словами невыразимого). Или хуже того, научатся искусствоведы переводить из своего подсознания (воспринявшего подсознательный идеал автора) в сознание: своё и своих читателей. И тогда первосортным посчитают произведение с мало ли каким подсознательным идеалом. Может с таким, какое не угодно власти. В 1960-м – власти, обеспечивавшей лжесоциализм. Теперь – власти, обеспечивающей периферический капитализм. – И… мысль о подсознательном идеале не находит практического применения – опасно для карьеры искусствоведа. – И так – 2,5 тысячи лет!
29 марта 2021 г.