(зарисовки из флотской жизни)
Чудесные рассказы, бесхитростные, но с очень красивым ритмом, что объясняется обилием глаголов! Рассказы представлены в форме воспоменания-репортажа, где предоминируют рецептивные и чувственные идеи. Богатая лексика - особенно прилагательные. По своей структуре оба рассказа полицентричны - т.е. много повествовательных центров, связанных между собой самим Рассказчиком. Прекрасно!
Лорина Тодорова –
кандидат филологических наук, доцент филологического факультета Великотырновского Университет Свв. Кирилла и Мефодия (Болгария).
Дельфины
Часто в часы отдыха я брал в руки баян и выходил на верхнюю палубу потешить мелодией душу. Однажды в Охотском море, возвращаясь с Шантарских островов, куда наш корабль доставлял по фракту очередной груз, я увидел, как за нами увязалась целая стая дельфинов. Как только я прекращал играть, дельфины куда-то исчезали. Но стоило мне опять растянуть меха, они тут же выныривали из воды, крутили в воздухе своими головками, как бы кивая в такт музыке. Было весьма занятно. На палубе уже собрались зрители - свободные от вахты матросы, и, рассевшись: кто на кнехтах, кто просто на полу палубы возле борта, тоже с интересом наблюдали за занятными морскими животными, комментируя их поведение каждый по-своему.
- Вроде обычная рыба, а, поди ты, понимает музыку.
- Сам ты рыба. Это ж дельфины! У них, говорят, мозги больше человечьих.
- А ты откуда знаешь? Разговаривал что ли с ними?
А вода в Охотском море такая голубая и чистая-чистая, что видны белые брюшки дельфинов, радостные взмахи их плавников. А то вдруг из воды покажется головка нерпы, покрутит туда-сюда, сверкая любопытными глазёнками, и снова скроется в пучине набегающих друг на друга волн. Кругом, куда ни глянь, только море да небо, слившись воедино, и ничто, кажется, не разделяет их, нигде не видно полоски земли. И в этом безбрежном пространстве только мы, наш корабль да случайные попутчики-дельфины. От такой бесконечной, необъятной шири, кто впервые в море, дух захватывает. А мы уже привыкли и знаем, что через несколько суток вдали замаячит суша - остров Шикотан (Шиашкатан).
На баяне я научился играть еще в школе самоучкой. “Музыкалки” в деревне не было. Вымалил у матери денег, сходил с ней за баяном в станционный поселок. Приметил я его, когда ходил с ребятами в станционный буфет пить морс – самый лучший и единственный напиток в то время. Газировку в деревне тогда еще не продавали.
Баян был тульский, звонкоголосый. Достал самоучитель и вскоре стал первым баянистом в деревне, играл вечерами в сельском клубе на танцах. Зимой в клубе было холодно. Зажигали керосиновые лампы и танцевали без конца, чтобы не замерзнуть. Играть приходилось в перчатках. Но потом я все равно сильно обморозил руки, когда возвращался с танцев. Еле-еле потом оттёрли. Через месяц обмороженная шкура, как перчатки, слезла с рук. Пришлось потом долго их закалять.
На нашем корабле баяна не было. Иногда приходил в дивизионный клуб поиграть. Но однажды перед новым годом в дивизионе был объявлен конкурс на лучшее новогоднее оформление корабля и новогодний концерт. Я немного рисовал еще в школе, да и когда работал на комбайновом заводе. Командир на целых две недели освободил меня от всех занятий и работ на корабле. И я старался. Наш корабль получил второе место и приз - баян, чему я был несказанно рад. И вот теперь он согревал мне душу в часы тоски по дому.
Но было у меня с баяном одно не очень-то приятное воспоминание. Как-то мы готовили концерт вместе с береговой воинской связью, а точнее со связистками. Я ходил аккомпанировать хоровой женской армейской капелле. И однажды ребята с корабля попросили меня пронести с берега пару бутылочек водки. У одного нашего сослуживца намечался день рождения.
- Что вы, братцы! Да меня тут же упекут на “Губу”,- не соглашался я. - И не просите! Но меня все-таки убедили, что дело это плёвое. Вынимаются гвоздики, соединяющие мех с клавиатурой, и во внутрь как раз впритирку входит две пол-литровые бутыли. Никто не догадается.
И я так думал, укладывая купленные бутыли с водкой и застегивая баян на все застежки, чтобы, не дай Бог, не звякнуло внутри.
Но у КП дивизиона я никак не ожидал встретить капитана третьего ранга Сысоева. Неприятно засосало под ложечкой. Я знал, что Сысоев играет на баяне. Только бы не....
- О, наш баянист! Что уже отрепетировал? А ну-ка давай посмотрим, как звучит сей инструмент. И он сам раскрыл футляр баяна, взялся, было, за ремни, чтобы вынуть баян...
-Товарищ капитан третьего ранга! Вас к телефону.
- Ладно, матрос, в следующий раз поиграем, - захлопнул футляр капитан.
А у меня еще долго лихорадочно колотилось в груди сердце, и я зарёкся после этого выполнять столь рисковые просьбы своих товарищей по службе.
- Слушай, друг, сыграй-ка весёленькое что-нибудь, ну хотя бы цыганочку,- попросил кто-то.- Интересно посмотреть, как на эту музыку отреагируют дельфины.
Но наши недолгие попутчики уже махали нам на прощание своими рыбьими хвостами, возвращаясь, видимо, восвояси. А цыганочку я все же сыграл напоследок, и лица ребят повеселели. И бескрайние дали не казались такими уж дальними. Где-то нас ждали новые причалы, новые впечатления, новые открытия нашей дальневосточной земли.
В бухте Крильон
Вот уже пятьдесят лет минуло с той поры, как я, демобилизовавшись, покинул обетованную и романтикой, и суровыми флотскими буднями окраинную часть нашего материка с ёмким названием Дальний Восток. Многое стёрлось в памяти. Сейчас, пожалуй, и не узнал бы сразу ни бухты Золотой Рог, ни самой дальневосточной столицы, где, как писал один дальневосточный поэт: /Здесь город - продолженье океана, а океан, как город заселён/, ни тех бухт и портов, где за четыре года не раз пришвартовывался или стоял на рейде наш корабль. А было их вдоль всего дальневосточного побережья, вдоль острова Сахалин, Шантарских и Курильских островов и полуострова Камчатка немало. Но запало и в память, и в душу больше всего одно название - “Бухта Крильон”. Её-то и на карте нет, а помнится до сих пор.
Прошедший рейс был очень трудным и напряженным. Не отошли мы из порта Советская гавань и десяти милей, как вышел из строя главный двигатель корабля. В машинном отделении это ЧП номер один. Весь вечер и всю ночь команда боевой части №5 занималась разборкой полетевшего двигателя и установкой нового - резервного. Как назло поднялся штормовой ветер, что в Татарском проливе далеко не редкость, а характер этой водяной акватории. И хотя в нижней части корабля не так ощущается качка, как на верхней палубе, но удерживаться в равновесии на скользких, промасленных паёлах было нелегко. И шишек себе набил, и измазался в мазуте я, как чёрт, пока устанавливали двигатель.
В бухту назначения - Крильон пришли, когда уже солнце стояло в зените. Сменившись с вахты, я, вконец обессиленный, упал на койку, не застилая её, и проспал мертвецким сном почти до самого вечера, забыв, что сегодня у меня день рождения. Вспомнил, когда корабельный кок Карим Галиев принес мне в кубрик праздничный ужин: горячие пирожки с повидлом, банку абрикосового компота и целую пачку печенья. Шесть часов хорошего сна вернули мне бодрость, и я с огромным аппетитом “смёл” свой праздничный ужин. А потом сошел на берег побродить по песчаным отмелям, искупаться. Место здесь безлюдное. Недаром бухту в шутку называли диким морским портом.
После вчерашнего шторма вода в заливе казалось тихой, ласкала глаз спокойным перекатом волн вечернего отлива, в которых миллионами звёзд вспыхивали, рассыпающиеся на волнах, лучи заходящего солнца. Вода была теплой: середина июля. Разделся и быстро вошел в воду. Сделал несколько взмахов кролем и опрокинулся на спину. Морская вода, в отличие от речной, держит тело на поверхности легко, как будто лежишь в надувной лодке. Надо мной покачивается бирюзовое чистое небо, где лишь изредка прочертит его крыльями прибрежная чайка. Вспоминаю о доме, о девушке, с которой познакомился за две недели до призыва на флот...
А вода подо мной приятно покачивается, (я ощущаю себя как в зыбке), ласкает нежной, едва уловимой прохладой, напевая мне свою водяную колыбельную песню.
Не знаю, сколько я пролежал в таком расслабленном, отрешенном от действительности состоянии. Только, когда очнулся и повернул к берегу, берега не увидел. Екнуло в груди: куда и как далеко меня унесло? Лишь позже, выйдя из наступившего оцепенения и пристально приглядевшись, я едва различил далекую прибрежную полоску сквозь пелену стелющегося по воде испарения. Заработал отчаянно всем телом в направлении к заветному берегу, но вскоре с ужасом понял, что плыву не по течению, а против. Отлив отнес меня мили на две-три. Тут по твердой поверхности не менее часа ходьбы, а плыть да ещё против течения. И хотя я глубины не боялся и чувствовал себя в воде уверенно, но на такие дальние дистанции мне плавать не приходилось. Каждый метр к берегу мне давался всё трудней и трудней. Я чувствовал, что силы уходили из меня в воду, а волны отлива толкали меня в грудь, толкали назад, в морскую пучину. Обессилев, ложился на спину и, передохнув несколько секунд, снова отчаянно грёб к берегу. Только бы хватило сил доплыть.
К месту или не к месту вспомнил, как впервые научился плавать.
На речке я проводил большую часть летних каникул, но купался только на мелководье, где бабы в банные дни полоскали бельё, и вода была доброму мужику по колено. Но однажды, выламывая удилище в старице Тинки, я поскользнулся на мокрой глине крутого берега и сорвался в воду. Вода накрыла меня с головой. Я с испугу отчаянно заработал руками и ногами, всплыл и, уже не помню, как оказался на противоположном берегу. Так вот неожиданно и научился. А потом уже чувствовал себя в воде, как рыба.
Но сегодня вода была моим врагом, и я боролся с ней за свою жизнь, изрядно уже наглотавшись её горькой, солёной влаги. Казалось, что солью пропитались не только губы, но и все тело. Ужасно хотелось пить. А берег всё ещё маячил вдалеке, и мне думалось, что я уже никогда не доплыву до него. И от этой мысли тело холодело, а руки и ноги, которых я уже почти не чувствовал начинали лихорадочно работать. Откуда-то изнутри просыпалась невидимая энергия и заставляла работать усталые, обессиленные мышцы. Но когда, наконец, я коснулся ногами прибрежной гальки, силы окончательно покинули меня. Я даже не смог встать и выйти на берег. Так и пролежал обессиленный в забытьи наполовину в воде и наполовину на суше больше часа, пока прохладный предночной ветерок не вернул вновь меня к жизни. Было уже совсем темно, когда я поднялся по трапу на борт корабля.
- Что, нагулялся, юбиляр? - спросил добродушно вахтенный.
- Нагулялся. И успел заново родиться.
- Как это? - не понял моей горькой шутки матрос. – Ну-ну! Отдыхай. Спокойной ночи!
Спал я в эту ночь действительно спокойно и крепко, как победитель. А утром в моем блокноте появились строки:
Забьётся зарево заката
Над бухтой раненым крылом,
Где, непомеченный на карте,
Нас встретит дикий порт Крильон.
...Здесь, у безлюдного причала,
В седой дали материка
Еще не раз начну сначала
Я жить судьбою моряка.
Уха из …петуха
Из очередного отпуска домой я возвратился на корабль с двухнедельной просрочкой и медицинской справкой о “липовой” болезни, заверенной к тому же не военкоматом, а председателем сельского совета. Побаивался, что придерутся к этому, как и моя болезнь, липовому документу. И когда командир корабля, сетуя на то, что корабль вдруг оказался без кока, спросил меня, как бы случайно, не умею ли я кашеварить, я, не задумываясь, лишь бы отвлечь его от серьёзного изучения врученной ему мной справки ляпнул.
- Конечно, могу!.. Это самое… с детства варю.
Командир обрадовался, что проблема неожиданно разрешилась и засунул справку в стол, даже не взглянув на неё.
- Вот и хорошо, дружок, вот и славно. Иди принимай камбузное хозяйство
Рабочим на камбузе мне приходилось, как и многим салагам, бывать не раз. И мне нравилось наблюдать, как этим занимался профессиональный корабельный кок. Так что все операции по приготовлению первых и вторых блюд я примерно знал. Но, оказавшись на камбузе уже не в качестве рабочего матроса, а назначенным командиром коком, я немного растерялся. В меню на первое в этот день был борщ. Раскромсав на куски стегно говядины, уложил мясо в бак, залил водой и включил электропечь. Пока рабочий по камбузу матрос чистил картошку, я достал с полки поваренную книгу и углубился в ее изучение. В окошечко камбуза постучал баталер:
- Кок! Принимай свежую рыбу. Командир захотел ухи! - И просунул в окошечко три увесистых рыбьих тушки.
Забыв, что в котле уже млеют куски говядины, я быстренько почистил, и разделал рыбу, и опустил куски в уже закипавшую воду. Потом отправил в котёл нарезанную пластиками картошку и прочие приправы, необходимые для приготовления ухи. И уха получилась отменной. Ребята ели, нахваливали и просили добавки. Вот только сам командир корабля капитан-лейтенант Козин, не то чтобы усомнился в качестве ухи, но выразил нескрываемое удивление, протягивая мне через окно кают-компании увесистую кость бывшей рогатой скотины.
- Скажи, пожалуйста, дружок, что это за рыба?
Сам я к трапезе ещё не приступал и потому в недоумении пожал плечами:
-Так, вроде, горбуша, товарищ капитан-лейтенант. Как Вы просили. Когда в котел кидал была рыбой.
И тут до меня наконец-то дошло. Как же я мог забыть про борщ в меню, про брошенное в котёл мясо говядины? Получилась уха из петуха. Аж в пот бросило. “Всё, – думаю,- откашеварил!” Но командир и не думал снимать меня с кашеварства. И не разочаровался в этом. Я все-таки научился готовить и хорошо, и вкусно. Но иногда командир, когда бывал в хорошем настроении, напоминал про тот случай, как бы вскользь:
- А ушица все-таки была отменной!