Ахмедиев Бейбит. Слухи


Из воспоминаний бывалого ассенизатора

Ой, что деется, вчера траншею рыли 
Так откопали две коньячные струи, 
Говорят, шпионы воду отравили самогоном... 
В. С. Высоцкий. 

   Ермаков проснулся среди ночи. Резкий, пронзительный звонок телефона, разорвав тишину, болезненно отозвался в голове. Грубый мужской голос властно пробубнил в трубке:
- Срочно выезжай на центральную. Машина сейчас подъедет. Сам толком не понял: то ли водопровод, то ли канализацию прорвало.
   Голос смолк, а длинные протяжные гудки, ещё долго звучали в ушах, неприятно отзываясь во всём теле. Откинувшись на подушку, Ермаков закрыл глаза. Какое-то чуждое, инородное чувство, как гной, как ядовитая пена растеклось по телу, и незваные беспардонные думы ворвались в ещё не очнувшееся сознание: «Прорвало. Да пусть хоть взорвало! Дайте хоть ночью отдохнуть. Зачем я только поступил в этот проклятый техникум, дурак? Так тебе и надо. Копайся теперь всю жизнь в дерьме и радуйся. Конечно, это канализационный коллектор». Поднявшись с кровати, машинально стал натягивать штаны и, через минуту, побрёл в ванную.
   Когда он вышел из дома, машина стояла у подъезда. Знакомый шофер кивнул головой, и грузовик двинулся с места. Сидели молча. Говорить было не о чём. Пустынные ночные улицы, освещённые тусклыми фонарями, безмолвно тянулись вдаль, исчезая между силуэтами квадратных домов и чёрных кривых деревьев.
   Смутные очертания высоток за стеклом казались Ермакову телами огромных чудовищных монстров, безликими глазницами окон подозрительно взирающие на него из мрака. Услужливое воображение, назойливо вертясь перед глазами, вытаскивало из подсознания картинки, знакомые до боли: экскаватор, грязные вонючие канавы, смрад, зловоние, от которого не сразу то и отмоешься. Вдруг он вспомнил, что завтра идти на юбилей к другу, и настроение окончательно испортилось. Опять прятаться по углам, избегать близких контактов – это же невыносимо.
   Грузовик свернул направо, и впереди замелькали фигурки людей. В слабом свете уличных фонарей рабочие копошились, стараясь до утра закончить главное. Приглядевшись, Ермаков заметил какое-то необычное оживление. Он не первый год расчищал такие канавы и знал, как это происходит. А теперь людей было намного больше. Откуда они, и что тут вообще делают ночью? Чем ближе они подъезжали к месту, тем многолюдней и оживлённей становилось вокруг. «Что-то тут не так», - подумал Ермаков. Впереди справа показалась их спецмашина. Крупная тучная фигура Куприянова отчётливо виднелась на обочине.
   Шофёр затормозил, и Ермаков вышел. Подойдя к Петру Алексеевичу - протянул руку. Куприянов, машинально сунув ладонь, продолжал говорить по телефону. Ермаков встал рядом и огляделся. Вокруг сновали какие-то посторонние люди, совершенно незнакомые и возбуждённые. Впереди показалась пара мужиков с огромными флягами в руках. «Чего их нелёгкая занесла сюда? – подумал Ермаков. – На хрена им фляги? Что дерьмо решили вместо нас вычерпывать?» Но прохожие даже не смотрели на него. Ажиотаж вокруг нарастал с невероятной силой. Куприянов громко кричал в трубку: «Нет. Я же говорю - не канализация. Сами приезжайте скорей – это ЧП! Я вам говорю: ЧП! ЧП - международного масштаба!»
   «А каком ЧП он тут распыляется. Что? Раз дерьмо разлилось на дорогу, надо бить во все колокола?» - Ермакову стало надоедать всё. Он нервно посмотрел на шефа, а тот ещё громче заорал кому-то. Закончив, глянул на Ермакова:
- А-а, Антоха, приехал. Сейчас расскажу, только ты не падай. Пойдём, покажу.
   Развернувшись, они быстро зашагали вниз по тротуару.
- Это факт, которого наука ещё не знала, - полушёпотом заговорил Куприянов. -
   Ты подумал, что я шучу? Но сам я тоже так думал, пока не попробовал, - волнуясь, признался он.
- Чего попробовали-то, Пётр Алексеевич? – с изумлением глянув на шефа, насторожился Ермаков. Вся фигура начальника: лицо, жесты выдавали полную растерянность перед чем-то, что его сознание не могло уяснить и понять. Таким Ермаков его никогда не видел. Может действительно случилось что-то из ряда вон выходящее. Может диверсия какая? Подошли к канаве. Здесь столпилось много народу: с вёдрами, банками, тазами; теснясь у края, они с вожделением поглядывали вниз. Громкий говор, ругань и мат далеко разносились вокруг. Работники милиции и ОМОНА уже оцепили весь участок.
- Вот сейчас сам увидишь. Если скажу – всё равно не поверишь. Залезешь туда, увидишь собственными глазами, попробуешь на вкус, тогда только поймёшь.
   Спазмы сдавили горло Ермакова. Пробовать эту жижу он всё равно не станет. Действительно, у бугра крыша наверное съехала. Он давно замечал, что с ним творится что-то неладное. Симптомы эти проявлялись и раньше. Значит, сегодня прорвало. Но, что бы там ни было, ничего пробовать он не станет. Пусть этот боров сам жрёт дерьмо.
   Впереди стояло оцепление. Солдаты с автоматами преграждали путь. Вокруг собралась порядочная толпа. Гремя тарой, они озлобленно кричали: «Дайте народу его долю! Вы не имеете право. Недра родной земли принадлежат всем гражданам!» От этого шума и гама у Ермакова голова пошла кругом: «Что тут вообще происходит? Дурдом какой-то. Неужели всем так хочется хлебнуть этой вонючей жижи?» Куприянов остановился и показал офицеру удостоверение. Тот, осветив фонариком, прочитал. Позвонив кому-то по телефону, пропустил. Теперь Ермакову не терпелось узнать, что же тут произошло:
- Алексеевич, да ты толком объясни: что за дурдом?
   Подозрительно глянув по сторонам, он нагнулся и торопливо зашептал на ухо:
- Скважину обнаружили, подземную. Чистый коньяк, пять звёзд, армянский.
   Ермаков не понял. Какую скважину, что за бред несёт этот человек. Шёф, повернувшись к нему, сказал:
- Я же говорю, пока сам не попробуешь - не поверишь. Пойдём быстрей, а то фирмачи из «Бахуса» всё перекроют, даже капли не достанется.
   Волнение и нервное возбуждения Куприянова передалось Ермакову. Они подошли к яме. Никакого смрада и вони не было. Но люди вокруг были возбуждены. Подозрительные типы в штатском шныряли вокруг, быстро убирая слишком буйных. У стены соседнего дома два мужичка, в сильном подпитии прислонясь друг другу, громко орали:
- От Волги до Енисея! Рассея моя, Рассея!
   Другая пара под деревцем, обнявшись и покачиваясь на дрожащих ногах, гнусаво вторила:
- И вновь продолжается бой. И сердцу тревожно в груди. И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди.
   Пьяный мужичонка, схватив товарища за ворот куртки, с трудом шевеля языком, прогундосил:
- Володька, Володька молодой, дурак!
- Какой Володька? Я тебе дам Володька. Ты это кого Володькой называешь? Вождя мирового пролетариата? Да я тебя, падла, в нос укушу.
   Ермаков совсем потерялся. Этот карнавал вокруг просто ошеломил его. Ничего не понимая, он с изумлением взирал на происходящее, бездумно хлопая глазами. Куприянов, дёрнув его за плечо, повёл дальше. Как в тумане, он шёл за ним. Там, на дне, копошились люди. Громко переговариваясь, ругаясь между собой, они сгрудились в углу. Прислушавшись, Ермаков услышал сквозь шум журчание. Какая-то жидкость стекала в ёмкость. Внизу слышались приглушенные голоса: «Чего он целую флягу набирает? Надо по справедливости: пять литров на рыло и шабаш!» Напряжение нарастало с каждой секундой. Оцепление снаружи с трудом удерживало страждущих, рвущихся к яме. Человек в штатском в громкоговоритель, стращал толпу:
- Граждане, одумайтесь, расходитесь. Вещество, текущее в траншее неизвестного происхождения. Пробы отправлены на экспертизу. Возможна диверсия. Товарищи, господа будьте благоразумны, подумайте о последствиях. Ведь всякое может случиться.
   Но голос его утонул в гуле возбуждённой толпы:
- Пошёл на хрен. Раз в жизни бывает такое, армянский ключом забил из земли, и то хозяева нашлись. Недра земли – народу!
   Гул одобрения прокатился по толпе. А люди всё прибывали и прибывали. Соседние улицы и переулки были забиты страждущими. А грузовики с ОМОНОМ и солдатами внутренних войск запрудили все стратегические подходы.
   Из толпы донеслись обрывки разговора:
- Валерка набрал два бидона, так в одном армянский, а в другом французский.
- А чё, две струи?
- Да вроде бы две, или из одной чередой. А чёрт его знает.
   Мужчина от нетерпения заёрзал на месте и ещё сильней подналёг на стоящего впереди тщедушного человека. Тот сдавленным голосом еле пролепетал:
- Потише, потише раздавите.
   Ермаков стоял: ни жив, ни мёртв. Куприянов, пихнув локтём его в бок, подал кружку:
- На попробуй, чистый, как слеза. А народу. Полчаса назад, считай - никого не было, а теперь не продохнуть. Дурак, надо было сразу во фляги набирать, а теперь и не подлезешь.
   Антон поднёс кружку ко рту и понюхал. Знакомый запах ударил в нос. Никаких сомнений – коньяк. Глянув по сторонам, опрокинул посудину. Жидкость быстро растеклась по организму. В груди потеплело и, давно забытая радость медленно поползла вверх.
   Так, за суетой ночь пролетела. На востоке небо побледнело и, звёзды тихо, одна за другой исчезли с небосвода. Но в этом Содоме и Гоморре было не до небесных красот. Страсти накалялись с каждой минутой. Всё оцепление, которое прибыло ночью, было заменено за профнепригодностью и отправлено прямиком в вытрезвитель, на платной основе. Вновь прибывшие сотрудники подбирались строго, с учётом стойкости к запретному зелью. Всё милицейское начальство находилось в штабе оперативной ставки, где уже восседали министр по ЧС, главы всех профильных ведомств. Глава администрации стоял по стойке смирно перед представителем самого президента. Тут же были люди в элегантных костюмах с толстыми папками в руках. Они беспрестанно переговаривались с кем-то по телефону, записывая в блокноты ЦУ.
   Закончив работу, Ермаков оглянулся. При слабом свете зарождающего утра всё вокруг изменилось кардинальным образом. Масштаб разворачивающихся событий поражал воображение. Несколько рядов до зубов вооружённых солдат, омоновцев с трудом сдерживали натиск рассвирепевшей толпы. Искажённые злобой и ненавистью лица людей, выражали готовность разорвать в клочья любого, кто встанет на них пути. Подошёл Куприянов и, кивком головы поманил за собой:
- Пойдём. Начальство пожаловало. Я же говорил, фирмачи из «Бахуса» уже всё застолбили вокруг. Выкупили всю территорию с потрохами. Теперь это частная земля.
- А как же люди? Ведь дома вокруг? Что на улицу их?
- Всё скуплено, вчистую. Компенсации выплачены. Эвакуация в короткий срок, до двенадцати нуль, нуль сегодняшнего дня. В договоре всё указано.
- А чё, деньги нормальные?
- Не поскупились. А то конкурентов- уже полно. Из-за рубежа в долю вошли. Из Англии, Франции, Германии, Израиля, США. А русских нет.
- Ничего, русские пить будут.
- Да, это точно.
   Штаб находился в здании магазина. Все товары из него вывезли, поставили столы, стулья, оргтехнику. Работа вокруг кипела. В соседнем помещении за длинным столом сидели важные люди. Перелистывая с умными лицами бумаги, они время от времени поглядывали в зал. Солидный мужчина в строгом костюме, окружённый со всех сторон репортёрами с камерами и фотоаппаратами, стоял посередине и что-то серьёзно говорил. Остановившись, Ермаков с Куприяновым прислушались:
- Ситуация, господа, сложилась непростая. Я понимаю, что это необыкновенный случай, феномен, факт который впервые зафиксирован не только у нас в стране, но и в мире. Нет никаких сомнений в том, что такое неординарное событие наводит на мысль, что силы, неподвластные нашему разуму и воле выбрали нас, наш народ в качестве избранника, можно даже сказать помазанника. Это естественно налагает на нас определённые обязанности. Ведь только вдумайтесь: струя чистого коньяка бьёт из-под земли не где-нибудь в солнечной Франции, Италии или Испании, а именно у нас, в средней полосе. Без лишней скромности можно смело заявить – это повод не только радоваться такому событию, а гордиться. Гордиться тем, что сам бог избрал нас любимым народом и подарил такую благодать.
   Все заворожено слушали речь оратора, постепенно погружаясь в её медитационный форватер. Целый сонм журналистов, фоторепортёров, операторов без конца щёлкая и, перебегая с места на место, старались запечатлеть это уникальное событие для потомков.
   А на улице тем временем разворачивались события, сопоставимые с военной хроникой. Все близлежащие улицы, переулки были наглухо перекрыты войсками и ОМОНОМ. Подступы строго охранялись. Но молва народная уже гуляла по весям и долам родной страны, собирая ходоков и других охочих людей. На что казалось власти и деятели винных компаний были благоразумны и продумали всё до мелочей, но одного они не учли. Жители близлежащих домов не собирались так просто расставаться с манной небесной, неожиданно свалившейся на их головы, и тут же ускользнувшей из рук, словно скользкий лещ. В их душах назревал протест, протест благородный и справедливый. Не откладывая дела в долгий ящик, объединившись в коммуны, они забаррикадировали проходы в свои дворы и стали действовать. В едином пламенном порыве они гордо заявили: «Умрём, но не отдадим ни пяди родной земли оккупантам- захватчикам. Недра родной земли – народу!» Это стало их лозунгом. Лозунгом - зовущим вперёд, на баррикады.
   И работа закипела. Каждый двор – это отдельная коммуна-артель старателей на свой страх и риск бросившая вызов капризной природе. Невзирая на трудности и лишения, поплевав на ладошки, коммунары взялись за лопаты и кирки. Рыли везде: в скверах, во дворах, в подвалах, под окнами. Словно кроты они испещрили всю округу глубокими воронками. Если какой-нибудь иностранный путешественник на воздушном шаре или супостат-лётчик на «араплане» из вражеской стана пролетел бы над этим местом, то неминуемо ужаснулся бы и ахнул, поразившись увиденному: «Неужели я попал на Марс, те же кратеры, тот же мёртвый пейзаж». Но люди не думали о таких глупых и пустых вещах. Они ясно видели перед собой цель: раз струя пробилась там, на улице, значит, где-то есть её начало, исток, самые дальновидные и башковитые сразу решили - это цистерна или ёмкость, где сосредоточенна вся божественная благодать. Пламенное воображение не давало им покоя, понуждая всё к новым и новым свершениям. Сами того не ведая, они переплюнули рекорд героя первой пятилетки, аж самого Стаханова и выдали на гора невообразимую массу земли. Но им казалось, что этого мало и, врезаясь в грудь земли, они прорыли там сеть лабиринтов и потайных ходов, где что, ни день, терялись глупые и любознательные. Вскоре лабиринты соединились, и образовался целый подземный город, а проклятого Эльдорадо не было.
   Противоборствующая сторона, озабоченная происками своевольных жильцов замышляла коварные планы по усмирению строптивцев. Руководство города, посланник президента и министры-силовики засели за карты и схемы и дни и ночи напролёт думали-гадали, как бы сломить волю проклятых вольнодумцев. Думали-думали и порешили: а отрежим-ка этих подлецов от всех благ цивилизации. Пусть голубчики поголодают, посидят в своих отходах, глядишь и поумнеют, образумятся и свои буйные горячие головушки остудят. Как говорится: «Сказано – сделано». И остались гордые коммунары во тьме, без питья и горячего водоснабжения. Но к трудностям и лишениям им не привыкать. Словно луговые собачки, в своих туннелях они обнаружили артезианские колодцы, а в закутках потайных лабиринтов соорудили отхожие места. Не было конца их изощрённому уму и находчивости. Как говорится: «Голь на выдумки хитра». Насажав в подземельях шампиньонов, они лакомились заморскими деликатесами, не дуя даже в ус. А злобные силовики посчитывали часы до их кончины.
   А тем временем, городской глава, вкупе с компанией, готовил для обречённых койко-места в больнице. Запасаясь одеялами, медикаментами, продуктами питания, они думали достойно встретить выживших и смирившихся еретиков, которые, к тому же раскаялись в содеянном и задуманном. Втайне от всех, глава даже готовил речь, где решил уделить особую роль своему благородству и дальновидности. Тихими упоительными вечерами, стоя у зеркала, он вырабатывал на своём моложавом лице благообразную мимику, которая, по его мнению, должна была покорить сердца миллиардов восторженных по всему свету. В такие минуты его затуманенный взор уже не видел этих убогих землекопов. Перед ним торжественно раскрывали двери аэропорты Хитроу, Шарля де Голля. А вот и Белый дом с прекрасной зелёной лужайкой перед ним. Капитолий как на ладони. Но глупая жена, как всегда некстати, прервала эти чудные видения:
- Колясик, пойдём, ужин стынет. Я твои любимые пельмешки отварила и французские булки на столе.
   А струя всё бежала и бежала, не прерывая своего чарующего журчания. Молва о необыкновенном чуде облетела весь Земной шар и вернулась в родные пенаты. К живительному источнику натурально образовалась народная тропа. Толпы жаждущих и страждущих просто обложили его со всех сторон. Но предусмотрительные дяди из винных компаний не сидели даром, сложа руки. Вокруг источника уже соорудили огромный саркофаг, которому позавидовал бы даже Гитлер в своём растенбургском лесу. Стены его могли выдержать даже ядерный удар. Но кроме всемирного ажиотажа коньячный источник спутал карты всем. Многие винные магнаты из Франции, Италии, Испании и других стран просто разорились, не выдержав конкуренции. Акции их ценных бумаг вмиг обвалились на крупнейших мировых биржах. Вслед за ними посыпались другие финансовые конструкции. Снова на горизонте замаячил призрак (только не коммунизма), а совершенно другой. Мировое сообщество забило тревогу. Нужно было срочно, что-то предпринимать. Иначе всеобщий хаос, развал и анархия. Да, перспективы были ужасные.
   А землекопы даже не ведали о тех делах, которые творились в мире. Они всё копали и копали. Злобные силовики и их приспешники из винных компаний задумались: «Раз эти идиоты копают, значит действительно, где-то есть начало этих источников. Может, там спрятаны и другие богатства, до которых не дотянулись их загребущие руки». Эти беспокойные мысли не давали им покоя, ни днём, ни ночью.
   А тем временем в городке происходили события, которые иначе, как чудесами и не назовёшь. И в этом свете речь благообразного господина оратора в строгом элегантном костюме не показалась бы столь фантастичной и глупой. Где-то в дебрях спальных районов, в типовой многоэтажке жил отставной прапорщик Седалищев Василий Петрович. Жизнь его была скучная однообразная, одним словом, ничем не примечательная жизнь статистического гражданина. Своей пенсии ему едва хватало на жизнь, а тут ещё сынишка Павлик со своим семейством. Думы, думы куда от них деться. От тоски зелёной Василий Петрович частенько прикладывался или брал на грудь.
   События, развернувшиеся в последние дни, не обошли его стороной. Как и все обыватели родного города, он тоже ринулся к той траншее, но так и не добрался до заветного зелья. Уж больно много было охочих людей, которые заполонили все подходы к благодатному источнику. Несколько бессонных ночей и сумасшедших дней провёл он на подступах к недостижимой цели, но не продвинулся даже на шаг. А народу вокруг становилось всё больше и больше. Был момент, когда его чуть не раздавили под напором страждущей толпы. Он чудом остался жив. Как говорили после, там были и жертвы. Через день весь город погрузился в траур по безвинно убиенным у бесовской канавы. Василий Петрович счёл своим долгом почтить память усопших и был на панихиде. Вернувшись домой, он впал в глубокую депрессию и запил. Сынишка его Павел Васильевич накинулся на отца и стал с упоением увещевать во всех смертных грехах:
- Вот вечно вы так папа. У других отцы как отцы, а вы кроме водки своей ничего не знаете. Всю жизнь у вас неудачи. А помните, когда товарищ комбат дал вам пакет на сохранение, и тогда вы прошляпили. Офицерская гордость у вас, видите ли, взыграла. А в пакете, между прочим, баксы были, самые настоящие. Эх, всковырнули бы его тогда и в Лондоне уже были, на Бейкер стрит, с олигархами.
   Тут Павел Васильевич замолк и, через толстые линзы очков задумчиво посмотрел куда-то вверх. Седалищев, приподняв голову, глянул на сына и, невольно поразился своему открытию: «Как он постарел. Да-а, время не щадит никого. Вроде только вчера мальчонкой был, а теперь уже мужик. А я то, чего хорохорюсь». Приподнявшись, Василий Петрович посмотрел в зеркало. Уже пожилой мужчина смотрел на него из-за стекла. Помятый, обрюзгший с лохматой седой шевелюрой на голове. «Ах Пашка, Пашка – сынок ты мой непутёвый, как был недотёпой, так недотёпой и остался. Даже жена твоя Натаха ушла от тебя».
   Воспоминания нахлынули на него волной, и необъятная грусть-тоска обволокла его. «Неужели вот так и придут мои дни? Неужели не вспыхнет на этом тусклом небосклоне моя заветная звезда? А времени-то совсем не осталось. Где он мой звёздный час? Неужели так и помру никому не нужным, никчемным стариком, бывшим прапорщиком?» Голова его поникла и упала на стол, а слёзы обильно потекли из глаз. Даже Паша, сынок, глянув на родителя, расчувствовался и сжалился над бесталанной судьбой родного отца.
   Сколько пролежал в пьяном забытье Седалищев – не помнил. Только проснулся он среди ночи от нестерпимой жажды. В горле пересохло, и голова раскалывалась на части от выпитого на кануне. Поведя мутным взором вокруг, он с удивлением разглядывал незнакомые стены. В таинственном свете полной луны предметы родной кухни казались фантастическими и нереальными. С трудом поднявшись со стула, он подошёл к раковине. Открыв кран, с жадностью приложился к живительной влаге. Глотнув воду, он как ошпаренный отпрянул назад и, словно рыба, выброшенная на берег, раскрыл рот, судорожно глотая воздух. Дыхание его перехватило, и огненная волна покатилась по горлу, обжигая внутренности чудовищным жаром. Едва не задохнувшись, он закашлялся и, согнувшись, упёрся рукой о стул.
   «Что это? Что? Чего я только что глотнул из крана?» - застучало в голове Василия Петровича. С трудом восстановив дыхание, он с изумлением посмотрел по сторонам. Он не узнавал своей кухни. Отдышавшись, Седалищев включил свет и снова подошёл к раковине. Сильный запах ударил в нос, и он насторожился: «Что это? Больно знакомый запашёк». Чем-то родным и близким повеяло на него. Воспоминания быстро унесли его далеко, в деревню, где он с молодой женой проводил свой медовый месяц, среди свиней, балуясь самогоном.
   «Самогон! Это же самогон! Самый настоящий первач! Откуда он взялся здесь? Может Пашка заныкал его, чтобы я не выпил?» - мысли одна причудливей другой закружились в голове, перескакивая, путаясь и сбиваясь.
   Немного отдышавшись, он подошёл к крану и, с опаской дотронулся до него рукой. Не решаясь открыть его, он замер и с каким-то благоговейным трепетом посмотрел вверх. «Так. Минуту назад я глотнул из этого крана и там, вместо воды оказался самогон. Нет. Как может быть самогон в трубе? Ведь это же водопровод. Там вода постоянно течёт. Это сколько же надо самогона чтобы заполнить её? Да, если логически рассудить: ведь тихо вокруг, ни одного крика и мата из соседних квартир. Если бы самогон тёк в кране, то все вокруг уже нажрались бы и орали во всю глотку. Что-то тут не так. Особенно тишина. Просто мне всё это померещилось с перепою. Вот до чего докатился, товарищ прапорщик. А бывало, встанешь перед строем и гаркнешь: «Бойцы! Ра-авнение на направо-о!»
   На минутку Седалищев задумался, и вереница ярких воспоминаний пронеслась перед его мысленным взором. «Да-а, было время», - уже вслух проговорил он. Достав из шкафа кружку, он смело открыл кран и набрал воды. Ни о чём не задумываясь, махом выпил. В горле словно вспыхнула паяльная лампа, и огненная лава быстро покатилась вниз, обжигая грудь, живот и разбегаясь по жилам в самые отдалённые уголки тела. Схватившись за горло, Седалищев вытаращил глаза, судорожно хватая ртом воздух. Он не мог поверить, что из его крана течёт не вода, а самый настоящий самогон. Чувство страха, неуверенности и в то же время удивления и радости наполнило его душу.
   Минут пять спустя, он пришёл в себя. Сиплым голосом стал тихо звать: «Паша, сынок, где ты? Иди же скорей сюда, а то с папой совсем плохо». Опустившись на корточки, прикрыв глаза ладонями, он уткнулся лицом в колени и замер. Прошло минут двадцать, и в кухню зашёл Павел. С удивлением глянув на отца, негромко заговорил:
- Ты скоро станешь настоящим алкоголиком, бомжом. Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож?
   Подняв глаза, Седалищев с тоской посмотрел на сына. Всё лицо его было залито слезами.
- Сынок, папе плохо. Папа сошёл с ума. Доконала меня всё-таки эта проклятая канава. Каждую ночь снится окаянная. Теперь, кажется, что из крана самогон течёт. Вот сынок, мерещится мне всякая чушь.
   Виновато глянув на сына, слезливо спросил:
- Паша, сынок, теперь ты отправишь меня туда, да?
- Куда, папа?
- Куда, куда? В психушку!
- О чём ты папа! Какая психушка? О чём ты говоришь?
   Вдруг младший Седалищев замолк, хищно изогнув свой крючковатый нос и, сверкнув стёклами очков, подозрительно посмотрел по сторонам. Он принюхался и, поведя носом, описал в воздухе причудливый зигзаг, чем-то напоминавший петлю Нестерова:
- Папа, а что ты пил? Запах какой-то странный, на сивуху не похож. Я ведь даже твой денатурат чую за версту, а тут что-то новенькое. Может это что-то народное из деревни, какой-то запах естественный, натуральный.
   Седалищев, приподняв голову, с удивлением и надеждой посмотрел на сына:
- Паша, сынок, ты что тоже почуял этот запашёк? Значит - я не обманулся! Значит – это правда!
   Через час на кухне Седалищева кипела бурная жизнь. Жизнь необыкновенная, яркая, дразнящая и обещающая. Его давний друг и соратник по службе, тоже отставной прапорщик Приходько уже вовсю дегустировал чудесное зелье, незвано, негаданно свалившееся на их головы.
- Ну и что? Что ты собираешься делать? Такое только раз в жизни случается. Чистый, как слеза, свободно бежит из крана. Где это видано, чтобы вот так самотёком текло из крана. А самое главное – бесплатно! Это же, какие деньжищи! А ты сидишь тут, дурак, и зенками хлопаешь, - весь красный и возбуждённый, махая перед носом Седалищева рукой, кричал Кеша.
   Седалищев, с недоумением глянув на него, с обидой ответил:
- Чё ты орёшь на меня! Наглотался на халяву и орёт. Я теперь может быть самый богатый гражданин этого города, и такого обращения к своей персоне не потерплю. Я тебя позвал по старой дружбе разделить со мною эту радость – а он орёт на меня.
   Приходько, чтобы сгладить свою грубость, сразу залебезил перед товарищем:
- Ну, извини, погорячился. Но сам пойми: такой случай. Это же восьмое чудо света! Где это видано, чтобы так просто, ни с того ни с сего, из обычного водопроводного крана самогон потёк. Стой, - Приходько замер и, подняв указательный палец вверх, с таинственным загадочным выражением на лице тихо произнёс:
- Ты меня видишь?
   Василий Петрович как загипнотизированный кролик кивнул головой. Приходько, хитро ухмыльнувшись, добавил:
- А палец?
   Седалищев растерянно, тихо:
- Да.
   Приходько тяжело выдохнул и весь опустошённый, опустил голову. Седалищев, снедаемый любопытством, с нетерпением спросил:
- Ты это к чему?
   Приходько устало:
- Я думал, что всё это мне снится, а кажется - нет.
   Вдруг он встрепенулся и, горящими глазами посмотрел на Седелищева:
- Ну-ка, дай свою руку.
- Зачем, - подозрительно уставившись на сослуживца, спросил Василий Петрович.
- Дай, - уверенно приказал бывший однополчанин.
   Василий Петрович с опаской протянул кисть. Иннокентий, недолго думая, впился зубами в плоть товарища. Седалищев заорал и вырвал руку:
- Ты что - сдурел? Или от зависти набросился на меня? Уже не можешь сдерживать свои гнусные эмоции? Да, представь: мне повезло! Впервые в жизни. А ты, как крыса будешь гнить в своей вонючей убогой комнатёнке. Я, как благородный человек позвал тебя, старого товарища, соратника и однополчанина, а он - кусаться. Уже не можешь сдерживать свою порочную натуру.
- Дурак! Какая натура! Я проверяю: явь это или сон?
   Седалищев задумался. Через минуту, виновато глянув на товарища, тихо сознался:
- Я сам до сих пор не верю: может это какой-то обман, коллективный гипноз?
- Какой ещё гипноз, папа, - с раздражением и неприязнью глянув на отца, прошипел Пашка. - Надо тарить и на реализацию. Чего сидите-то? Пока течёт – надо набирать. Может к утру - отключат.
   Седалищев и Приходько встрепенулись. Действительно, чего сидеть-то? Счастье, богатство само течёт в руки, а они видите, философствуют, гадают. Пашка - молодец, сразу догадался, а вдруг отключат. Кто отключит – это было не важно. Они стояли перед фактом. Вот он кран, из которого бежит настоящая реальная струя – не воды, а самого настоящего самогона. Бери и пей, сколько тебе вздумается.
   А Пашка уже развернул бурную деятельность. Наполнив всю тару, которая была в наличии, он уже успел подключить к великой концессии своих отпрысков и супругу. Весь балкон и соседняя комната были заставлены готовой продукцией, оставалось за малым – напечатать этикетки с семейным лейбом.
   Так за приятными хлопотами семейство Седалищевых провело эту волшебную ночь. Настроение было прекрасное, если не считать некоторого волнения, которое затаилось в самых отдалённых уголках защемлённой души Василия Петровича. Но утро расставило всё по своим местам. Только солнышко позолотило крыши соседних домов, как у двери предательски заверещал звонок. Настороженно глянув на часы, Василий Петрович, не удержавшись, перекрестился:
- Кого это нелёгкая в такую рань принесла?
   Все домочадцы и Приходько, как загнанные в ловушку зверьки, с ужасом посмотрели на дверь. У всех на лицах было написано одно: ничего хорошего там не может быть. Нельзя сказать, что они были телепатами, но многолетний опыт и жизнь в родной стране научили их кое-чему.
   Тяжело вздохнув, Василий Петрович медленно подошёл к двери. Немного помешкав, глухо спросил:
- Кто там?
- Открывайте, Василий Петрович. Это участковый Эдуард.
- А какого хрена тебя принесло в такую рань? Я законопослушный гражданин и никаких правонарушений за мной не числится.
- Открывайте, Василий Петрович, не чините препятствий блюстителю общественного порядка.
- Ты бы блюдил порядок там, на улице, а чего шляешься спозаранку по квартирам и порядочным людям спать не даешь?
- Открывайте дверь, гражданин Седалищев. Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам.
- Это к каким таким мерам, позвольте узнать?
- Ва-сили-й Петрович, - с натяжкой в голосе заговорил участковый. – Я вам, официально заявляю: откройте сейчас же дверь, а не то…
- Что?
   Тут Пашка подошёл сзади и, взволнованно зашептал:
- Папа, да открой ты ему дверь, а то ведь вышибет.
   За дверью послышалась какая-то возня. Старший Седалищев, немного помедлив, повернул ключ.
- Саботажем занимаемся, Василий Петрович? Не уважительное отношение к внутренним органам? – перешагнув через порог, заявил участковый.
   Седалищев, исподлобья глянув на Эдуарда, с глупым выражением на лице ответил:
- Я, гражданин начальник, к внутренним органам отношусь очень даже уважительно. Вот, например, к мочевому пузырю. На днях простудил немного, так теперь грелочку к нему прикладываю. Врачи рекомендовали.
- Всё паясничаете, гражданин бывший прапорщик. А противоправными действиями занимаетесь. Самогон гоните на дому. Статья УК РФ, до 5 лет тюрьмы с конфискацией.
   У Василия Петровича что-то ёкнуло под селезёнкой, и все внутренние органы сразу опустились вниз на несколько миллиметров.
- Что, Василий Петрович, насмехаться над органами можете, но учтите: органы, внутренние, всё знают. Особливо про таких граждан, как вы.
- А что я? Я такой же, как и все, статистический. Стандартный, можно сказать.
- Вы мне тут голову не морочьте. Показывайте аппарат и ингредиенты к напитку.
- Какой такой аппарат и ингредиенты?
- Хватит шлангом прикидываться. Где самогонный аппарат и сахар? Или из чего вы его гоните?
   Василий Петрович с изумлением посмотрел на участкового:
- Какой аппарат? Нет у меня никакого аппарата. И самогон я не гоню - не из чего. Что за бред вы несёте?
- А это что?
   Вытащив из кармана поллитровую бутылку самогона, заткнутую свёрнутым кусочком газеты, Эдуард испытующе уставился на Седалищева. Василий Петрович, с изумлением глянув на улику, повернулся и с укоризной посмотрел на сына. Тот, потупив взор, незаметно ретировался в соседнюю комнату.
- Ну что, Василий Петрович будем в молчанку играть, или сознаемся?
- Ни в чем я не буду сознаваться. Никакого аппарата у меня нет - и не было, хоть обыщите весь дом. И самогона я не гоню. Не с чего мне его гнать.
- Это мы сейчас посмотрим.
- А нечего смотреть. Давайте санкцию на обыск и ищите. А так - попрошу освободить мою квартиру.
- Ах, вот как мы заговорили. Ну-ну, санкцию говорите. Значит по-хорошему нельзя договориться. Ну, тогда будет по-плохому. Выбор за вами, почтеннейший, Василий Петрович. Это ваше право.
- Да. Это моё право.
   Эдуард Васильевич сощурив глаза, пристально посмотрел на Седалищева. Тот, скривив губу и, приподняв бровь, нагло заявил:
- И нечего на меня зенки пялить. Щурься не щурься, а права я свои знаю.
   Участковый, немного потоптавшись на месте, вышел из квартиры. Дальше события завертелись с калейдоскопической быстротой. Василий Петрович даже не мог представить масштабов тех событий, эпицентром которых он станет через каких-нибудь пять-шесть часов.
   Не прошло и пяти минут, как стихли шаги участкового, как в дверь постучались. Василий Петрович подошёл и заглянул в глазок. Сосед с нижнего этажа Степан, небритый, с лохматой шевелюрой на голове стоял с помятым лицом и с выражением муки и страдания на челе. Чувство жалости и сострадания мелькнуло в душе Седалищева. Он открыл дверь.
- Петрович, тут слушок прошелестел: будто ты сивухой банкуешь. Ради Христа, сделай доброе дело, плесни стаканчик, умираю, - просипел сосед.
   Василий Петрович посторонился и пропустил его в дом. Пройдя на кухню и, открыв кран, набрал полную кружку и дал Степану. Тот, удивлённо посмотрев на него, обиженно заговорил:
- Грешно, Василий Петрович, в вашем возрасте измываться над людьми. Я пришёл к вам с открытым сердцем, как к доброму соседу, товарищу, можно сказать брату, а вы так со мной поступаете. Кружку воды я могу и у себя дома выпить.
   Седалищев с нетерпением и раздражением:
- Ты что, Степан, пришёл мне нотации читать. Язык свой почесать. На! Пей и иди на все четыре стороны. Это не вода.
- А что? – подозрительно глянув на Седалищева, спросил сосед.
- Выпей сначала, потом узнаешь.
   Степан с опаской взял кружку и, недоверчиво глянув на Седелищева, опорожнил сосуд. Сморщившись, поднёс тыльную сторону ладони к губам и на мгновение замер. Прошла минута, и он с изумлением посмотрел на Седалищева:
- Что за чудеса! Из крана самогон течёт.
- Да, Стёпа. Вот так! Прямо из крана. Течёт и течёт.
- Так ты, Василий Петрович, будь так любезен, плесни ещё.
   Седалищев, картинно открыв кран, набрал ещё одну кружку. Открыв холодильник, достал банку с огурцами и, ткнув вилкой, вытащил один:
- На, Степан, закуси и ступай домой. Устал я что-то.
   Новый день неумолимо вступал в свои права. Закрыв дверь, Василий Петрович вернулся в комнату и сел на стул. Тяжёлые думы завертелись у него в голове: «Действительно, что теперь делать? Самогон есть, а как его сбыть и превратить в деньги?» Вроде всё так просто, а на самом деле – задача со множеством неизвестных. Вдруг из соседней комнаты донёсся истошный крик Пашки:
- Папа, папа скорей иди сюда! Тут про тебя показывают. Прямо на CNN. Откуда только пронюхали? Смотри: наш двор, подъезд. А вот и балкон. Смотри, смотри в окне я стою с воронкой в руке. Это я как раз самогон разливал в бутылки.
   Седалищев, остановившись перед экраном, с изумлением смотрел на свой портрет: «Вот и услышал господь стенания униженного и оскорблённого и призрел под своим крылом, грешного раба божьего Седалищева Василия Петровича. Неужели пробил мой час? Неужели всевышний услышал мольбы недостойного?»
   А диктор за кадром на чистом английском говорил:
- По слухам, в квартире некоего прапорщика Седалищева, на шестнадцатом этаже из крана вместо воды побежал самогон ( алкогольный напиток, сделанный по старинному русскому рецепту).
   Внимательно читая субтитры на русском, Седалищев поражался оперативности скорости работы журналистов. И спутники у них какие точные, сразу обнаружили, без лишней волокиты. Ощущение того, что всё происходящее не его жизнь, а кадры какого-то американского фильма, не покидали Василия Петровича. Уж больно все быстро закрутилось, что никак нельзя осознать, вникнуть в суть происходящего. Вдруг с балкона раздался пронзительный крик внука, сынишки Пашки Никитоса:
- Папка, смотри, смотри, вертолётик летает прямо перед нашим окном. А что там внутри маленький человечек есть?
   Пашка и Приходько ринулись туда. Седалищев последовал за ними. Прямо перед окном действительно летал аппарат, снабжённый мощной кинокамерой. Поблескивая на солнце объективом, она пристально следила за всем, что происходило в квартире Седалищевых. Вдруг из комнаты донёсся истошный крик Натахи, жены Пашки:
- Да вас всех здесь показывают. Это прямой эфир. Смотрите скорее.
   Изумлённые Василии Петрович и остальные, снова ввалились в комнату. На экране мелькнула лысина, спина и нижняя, сильно раздавшаяся часть Приходько. Камера действительно работала в режиме реального времени. Но это были только цветочки. Ягодки ещё созревали. Во дворе у подъезда уже собралась порядочная толпа. Журналисты, фоторепортёры, операторы роились как стаи назойливых насекомых. Какие-то подозрительные типы, просто желающие выпить на халяву уже запрудили все подступы перед домом. Жители города, развращённые коньячным делом, слетелись к дому Седалищева, как мухи на свежий, только извергнутый помёт. Они, как граждане вечного города, требовали лишь одного: «Выпить и закусить!» Звонок домофона, не переставая верещал, и жена Пашки то и дело отвечала на звонки. Через полчаса в дверь постучались и все снова насторожились. Василий Петрович, глянув в глазок и, тяжело вздохнув, открыл дверь. На площадке стояла целая бригада: журналист, оператор, ещё какие-то подозрительные типы. Высокий, стройный мужчина в строгом костюме вежливо поздоровавшись, представился:
- Орест Николаевич Свистунов. Мы представляем научно-познавательную программу «Чудеса в решете». Это своеобразный аналог передачи «Очевидное невероятное». Вы, наверно ещё помните её, Василий Петрович?
   Седалищев растерянно кивнул головой. Незнакомец, уверенный в своей безупречности, продолжал наседать на Седалищева, решив брать его приступом.
- Мы напрямую работаем с BBC, знаете такую кинокомпанию? В Англии находится.
   Василий Петрович махнул головой.
- Так вот, мы здесь, чтобы снять научный фильм об этом удивительном факте, который так удачно, произошёл на вашей кухне. Не могли бы вы нам продемонстрировать сей неординарный, даже можно сказать паронормальный факт.
   После Свистунова сразу появились добры молодцы в малиновых двубортных пиджаках, чёрных очках и широкими площадками на голове. Белые металлические пуговки, кокетливо поблескивая на безупречных костюмчиках, эффектно выделялись на ярком фоне. Лысый, краснорожий тип со свинячей мордой нагло ввалился в квартиру и направился прямо на кухню:
- Ну, дядь Вася, показывай, где у тебя тут самогон капает? А то пацаны, в натуре, сомневаются.
   Седалищев сбитый с толку наплывом нежданных гостей, стоял и моргал глазами. Лысый мужик беспардонно открыв кран, набрал кружку и залпом выпил. Его лоснящаяся рожа сморщилась, глаза покраснели, и слёзы обильно брызнули в разные стороны.
- Да это самый настоящий первач, - с трудом переводя дыхание, промолвил тип. - Так, дядя, мы с тобой пришли серьёзно потолковать.
   Он кивнул головой, и из-за спин боевиков вышел молодой человек в чёрном элегантном костюме и положил дипломат на стол. Открыв замок, он поднял крышку. Доллары ровными аккуратными рядами лежали в чемоданчике. Протяни руку – и они твои. У Василия Петровича в горле пересохло и голова закружилась. Пашка, заворожённый чудесным видением, не сводил восторженных глаз с чемоданчика. Приходько, как удав на кролика уставился на заморскую валюту.
- Здесь сто тысяч баксов. Они твои. Составляем договор и можешь хоть сейчас катить в Майями, или куда ты там желаешь.
   Бандюган испытующе посмотрел на Седалищева и кивнул головой:
- Нотариус здесь, неси документы, и составляем договор купли-продажи.
   Василий Петрович от удивления не мог раскрыть рта. Роковые события посыпались на него как из рога изобилия, что его слабый мозг, был не в силах справиться с такой информацией. Деньги, большие деньги лежали перед самым его носом. Это - успех. Безусловно – это грандиозный успех. Вдруг телефон у громилы зазвенел, и он поднёс его к уху. Кто-то торопливо инструктировал его. Через минуту, вскочив со стула, он резко скомандовал:
- Валим отсюда! Сейчас гэбэшники сюда заявятся. Ноги делаем, ноги.
   Не прошло и минуты, как и след их простыл. Василий Петрович с ужасом посмотрел на дверь. Неминуемое надвигалось с безжалостной неотвратимостью. Всё семейство и Приходько притихли в ожидании страшного возмездия. Василий Петрович почувствовал себя зверем, загнанным в ловушку. Закрыв дверь на все замки, он прижался к ней спиной и замер в тревожном ожидании. Домочадцы и Приходько с нескрываемой тревогой взирали на него. Что делать? Глянув на испуганную рожицу родного внука, Седалищев встрепенулся, и тоскливая мысль застучала в голове: «Обложили со всех сторон падлы. Но ничего и не из таких переделок выходил». Тут он улыбнулся и, весело глянув на внука, уверенно запел:
- Идёт охота на волков, идёт охота. На серых хищников – матерых и щенков.
   Повернув лицо к двери, громко закричал:
- Врёшь! Седалищева голыми руками не возьмёшь!
   А в коридоре уже слышался топот тяжёлых ботинок и грубый стук возвестил о неизбежном:
- Гражданин, Седалищев, откройте дверь.
   Через несколько минут бравый офицер бодро докладывал своему руководству:
- Товарищ, генерал! Объект в квартире, все выходы и входы перекрыты. Борис Сергеевич, как крысу в банке захлопнули. Теперь и мышь не проскочит. Кранты этому прапору.
- Рано радуешься, майор. Этот прапор, как ты выражаешься, ещё тот фрукт. Я посмотрел досье – от него всяких фокусов можно ожидать. «Неадекватный» - написано. В любой момент можно ждать неожиданных сюрпризов. Так что ты Сидоров имей в виду: без самодеятельности.
- Так точно, товарищ генерал. Только мои бойцы проверили и сверху и снизу – ни у кого самогона нет. Обыкновенная вода течёт из крана. Это как понимать? Может очередная утка, провокация?
- Я же тебе сказал, Сидоров, без самодеятельности. Самогон действительно течёт только у него в квартире. Свидетели есть, и вещдоки, а откуда – никто не поймёт. Ну ты там особо не мудрствуй, твоя задача взять всё это без шума и пыли.
   Все: спецназовцы, страждущая толпа во дворе и на улице, граждане страны и зарубежья с замиранием сердца следили за перипетиями разворачивающей драмы . Крупнейшие телекомпании, радиостанции, средства массовой печати затаив дыхание, ждали любой весточки с этого необыкновенного ристалища. Василий Петрович не мог даже представить и маленькой толики тех событий, которые разворачивались вокруг его персоны. Затаившись возле двери, он с решимостью фанатика, приготовился к самому худшему. В эфире на многих каналах слышался его хриплый осипший голос: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», Пощады никто не попросит». Миллионы и миллионы восторженных по всему свету с надеждой и замиранием сердца вслушивались в эти надрывные звуки. Во многих странах мира уже прокатились мощные митинги и демонстрации в защиту самогонного страдальца. Люди по всему свету во весь голос требовали свободы для узника совести. Даже в самой отдалённой стране, затерянной на островах посреди океана, жители взволновано кричали: «Вася! Не робей! Мы с тобой!» Интернет и соцсети рвались от избытка чувств.
Закончив связь, Сидоров тяжело вздохнул: «Без самодеятельности. Легко сказать. А на хрена нас сюда приволокли, чтобы мы на этого дебила любовались? Да таких идиотов – в каждом подъезде можно пачками брать. Нет, как дети, поверить такому дурню. Да с него только и анализы брать – больше ни на что не годен». Вдруг снизу послышались шаги. Майор насторожился и поднял руку. Вверх по лестнице шёл человек. Небритый, с лохматой шевелюрой с испитой помятой физиономией. Увидев спецназовца, он остановился и, с недоумением посмотрел на незнакомца.
- Мужик, ты куда лыжи навострил? – строго спросил Сидоров.
- Как куда? Туда.
- Куда: туда?
- К соседу.
- Зачем? Тут ходить нельзя.
- Как это нельзя? Лестничный марш сделан для того, чтобы люди поднимались по нему вверх, в соседнюю квартиру.
- Мужик, ты чё не понял? Или тебе доходчивей объяснить? Сейчас объясню, - поднимая кулаки, процедил Сидоров.
- Так я того, к Василию Петровичу шёл. Ну, малость похмелиться.
- Это в этой квартире?
- Ну да.
- И чем ты похмеляешься?
- Самогоном.
- Ты чё, пил уже его?
- Ну да, ночью ещё.
   Сидоров пронзительно посмотрел на небритого мужика. Затем, что-то просчитав в уме, тихо спросил:
- А откуда у него самогон?
   Мужчина, с недоумением взглянув на майора, уверенно заявил:
- Из крана, на кухне. Я в начале тоже не понял, подумал издевается, а потом выпил - самогон. Чистый как слеза. Первач!
   Сидоров, съедая мужика сверлящими глазами, прошипел:
- Врешь.
- Да чего мне врать. Пойдём, сам попробуешь.
   Оба замолкли. Пауза затянулась. Майор судорожно соображал: "Что же делать? Нельзя упускать такую возможность." Глянув на мужика, он было уже решился, но робкий голосок, где-то в закутках подсознания тихо шепнул: "Остепенись, операцию сорвёшь. А оно тебе надо?" Включив рацию, обратился к генералу. Вскоре всё было ясно: мужика не пропустили, и решили не форсировать события.
   А тем временем на улице творилось что-то невообразимое. Все подходы к дому были забиты страждущими. Кто-то пришёл из любопытства, кто-то в надежде выпить, кто-то воочию лицезреть удачливого прапорщика, который таким чудесным образом стал в одночасье мировою известностью. Милиция, Омон уже не контролировали ситуацию. Людская толпа, подобно бескрайнему морю плескалась возле дома Седалищева и конца краю этому безбрежному океану было не видно. Пашка с сыном и женой стояли на балконе и с восхищением смотрели на это грандиозное зрелище. Приходько тоже был здесь. Толпа гудела, и с трудом можно было разобрать в этой какофонии: "В...ся-я! Не роб...й! Мы с ....ой!"
   Закончив петь, Василий Петрович прислушался. За дверью было тихо. Пройдя в комнату, не увидел никого. Домочадцы были на балконе. Подойдя к двери, он был потрясён увиденным. Всё пространство вокруг дома, весь проспект был заполнен людской массой. Поражённый этим грандиозным зрелищем, он потерял дар речи. Толпа увидев своего кумира взорвалась. Рёв, слышимый за десятки километров вокруг сотряс воздух. Не в силах вымолвить слова, он тупо смотрел вниз, ничего не соображая и не чувствуя. Это было какое-то оцепенение, ступор. Спустя несколько минут, до него стали доноситься звуки происходящего вокруг. Он не верил своим глазам и ушам. Эти люди пришли, чтобы увидеть его. Он кумир миллионов!
   Ухватившись руками за перила, он вперил свой орлиный взор в толпу. Люди, распираемые чувством умиления и восторга, в исступлении кричали: "Вася, Васёк, народ любит тебя! Не дай умереть ему от жажды!" И тут суровое сердце бывшего прапорщика дрогнуло. Вот он - момент истины! Случилось то, чего ( втайне от всех) он ждал с надеждой и трепетом столько долгих лет. Народ рукоплещет и ликует у его ног. Не это ли счастье и успех! О чём может желать простой смертный. Василий Петрович с удивлением оглянулся по сторонам. Пашка, Приходько и Наташка с детьми с подобострастием и восхищением смотрели на новоиспечённого пророка. Седалищев встрепенулся. Гордо встряхнув седым чубчиком, он томными очами обвёл бескрайнее людское море. Народ просто бесновался внизу.
   Быстро вернувшись в квартиру, он вскоре появился вновь. В руке он держал шланг. Схватившись за перила, одним рывком вскочил на парапет балкона. По инерции тело его резко качнуло вперёд. Едва не свалившись вниз, он чудом удержался на перекладине. По толпе прокатился гул облегчения. Приходько с Пашкой и домочадцами ухватили его за штанину и вперили восхищённые взоры в новоявленного мессию. Словно верные ученики у ног распятого Христа, они с благоговейным трепетом ждали: что же предпримет отмеченный богом? Толпа просто неистовствовала от восторга и избытка чувств. Оправившись от шока, Василий Петрович потянул шланг. Но он был коротким и не доставал. Немного повозившись, он подтянул его к себе. Но стоять было неудобно и он опять чуть не упал вниз. По толпе вновь прокатился вздох облегчения. Наконец, изловчившись, бывший прапорщик просунул шланг у себя между ног. Это было единственное положение, при котором он мог стоять ровно. Выпрямившись, он разжал пальцы. Из шланга широкой струёй хлынул поток заветной жидкости. Толпа внизу ахнула и подалась вперёд. Василий Петрович стоял как знаменитый писающий мальчик и весь сиял от любви и восторга к человечеству. Его распирало великое чувство. На мгновение многим показалось, что над головой Седалищева появился божественный нимб. Но это видение быстро исчезло. И люди снова узрели своего кумира без прикрас. Окинув взглядом всё пространство вокруг, он громко крикнул:
- Веселится и ликует весь народ! Православные!
   По толпе прокатился гул одобрения и восторга. Но сквозь шум и гомон донеслись резкие и недовольные голоса сотен и сотен. Пашка, обхватив руками отца за ногу, стал усиленно трясти его за штанину:
- Батя, батя! И мусульмане, и иудеи, и католики с протестантами. А также баптисты, кришнаиты, мормоны и адвентисты седьмого дня!
   Поправив очки и, на мгновение задумавшись, добавил:
- Про сексменьшинств не забудь, папаня.
   Седалищев, глянув на сына, повторил всё слово в слово.
   В ярких лучах солнца струя, рассыпавшись на тысячи изумрудных капель, золотым дождём пролилась вниз. Седалищев, вихляя из стороны в сторону нижней частью туловища, весь рделся и святился, ослеплённый величием и, внезапно проявившейся любовью к людям Со стороны казалось, что невоспитанный мальчик, забравшись на балкон, занялся непристойным делом: обливал с высоты прохожих продуктами своей жизнедеятельности.
   А ликующий народ в каком-то магическом экстазе с жадностью подставлял раскрытые рты летящим с вышины чудесным каплям. Произошло своеобразное братание. Мусульманин обнимал православного, вытянутыми губами стараясь прикоснуться к его влажным розовым щёкам. Тот, в свою очередь, лобзал униата, стараясь не пропустить ни одной капельки с его морщинистого лица и шеи. Нетрадиционный тискал в своих объятиях скинхеда с возбуждением слизывая на его лоснящейся лысой башке дрожащие росинки. Отпетый фашист, весь испещрённый наколками с изображением фюрера, свастики и каких-то фантастических скандинавских рун, утонул в объятиях громадного, похожего на медведя, пацифиста. Граждане с нижних этажей, не теряя времени даром, соорудили своеобразные сачки из целлофана и собирали божественную жидкость во всевозможную посуду. Но и тут не обошлось без скандалов, дебоша и рукоприкладства. Ругань, оскорбления и откровенная матерщина разлетались далеко вокруг. Одна дородная матрона (центнера на полтора) со своим тщедушным муженьком смастерили целый парус и перекрыли доступ живительной влаги на нижние этажи. Нагло игнорируя возмущённые протестные потуги соседей, они готовили фляги и другие крупные ёмкости для заполнения. Парус уже надулся как фок, когда бойкий умелец снизу умело пронзил его острым копьём от зонтика. Мощная струя сорвалась вниз к неописуемой радости страждущих, с вожделением растопыривших свои целлофановые щупальца.
   И тут произошло чудо. Над всей этой вакханалией и откровенного шабаша с разгулом низменных инстинктов и страстей вспыхнула радуга-дуга. Удивительное зрелище повергло всех в шок. В золотых каплях ниспадавших с самого верхнего этажа, переливаясь, заиграла удивительная игра света и тени. Люди, поражённые чудесным зрелищем, замерли в изумлении.
   Из раскрытого окна, где-то посередине дома, тоненький детский голосок радостно запел: "Мимо белого яблока луны Мимо красного яблока заката. Облака из неведомой страны К нам спешат, и опять бегут куда-то. Облака - белогривые лошадки! Облака - что вы мчитесь без оглядки? Не смотрите вы пожалуйста - с высока, А по небу прокатите нас - облака."