Воложин Соломон. Любовь зла, полюбишь и козла


   Обидела меня жизнь или нет?
   Я такой уродился, что люблю что-то себе усвоить и потом тому следовать. Традиционалист этакий, если политизировать, что ни попадя. Если вспомнить, что сейчас на планете обозначилось противоборство глобализма и традиционализма.
   Однолюб. Люблю родину и всё. Как мне, эмигранту, ни хорошо в другой стране, родина мне милее. Я поначалу в такие приступы ностальгии впадал, как увижу в телевизоре клочок обыкновенной травы, и… слов нет.
   Тут трава, если дикая, болотная, в полтора человеческих роста, а декоративная – как стадион подстриженный. А там, на родине – везде на неё сесть можно.
   Нет, здесь тоже на декоративную везде можно сесть, она как раз для того. Просто она не всюду посажена (и орошена). А где не посажена, там просто ничего нет. Земля. Пустыня, если б не орошали.
   Всё всюду не такое. Чужое. Ограниченное. Буквально.
   Дворами нельзя ходить. Ограды, ограды… Железная дорога огорожена. На всём протяжении, кроме станций. Просто дороги тоже разгорожены. Вдоль. На встречную полосу не выедешь чуть не везде. Слушаешь новости про Россию и прямо отмечаешь себе: то и дело об очередной аварии сообщают – выезд на встречную полосу. А тут это невозможно. Междугородные шоссе с отбойниками по бокам.
   Я раз тут пошёл на разведку для сына, как укороченным образом попасть на железнодорожную станцию. Она аж из окна дома видна, вроде, близко, а добираться до неё – только автобусом от автобусной станции, до которой надо долго идти или ехать другим автобусом несколько остановок. – Ну, пошёл напрямик. – Проклял себя. Стар. Упал, перелезая через отбойник междугороднего шоссе. Дырку в сетке, отгораживающей железную дорогу, всё-таки нашёл. Хоть это по-нашему.
   А в общем, ультрапорядок.
   Противновато.
   Это вот подумалось от разглядывание такой картины.

Маторин. Волга. Выгрузка овса конвейером. 1937. Бумага, цветная линогравюра. 

   Казалось бы, противная индустриализация, портящая природу. На берегу что-то набросано. Какие-то доски или что. Страшненькие товарные вагоны. Глинистая вода. Тусклое облачное небо. Оно даже нарисовано кое-как. И всё какого-то нарочито коричневого оттенка, даже небо.
   Но какая ширь! Какая даль и светлынь там, в небе над самым горизонтом. И какая мощь этих двух дебаркадеров с кранами для подвески одного конца каждого конвейера… А за баржой что: виднеется купол собора?
   А главное – какое изящество в изображении этих ленивых волн великой реки. Какое разнообразие черт для них избрано: сплошные и прерывистые, тонкие и широкие, змеистые и прямые, потемнее, посветлее и совсем светлые, зеркально отражающие край баржи и дебаркадера и волнисто, в общем направленные в самые разные стороны – слева направо вверх, справа налево вверх, горизонтально. Как будто каждая волна – одушевлённая индивидуальность. Которых не счесть, хоть их восемь по правому краю, всё уменьшающихся, но понимаешь, что их целая бесконечность..
   Великая река…
   Мы любим Россию за величину. И как-то не важно, каково в ней жить, как она обустроена. Даже недуообустроенность как раз и любима.
   «Кургинян: …иметь и быть. Да? Вот вы… у вас много… ваше потребление выросло, а детей нет. Да вот? Ну как женщина согласится на это? А может, ей эти дети в счастье. Да? Ей нужно будет поделить семейный бюджет не на себя и не на двоих, а на большее количество людей. Жизнь, которая определяется понятием прибыль и потребление, она превращается в совершенно скотское существование. Которое, так сказать, ни один человек никогда на это не согласится. Что вовсе не означает, что люди должны голодать, у них нечего потреблять. И так далее…
   И последнее. Есть, понимаете ли, государства эффективные, а есть неэффективные. Вот там Дания (или не Дания), она эффективная. Она просто лежит под другими странами всегда. Шведами, под англичанами, под кем угодно. Ну, она под немцами. Она лежит, совершенно маленькая… комфортно лежит под другими. А есть такое огромное неэффективное… страна под названием Россия. Да? Нам… много есть поясов, так сказать… Распластавшаяся. С огромным количеством мест, где не так уж и хорошо проживать… Вечная мерзлота и так далее. Ну такая она. Да? Огромная. Она, может, и неэффективная, но любимая» (Время покажет.
https://www.1tv.ru/shows/vremya-pokazhet/vypuski/vremya-pokazhet-vypusk-ot-19-09-2019).
   И какой же русский не любит Москвы?

Маторин. Москва. Август. 1953. Картон, акварель, белила. 

   Я не ахти как знаю Москву. Думаю, неужели художник придумал такое неудобье, как во всю дымящий паровоз возле сталинской высотки? – Нет. Не придумал. Это гостиница Ленинградская. – Но так дымить, слушайте!.. – Через четыре года после времени написания картины я посетил Москву и влюбился на всю жизнь. – Какая деятельная суета!.. А этот размах дыма!.. А какой мах ввысь этой высотки!.. А эта бирюза неба!.. А его огромность!..
   Раззудись, плечо, размахнись, рука!..
   А либералы-глобалисты предлагают лечь под Америку…
   «Шейнин: В ваших рассуждениях об эффективности российской экономики и нашего уровня жизни и благосостояния Россия совершенно не определена в её границах, и вы готовы отрезать от территории России столько, сколько будет нужно для того, чтобы построить то, что вы считаете правильным. Да или нет?
   Дмитрий Некрасов: Скорее это будет происходить другим путём. Это будет происходить… Для увеличения качества жизни необходимо будет уменьшать уровень суверенитета этой территории и вхождения её в глобальные…
   Шейнин: Ваша формула: эффективность потребления и уровень экономики равно и допустимо отказу от части суверенитета.
   Дмитрий Некрасов: Допустимо, конечно, безусловно» (Там же).

   Я написал выше: слов нет. – Вот для того и существует искусство. Даже и прикладное, каковым является искусство Маторина. Которое я в радикальном порыве пробивания в общественном сознании мнения, что главное искусство – это не прикладное (о в общем знаемом), а неприкладное (о сознанием незнаемом, выражающее подсознательный идеал автора). До чего ни доходишь в раже… А отошёл, вот, восхищён умением Маторина выразить любовь к родине столь иначе невыразимым образом, как он это делает, и… Не хочется его искусство называть второсортным. Ибо слова «любовь к родине» – сухие. А картины Маторина сочные и неповторимые. Каждая – по-своему.
   Ну вот такая простейшая картина чем замечательна?

Маторин. Весна. Малеевка. 1941. Бумага, смешанная техника. 

   Не только чисто живописной игрой чередования тёплых и холодных тонов, причём даже и в неожиданных местах. Например, холодные серо-синеватые стены, казалось бы, тёплых строений и светло-коричневые тона снега на переднем плане. Маторин ещё пронзительно наблюдателен. Есть такой эффект – усиленное таяние снега поблизости тёмных стволов деревьев. Стволы солнцем нагреваются и излучают тепло. Снег поблизости от ствола и тает. Так тут, как картине, Маторин настойчиво (из-за чего я и заметил) нарисовал одинаковыми (!) палочками с одинаковым (!) наклоном травинки на переднем плане. И возле каждой – проталина. От той же причины треугольной формы проталина у стены слева. Стена, видно, восточная, её напекло с утра и днём, вот снег возле и растаял. А сейчас – к вечеру: всё справа от этой стены в тени. И потому тени во дворе слева направо. А ещё весна – время ремонта кровли, провалившейся от избытка снега многоснежной зимой. И такая наблюдательность – от неспешной жизни в деревне, хранительнице традиционализма. Пусть время индустриализации где-то и гремит. А чего засветло тут работать кончили? – Ответ (мною укороченный) у Феофана Затворника: «Дело не главное в жизни, главное – настроение сердца».

20 сентября 2019 г.