Курская Дана. Хранитель


о книгах Игоря Силантьева, вышедших в издательстве «Стеклограф»

   Это, скорее, будет не статья, а признание в любви.
   Потому что я так себе литературный критик, а вот любить, наверное, умею. Хотя – что мы подразумеваем под словом «люблю»?
   То, что я к нему чувствую – это упоение первого долгожданного глотка ледяной водки после утомительного рабочего дня, это легкость шагов по первому снегу в старом парке, это когда птички вот так теленькают тооооненько на рассвете – и ты понимаешь, что пришла весна, или когда в детстве охотишься на привидений в заброшенном доме.
   Я к нему чувствую звон колоколов в церкви на Пасху, шоколадки из девяностых, которые больше не производят – «Виспу», «Луну», «Топик» и даже «Милки Вэй» старого образца, чувствую к нему то, что чувствовала, когда мы с мамой ходили в моем детстве на салют.
   Я чувствую к нему все гаражи и теплотрассы. Чувствую к нему пирожки с рисом и яйцом на Ярославском вокзале, чувствую голос моей бабушки, которая поет про косынку, чувствую, как стрекоза садится на мою белобрысую башку – а мне всего пять лет, я на даче, и мама даст облизать пенку варенья с тазика. Чувствую к нему песню «Я доооооолго буду гнать ведосипееееед», и сам велосипед тоже к нему чувствую – такой неказистый, зелёненький, со слегка облупившейся краской, но с самым громким звонком. Ещё зеркальный круг из передачи «Что? Где? Когда?» очень к нему чувствую. И ещё запах пыли и диапроектора. И музыку из первых кадров «Твин Пикса». И как однажды гуляла в Свиблово в конце апреля. И ещё селёдку. Нет, даже две селёдки – одну обычную и одну каспийский залом.
   Вот так я люблю страшно сказать, кого - российского литературоведа, доктора филологических наук, профессора, директора Института филологии Сибирского отделения РАН – Игоря Силантьева.
   Кто-то скажет: «Да ладно? Вот этот весь бред – о докторе наук, уважаемом человеке?» И я отвечу: «Да. Потому что это особенный доктор мистических наук». По крайней мере, для меня.
   Впервые я увидела его входящим в двери моего офиса. У него был слегка смущённый вид и разноцветный пакет. Я слышала от Данилы Давыдова, что это «ого-го какая голова!» и решила держаться с ним строго и профессионально. Мы разговаривали минут двадцать, но чем дольше я говорила строгим и профессиональным тоном, тем больше тоски возникало в глазах моего посетителя. Потом он уполз, а издательство «Стеклограф» приступило к работе над его книгой с лихим названием «Вагон-ресторан».
   Наш художник Саша Прокофьев превзошел самого себя и нарисовал обложку, которую уже три года многие называют лучшей стеклографовской обложкой. Позже Силантьев посетовал, что его собственное фото на обложке рядом с полной луной кажется ему страшным, и что, мол, он похож на упыря. Но тогда мы уже общались по-простому, без баловства, и я ему так злобно сказала: «Ты и так похож на упыря, Силантич!» - он засопел носом и отстал. Разговор происходил в Новосибирске (Примечание: там у отряда силантичей гнездование в летний период. Они летают над морем и охотятся на селёдку).
   Вообще в Новосибирске было хорошо – мы презентовали «Вагон-ресторан» в студии имени Антона Метелькова, и ещё до этого пили водку в детской заброшенной песочнице. И вот тогда-то я поняла, что нас с Силантичем в детстве разлучили. То есть ему тогда было лет пять, а я ещё не родилась, зазевалась слегка, - но нас уже разлучили, а теперь мы друг у друга нашлись, опознались по родинкам (у меня она на правой щеке, а у Силантича на левой коленке) и можно жить-не тужить.
   С тех пор мы с профессором стали летать на шабаши на Блоксберг и там танцевать. Один раз нас оттуда прогнали за профессорское разнузданное поведение – он тяпнул там настойки мандрагоры и кричал страшным голосом: «Крооовь!» Или нет, это, кажется, было на вручении премии Майпрайз в 2019 году. Силантьеву дали там почётное второе место, от чего он слегка подпрыгивал.
   Весной увидела свет глазами (и руками) моего издательства книга прозы Игоря Силантьева «Архангельский свет». Я считаю эту книгу одной из лучших – и не только стеклографовских, а вообще-вообще. Её можно читать ночью под простыней даже без фонарика, потому что она сама светится.
   Когда я раскрываю его книги, то из них в ту же секунду прямо в лицо дует мощный порыв ветра, слышен громкий гудок электрички, кто-то кричит писклявым голосом, потом вылетает мощный залп конфетти, а в следующую секунду меня засасывает в саму книгу ногами кверху – только рррраз, успевают мелькнуть в воздухе каблуки – и нет меня. Вот так даже бывает.
   Наверное, стоило бы рассказать вам о прозе и поэзии Игоря Силантьева так как подобает в статьях, но это и так делают в своих рецензиях именитые литературоведы. А я не умею раскрывать его «метафизическую топонимику». Я умею только любить.
   Мы правда существуем с этим человеком как одно целое. Мы говорим на одном языке, на котором возможно разговаривали мустанги в Атлантиде. Особенно когда выпьем. То есть нас никто кроме нас понять, в общем-то, не в состоянии. Иногда он звонит мне и говорит, что, когда мы умрем, то он станет морской свинкой, а я его буду расчёсывать. На днях и вовсе позвонил по вопросу старых тапочек. Так и сказал: «Мы с тобой старые тапочки».
   …Я не знаю, что там будет после смерти или после жизни. Но знаю одно – я хочу бережно нести его талант на своих издательских руках как несут последнюю бутылку водки из магазина – любуясь и боясь оступиться.
   И хочу, чтобы вы все прямо сейчас оторвались от своих дел и повернули лица к свету. Потому что оттуда приходят в наш мир такие, как он. И очень важно не пропустить их. Прошу вас, приглядывайтесь ко всем людям, и даже самым безнадёжным профессорам – возможно среди них и бродит с разноцветным пакетом тот, кто вас однажды спасёт. Потому что он несёт свет. Архангельский.