***
Давным-давно, когда меня в походе
Сразила печенежская стрела,
И умер я, и жадно птицы зла
Мне выклевали очи на восходе,
Не ты ли долгий век меня ждала?
Не ты ли сквозь медлительные годы
И осени дождливые исходы
Из волн небытия меня звала?..
Не верю я, что это повторится.
Другие времена, другие лица.
Истлела печенежская стрела.
И ты со мной… Но чудится порою:
Полынный ветер стонет надо мною,
И ты одна… и в небе птицы зла.
Погожий день
Смотрю в глаза красавицам прохожим,
Чему-то улыбаюсь про себя.
Какое счастье – этот день погожий!
Какое счастье – просто жить, любя
Весь Божий свет, и в нём себя немного,
Как малую частицу бытия…
Какое счастье – лёгкая дорога,
Слепящий снег и молодость моя!
Детский портрет
Жизнь – это больше, чем перечень лет,
Больше, чем проводы в старость…
Весело смотрит мой детский портрет
На седину и усталость.
Что ему годы грядущих забот,
Скучных дорог километры?
В детской улыбке наивно живет
Вера в попутные ветры.
Мальчик доверчивый, мальчик смешной,
Сердцу не сладить с годами…
Лишь иногда я бываю тобой –
В дни возвращения к маме.
Русская тема
В горле хрип. Гуляй, деревня!
Дед гармонику достал
на причале довоенном,
у поклонного креста.
Эх, «трёхрядка»-замануха!
Каблуки вбивают пыль.
Озорная молодуха
зазывает на кадриль.
Над коленями оборки,
усмехающийся рот…
За деревнею, на взгорке,
кто не пляшет, тот поёт.
Водка плещется из кружки…
«Да ничто!..» Ещё нальют!..
И склоняются друг к дружке
почерневшие избушки,
в землю вросшие по грудь.
***
Из сырости тумана над рекой
Унылых берегов посмертный слепок.
Заснеженный рассвет на стыках веток
Ласкается шершавою щекой.
Чужая, позабытая планета
На грани обозначенных веков –
Ты так же бесконечно далеко
От этого щемящего рассвета,
В обыденности ночи новогодней
Оплакиваешь всех – кого угодно, –
И рядом опечаленная смерть,
И тот же полуобморочный город,
Где времени разрушенная твердь
Рассветным снегом сыплется за ворот.
Маленькая баллада
Полказны разорил для принцессы одной…
Усмехнулась она, не любя:
«Дорогого ли стоит твой герб родовой?»
Я сказал: «Не дороже тебя».
Я в боях за неё сто врагов истребил,
Сто достойных и дерзких ребят.
Рассмеялась она: «Сколько стоил твой пыл?»
Я сказал: «Не дороже тебя».
Трубадуром я в дальние страны умчал,
О принцессе повсюду трубя.
Вдруг письмо: «Сколько стоит,
чтоб ты замолчал?»
Я в ответ: «Не дороже тебя».
***
Дуэли не в моде. И я бы не смог
В прицеле рассматривать друга.
Тем более выстрелить…
Дуэли не моде. Но друг мой вчера
Прислал своего секунданта.
И был в седине его блеск серебра,
Похожий на блеск аксельбанта.
Он подал перчатку и взором поник,
Торжественно бел, отутюжен…
Дуэли не моде. И друг мой, шутник,
Бывало, шутил и похуже.
Но это не шутка. И мне не унять
Недоброй предчувственной дрожи.
Он холоден сердцем. Он будет стрелять,
И промах едва ли возможен.
***
Звучанье вокзала. Огни электрички.
– Царевну встречаешь?.. Княжну?
Условности к чёрту и к чёрту кавычки.
Встречаю чужую жену.
Давно ли казалось – чужого не надо.
Краплёная карта – не в масть.
И вдруг леденящая страсть конокрада –
Украсть!
И не было лучше… и не было хуже.
Непойманным вором живу…
Огни электрички. Вокзальные лужи.
Встречаю чужую жену.
***
В доме повешенного – о верёвке ни слова.
В доме распятого – о кресте и гвоздях.
Хочешь, вернусь? Это будет проще простого.
Проще, чем лезвием жалости душу пластать.
Только не спрашивай, кого окликает птица
в гулком терновнике под восковой луной.
Если захочешь, переиграем в лицах
вечную драму, с ружьём на стене и виной
каждого перед всеми, где главный герой в шинели,
пропахшей кровью и порохом, грязно стреляется в рот,
над недочитанной книгой Байрона или Шелли,
где в качестве эпилога – никто никого не ждёт.
***
Мартовский берег. К тёмному льду
выйду, и всё повторится –
сумрачный ветер бродит в саду
старой казачьей станицы.
Бродит, гуляет, сзывает в поход
Родины верную стражу…
Кто-то вернётся, кто-то споёт,
кто-то за Тереком ляжет.
Грубую боль сабельных ран
вьюг запоздалые хлопья
перебинтуют… Берег. Туман.
Прадедов ратная сотня.
***
всю голубую огромность
летящего мира
вдруг ощутить над собою
в летней степи засыпая
и раствориться
в пылающем звоне цикад
в нервах травы
и не думать о смерти