Лауреат 45-й калибр-2020
Перекладными
Ушел последний рейсовый автобус,
До полустанка сжался личный глобус.
Амброзия пылит и пахнет крепко,
Под лавкой чахнет нищая сурепка,
Тень накрывает предвечерний зной,
Моргнёшь – и вот он, рядом, мир иной,
И больше ничего уже не будет.
Тут, камнем преткновения для судеб, –
Остов ограды серого бетона.
Молчанье мира громче на полтона,
Когда взлетает медленно оса.
Враждебно смотрит лесополоса,
И электричка едет не наружу,
А – вглубь, туда, где все намного хуже,
Где ангел тот, которым я владела,
Горюет не по должности – по делу,
А воробьи – его беспечный причт –
Расклевывают праздничный кулич.
...Моргну. Мой поезд. С вязкого перрона
Отчалят в небо сухостоя кроны,
Обрадуюсь на миг стрекозьей смальте,
А отпечаток трещины в асфальте
На сердце до востребованья лег.
Забытый ангел. Выгодный залог.
Навигация
…а потом мы накроемся с головой,
потому что ты мёрзнешь,
закачается комната, поплывёт,
и как можно снотворней
повторять буду имя на сто ладов,
затушусь до огарка.
Путь далёк, моя радость. Далёк и бедов.
Непрочна наша барка.
Ледостав, недосып и не виден маяк,
только ветра камланье.
Путь закрылся и мир поднебесный иссяк –
даже звёзды в офлайне.
Табаком пахнут шкуры усталых собак,
наши – снегом и псиной,
от заветренных губ до горячего лба
лёг нетающий иней.
Недоступно дыхание общее – греть,
но стучит неустанно
кровь-морзянка посланье далёкой сестре.
Живы два капитана.
Соль
Говорила мама: «Я на работу, а ты – живи».
В холодильнике суп, на шее – волшебный ключ,
на коленку подует ветер – и не кровит.
Сахар сладок, соль – солона, перец – жгуч.
А потом говорила ночь: «Не спи, сочиняй миры».
Заведён будильник, песня заведена.
Можно спрятать себя или настежь открыть.
Месяц светел и ясен, только душа темна.
Врач лечил врача: «Врачу, сперва исцелися сам».
Слово за слово, око за око, зуб за зуб.
Ветер крепок, но он не справится с «аз воздам».
Ключ потерян. Ищешь отмычки, варишь суп…
Говорил тот один, кто точно знает, зачем и как:
«Я с тобой до последнего». Только и он не смог.
В безвоздушном – тряпкой – висит непобедный флаг.
Сахар сладок и соль солона. Уровень «бог».
Флора-Фауна
Ничего не делится пополам –
доля то избыточна, то мала,
не хватает слов, а буквы – двоят,
разъедает время меня, как яд.
Закатилось яблоком солнце Ев,
уступает Девам дорогу Лев,
и луна восходит под стук колёс –
бледнокожий питерский абрикос.
Не шумит камыш, не кислит щавель,
сквозняком – беда изо всех щелей,
безотчетный страх – на гончарный круг,
что-то вылепим, может, в две пары рук.
Всё что врозь и без – суета сует.
Мелководной речки глубокий след,
быстрой лютки росчерк, дыханья сбой,
всё что есть во мне – забери с собой:
пересохший рот, сжатый в точку мир,
и над миром царит звезда Чигирь.
Черновик
Последний взгляд – бездумный и бесстрастный –
на вечный город, падающий в раструб
воронки понарошково-метельной.
Прощай, Литейный.
Делящий на «не будет» и «не вместе»,
безумно серый, белоснежно-честный,
невесть зачем забивший миру стрелку –
мираж, подделка.
Стеклянный шар несбыточного века,
неназванного всуе имярека,
останешься спесив и непорочен,
не адрес – прочерк.
Потом, весной, – настанет ведь однажды –
воскресну, умерев от новой жажды,
размытой строчкой без «прости» поблёкну,
дождём по окнам.
Пятое
I
Вот время года пятое, а в нём –
ни времени, ни прочих изменений,
цветёт и сыплется снаружи, за окном,
апрельский бунт день ото дня смиренней.
Тут, за стеклом, не веришь даже в май.
А впрочем, что угодно представляй.
II
Проектировщик перекрытия пустот,
пока ты у реки, а не у бездны,
построй свой мост – авось, тебя спасёт, –
судьба щадит блажных и бесполезных.
А нет – глядишь, в грядущий мезозой
возьмут и утонувшей стрекозой.
III
Когда не только я, а все мы – текст,
известный до прочтенья наизустно,
единственное из возможных бегств –
вовнутрь вневременного захолустья.
Слова рассыплются, но если захотим,
вернёмся – по слогам, по запятым.
IV
Теперь не долететь и не доплыть –
бегом, вдоль гаражей и теплотрассы,
но не дадут из пятого свалить,
порыв зачтён, замечен и напрасен.
«Что ты украл и прячешь на груди?»
Наври, не говори, не подведи.
Столичное
Как стать никем? С толпою слиться.
Бери на понт, слепи, владей, –
встречай провинцию, столица,
лубочной ширью площадей.
Метро, Охотный – гей, славяне!
Пустите нас припасть к корням!
«Freestyler» жарит на баяне
оркестр, встречающий меня.
Бурнусы, драные колени,
аmazing, geben, por favor
и непохожий толстый Ленин
неубедительно хитёр.
За неимением фонтана
на Лобное бросают мзду –
междумный юмор чужестранный,
стебущий грозный русский дух.
За воду сто, за кофе триста –
гуляем, мать его ети!
Раскосый друг степей, бариста,
давай, обслуживай кутил!
Глядим, как прочих благородий –
мужей достойных, статных дев –
псевдоколёсный теплоходик
тащит по мусорной воде.
И Александровского сада –
увы, чужого, не того –
скворцы, скамья, табачный ладан.
Пожалуй, вот и всё родство.
А, нет. По-питерски сквозило:
беги, купи и наливай.
Why do you cry, малютка Willie?
И думалось: и правда, – why?
Медные
Не было, но всё же происходит.
Духовая медь печальных войск
делит нас на «годен» и «не годен»,
продувает музыкой насквозь,
а потом ведёт пустых, январских
во поле берёзами стоять:
снежный лист прощения славянки,
чёрные бекары воронья
да Чумацкий шлях, высок и узок –
соль, краюха-месяц, молоко.
На семи ветрах затишье музык
и молчанье спиленных бойков.
Оловом – кресты, бетоном – плиты,
звёздочек на всех недостаёт.
Битые уносят в рай небитых,
не сдавая занятых высот.
Безголосым
Словари растекаются, буквы спасаются бегством,
от неспорой зимы отощавший раскис календарь,
забирайся с ногами на то, что осталось, и бедствуй:
сик транзит, пара беллум, о темпора эт сетера.
Из ладони в ладонь пересыплются тёплые зёрна,
перемелемся спелые мы на седую муку
ненасущного хлеба. Отобранным или отборным –
промолчи как захочешь, и я не услышать смогу.
Окопавшись в берлоге провинции, замер медведем
чернозёмный январь, да и ты никуда не беги.
Видишь, цел островок – бессловесен, безгрешен, безвреден –
табуретка, с которой читали мы богу стихи.
Нет
У каждого из нас свои волхвы –
и праздничный набор из трёх подарков.
Смиренно в дом впускаю вестовых,
в окне – луна звездит свечным огарком.
Приветствую. Откуда и куда
держали путь вы, звери-господа?
Не наградить и не вооружить –
пришли меня морочить, не иначе:
сухие иглы жалких слов чужих
и лепта меди – скудная заначка.
И карандаш – и мягок, и свинцов –
подчёркивать безумие писцов.
Счастливый путь, дорога колесом –
чернёным серебром и грязным снегом,
ваш дар по-високосному весом…
Но гости ищут места для ночлега.
Свистят лихой мотивчик без затей
и вычищают кровь из-под ногтей.
Безснежность
Мой бог, какая скучная зима –
сесть у окна в автобусе, дремать
и думать: вот бы ехать так до ночи.
Но жизнь не хочет.
И, вмешиваясь, вешает на крюк,
всё выводя на пеший вечный круг,
его захват – до новой страшной ямы,
холма и храма.
Нас меньше, меньше. Ветер бьет под дых.
И – шепотом – о новых молодых:
«А это чьи?», «А кто это?» – пустое.
Зачем и кто я?
Теперь не время корочку сдирать
и жалобить. Давай-ка, будь добра,
держи последних на передовой.
Беззвучно вой.
Пока есть счастье – рядом, бок о бок, –
пусть будет белым то, что между строк,
хотя мы знаем – сроки поджимают.
Любовь немая.
А нам потом годами вспоминать,
какими были раньше времена,
и дворники вели себя так хорошо,
что снег не шёл.
Пара
Пахнет синим бархатом и немного – холодным дымом,
пара дней, и – рука в руке – мы пройдёмся весенним адом,
выдувая остатки зимы из засохших сломанных стеблей –
своенравная дурочка со свирелью и душеприказчик.
Пара лет – и взойдут на костёр безымянные сорные травы,
а пока грустим, удлиняем строку и вьём из неё верёвку,
затеваем тайные игры в слова, в съедобно и несъедобно:
уронила белый наив луны, наливное – шпинель – поймалось.
С нами Босх, а Моцарт лишь снится, к утру забудем,
и как прежде станем жить, петь на тризнах и выть по свадьбам,
а захочется передышки, чего-то вечного и святого, –
вспомним про коммунальные платежи и прогноз погоды.
Предзимье
Вяжет рот поспевшая рябина,
горек чай и щиплется табак,
галочки несделанного – клином,
собраны в очередной косяк.
Хочешь – помаши ему, прощаясь,
хочешь – подожги и раскумарь.
Тянет от листвы дымком слащавым,
воскурён пиритовый алтарь,
и тебе – что воля, что неволя,
так и эдак в общем хорошо.
К первопутку ладит лыжи Сольвейг,
синий иней, белый порошок.
Одевайся мехом наизнанку,
станем вместе мёрзнуть-увядать.
Греет мир нейтронная вязанка –
старая сверхновая звезда.
Полустанок
Кто кого украл,
кто кого берег?
Ляжет между шпал
слово поперёк.
Мусорны поля,
березняк елов,
пьеса по ролям
верстовых столбов –
люди без речей
знаков ждут с небес,
тянется ничей
путеводный рельс.
Медленный как пульс
Чаттануга чу…
Прислоняю грусть
к божьему плечу.
Versus
Я тут был. А впрочем, когда в дороге
сотни лет… Пишите: студент и блогер –
инстаграм, ФБ, что едят, что носят…
Перегрин В.Ж. Есть ещё вопросы?
Ну, встречай, город N – двести видов пепла
не империй. «Коты, подворотни, пекло, –
не захочешь – топорик в петлицу вденешь…» –
говорил так Порфирию доктор Хэмиш.
Или это другой? Псевдонимы, ники –
столько славных имён, только я безликий.
Дерева подступают к открытым окнам,
незавидные флоксы под лавкой блёкнут.
Самый главный велел: «Всё что видишь – в книгу.
Нареку вдохновеньем твои вериги».
Будет новая сага, начать так просто:
«Пенелопа с верёвки снимает простынь,
Ждёт на ужин друга, дождя к субботе.
Неожиданный ход: Телемах не против.
Мир следит за дебатами – Рэм vs Ромул, –
и ведёт их служебный британский ворон,
а у нас – благодать, над страной – растяжка:
воробей чернокрылый с зелёной Пряжки».
Не горят никогда – потому и ясно,
отчего я – вечный. А N бесстрастный
возвращает роман. И на верхнем в пачке –
«Отказать. Бесталанно.
А.А. Башмачкин».