***
Жизни книгу сдав в печать,
Нужно постараться
Что-то важное сказать
В каждом из абзацев.
Все, и я, друзья, и вы,
Знали, как казалось,
В книге жизни три главы:
Юность, зрелость, старость.
Юность вроде бы не в счёт,
Правда юный Моцарт
Удивлять не устаёт
Несмотря на возраст.
Значит зрелость? Но она
Нами в полной мере,
Без остатка, отдана
Призрачной карьере.
И не старость, что сумев
Мудрости набраться,
Причитает нараспев
В каждом из абзацев.
То-то видно и оно,
На больших развалах
Книжных книг полным-полно,
Интересных мало.
***
Надоел ещё с утра
Твой речитатив.
Видно правда уж пора
Сдать тебя в архив.
Целиком ли, по частям?
Можешь выбрать сам.
Отнести ко всем чертям,
Как утиль и хлам.
Новый, с новыми людьми,
Век не виноват.
Успокойся иль прими
Антидеприсант.
Век, растущий, как дитя,
Как помочь ростку,
Причитая и кряхтя,
Наводя тоску?
Забывая, что ему,
К общей стыдобе,
Трудно, судя по всему,
Также, как тебе.
***
Уставший от громких возвышенных фраз,
нечуждый сомнениям, грусти,
но не выставляющий их напоказ,
живёт между нами, допустим,
один, назовём его здесь — имярек,
незнатного рода и племени,
обычный, простой, как мы все, человек,
плывущий в фарваторе времени.
Без радужных линз и без пробок в ушах,
зависящий часто от случая,
то облаком белым в коротких штанах,
то грозной свинцовою тучею.
Настырный и смелый, пока не подрос,
поющий лишь собственным голосом,
болезни и страхи, атеросклероз
появятся позже лишь с возрастом.
Весёлый, беспечный, незнающий как
суставы болят и конечности,
хоть это всего лишь обычный пустяк,
не больше, в сравнении с вечностью.
И вечность его растворит не спеша,
когда ещё больше растянется,
как впрочем и всех нас, и только душа
его во где-то в мире останется.
Загадка и тайна. Святая святых.
Уже без телесного бремени,
средь многих и многих и многих других
блуждая в пространстве и времени.
***
Мучительных терзаний,
Ошибок тяжких груз.
Поток воспоминаний
И целый ворох чувств,
Когда-то пережитых
Не раз, не два, не три,
Не до конца забытых,
Живущих там, внутри.
Слова скороговоркой,
А «дальше — тишина».
Задвинутые створки
Знакомого окна.
Вновь на дорогах слякоть,
На водоёмах — зыбь.
И хочется не плакать,
А по-собачьи выть.
Всего, когда был молод
Хотелось, а теперь
Лишь взять себя за ворот
Да выставить за дверь.
***
Ко мне подкатила внезапно усталость.
А жизнь между тем всё равно продолжалась.
Где солнце всходило, где только смеркалось.
Кого-то мутило. Кому-то икалось.
Кому-то лишь жить полминуты осталось.
И тут на какой-то тревожной волне
усталость стремглав подкатила ко мне.
Она подкатила, и мне показалось,
что это не просто тоска и усталость
мне в тыл незаметно по-волчьи прокралась.
Что это в душе моей только что старость
плацдарм захватила и там окопалась,
и как бы я ни был хитёр и горазд,
до смерти (моей) свой плацдарм не отдаст,
а будет, пускай хоть на малую пядь,
его с каждым часом и днём расширять.
***
Не первый и не пятый год,
Как в тяжком сне, как в жуткой сказке,
Живёт запуганный народ
И ждёт трагической развязки.
Не пять, не шесть, не восемь лет
Развязку ждут простые люди,
А той, представьте, нет и нет,
И кто-то уж решил: не будет.
А будут попросту в узде
Держать нас, в страхе, в «чёрном теле»
Там, где мы все сейчас и где
Не виден свет в конце тоннеля.
***
Что толку перевоплощаться?
Забудь про таинства игры,
Актёр. Не требуй декораций,
Костюмов, прочей мишуры.
Отелло — жалкий неврастеник.
А Гамлет — наркоман. Ура!
Шекспир наш с вами современник,
«Чувак» с соседнего двора.
И ты, мой друг высокочтимый,
На авансцену выходя,
Играй без парика, без грима
Себя и только лишь себя.
Кто на часок, чтоб подхалтурить,
Оставил прежний лексикон,
Пока не разразилась буря,
И не «распалась связь времён».
***
Душа моя в глубоком трансе,
На будущем поставлен крест.
Всё в прошлом: годы бурных странствий,
И тяга к перемене мест.
Корабль отплыл, убрали сходни,
И как в былые времена,
Черта оседлости сегодня
Почти для всех проведена.
Мир трансформируется, вместо
Комфортной жизненной среды —
Эксперсс-анализы и тесты,
Вакцины и QR-коды.
И нет особого резона
К возврату, стал необходим
Всем нашим нынешним патронам
И боссам масочный режим.
И хоть, чья жизнь пришла в упадок,
И проклинает белый свет,
Есть новый мировой порядок.
Неясно лишь, на сколько лет?
***
Дай мне, бабка, народного снадобья.
Видишь, снова пошла кутерьма.
На судьбу обижаться не надо бы,
Если только судьба не тюрьма.
Выйду утром туманным и сереньким
В поле чистое. (Если найду?).
Хоть теперь выходить и не велено,
Всё равно попытаю судьбу.
Может скажет родимое полюшко,
Как никак тоже вроде бы сын,
О судьбе нашей горькой и долюшке
По секрету один на один?
Даст совет, мол бросай всё и по суху
В монастырь, (а по мне так уж в скит).
Только как, без опоры, без посоха,
Да и толком не зная молитв?
***
Похож на жалкого пигмея,
Пытаясь выдать на-гора
Хоть что-то, мученик идеи,
Ретивый труженик пера.
На одинокого страдальца,
В стакане бурю породив,
Проблему высосав из пальца
И ею всех ошеломив.
И с одержимостью своею,
Не доводящей до добра,
С никчёмной в сущности идеей
Носясь аж с самого утра.
Несокрушимым, грозным танком,
Бульдозером пройдя по всем,
Чтоб возвести её до ранга
Почти что мировых проблем.
Одну и ту же воду в ступе
Всю жизнь без устали не прочь
Пигмеи с карликами вкупе
С утра до вечера толочь.
На пресловутую потребу
Свою и нашу день за днём
Пока «Атланты держат небо»
И Прометеев ждут с огнём.
***
Нет, «не волк я по крови», а кролик. Удав
Надо мною склонился могучий.
И суровый, безжалостный «век-волкодав»
Двадцать первый по счёту до кучи.
В високосный, к тому же столь редкостный, год
Нелегко, говорят, волкодаву.
Вдруг удав, позабавившись нас заглотнёт,
И в придачу его — говнодава.
Толку что горевать о себе? А о нём,
Сволочном и беспутном, подавно.
Пусть он сдохнет со всем своим гнусным враньём
И со всей «исторической правдой».
Век, нас воли последней лишивший и прав,
Не лишит нас последней забавы:
Наблюдать, как окажется «век-волкодав»
Вместе с нами в утробе удава.
***
Всё глуше смех, всё тише споры,
Всё громче клич: «Маэстро, туш!»
Почти не ставят «Ревизора»
И не проходят «Мёртвых душ».
Сатириков пора забыть бы
И зачехлить свой острый кий,
Хотя играется «Женитьба»,
И страшно популярен «Вий».
И вновь по Невскому проспекту,
Отчаявшись и впав в психоз,
В толпе прохожих бродит некто,
В запарке потерявший нос.
Однако, строить параллели
Бесмысленно, их просто нет.
Ведь тех, кто вышел из «Шинели»
Давным-давно растаял след.
И мчится наша птица-тройка
Куда-то, набирая ход,
Как и при Гоголе, да только,
Куда ответа не даёт.
***
Все демократы разом сникли,
А ретрограды, как один,
Воспряли духом. В моде Киплинг.
Отложен Салтыков-Щедрин.
Быть вне толпы — удел немногих.
И кто б над ними не стоял,
Дрожат от страха бандерлоги,
И воет прихвостень шакал.
Но если рассмотреть под лупой,
Всё снова задом наперёд,
И наш старинный город Глупов
Всю ту же летопись ведёт.
***
Всю неуёмную породу,
Все корни древние свои,
Все песни, пляски, хороводы,
Как и кулачные бои,
Нам не забыть ни в коем разе,
И всё нам было нипочём:
И хан, и пан, и царь и Разин,
И вор Емелька Пугачёв.
Мы дети лапотной России.
Наш прадед — русский человек,
Простой мужик, ещё был в силе
В лаптях входя в двадцатый век.
Носил посконную рубаху.
А вот его крестьянский сын
Бежал с земли родной со страху
Под бурным натиском машин.
То Бога поминаем всуе,
То вновь Россию, но боюсь,
Что лишь Кольцов, Никитин, Клюев,
Есенин понимали Русь.
И вот уж в веке двадцать первом,
Как ночью в поле огоньки,
Считает русская деревня
Свои последние деньки.
***
Не сносить, не сносить непременно
Нам, как видно, с тобой головы?
Родились на задворках Вселенной,
Но зато в самом центре Москвы.
В нас с тобою московские корни,
А отсюда столичная спесь,
И вселенная наша, запомни,
Началась и закончится здесь.
Развивалась, росла неуклонно,
Не щадя ни врагов, ни друзей,
Не согласно вселенским законам,
А по воле великих князей.
Превращаясь из вялой и сонной,
Не идущей врагу на поклон,
Белокаменной, Первопрестольной,
В Третий Рим и второй Вавилон.
В «вечный» город, которому впору
Ожидать, как и всем нам, конца
По примеру Содома с Гоморрой,
Рассердивших когда-то Творца.
Люблино-Перово
Когда тоскливо и «хреново»,
Когда в душе моей темно,
Я еду в старое Перово,
Я направляюсь в Люблино.
Пропели петухи. Коровы
Плетутся стадом. Здесь давно
Стояли два села: Перово
И чуть южнее — Люблино.
Ещё все живы и здоровы,
В вагонах дачников полно,
Кто направляется в Перово,
Кто электричкой в Люблино.
Взяв кумачовые знамёны,
Тайком рубли сложив к рублю,
Трудящиеся двух районов
Идут колоннами к Кремлю.
Осознавая на прощанье
По мере трезвости и сил,
Что в этом соцсоревнованье
Опять никто не победил.
Пускай мы жили бестолково,
Порой нелепо и смешно
Повсюду, в том числе в Перово
И по соседству в Люблино.
Вдали от Родины и крова
Мы вспоминаем всё равно
И наше старое Перово,
И наше с вами Люблино.
И пусть всё это и не ново,
Другого в жизни не дано
Тому, кто родом из Перово,
Из Тушино, из Люблино.
***
Ни свет ни заря спозаранку
Все люди нормальные спят,
И только агенты охранки
Проснулись и пристально бдят.
Ещё не расчерчены дали,
Ещё не слышны голоса,
Ещё петухи не кричали,
И не заблестела роса.
Их лица предельно серьёзны,
А в душах их темень и мрак,
Им всюду мерещатся козни
И в каждом им видится враг.
В глаза вам посмотрят, а после
Стыдливо отводят свой взгляд,
Но снова при этом доносят
И снова за вами следят.
Толкутся и трутся в передней.
Что, где выясняют и как?
С кем Пушкин встречался намедни?
Что дома сказал Пастернак?
Пусть вас не терзают сомнения,
Пускай не тревожит вопрос,
Охранное отделение
Не только у нас разрослось.
Следят, друг под друга копают,
И только какой-нибудь псих
Последний сегодня считает,
Что можно прожить и без них.
И если получится в спешке
На вашем нелёгком пути
На миг оторваться от слежки,
От камер уже не уйти.
Никто не знает наперёд
По мотивам стихотворения В. Урюпина
«Никто не знает наперёд»
Куда судьба его ведёт?
К какому славному венцу?
К какому горькому концу?
Ведь даже царственный венец
Горчит и давит под конец.
«Никто не знает наперёд»
Что нас хотя бы завтра ждёт?
Ни сослуживец, ни сосед,
Ни умудрённый «вечный дед».
Ни чародей, ни «конь в пальто»,
И слава Богу, что никто.
«Никто не знает наперёд»,
Куда нас ВСЕХ судьба ведёт?
Где ясновидец, где пророк,
Чтоб ВЕСЬ наш мир предостерёг
От войн, несчастий, катастроф
И разрушения основ?
«Никто не знает наперёд»,
А нужно ли идти вперёд?
А может стоит бросить взгляд
В другую сторону — назад?
И, выбрав правильный момент,
Всем взять и резко сбросить темп?
Зачем спешить, зачем бежать,
Бояться вечно опоздать,
Расталкивать локтями всех,
Брать на душу какой-то грех,
Борясь за славу и венец,
Когда у ВСЕХ один конец?
Зачем шагаем сотни лет,
Кровавый оставляя след,
Повсюду простираем длань,
Забыв про тоненькую грань?
«Никто не знает наперёд»,
Что нас за гранью этой ждёт.
***
Иль я слепой, иль мир ослеп?
Иль то и то? И вся планета
Сегодня, как огромный склеп,
Где ни единого просвета.
Народы, как и их вожди,
Ослепли дружно все и сразу.
Одни ослепли от вражды,
Другие, слепо веря в разум.
Ослепли все, и кум, и сват,
Кругом слепцы на этом свете.
Одни слепцы руководят,
Другие слушают, как дети.
Ослепли все до одного:
Охранники, курьеры, боссы
Уже не видят ничего
Иль дальше собственного носа.
Ослепли кто «за нас», и те
Кто «против нас» давно ослепли,
В своей наивной простоте,
В невежестве и раболепье.
Слепые дети и отцы,
Как опьянённые дурманом,
Летят ослепшие юнцы,
Бредут слепые ветераны.
Безумие слепой толпы,
И каждому слепому проще
Брести в компании слепых,
Пути не ведая, на ощупь.
Не отрываясь ото всех,
Держась одною общей кучей,
В надежде на слепой успех
И уповая лишь на случай
Благоприятный. В остальном
На «дядю», на судьбу и просто
На ожидаемый подъём
Экономического роста.
На мощность ядерных ракет,
На постоянное везенье
В тотализаторе. И нет
Хотя б намёка на прозренье.
На ближней даче
По мотивам воспоминаний Н. С. Хрущёва
Совещанье на сталинской даче.
Все явились, как было назначено,
И в приёмной сидят неуверенно,
У товарища Сталина — Берия!
Вся верхушка. Нет только лишь снова
Вознесенского и Кузнецова.
Арестованы. Что-то затеяли,
Как обычно, и Сталин и Берия.
Ворошилова не приглашали,
Он уже больше года в опале.
Сам приехал. Вздыхает растерянно.
Опасается Сталина с Берией.
Наконец Маленкова, Булганина
Пригласили к товарищу Сталину.
Как и всех остальных, и у двери им
Улыбается радостно Берия.
Долго длилось в тот день заседание
В кабинете товарища Сталина.
Всё одобрили, в том числе серию
И арестов, предложенных Берией.
А потом веселились, гуляли,
А под утро уехав, гадали
Все от Лазаря до Климентия:
Что там в папке у друга Лаврентия?
***
Пусть широка страна родная,
Но есть запретная стезя,
И вот её, как все мы знаем,
Переступать уже нельзя.
Там кровь и боль, там смрад и копоть,
Там лицемерие и страх,
До власти вековая похоть
И беззакония размах.
Там все умом лишь задним крепки,
Там и ГУЛАГ и город-сад.
Там рубят лес, и только щепки,
(Читайте головы), летят.
Там всех, кто думает иначе,
Привыкли брать на карандаш.
И пусть там жизнь немного значит,
Броня крепка и Крым там наш.
Там на неведомых дорожках
Следы теряются людей.
Избушки там на курьих ножках
И свой бессмертный злой Кащей.
То в пышных царских одеяньях,
То в мягких лёгких сапогах,
О чьих кровавых злодеяньях
Все шепчут с дрожью на губах.
Там то в колхоз сгоняют скопом,
То там апатия, то прыть.
Там, прорубив окно в Европу,
Не знают, как его закрыть?
Там слов хвалебных не жалеют.
Там любят пафосный елей.
Там по ночам из мавзолеев
Выносят мумии вождей.
Там день сегодняшний, вчерашний
Слились. Там Сталин и Хрущёв.
Там пробивает из шарашки
Дорогу к звёздам Королёв.
Там овцы спят, собаки лают,
И волки жадно скалят рот.
Там с радостью стеречь пускают
Козла колхозный огород.
Там всюду мусорные кучи,
И с экологией беда.
Там, если и хотят, как лучше,
Вновь получают, как всегда.
Там то не видно безработных,
То, посмотрите, сколько их?
Там ценят гениев лишь мёртвых,
Всю жизнь преследуя живых.
Там то цугундер, то халява,
То веселись, кому не лень.
То снова крепостное право
И каторжный рабочий день.
Там, что ни царь — своя эпоха,
Своя (особая) среда.
Но всё равно, всё также плохо,
А то и хуже иногда.
Зато всё также бестолково,
И невозможно убедить
Нас всех уже, что по-другому
Там всё иначе может быть.