***
Люблю я эти пасмурные дни
за то, что так нерадостны они,
за то, что ничего не обещают –
ни солнышка, ни ласки, ни весны,
за то, что с нами так они честны
и лень нам снисходительно прощают.
Ну здравствуй, хмурый серенький денёк!
Присяду на тебя как на пенёк
и отдохну от бега и прогулок.
А ты, не обманя и не маня,
свернись клубочком в доме у меня,
найдя там поуютней закоулок.
Себя на домоседство обреку
и вспомню Саши Чёрного строку:
«Ну сколько вас ещё осталось, мерзких?
Все проживу!» И этот тусклый день,
любя его застенчивую тень,
его туман и слабый свет нерезкий...
Спасибо, день, что ты хотя бы есть,
что позволяешь быть такой как есть,
что можно пред тобой не притворяться,
как тот, кто так же хмур и одинок,
кого хотелось взять бы в свой денёк,
и сбросить с сердца маску и наряд свой.
***
Как горько каркает ворона...
А всё ж и у неё зато
своя любовь, своя Верона,
своё дворянское гнездо.
Как гарно быть предвестьем рока,
предупрежденьем божьих кар…
И радоваться даже крохам,
сойдя с небес на тротуар.
Повадку перенять воронью
мне б в вечном поиске даров...
А ну как что-то провороню
я в этом лучшем из миров?
Иду по тропке как по краю,
с тобою молча говорю
и что-то тайно доверяю,
холодному, как январю.
Ворона в двух шагах от рая.
Она в гармонии с судьбой.
А я тобою умираю.
И выживаю я тобой.
***
Мне нравится, что я тебя зову
так, как никто тебя не называет.
Воочию, в реале, наяву,
(хотя земля, бывает, уплывает).
Хотя я и люблю весь алфавит,
есть буквы, что любимчиками стали.
Как будто бы как все они на вид,
но есть у них особые детали -
невидимы на посторонний взгляд,
они законам общим не подвластны.
Там гласные так нежно голосят,
согласные не очень-то согласны.
«Что в имени тебе моём» — да всё,
огонь костра и тихая лампада,
всё, что в себе лелеем и несём
и что спасём от тлена и распада.
Ему уютно у меня во рту,
чуть вылетев — обратно залетает,
и кажется порою, что к утру,
как леденец, на языке растает.
Оно во мне как в доме прижилось.
В нём лёгкость и наполовину — шалость...
Мне с ним гулялось, елось и спалось,
(я не могу назвать — какая жалость!).
Я говорю не для ханжей и клуш,
скорее, с облаками и богами,
что имя мне твоё в любую сушь
напомнят звуком хлюпающих луж
иль ложечкой, звенящею в стакане.
***
Помнишь, была в небесах кутерьма -
птицы над нами летели...
Я уж теперь и не знаю сама -
было ли то в самом деле…
Это был вальса бесчисленный тур,
мы с тобой замерли в трансе -
редкое зрелище птичьих фигур,
в страстном кружащихся танце…
Чистое поле и в нём ни аза -
словно всё в мире сначала...
Ты опустил от смущенья глаза,
я потрясённо молчала.
И по каким бы дорогам судьба, -
вспомнится вдруг мимолётно:
крыльев тех замысловатые па,
шоу большого полёта…
Как они пили небес молоко,
самозабвенно шалея...
Как объясниться им было легко!
Наши слова тяжелее…
Часто туда устремляю я взгляд,
в бездну бескрайних просторов -
вдруг они вновь надо мной пролетят…
Но не бывает повторов.
Помнит его как в расплывчатом сне
этот, а, может быть, тот свет...
Как отраженье, чего уже нет,
как отголосок и отсвет.
***
Уважать чужую суверенность,
не переходить границы уз,
чтоб ни ревность, ни земная бренность
не утяжелили бы союз.
Лёгкость отношений — это трудно,
требует недюженности сил,
чтоб не привязаться однолюбно
к тем, кто нас об этом не просил.
Мудрость соблюдения дистанций,
гибкость и уменье отпускать,
чтоб любить — как упиваться танцем,
а не как булыжники таскать.
И сейчас подумалось нахально,
а смогла бы так бы ведь и я? -
Бунинское лёгкое дыханье,
Кундерова лёгкость бытия…
***
Всё напрасное так прекрасно,
хоть неясно порой уму.
И ценнее всего гораздо
то, что вроде бы ни к чему.
Этот с трещинкой старый жёлудь
о далёком напомнил дне...
Что, казалось, с того — ушёл ведь,
но остался на самом дне.
И счастливый билет трамвайный,
и засохший кленовый лист…
Эти трогательные тайны…
Их не понял бы реалист.
Пусть размыты уже, нечётки,
и зачем это бередить?..
Чтобы перебирать, как чётки,
имя ласковое твердить…
***
Рюмка, полная тоски…
А названия не помню.
Чтоб ослабились тиски,
снова доверху наполню.
И тоска уж не тоска,
а недолгая печалька.
Вот она уж не близка,
от меня, скажу, отчаль-ка.
Рюмку доверху налью,
ветками заполню вазу.
А о том, как я люблю,
не скажу тебе ни разу.
Жизнь, куда ты утекла?..
Связь распалась на запчасти.
Рюмку чешского стекла
разбиваю я на счастье.
***
Мне каждый звонок твой лаком
с приветственной парой фраз.
Но их словно кот наплакал -
не так уж и много раз.
Но как раздавались трели -
сшибала всё на пути...
И долго слова те грели:
«Я не могу не прийти».
Крутилась дней мясорубка,
всё уже сжимался круг,
а я хваталась за трубку,
как за спасательный круг.
И, кажется, легче пуха,
как дождик из конфетти,
слетали слова мне в ухо:
«Я не могу не прийти».
И ждать мне было не трудно…
Бежала со всех я ног
за тем, что дарил тот трубный,
целительный тот звонок.
Так радостью был украшен,
как завтрашний Новый год,
что был не так уж и важен
действительный твой приход.
***
Ты пришёл на минутку ко мне навсегда,
снег расчистил в душе, растопил ото льда,
чтобы больше не ведала злого.
Как угодно пусть душу мою искорёжь -
но теперь никуда от меня не умрёшь,
я узнала волшебное слово.
Ты во мне прорастаешь как тихий цветок,
моей жизни застенчивый новый виток
в одинокой безгласной пустыне.
Я с балкона смотрю тебе истово вслед,
сколько б мимо холодных ни минуло лет,
этот взгляд никогда не остынет.
Я на ветер слова, ну а ты их лови,
все они о незамысловатой любви,
невесомой, туманной и зыбкой,
что порой проступает сквозь сумрачный день,
за тобою скользя неотступно как тень,
пробавляясь одной лишь улыбкой.
***
Молчанье Бога на моё алло,
молчанье сердца, ставшего мало,
мир, потерявший слово, что вначале,
гол как сокол, как осень без листвы,
зима без снега, речка без плотвы,
бесслёзный плач, молитва без печали.
Молчанье рыб, воды набравших в рот,
молчанье, что внутри наоборот,
как крик у обезумевшего Мунка,
глас вопиющих в мировой дыре,
и даже рак не свистнет на горе,
поскольку бессловесна эта мука.
Молчанье от простого как му-му,
которое я запросто пойму,
уютное и тёплое как в норке,
до высшего, что райское гнездо,
звучащее высокой нотой до -
силентиум от Тютчева и Лорки.
Пусть радость — это будущая грусть,
и так хрупка, что только тронешь — хрусть!
но пусть хотя бы по сердцу погладит…
Но ты же не Молчалин, а молчун...
Я воду в ступе истово толчу
и вилами пишу на водной глади.
А ты не слышишь, как тебя люблю,
стихами тормошу и тереблю
как ватою заложенную душу.
Молчат слова за вечность до весны,
их мучат летаргические сны,
кошмары их увиденные душат.
Но в них тебе постигнуть не дано
двойное заколдованное дно,
тебе видна лишь только оболочка.
Царевна не жива и не мертва,
пробудят ли сакральные слова?
Смертельная по сути проволочка.
А дальше то молчание ягнят,
о коем будет фильм однажды снят,
а дальше — тишина, как у Шекспира…
И не поможет никакой айкью,
когда стоишь у бездны на краю,
где поразит безмолвия рапира.
Не думать больше, быть или убить,
тебя по умолчанию любить,
да, мир богат и с каждым часом краше,
но всех сильнее будет меж людьми
единственная капелька любви,
молчанья переполнившая чашу.
***
Как ты молчать умеешь виртуозно!
Когда ты скажешь мне, о чём молчишь?
Сегодня рано, завтра будет поздно,
а дальше — всеобъемлющая тишь...
Жизнь близится к концу второго тайма…
Ну где ты был, молчун, мальчишка, чиж?
Скажи, скажи, открой свою мне тайну!
Вот так молчал под пытками мальчиш…
Души твоей печальное свеченье,
учения извечного азы...
Молчание твоё — моё мученье,
переведи его на мой язык!
Переведи через обрыв молчанья,
по жёрдочке непрочной на ветру,
туда, где речь прозрачна изначально...
И я в ответ очнусь или умру.
***
Куда уместней было б умереть,
чем от твоих объятий обмереть,
когда осталось жизни уж на треть,
когда по волосам уже не плачут.
Но снова о весне кричат грачи,
и сердцу не прикажешь: замолчи,
хоть нежность обречённая горчит,
и что с того, что я грешна иначе.
Да, я странна, но это мне идёт.
А кто не странен? Только идиот.
Нормальных нет, - сказал Чеширский кот,
и это было, в сущности, нормально.
Да, я стара, но ведь любовь старей,
старее всех церквей и алтарей...
Твоё лицо при свете фонарей...
И счастье было, кажется, в кармане.
Хотя я до сих пор не поняла,
что это было — глаз ли пелена,
или душа и впрямь опалена
божественным огнём из преисподней.
Что это было - прихоть и каприз,
или небес таинственный сюрприз,
и я кружусь с тобой под вальс-каприс,
и всё уже исполнится сегодня.
***
Ты мой снег в июле,
дождик в январе.
Словно обманули
звёзды на заре -
так это нежданно,
невпопад, не в срок…
Ты мне Богом данный
ради пары строк.
Одинокий ужин
и ничей ночлег...
Но зачем-то нужен
прошлогодний снег.
Гололёд в июле,
в новый год жара…
К Магомеду пулей
движется гора…
Всё не так как надо,
как заведено...
Только нету слада
с тем, что не дано.
***
Два неслагаемых, несочетаемых,
множим на ноль и в итоге зеро...
Только бы было в душе обитаемо,
только бы не умирало перо.
Боль безоглядна, а радости крохотны,
но драгоценен полночный улов.
Вытерпи, вытерпи, лист мой безропотный,
эти уколы мучительных слов.
Не убежать от судьбы неизбежности,
не усмирят седуксен и глицин.
Я не привита от вируса нежности,
не родилось ещё этих вакцин.
День из улыбок от солнечных зайчиков,
ночь из намёков расплывчатых снов...
Лёгкие зонтики строк-одуванчиков -
нету для жизни надёжней основ.
***
Кровавая рана заката
под слоем бинтов облаков...
Тоска моя, как высока ты,
сквозь слой проступаешь веков.
Чего тебе надобно, старче? -
луч солнца блеснул и исчез.
Огонь проступает всё ярче
сквозь бледную немочь небес.
По облаку я погадаю,
что тонет в закатной крови.
А облако тает и тает
от счастья, стыда и любви...
***
Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам...
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.
И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье -
аи, бои и соловьи.
И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.
Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!
Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее вхож.
И если выпадет проститься -
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.
Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом –
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.
***
Ни намёка и ни обещанья, –
мимолётный друг другу привет.
Я махала тебе на прощанье.
Я вослед, ну а ты мне в ответ.
Мы по-прежнему только знакомы,
хоть немало уж минуло лет.
Я всё так же махала с балкона,
ты всё так же махал мне в ответ.
Ни восторженных охов и ахов, –
жизнь по-прежнему тихо текла, –
но от этих приветливых взмахов
на земле прибавлялось тепла.
Никаких перемен не случилось,
но остался особенный свет.
Я махала, и небо лучилось
оттого, что махал ты в ответ.
Нас вели наших судеб излуки,
и не думалось в миги торжеств,
что зловещий праобраз разлуки
тот беспечный таил в себе жест.
Все невстречи снесла я легко бы,
незвонки замолчавших мобил...
Но маши мне всегда, на каком б
дальнем полюсе мира ни был.
***
Зима дана нам для того,
чтоб по весне тоска созрела,
чтоб дорасти нам до всего,
что б после нежило и грело.
Чтоб даже сквозь метельный вой
мы различали звук капели,
и каждой капле световой
мы были б рады с колыбели.
И сколько б вирус ни косил -
не знать, не помнить о расплате...
А просто быть — сколь хватит сил.
И даже если их не хватит.
***
Смерти заговаривала зубы,
до утра читая ей стихи.
А она в ответ кривила губы,
делая последние штрихи.
Смерть пока играет с нами в прятки,
выбирает выгодный тариф...
Сделать вид, что всё пока в порядке,
до смерти её заговорив.
Если перейти свои границы,
выскользнуть за рамки бытия,
в мире без остатка раствориться -
значит, жизнь не кончится твоя.
Будут говорить пенсионеры,
попадая в занебесный сад:
«Это было до ковидной эры.
Это было жизнь тому назад».
чтоб по весне тоска созрела,
чтоб дорасти нам до всего,
что б после нежило и грело.
Чтоб даже сквозь метельный вой
мы различали звук капели,
и каждой капле световой
мы были б рады с колыбели.
И сколько б вирус ни косил -
не знать, не помнить о расплате...
А просто быть — сколь хватит сил.
И даже если их не хватит.
***
Смерти заговаривала зубы,
до утра читая ей стихи.
А она в ответ кривила губы,
делая последние штрихи.
Смерть пока играет с нами в прятки,
выбирает выгодный тариф...
Сделать вид, что всё пока в порядке,
до смерти её заговорив.
Если перейти свои границы,
выскользнуть за рамки бытия,
в мире без остатка раствориться -
значит, жизнь не кончится твоя.
Будут говорить пенсионеры,
попадая в занебесный сад:
«Это было до ковидной эры.
Это было жизнь тому назад».