Даная
Чувственно ждущее тело.
Округлых форм белизна.
С каких пъедесталов слетела
Греховность в твои глаза?
Две женщины, две богини
Уходят в холст на века,
Как целого половины -
Божественность и нагота.
Рембранта страсть неуёмна
И кисти, как два крыла...
Акрисий, о, как бездонна
Аргосской царевны беда!
Она возлежит, созерцая
Тщету людской суеты,
И только оракулы знают,
Чьи помыслы злом нечисты.
Рок полнит расплатою близкой
Муть у зрачка маньяка
Таким же холодным диском
Впивается в горло рука.
Вид плоти истерзанной жуток...
Ты видишь, разящий Персей?
Века это лишь промежуток,
Играющий в судьбы людей.
Наивны затворы и башни,
Коль время пошло "ва-банк",
И смерть, затевая шАбаш,
Танцует кровавый канкан.
Застыл Эрмитаж потрясенный,
Гул съёжился в дальних углах.
Даная судьбой колесована,
Бъётся в кислотных слезах.
Два дерзких удара сталью -
Богине зачли приговор.
И мягкость улыбки сияет
Зарезанная в упор.
За раздражение неприступностью,
За неприятие зла и тьмы,
Как ладана черти, преступники
Чураются красоты.
Она остриём им по сердцу,
Как вилкой по черепку:
Высоковольтьем проносится,
Скручивая в дугу.
Красота - оплеуха бездарности,
Безымянный заложник времени
Пред нею и у безногих
Подкашиваются колени.
Она не подвластна коррозии,
Границам и пониманию,
Она, как цветов корзина,
Вынесена из мироздания.
Косматые лбы, не тревожьте,
Пророча то рай, то ад,
И, как априори усвойте,
Рукописи не горят!
Апостол Андрей
В самом
Зачатье лета
Не стало
Большого поэта.
Скученны
Черновики
В нервных
Виньетках чернил...
Уходят поэты,
Как антимиры,
Душ своих
Солнца
До донца
Выхолостив.
Словесности,
Что совести
Причащает стих
Иванов
Родства непомнящих.
Поэт -
Витамин духовности,
А не пустышка
Плацебо.
Хрущу, орущему
До хрипоты
В нем не учуять
Неба.
Катится зло
Кровавым потом:
"На эшафот его!"
Пред хамом
Свинеющим
Тщетно сорить
Стеклярусной
Россыпью.
И небесной заповеди
Памятуя суть,
Уходят поэты
В апостолы.
Апостол Андрей,
Ты не имярек.
Глагол
Твоего языка
Мятущейся пастве
Рёк
О заповедях стиха,
Руша
Фальшивый мирок
Током
Убойных строк.
Мой Бог!
Ему бы онеметь
В сточасной суе,
Но слова медь
Вскипает горлом,
Чтобы петь.
И свинченная
В драгоценный сплав,
Встаёт
Архитектоника стиха,
Конструкцией
Поэзии
Исповедальной.
Голос шестидесятых
В валёрах
Оттепели дальней...
Поэт отторгнутый,
Поэт распятый,
Поэт небожитель
И диссидент...
Витражных дел
Мастер!
Осиротела
В один момент,
Стиха смятенная
Стихия.
Не в схиме
Смиренья
Летящий силуэт
Уходит в синь -
В крамольном шарфе,
Туда,
Где нет цензуры
И боли нет,
А до бессмертия
Остался миг
Щемящий.
От зашоренных буден
И мелких сует
Единый шаг,
В нездешний свет...
И, лба коснется
Ангел поцелуем.
Мы тебя
Никогда не увидим...
Мы тебя
Никогда не забудем!
Аллилуйя!
Уреус
Живёт лицо
на каменной стене...
Л.Гребенщикова
Сочится время
золотом песка...
Луч солнца выжигает
сфинксов спины,
И длинный глаз
глядит в века
Пророчеством
и мудростью Изиды.
Снята печать
с забытия могил,
И стены лет упали
в блеске молний.
Уединенный храм, презрев
запрет, заговорил,
Ливийских гор смутив
покой безмолвный.
...Пластичность змей
на мраморном челе
Сплетает вязь
причудливой короны.
Живёт лицо
царицы на стене,
И уреус венчает
смоляную крону
Волос, что
величавою рекой
Стекает с плеч
на пурпур покрывала.
И дышит вечностью
нетронутый покой
Египта через столетий
мрачные забрала.
О, Клеопатра!
Тебя соткал
из пламени Озирис,
Из одержанья ночи
и греха теней
И царства в прахе
забытья пылились,
Покорны воле
опаловых очей.
Твоя краса пылала
цветом страсти,
На язычке огня
сжигая мошкару
Влюблённых душ,
и призрак счастья
Мечом Аменти
ослеплял в аду.
И падший жрец,
забывший голос бога,
Внимал твоим
обманчивым речам,
Чтоб клик
центуриона у порога
Придал кровавый
цвет его слезам.
Аторы правды,
падшие святыни!
Любовный голоса
нектар, как яд, течёт
По обречённой
жаждущей пустыне,
Безумный жрец,
ты начал горю счёт!
И сердца амфору -
сосуд бесценный -
На поруганье предал
у позорного столба
Насмешек.(Длань узкая,
в каменьях драгоценных,
Тебя не трогает
рабов твоих судьба?)
Так Цезарь, чьи
легионы устрашали мир,
В объятья Клеопатры,
плотью покорённый,
Пал, как гнилой,
надкушенный инжир,
Безусым юношей
неискушённым.
И кровь играла
молодым вином,
И женщина
с изяществом гетеры
Нащупывала
пальчиком с кольцом
Звено ослабшее
в кольчуге веры.
И, проникая
в чувства тайники,
Пророчила пути
к блестящей славе,
И только губ
надменных уголки
Приказывали
жертву обезглавить...
И роковая ночь,накинув
чёрный пеплос,
Благоухала терпко
порочностью греха,
Но миг раскаяния ещё
не посыпала пеплом,
Ласкавшая точёный стан
безвольная рука...
...Течёт Лета
и медлит как во сне.
Мы тайну силимся
понять напрасно.
Живёт лицо
царицы на стене...
Века живёт -
фатально и прекрасно!
Три грации
В тонких
узах изломов
хрустальных,
как в морозом
сочинённом
письмовнике,
три розы,
наложниц сералей
печальней,
застыли
над омутом
богемского стекла,
храня
невысказанность
тайны
о тривиальной
сути ремесла
садовника,
чей взгляд
нечаянный
пресыщен утром.
И, Красота
и высота сиянья
в формате мироздания,
в его понятии
не боле,
чем заложницы
обыденной работы
бесстрастных ножниц.
Как роботам
им сожаленье
не пристало.
По горлу стебля -
калёной сталью,
и три
блистательные грации,
оплакивая
труд земли и неба,
роняют
бусы рос
на небыль декораций...
По лепесткам их,
неживым и нежным,
щебечущая братия,
отныне,
в рассветный час
не сверит голоса,
и не встревожится
пчелиным гудом
низложенное чудо
убитого цветка.
Под жизни занавес,
им землю
ноздреватую
в заплатах луж
подменят
скатертью аляповатой,
пестрящей,
как канкан,
из Мулен-Руж.
И полосой
побелки пресной
заменят им лоскут
лазорево-небесный.
И только
луч отвесный
колюч, прижимист,
проникнет
из передней
и воровски обнимет
бутон непостижимый,
лоснясь Иудой
в пожухших фижмах.
И три
былые грации
весомые едва,
слетят
в крахмальные объятия
дачного стола,
как крылышки,
чуть слышно,
будто в медитации,
верша
прощальный танец...
...Полутеней и света
облетевший глянец,
с непостижимым
знак родства.
Покачнувшиеся пейзажи
Шептала осень
слова молитвы
Губами ветра
в бунтарском небе
И, свитки туч
сгущали тайны
До грозной сини.
Клонили долу
деревьев кроны
Сполохи молний
в Вселенском Храме.
И листьев птицы
дорогу к дому
Искали втуне
на перепутьях.
Казалось город,
гонимый страхом,
Острожным монстром
вползает в фокус
Слепого солнца.
Цветут зловеще
времен морщины
На ветхих кровлях
кровавой ржавью.
И красным мышцам
его кирпичным,
От штукатурки
в корявых струпьях,
Уж, не под силу
держать небесный
Взъярённый купол
над головою.
В том полинялом
забытом мире
Презрели люди
слова молитвы,
Хулой и скверной
наполнив души.
Зрачок им зависть
песком колючим
Сечёт и слепит.
И карой сходит
нещадный ветер,
Пыточный, дерзкий,
как кровь мустанга.
Целует камни
холодных фресок
В безмолвной церкви
где мироточат
Благостью очи
вневременною,
Взывая к чуду
глухую паству:
"Единым хлебом
не выжить сердцу,
Жизнь только в Боге
Приемлет Вечность
святою долей..."
...Но тщетно главки
того собора
Горят, как свечи
на фоне неба...
Горят и гаснут
в мирской юдоли.