Выйдя на пенсию в начале восьмидесятых, мать Зеленского весьма удачно устроилась на работу цветоводом в интуристовскую гостиницу «Карелия», в десяти минутах ходьбы от дома. И проработала там до середины девяностых, до самого разгара приватизации, когда гостиница перешла в частные руки, и в цветоводах, дежурных по этажам, горничных и прочей обслуге нужда отпала.
Все эти годы Зеленский помогал маме – с перестановкой тяжелых цветочных горшков в гостиничных холлах, с поездками в оранжереи для заказа и доставки новых растений. Стал в гостинице своим человеком.
Само собой, в их с мамой двухкомнатной малогабаритке появились новые растения. Главное место среди них занимали японская аралия и лимонное деревце.
Аралия, стоявшая в изголовье спального дивана Зеленского, быстро тянула вверх свою метелку и вскоре достигла потолка. Была она похожа на худосочную пальму, но к этому виду не относилась. Лимон тоже рос весьма активно, но плодоносить не желал.
Шли годы. Зеленский оставался неженатым и бездетным. Случайные подружки становились всё менее презентабельными. Так подкатил пенсионный возраст.
Прошло еще несколько лет, мама умерла. Зеленский всегда боялся, что после ее смерти жизнь станет невозможной, невыносимой. Но оказалось – терпимо, хотя иногда подкатывало. Родственников не осталось. Одинокий выпивающий человек, довольно робкий в жизни. Потенциальный клиент чёрных риэлторов...
Однажды Зеленский сидел в местном злачном подвале «Русич» (здесь как-то раз багровый мордатый мужик беззлобно подшутил над ним – мол, не с твоим фейсом в «Русиче» торчать). Он вспоминал покойную мать и думал о том, что сложившаяся у них манера подшучивать друг над другом в ее последний год изжила себя. Так, мама, когда уже лежала в болезни и почти не вставала, попросила его как-то раз купить простенькие стенные часы и повесить их пониже, в изголовье ее кровати. Часы он купил. И, вколачивая в стенку гвоздик, неловко перегнувшись через мать, пошутил:
– Вот, тюк молоточком в лоб – и дух с тебе вон!
Она посмотрела на него и ничего не сказала. И сейчас, сидя над кружкой пива, он грыз себя, вспоминая свою глупую шутку и ее взгляд...
От самоедства его отвлек громкий смех. В компании за соседним столиком царила бойкая молодая женщина лет тридцати пяти. Она была навеселе. Зеленский узнал ее – когда-то работала буфетчицей в «Карелии». Татьяна, кажется... Она показалась ему красивой.
Позже, гуляя в сумерках по безлюдной части парка, Зеленский увидел ее спящей на скамейке. Разбудил, кое-как довел до своего дома, удивляясь при этом собственной решимости. Утром она смотрела на него удивлёнными глазами...
Для Зеленского потянулись сладкие дни, наполненные густым эротическим туманом. С Таней они почти не расставались. «Проводили время». Иногда у нее. Квартирка на пятом этаже хрущёвки, доставшаяся ей от родителей, была сильно запущена. Одно из окон пялилось на свет божий серо-голубым картонным бельмом. Впрочем, и у него было не намного лучше – тридцать лет без ремонта.
Чем она пробавлялась, он так и не понял. Во всяком случае, на какую-либо «работу» по утрам не спешила.
Любила поесть, что, однако, на фигуру ее пагубно не влияло. Еще больше любила выпить. Но, что главное, по работе в «Карелии» помнила его покойную мать. Во всяком случае, так говорила...
Как-то раз, после особенно бурных ласк, Таня, глядя на нависшую над ними аралию, сказала:
– Какая всё же у тебя замечательная пальма! Такая сочная зелень!
– А хочешь – забирай! – воскликнул в порыве Зеленский. – Забирай, раз нравится! (И даже не пустился в объяснения, что аралия отнюдь не является пальмой.)
В тот же день они с шутками и гиканьем перетащили горшок с аралией к Тане, – благо, было недалеко.
Прошел месяц («медовый», можно сказать). В отношении Тани к Зеленскому наступило заметное охлаждение. А тут и разница в возрасте, прежде незаметная, вылезла с наглой двусмысленной ухмылкой...
Мобильник Таня брать перестала, сама не звонила, а заявиться в гости без звонка Зеленский не решался. Однажды, наконец, услышал в ее телефоне нетрезвый мужской голос:
– Вас внимательно слушают!
– Мне бы Таню... – замирая, сказал Зеленский и получил глумливый, со смешком, ответ:
– Выпимши отдыхает!
Тем не менее в последующие дни Зеленский, подогреваемый воспоминаниями и общим девизом всех отвергнутых любовников «Не может всё так просто закончиться!», продолжал упорно названивать. И через несколько дней услышал-таки Танин голос.
Разговор не клеился. Женщина резко и односложно отвечала на вопросы.
– Как там наша аралия поживает? – как можно мягче поинтересовался Зеленский. Таня еще более раздраженно ответила:
– Как, как... Никак... Листья паутиной затянуло, какая-то мелкая дрянь по ним ползает...
– Это тля! – даже как-то обрадовался Зеленский. – Бороться с ней трудно, но можно. Жидкое мыло, растительное масло, смешать в определенной пропорции. Если хочешь, я зайду и...
– Ах, тля!.. – внезапно перебив, истерично вскричала Таня. – Тля, значит... Такая же тля, как ты!!!
И отключила телефон.
Зеленский окаменел. «Что это было?..» – сверлила его мозг киношная фигура речи. А позже, немного успокоившись, сам себе и ответил: «Известно, что...»
Через несколько дней, проходя мимо помойки, Зеленский увидел лежащую у мусорного бачка аралию, распиленную на три части. Крона пожухла, листья уже начали подсыхать, сворачиваясь в куриные лапки с поджатыми коготками. Колтун из корней еще сохранял форму цветочного горшка. Последний, вестимо, отсутствовал, – пригодился кому-то в хозяйстве.
Спасти дорогую покойницу уже не представлялось возможным. С минуту Зеленский постоял, склонив голову...
От огорчения, сильнее сказать, с горя, Зеленский изрядно запил. И потому начисто забыл поливать лимон. А ведь когда-то мама учила, что поливка лимона должна быть ежедневной и обильной.
Но эта вынужденная сухая голодовка возымела для растения внезапные последствия. Через несколько дней якобы бесплодный лимон вдруг выбросил пять тонко благоухающих цветков, сердцевины которых вскоре превратились в темно-зеленые матовые бомбошки. Которые затем стали глянцевыми ярко-желтыми плодами, быстро набиравшими объём,– идеальной формы, с тонкой кожурой. И, в конце концов, настолько крупными, что веточки пришлось подвязывать, чтоб не сломались под их тяжестью. Зеленский, придя в норму, делал это с большим тщанием.
И вообще, метаморфоза, произошедшая с лимоном, отчасти примирила Зеленского с окружающей действительностью, и он набрался терпения жить дальше.