Прекрасным солнечным январским утром 1914 года высокий, статный Алексей Викулович Морозов, выглядевший как персонаж обложки модного французского журнала подъехал в изысканной английской карете к детской городской больнице на Мытной. Волосы его были нафабрены, усы искусно закручены, руки ухожены, а на брюках не было ни единой морщинки. Прекрасная соболиная шуба подчеркивала высокий статус прибывшего. У ворот его встречал главный врач и друг Тимофей Петрович Краснобаев в длинном белоснежном халате и пальто с горностаем, небрежно наброшенным на плечи. Товарищи обнялись. Дружба их зародилась десять лет назад, когда хозяин Орехово – Зуевской мануфактуры подыскивал опытного врача для организации детской больницы. Тимофей Петрович, прекрасный детский хирург, показался промышленнику человеком смышленым и расторопным. Краснобаев воспринял идею бесплатной детской больницы на ура и сразу включился в дело. Врачебных нюансов и медицинских потребностей строящейся больницы Морозов не знал, поэтому главным советником архитекторов и строителей с первого дня стал Тимофей Петрович. Деньги, огромную сумму в 400000 рублей на строительство клиники завещал Алексею отец - Викула Елисеевич. Еще в 1904 году Алексей Викулович обратился к московскому городскому голове с просьбой о строительства бесплатной больницы: « Имею честь просить Ваше Сиятельство довести до сведения городской думы, что из сумм, завещанных родителем моим мануфактур-советником Викулой Елисеевичем Морозовым на благотворительные дела, я имею пожертвовать капитал в размере 400000 рублей серебром на устройство в г. Москве новой детской больницы на следующих главнейших основаниях: больница должна носить имя моего покойного родителя, половина жертвуемого капитала 200000 рублей предназначается для возведения зданий и оборудования больницы, другая половина капитала должна идти на содержание коек. Больница должна служить удовлетворению нужд бедных жителей города Москвы и потому лечение в ней должно быть бесплатным. На должность главного врача детской больницы назначается старший врач больницы св. Владимира - Тимофей Петрович Краснобаев»
Поскольку начинание было хорошее, городская Дума скоро среагировала, и пожертвование было принято. Архитектором назначили известного зодчего Иллариона Шица, а Тимофея Петровича отправили в Европу изучать оснащение детских клиник. Посетил Краснобаев итальянских, швейцарских и немецких детских врачей, чей опыт был необходим как воздух. С самого начала строительных работ Краснобаев и Морозов много дней проводили на стройке и сдружились. В Москве лютовали корь, коклюш и дифтерит. Детская смертность от инфекций была огромная. Рабочие трудились в три смены и в 1908 году были открыты первые инфекционные корпуса. Больных деток прямо от ворот дежурный фельдшер разводил по разным корпусам и изолировал в боксах. В1910 году с легкой руки Алексея Викуловича в больнице была организована детская неотложная помощь, первая бесплатная скорая помощь в России.
- Часы придется оставить на два дня, безапелляционно произнес Марк, и продолжил:
- Вещь дорогая. Требует экспертной оценки. Без заключения часовщиков и геммолога я не смогу продать ваши часики с уникальным камнем.
Потоцкий театрально изобразил на лице гримасу неудовольствия. Он молча достал из переднего кармана сюртука и передал ювелиру свою личную карточку и заводной ключ от часов. После чего супруги вышли из магазина. Лукаш был утомлен и зол. Он нервно зевнул, размял запястья рук, и быстро пошел вперед, убедившись, что экипаж ожидает их на том же месте.
- Милая мы рискуем, нам лучше уехать, и уехать сейчас - же. Есть ночные поезда в Брест – Литовск и Москву. Мне этот Марк совсем не понравился…
- Лукашенька, нам надо подумать о сне, а не о бегстве. Ты мнителен, родной. Все нормально. В Бресте и уж тем более в Москве без денег делать нечего. Поедем домой любимый. Тебя мучают угрызения совести еще до получения денег. Ты так удручен, будто ты не часы с камнем привез ювелиру, а пару изуродованных трупов. Успокойся, если эксперты и пронюхают истину, то нам вернут часы с извинениями. Вот и все.
Экипаж растворился в темноте варшавских улиц.
Утром сон супругов прервали агрессивные удары в дверь. Потоцкий проснулся и, не одевая халата, медленно в полной прострации поплелся ко входу. Ядвига обогнала мужа, добежала до двери и, не произнеся ни слова, открыла ее.
В квартиру медленно, словно нехотя, вошли тучный полицместер, участковый пристав и два унтер офицера корпуса жандармов. Начался обыск. Лицо Ядвиги Владиславовны, стало бледное как мел, она судорожно передвигалась из комнаты в комнату, помогая жандармам укладывать коробки с изъятыми вещами. В конце следственного действия Потоцкие были усажены в кресла, с рекомендацией с них не вставать без острой необходимости.
Далее последовали малоприятные допросы в участке и очная ставка с ювелиром. Супругов обвиняли в умышленном мошенничестве с драгоценными камнями. В частности за попытку продать поделочный камень шпинель за драгоценные и дорогостоящие рубины из Бирмы.
Лукаш и Ядвига приготовились к аресту. Но супругам повезло.
На дворе стояла лютая зима, охлаждающая пылкие головы после двух оглушительных революций. Участковому приставу, проводящему дознание совершенно не хотелось связываться в это смутное время с арестантами. Кормить их было нечем,а платить свои деньги он не собирался. Да и не до мошенников было в октябре 1917 года. С Потоцких получили отпечатки пальцев, подписки о невыезде из Варшавы и отпустили на все четыре стороны.
Обезумевшие от неожиданной удачи, супруги рванули на вокзал и в этот же день уехали в Москву. В Москве затеряться было легче, а если повезет, в мутной воде и поймать что - то удастся.
Время было тревожное. Ни одна подвода с продовольствием не могла безопасно проехать по Москве, грабежи и разбои были обычным делом. Огромные очереди у магазинов бурлили, а успокоить их было некому. Москвичи жили впроголодь. На заводах и фабриках бузили рабочие, требующие свободу, зарплату и пропитание. Забастовки с революционными манифестами добивали и без того худое московское хозяйство. Бесперебойно работали только театры: Художественный, Большой, Незлобенский( Центральный детский), которые ежедневно давали спектакли с аншлагами. В театре Зимина (театр Оперетты), как ни в чем не бывало, выступал кумир москвичей – Федор Иванович Шаляпин, а в Благородном собрании ( Дом Союзов) шли турниры по французской борьбе. С продовольствием в революционной Москве становилось все хуже и хуже. Норма хлеба по рабочим карточкам была 150 граммов в день на человека, служащим выдавали 100 грамм. Это была мизерная, но гарантированная норма. По сахарным талонам выдавали повидло и карамель, да и то крайне редко. Вместо мяса, пределом мечтаний была солонина, та самая из - за которой матросы на броненосце «Потёмкин»начали заваруху. Хозяйки мечтали о подсолнечном масле. Были страшные, голодные годы.
Коллекция фарфора еще с молодости притягивала Алексея. Прошло десять лет, и фарфор у Морозова измерялся тысячами. Не стать коллекционером, имея в зятьях русского фарфорового короля Матвея Кузнецова, было бы даже странно. Матвей Сидорович, муж сестры Надежды, владел Дулевским заводом. Бриллиантом же среди многочисленных его производств стал знаменитый подмосковный завод Гарднера. Кузнецов сумел его выкупить у последней владелицы вместе с фабричными моделями, формами, образцами и рисунками.
Морозовское собрание фарфора называли «энциклопедией фарфорового производства». У Алексея Викуловича имелись образцы продукции всех без исключения мировых фарфоровых заводов начиная со времен Елизаветы Петровны и заканчивая заводами Гарднера и Попова. Любимой экспозицией собирателя становятся, расположенные в витринах библиотеки, изделия из русского фарфора. Витрины красного дерева с зеркальными стеклами, на втором этаже особняка, являлись уже сами по себе произведением искусства. Изготовили их на мебельной фабрике «поставщика двора его императорского величества» Петра Шмита, мужа сестры Веры Викуловны. Любимая сестра так описывала брата: «это был человек тонкого ума, остроумный, любивший женское общество, хотя сам неженатый. Алексей был очень культурный, любил исследовательскую работу больше, чем занятие коммерцией». Но во главе угла стояла коллекция - все в доме было максимально продумано для лучшего ее размещения. С самого начала своей собирательской деятельности Алексей Викулович мечтал создать лучшую коллекцию и подарить её Москве. В конце концов весь дом был отдан под музей.
Сам же Алексей, жил с семьей управляющего имением Василия Егорова, на первом этаже, где у них были две столовые, гостиная, два кабинета и две спальни.
Алексей Викулович любил иконы. Они вдохновляли его и радовали глаз. Часть старинных икон досталась ему от деда — большого почитателя «древнего письма», часть от отца. Всего за четыре года ему удалось собрать великолепную коллекцию житийных икон 13—17 веков. Алексей Морозов прославился прежде всего собранием русского фарфора и икон - это была уникальная коллекция. Каждый предмет приобретался осмысленно и с любовью.
Мамонтов ,владелец Московской Частной Оперы, давал у себя в усадьбе предпремьерный показ балета «Сольвейг». Гостей собралось множество. Публика прогуливалась по парку в ожидании постановщика, модного балетмейстера Павла Петрова. На изящной лавочке из фигурного чугуна и ореха беседовали Михаил Врубель и Алексей Мамонтов. Они прибыли вместе. Предметом их бурного общения были прекрасные декорации к спектаклю выставленные здесь же в парке на импровизированной сцене. Стемнело. К сцене потянулись музыканты и дирижер. Зажгли светильники, началось действо. Алексей Викулович наслаждался пластичными движениями танцовщиц. Его взгляд то и дело соскальзывал на изящную, улыбчивую балерину в голубом парике. Девушка танцевала в образе принцессы. Воздушное, облегающее платье добавляло ярких красок ее прекрасному телу. Морозов не мог оторвать глаз от танцовщицы. После спектакля, немного сконфуженный, Алексей Викулович попросил хозяина усадьбы представить его прекрасной солистке. Обычно спокойные, потухшие глаза Морозова сверкали. Алексей Викулович влюбился.
Танцовщица Ирочка Аркадьева уже час находилась в гостях вмосковском особняке Алексея Морозова. Девушка сидела притихшая и немного обескураженная. Картины Врубеля в огромных дубовых рамах давили на нее. Хозяин кружил вокруг своей гостьи и все рассказывал, рассказывал… В конце концов Морозов успокоился и пригласил гостью к столу. Алексей Викулович никак не мог налюбоваться на юную танцовщицу. Как ухаживать за дамами он основательно подзабыл. Высокий, красивый и очень тактичный Морозов не мог не понравиться девушке. Она протянула ему руку…
Чувство оказалось взаимным. Теперь они всегда были вместе. Спектакли с ее участием Морозов от начала до конца выстаивал в кулисе и любовался своей «принцессой». Ирочка переехала в дом во Введенском. В свободные от репетиций и представлений дни Морозов и его спутница направлялась в Абрамцево. Они были влюблены в эти места. Хотьковский женский монастырь на холме блистал своими купалами. Надвратная церковь с золотой луковкой и мозаичной иконой над входом величаво встречала гостей. Глубокие синие глаза,неожиданно молодой, Матушки настоятельницы глядели живо и приветливо. Трапезная поражала стерильной чистотой и уютом. В стенах монастыря ощущались умиротворение и радость бытия.
В пяти верстах от Хотьково издревне находился загадочный подземный Гофсиманский скит. Морозова здесь примечали. Он пару раз заезжал к монахам и делал пожертвования на строительство купели и оборудование источника. Жители окрестных сел круглый год набирали святую воду из родника,верили в ее силу. Подземные молельные залы навевали тоску и уныние,темнота тусклый свет лампад, потеки на стенах, старые захоронения заставляли думать о бренном и вечном. Купив в монастырской лавке медовуху и квас ,влюбленные сели в английскую карету с морозовским вензелем на дверках и направились в Абрамцево.
При въезе в усадьбу на скамейке из изумрудных изразцов собственного производства, восседал Михаил Врубель.
– Обживаешь свое творение Мишель?
– Алеша,рад Вас видеть. Надеюсь вы остановитесь в моем доме. Савва Иванович не дожался дорогих гостей,уехал как час в управление желеной дороги. Все обитатели нашей «берлоги»завтра дают в вашу честь костюмированный балл с танцами и шампанским. Надеюсь твоя спутница поразит всех своей грацией.
– Спасибо, наше дорогое талантище, ты даже из лавки умудрился сотворить произведение искусства.
– Приглашаю вас утром в гончарную мастерскую,все покажу,ничего не утаю
Бал удался на славу. Все было устроено на лужайке перед дачей Поленовых. На деревянном постоменте расположились музыканты частной оперы Мамонтова. Лица гостей скрывали незамысловатые маски зверей и птиц. Ирочка Аркадьва оказалась в центре внимания. Всех очаровали пластика танцовщицы. Движение руки начиналось с мягкой волны в плече, которая через локоть плавно скользила к запястью и с необыкновенным изяществом проходила через каждую фалангу пальцев. После каждого танца общество устраивало ей овации. Морозов был горд за возлюбленную,и скрываясь за маской тигра, млел от удовольствия.
Алексей Викулович любил Ирочку, но с предложением медлил. Он боялся всех и всего. Что он мог предложить женщине в это смутное, нестабильное время? Морозов понимал, что в любой момент может оказаться на улице без средств к существованию. И это при самом лучшем сценарии. Иметь, при этом, на руках семью он не мог. Ответственность за будущее давила на него. Ирочка, не дождавшись предложения, в скором времени вышла замуж за известного антрепренера, а Морозов загрустил и засел за каталоги.
Так два брата холостяка и жили в городской усадьбе во Веденском переулке. Свахи уже давно проложили тропку к дому братьев. Алексея сводницы растормошить не смогли, слишком он был увлечен составлением каталогов своей коллекции. А вот Сергей Викулович клюнул и согласился на знакомство с юной 17 летней девицей Зинаидой Григорьевной Зиминой, дочерью Богородского купца – старообрядца. Морозовы так же были тверды в своей старой вере. Носили большие бороды, ели только своей ложкой и никогда не курили. Сергею понравилась скромная девушка-ребенок. Зина была небольшого роста, гладко причесанные коричневые волосы были красиво уложены, лицо приятное, загорелое, ничего не выражающее, брови удивленно приподнятые, взгляд кроток и полон детского недоумения, очаровательная фигура с тонкой талией и не по годам округлыми бедрами завораживала мужчин. Огромные серые глаза смотрели спокойно и безучастно. Черное платье с кружевами и белой лентой на талии подчеркивало ее молодость и красоту. Семья Морозовых не одобряли этот брак, приняли Зину плохо и считали ее «безродной разводкой». Это сыграло свою роль в браке. Зина невзлюбила Сергея Викуловича, который не заступился за нее, и уже через год ушла из дома. Да не просто ушла, а вышла замуж за дядьку Сергея Викуловича - Савву Тимофеевича Морозова. Савва еще полтора года назад на венчании племянника с Зиной, приметил очаровательную девочку и влюбился в нее. Одновременно с своими коммерческими победами, Савва Тимофеевич одержал скандальную победу и на любовном фронте. В те времена развод в России православием не одобрялся, а для старообрядцев, это было и вовсе недопустимо. Однако Савва, не имея тормозов, пошел на скандал и громкий судебный процесс. Не испугался семейного позора и материнского проклятья. Свадьба состоялась. Молодая жена перессорила всех Морозовых, в семье старообрядцев такие события не приветствовались. Москва начала двадцатого века еще долго судачила по этому поводу, а Сергей Викулович в грустях уехал на всю зиму в свое подмосковное имение.
Сразу после второго замужества Зинаида резко переменилась. Из тихой девчушки она моментально превратилась во властную, надменную, честолюбивую хозяйку дома Саввы Тимофеевича. Умная, но до крайности амбиционная женщина, она тешила свое тщеславие старым известным купеческим способом: обожала роскошь. Хваткая, с вкрадчивыми манерами и надменным взглядом, комплексующая из за своего низкого происхождения, вся увешанная золотом и жемчугами, Зинаида Григорьевна блистала в обществе. Хозяйка дома из кожи вон лезла, пытаясь превратить свой дом в модный московский салон. Один за другим она затевала вечера, балы и приемы. Савва Морозов потворствовал всем ее прихотям.Повышенное внимание хозяйка уделяла блестящему офицеру генштаба Александру Рейнботу, за которого, после смерти мужа, она и вышла замуж в третий раз.
Семья Василия Егорова появилась в Москве середине 19 века. Отец Филипп Сергеевич, купец средней руки, прибыл в Москву с женой и сыном на заработки. Имели Егоровы крупную суконную лавку на хитровском рынке. И жили недалеко - на Яузских воротах в доходном доме Валуевой. Филипп Сергеевич был человек дальновидный и решил сыну дать приличное образование. Вася поступил в мужскую гимназию на Покровке. Парень учился ни шатко ни валко, но учение закончил с аттестатом. В старших классах Егоров младший увлекся театром и всегда доставал билеты на стоячие места в «райке», не пропуская ни одной премьеры. Актерских талантов у юноши не было, а в театр тянуло. Руки у Василия были золотые, в лавке у отца все мастерил сам качественно и быстро. Как - то в городской газете он увидел объявление о свободном месте рабочего сцены в Благородном Собрании, недалеко от Кремля. Именно в этом зале и произошел казус, изменивший его дальнейшую жизнь: В антракте концерта известного итальянского тенора, в фае, был затеян фортепьянный дуэт на двух роялях. Концертмейстеры были готовы, а рояли стояли невпопад. Разноцветные красавцы стали сдвигать. У одного из них подломилась задняя ножка и инструмент с грохотом рухнул на паркет. Это «громкое» происшествие вызвало живой интерес у чинно прогуливающейся, нарядной публики. Срочно был вызван рабочий театра, который не только проворно устранил все проблемы, но и мимоходом настроил его, подкрутив колки специальными щипцами. Невольным свидетелем театрального происшествия оказался Алексей Викулович, не пропускавший концертов заезжих знаменитостей. Быстота и умение рабочего поразила его. Парень Морозову приглянулся. Через неделю Василий Егоров получил предложение и вышел на службу бригадиром-распорядителем усадьбы Морозовых в Введенском переулке.
Женечка боготворила своего учителя и закончила обучение у Карла Августовича на отлично.
В марте 1918 года особняк был захвачен вооруженными латышскими анархистами «Лесна. Самостийные экспроприаторы нанесли много вреда коллекции: погибли миниатюры и часть икон, было разбито много фарфора, попорчена часть мебели, погиб личный архив Морозова. Алексей Викулович остался жив чудом. Он прошел через допросы «с пристрастием», которые заканчивались инсценировками расстрела. Фортуна повернулась лицом к великому собирателю. Его племянник Алекскндр был закадычным другом революционера Муралова. Иван Муралов, по просьбе Алксандра и спас Алексея Викуловича, прислав, три грузовика вооруженных чекистов.
После погрома власти поселили в доме комиссариат финансов переехавший из Петрограда в Москву. И наконец в декабре 1918-го года поредевшую коллекцию национализировали, а особняк по Введенскому переулку 21 реквизировали. Бывшему хозяину оставили две комнаты на первом этаже. В декабре 1919 года в уже бывшем Морозовском особняке власти открыли музей фарфора и древнерусской живописи. Хранителем музея назначили скульптора Бориса Мограчева, а помощником Алексея Викуловича. Морозов получил долгожданные продовольственные карточки, что было жизненно важно.
Двадцатилетняя Женечка, то и дело садилась к белому роялю и затевала веселые мазурки и польки. По субботам Женя и Ядвига играли в четыре руки. На ура шли ноктюрны и вальсы Фредерика Шопена, особенно «собачий вальс». Участники застолья превращалось в лицедеев. Все включались в шуточную театральную импровизацию, копировали звуки различных животных и в такт музыки весело лаяли. Сергей Викулович, обычно прибывавший в сумрачном настроении, ожил. Во время застолий и субботних вечеров он не отводил влюбленный взор от Ядвиги Потоцкой. Сергей был в ударе. Он непрестанно веселил женщин, рассказывая о своих «триумфальных» победах на охоте. В меру приверая, демонстрировал публике непомерную длину пойманной рыбы. Находясь в прекрасном расположении духа братья подпевали музицировавшим дамам, проявляя при этом прекрасные баритоны. Василий Филлипович, обычно, представлял комические сценки, связанные с его новой работой в Московском топливном объединении. Публика хохотала над старыми, мудрыми спецами и молодыми безграмотными начальниками из революционных солдат и матросов. Они сталкивались в Советской конторе, где решающее слово было за винтовкой и маузером. Эти непридуманные истории и обыгрывал в лицах Егоров. Расходились гости по своим комнатам ночью с улыбками на лицах и в прекрасном настроении.
Сергей Викулович Морозов, влюбился без ума в Ядвигу Потоцкую. После недолгих ухаживаний, сделал ей предложение, и они стали жить вместе в одной из комнат одноэтажного дома Сергея Викуловича. Остальные комнаты были реквизированы и отданы центру для бездомных детей имени Луначарского. Ядвига быстро сориентировалась, и будучи дамой с жестким хватом, прибрала к рукам все остатки некогда бесценного имущества Сергея Викуловича. Ограбив его дочиста, она бросила Морозова и вернулась к Лукашу. Сергей Викулович не смог пережить второго предательства любимых женщин. Осенью 1921 года он бросился с крыши особняка на булыжную мостовую.
Наступило время нехватки особняков для заселения огромного советского хозяйства. Все министерства и ведомства переехали в белокаменную, а размещать их было негде. Особняк с музеем фарфора оказался лакомым кусочком и предназначался под курсы марксизма-ленинизма Ц.К РКП. Всем стало ясно, что музею и частным жильцам там не быть. Особняк Морозова был предназначен к выселению. Произошло это событие летом 1929 года. Комиссия «по разгрузке» Москвы назначила, уже старому, одинокому Алексею Викуловичу, десятиметровую пустующую комнату с окнами в коридор, в огромной коммунальной квартире на Покровке 27. Морозов был уволен с должности помощника смотрителя музея и в 73 года опять остался без средств к существованию. В квартире на Покровке жильцы приняли старика с любовью. В пустая комната наполнилась подарками: столовая посуда, кухонные пренадлежности, примус, фитильная машина «Греу», шведская мясорубка, постельное белье с новыми полотенцами, ковер и кровать с тумбой, стол и старинный шкаф. Общими усилиями была водружена буржуйка и выведена труба. В огромном коридоре за накрытым праздничным столом Алексей Викулович со слезами на глазах поклонился своим великодушным соседям и поблагодарил их за спасение. Морозов пишет письмо Луначарскому о назначении пенсии. Алексею Викуловичу, совершенно неожиданно, приходит положительный ответ и ему устанавливают минимальную пенсию советского служащего. В знак уважения к великому собирателю ему торжественно вручают постоянный пропуск в «дом ученых», где бесплатно подают чай. Этим признанием, не избалованный вниманием властей, Морозов очень гордился. В морозном декабре 1934года Москва провожала в последний путь урну с прахом Сергея Кирова. Транспорт не работал. 78-летний Алесей Викулович, так и не дождавшись трамвая, пошел пешком из усадьбы Кусково, куда переехала его коллекция, на Покровку. Путь был долгий - он простудился, тяжело заболел и тихо скончался на руках своих соседей.
«Моя судьба неразрывно связана с моими собраниями, я ими жил, в них был смысл моего существования…» - написал Алексей Викулович Морозов в своем дневнике.
Поскольку начинание было хорошее, городская Дума скоро среагировала, и пожертвование было принято. Архитектором назначили известного зодчего Иллариона Шица, а Тимофея Петровича отправили в Европу изучать оснащение детских клиник. Посетил Краснобаев итальянских, швейцарских и немецких детских врачей, чей опыт был необходим как воздух. С самого начала строительных работ Краснобаев и Морозов много дней проводили на стройке и сдружились. В Москве лютовали корь, коклюш и дифтерит. Детская смертность от инфекций была огромная. Рабочие трудились в три смены и в 1908 году были открыты первые инфекционные корпуса. Больных деток прямо от ворот дежурный фельдшер разводил по разным корпусам и изолировал в боксах. В1910 году с легкой руки Алексея Викуловича в больнице была организована детская неотложная помощь, первая бесплатная скорая помощь в России.
***
Морозным октябрем 1917 года к ювелирному салону «Марка» на Беднарской улице в центре Варшавы подъехал двухместный экипаж. Из экипажа вышел элегантный мужчина в черном с объемным свертком в руках. Вслед за ним появилась изящная барышня с черной вуалью на лице. Пара быстро поднялась на ступеньки и скрылась за дверьми ювелирного салона. Вечерними посетителями Марка были Лукаш Потоцкий с женой Ядвигой, очаровательной блондинкой лет тридцати, с задумчивыми голубыми глазами. Чуть вздернутый носик украшал улыбающееся милое лицо, которое источало только положительные эмоции. Красота ее была ослепительная. Черная бархатная приталенная шубка на кроличьем меху с песцовой накидкой, подчеркивала стройную фигуру. Лукаш был среднего роста, худощав, лицо имело плутоватое выражение с натянутой, зафиксированной улыбкой, а живые маленькие глаза безпрестанно бегали. Поднятые к вискам, короткие, густые брови, словно предупреждали о властолюбии их владельца. Муж подошел к прилавку и не спуская взгляд с ювелира, развернул свою поклажу. Под многочисленными веревками и лоскутом синего бархата оказались прекрасные каминные часы «Луи Бреге». Изготовлены они были из серого мрамора с голубыми прожилками. На вынесенном на циферблат анкере были видны два каратных рубина. На передней мраморной стенке часов под циферблатом красовался четырехкаратный, темно - вишневый рубин в золотой оправе. Потоцкий приступил к длительному и нудному рассказу о судьбе старых часов и об уникальных рубинах из далекой Бирмы. Марк остановил красноречивого посетителя и предложил испить китайский чай со всевозможными заморскими сладостями. Ядвига моментально присела к круглому столику красного дерева с изогнутыми ножками, скинула с плеч песца, закинула ногу за ногу и собралась чаевничать. Пока помощники ювелира колдовали с заваркой чая, Ядвига повернулась лицом к старинному, много видевшему на своем веку трельяжу, достала из сумочки пудреницу и занялась своим макияжем. Ювелир словно прилип к часам. Похоже на все разговоры визитеров он не обращал никакого внимания. Он вооружился толстой лупой и неотрывно изучал рубины. - Часы придется оставить на два дня, безапелляционно произнес Марк, и продолжил:
- Вещь дорогая. Требует экспертной оценки. Без заключения часовщиков и геммолога я не смогу продать ваши часики с уникальным камнем.
Потоцкий театрально изобразил на лице гримасу неудовольствия. Он молча достал из переднего кармана сюртука и передал ювелиру свою личную карточку и заводной ключ от часов. После чего супруги вышли из магазина. Лукаш был утомлен и зол. Он нервно зевнул, размял запястья рук, и быстро пошел вперед, убедившись, что экипаж ожидает их на том же месте.
- Милая мы рискуем, нам лучше уехать, и уехать сейчас - же. Есть ночные поезда в Брест – Литовск и Москву. Мне этот Марк совсем не понравился…
- Лукашенька, нам надо подумать о сне, а не о бегстве. Ты мнителен, родной. Все нормально. В Бресте и уж тем более в Москве без денег делать нечего. Поедем домой любимый. Тебя мучают угрызения совести еще до получения денег. Ты так удручен, будто ты не часы с камнем привез ювелиру, а пару изуродованных трупов. Успокойся, если эксперты и пронюхают истину, то нам вернут часы с извинениями. Вот и все.
Экипаж растворился в темноте варшавских улиц.
Утром сон супругов прервали агрессивные удары в дверь. Потоцкий проснулся и, не одевая халата, медленно в полной прострации поплелся ко входу. Ядвига обогнала мужа, добежала до двери и, не произнеся ни слова, открыла ее.
В квартиру медленно, словно нехотя, вошли тучный полицместер, участковый пристав и два унтер офицера корпуса жандармов. Начался обыск. Лицо Ядвиги Владиславовны, стало бледное как мел, она судорожно передвигалась из комнаты в комнату, помогая жандармам укладывать коробки с изъятыми вещами. В конце следственного действия Потоцкие были усажены в кресла, с рекомендацией с них не вставать без острой необходимости.
Далее последовали малоприятные допросы в участке и очная ставка с ювелиром. Супругов обвиняли в умышленном мошенничестве с драгоценными камнями. В частности за попытку продать поделочный камень шпинель за драгоценные и дорогостоящие рубины из Бирмы.
Лукаш и Ядвига приготовились к аресту. Но супругам повезло.
На дворе стояла лютая зима, охлаждающая пылкие головы после двух оглушительных революций. Участковому приставу, проводящему дознание совершенно не хотелось связываться в это смутное время с арестантами. Кормить их было нечем,а платить свои деньги он не собирался. Да и не до мошенников было в октябре 1917 года. С Потоцких получили отпечатки пальцев, подписки о невыезде из Варшавы и отпустили на все четыре стороны.
Обезумевшие от неожиданной удачи, супруги рванули на вокзал и в этот же день уехали в Москву. В Москве затеряться было легче, а если повезет, в мутной воде и поймать что - то удастся.
***
После февральской революции Москва бурлила. Война с ее заботами неумолимо захватывала город, а многочисленные немецкие и еврейские погромы спокойствия жителям не добавляли. Постепенно стали исчезать продукты. Даже внешний вид москвичей к октябрю 1917 года резко изменился. У мужчин появился неотъемлемый френч «аля Керенский», бриджи «аля Фош» и фуражки с гербами. У дам было модно расхаживать в черных платьях сестер милосердия с фантастически богатыми аксессуарами и украшениями. Пальцы «сестер» были унизаны неприличным количеством колец с бриллиантами, а запястья, золотыми браслетами с разноцветными камнями. На груди красовались рубиновые кресты на золотых цепочках. Среди публики, бездельно фланирующей по Кузнецком мосту и Петровке встречались студенты и ученики старших классов. Время было тревожное. Ни одна подвода с продовольствием не могла безопасно проехать по Москве, грабежи и разбои были обычным делом. Огромные очереди у магазинов бурлили, а успокоить их было некому. Москвичи жили впроголодь. На заводах и фабриках бузили рабочие, требующие свободу, зарплату и пропитание. Забастовки с революционными манифестами добивали и без того худое московское хозяйство. Бесперебойно работали только театры: Художественный, Большой, Незлобенский( Центральный детский), которые ежедневно давали спектакли с аншлагами. В театре Зимина (театр Оперетты), как ни в чем не бывало, выступал кумир москвичей – Федор Иванович Шаляпин, а в Благородном собрании ( Дом Союзов) шли турниры по французской борьбе. С продовольствием в революционной Москве становилось все хуже и хуже. Норма хлеба по рабочим карточкам была 150 граммов в день на человека, служащим выдавали 100 грамм. Это была мизерная, но гарантированная норма. По сахарным талонам выдавали повидло и карамель, да и то крайне редко. Вместо мяса, пределом мечтаний была солонина, та самая из - за которой матросы на броненосце «Потёмкин»начали заваруху. Хозяйки мечтали о подсолнечном масле. Были страшные, голодные годы.
***
Мир увлечений Алексея Викуловича был пестр и многогранен: заядлый балетоман, поклонник театра и живописи, меценат. Ну а страстью было, конечно – же, коллекционирование фарфора и икон. К началу двадцатого века, сорокалетний Морозов, охладел к семейному бизнесу и после долгих раздумий и терзаний решил отойти от мануфактур. Дела Алексей передал младшему брату Ивану, а сам, имея в распоряжении огромное наследство, с энергией и свойственным ему задором начал заниматься коллекционированием. Родовой дом в Москве во Введенском, становится местом размещения его знаменитой коллекции. Особнк с любовью и талантом отделан Федором Осиповичем Шехтелем. Атмосферу таинственности и старины придавали деревянные скульптуры Михаила Врубеля, созданные по сюжету«Фауста». Интерьеры первого этажа были расписаны в прекрасном египетском стиле. Коллекция фарфора еще с молодости притягивала Алексея. Прошло десять лет, и фарфор у Морозова измерялся тысячами. Не стать коллекционером, имея в зятьях русского фарфорового короля Матвея Кузнецова, было бы даже странно. Матвей Сидорович, муж сестры Надежды, владел Дулевским заводом. Бриллиантом же среди многочисленных его производств стал знаменитый подмосковный завод Гарднера. Кузнецов сумел его выкупить у последней владелицы вместе с фабричными моделями, формами, образцами и рисунками.
Морозовское собрание фарфора называли «энциклопедией фарфорового производства». У Алексея Викуловича имелись образцы продукции всех без исключения мировых фарфоровых заводов начиная со времен Елизаветы Петровны и заканчивая заводами Гарднера и Попова. Любимой экспозицией собирателя становятся, расположенные в витринах библиотеки, изделия из русского фарфора. Витрины красного дерева с зеркальными стеклами, на втором этаже особняка, являлись уже сами по себе произведением искусства. Изготовили их на мебельной фабрике «поставщика двора его императорского величества» Петра Шмита, мужа сестры Веры Викуловны. Любимая сестра так описывала брата: «это был человек тонкого ума, остроумный, любивший женское общество, хотя сам неженатый. Алексей был очень культурный, любил исследовательскую работу больше, чем занятие коммерцией». Но во главе угла стояла коллекция - все в доме было максимально продумано для лучшего ее размещения. С самого начала своей собирательской деятельности Алексей Викулович мечтал создать лучшую коллекцию и подарить её Москве. В конце концов весь дом был отдан под музей.
Сам же Алексей, жил с семьей управляющего имением Василия Егорова, на первом этаже, где у них были две столовые, гостиная, два кабинета и две спальни.
Алексей Викулович любил иконы. Они вдохновляли его и радовали глаз. Часть старинных икон досталась ему от деда — большого почитателя «древнего письма», часть от отца. Всего за четыре года ему удалось собрать великолепную коллекцию житийных икон 13—17 веков. Алексей Морозов прославился прежде всего собранием русского фарфора и икон - это была уникальная коллекция. Каждый предмет приобретался осмысленно и с любовью.
***
Усадьба Абрамцево, мецената и поклонника искусств, Саввы Ивановича Мамонтова поражала вековыми дубами и прозрачным лесным озером. Многочисленные постройки, разбросанные по всей территории Абрамцево проектировались художниками Василием Поленовым и Виктором Васнецовым. На всех стенах Усадебного дома красовались живописные работы друзей Саввы Ивановича, Марка Антокольского, Валентина Серова и Ильи Репина. Мамонтов ,владелец Московской Частной Оперы, давал у себя в усадьбе предпремьерный показ балета «Сольвейг». Гостей собралось множество. Публика прогуливалась по парку в ожидании постановщика, модного балетмейстера Павла Петрова. На изящной лавочке из фигурного чугуна и ореха беседовали Михаил Врубель и Алексей Мамонтов. Они прибыли вместе. Предметом их бурного общения были прекрасные декорации к спектаклю выставленные здесь же в парке на импровизированной сцене. Стемнело. К сцене потянулись музыканты и дирижер. Зажгли светильники, началось действо. Алексей Викулович наслаждался пластичными движениями танцовщиц. Его взгляд то и дело соскальзывал на изящную, улыбчивую балерину в голубом парике. Девушка танцевала в образе принцессы. Воздушное, облегающее платье добавляло ярких красок ее прекрасному телу. Морозов не мог оторвать глаз от танцовщицы. После спектакля, немного сконфуженный, Алексей Викулович попросил хозяина усадьбы представить его прекрасной солистке. Обычно спокойные, потухшие глаза Морозова сверкали. Алексей Викулович влюбился.
Танцовщица Ирочка Аркадьева уже час находилась в гостях вмосковском особняке Алексея Морозова. Девушка сидела притихшая и немного обескураженная. Картины Врубеля в огромных дубовых рамах давили на нее. Хозяин кружил вокруг своей гостьи и все рассказывал, рассказывал… В конце концов Морозов успокоился и пригласил гостью к столу. Алексей Викулович никак не мог налюбоваться на юную танцовщицу. Как ухаживать за дамами он основательно подзабыл. Высокий, красивый и очень тактичный Морозов не мог не понравиться девушке. Она протянула ему руку…
Чувство оказалось взаимным. Теперь они всегда были вместе. Спектакли с ее участием Морозов от начала до конца выстаивал в кулисе и любовался своей «принцессой». Ирочка переехала в дом во Введенском. В свободные от репетиций и представлений дни Морозов и его спутница направлялась в Абрамцево. Они были влюблены в эти места. Хотьковский женский монастырь на холме блистал своими купалами. Надвратная церковь с золотой луковкой и мозаичной иконой над входом величаво встречала гостей. Глубокие синие глаза,неожиданно молодой, Матушки настоятельницы глядели живо и приветливо. Трапезная поражала стерильной чистотой и уютом. В стенах монастыря ощущались умиротворение и радость бытия.
В пяти верстах от Хотьково издревне находился загадочный подземный Гофсиманский скит. Морозова здесь примечали. Он пару раз заезжал к монахам и делал пожертвования на строительство купели и оборудование источника. Жители окрестных сел круглый год набирали святую воду из родника,верили в ее силу. Подземные молельные залы навевали тоску и уныние,темнота тусклый свет лампад, потеки на стенах, старые захоронения заставляли думать о бренном и вечном. Купив в монастырской лавке медовуху и квас ,влюбленные сели в английскую карету с морозовским вензелем на дверках и направились в Абрамцево.
При въезе в усадьбу на скамейке из изумрудных изразцов собственного производства, восседал Михаил Врубель.
– Обживаешь свое творение Мишель?
– Алеша,рад Вас видеть. Надеюсь вы остановитесь в моем доме. Савва Иванович не дожался дорогих гостей,уехал как час в управление желеной дороги. Все обитатели нашей «берлоги»завтра дают в вашу честь костюмированный балл с танцами и шампанским. Надеюсь твоя спутница поразит всех своей грацией.
– Спасибо, наше дорогое талантище, ты даже из лавки умудрился сотворить произведение искусства.
– Приглашаю вас утром в гончарную мастерскую,все покажу,ничего не утаю
Бал удался на славу. Все было устроено на лужайке перед дачей Поленовых. На деревянном постоменте расположились музыканты частной оперы Мамонтова. Лица гостей скрывали незамысловатые маски зверей и птиц. Ирочка Аркадьва оказалась в центре внимания. Всех очаровали пластика танцовщицы. Движение руки начиналось с мягкой волны в плече, которая через локоть плавно скользила к запястью и с необыкновенным изяществом проходила через каждую фалангу пальцев. После каждого танца общество устраивало ей овации. Морозов был горд за возлюбленную,и скрываясь за маской тигра, млел от удовольствия.
Алексей Викулович любил Ирочку, но с предложением медлил. Он боялся всех и всего. Что он мог предложить женщине в это смутное, нестабильное время? Морозов понимал, что в любой момент может оказаться на улице без средств к существованию. И это при самом лучшем сценарии. Иметь, при этом, на руках семью он не мог. Ответственность за будущее давила на него. Ирочка, не дождавшись предложения, в скором времени вышла замуж за известного антрепренера, а Морозов загрустил и засел за каталоги.
***
Во дворе усадьбы в Введенском переулке стоял одноэтажный дом среднего брата Алексея - Сергея Викуловича Морозова. К дому Сергея с торца была пристроена красивая старообрядческая молельня. От семейного дела Сергей Викулович был далек, увлекался охотой и рыбалкой в своем подмосковном имении Желябино. Беззаботная жизнь Сергея была обеспечена процентами с огромного отцовского наследства. Так два брата холостяка и жили в городской усадьбе во Веденском переулке. Свахи уже давно проложили тропку к дому братьев. Алексея сводницы растормошить не смогли, слишком он был увлечен составлением каталогов своей коллекции. А вот Сергей Викулович клюнул и согласился на знакомство с юной 17 летней девицей Зинаидой Григорьевной Зиминой, дочерью Богородского купца – старообрядца. Морозовы так же были тверды в своей старой вере. Носили большие бороды, ели только своей ложкой и никогда не курили. Сергею понравилась скромная девушка-ребенок. Зина была небольшого роста, гладко причесанные коричневые волосы были красиво уложены, лицо приятное, загорелое, ничего не выражающее, брови удивленно приподнятые, взгляд кроток и полон детского недоумения, очаровательная фигура с тонкой талией и не по годам округлыми бедрами завораживала мужчин. Огромные серые глаза смотрели спокойно и безучастно. Черное платье с кружевами и белой лентой на талии подчеркивало ее молодость и красоту. Семья Морозовых не одобряли этот брак, приняли Зину плохо и считали ее «безродной разводкой». Это сыграло свою роль в браке. Зина невзлюбила Сергея Викуловича, который не заступился за нее, и уже через год ушла из дома. Да не просто ушла, а вышла замуж за дядьку Сергея Викуловича - Савву Тимофеевича Морозова. Савва еще полтора года назад на венчании племянника с Зиной, приметил очаровательную девочку и влюбился в нее. Одновременно с своими коммерческими победами, Савва Тимофеевич одержал скандальную победу и на любовном фронте. В те времена развод в России православием не одобрялся, а для старообрядцев, это было и вовсе недопустимо. Однако Савва, не имея тормозов, пошел на скандал и громкий судебный процесс. Не испугался семейного позора и материнского проклятья. Свадьба состоялась. Молодая жена перессорила всех Морозовых, в семье старообрядцев такие события не приветствовались. Москва начала двадцатого века еще долго судачила по этому поводу, а Сергей Викулович в грустях уехал на всю зиму в свое подмосковное имение.
Сразу после второго замужества Зинаида резко переменилась. Из тихой девчушки она моментально превратилась во властную, надменную, честолюбивую хозяйку дома Саввы Тимофеевича. Умная, но до крайности амбиционная женщина, она тешила свое тщеславие старым известным купеческим способом: обожала роскошь. Хваткая, с вкрадчивыми манерами и надменным взглядом, комплексующая из за своего низкого происхождения, вся увешанная золотом и жемчугами, Зинаида Григорьевна блистала в обществе. Хозяйка дома из кожи вон лезла, пытаясь превратить свой дом в модный московский салон. Один за другим она затевала вечера, балы и приемы. Савва Морозов потворствовал всем ее прихотям.Повышенное внимание хозяйка уделяла блестящему офицеру генштаба Александру Рейнботу, за которого, после смерти мужа, она и вышла замуж в третий раз.
***
Савва Васильевич Морозов, дед Алексея и Сергея, в конце 18 века решил создать в России хлопчатобумажное производство. Он оказался своеобразным патриотом и задался целью освободить страну от монополии англичан в производстве хлопчатобумажных тканей. Англичане привозили свои текстильные машины и из американского хлопка делали ткани. Позже немцы стали конкурентами англичан и завезли свое текстильное оборудование. Так или иначе хлопоковые ткани в России производил кто угодно, только не Россияне. Савва Васильевич решил освободиться в первую очередь от монополии на сырье. Будучи мудрым и расторопным купцом он поехал в Хиву и Бухару, выяснил, что по климату они вполне подходят для развития хлопка. Раздобыл семена и вторично поехал уже к ханам этих стран на поклон. Уговорил их сеять хлопок, заранее выкупив весь урожай. Первые кипы хлопка Савва с сыновьями на собственных плечах таскал до караванных троп. Далее Морозовы сопровождали караваны до порта Астрахани или до железной дороги в Саратове. Закупив оборудование, начали переработку этого сырья. Все договоры с англичанами и немцами были расторгнуты.
***
На момент Октябрьской революции шестидесятилетний холостяк Алексей Викулович Морозов проживал в особняке, заполненном фарфором, и иконами. В октябре - ноябре 1917года революция обитателей особняка во Введенском переулке коснулась мало. Сергей и Алексей продолжали заниматься своими делами и столоваться у любезнейшего управляющего Василия Филипповича. Семья Василия Егорова появилась в Москве середине 19 века. Отец Филипп Сергеевич, купец средней руки, прибыл в Москву с женой и сыном на заработки. Имели Егоровы крупную суконную лавку на хитровском рынке. И жили недалеко - на Яузских воротах в доходном доме Валуевой. Филипп Сергеевич был человек дальновидный и решил сыну дать приличное образование. Вася поступил в мужскую гимназию на Покровке. Парень учился ни шатко ни валко, но учение закончил с аттестатом. В старших классах Егоров младший увлекся театром и всегда доставал билеты на стоячие места в «райке», не пропуская ни одной премьеры. Актерских талантов у юноши не было, а в театр тянуло. Руки у Василия были золотые, в лавке у отца все мастерил сам качественно и быстро. Как - то в городской газете он увидел объявление о свободном месте рабочего сцены в Благородном Собрании, недалеко от Кремля. Именно в этом зале и произошел казус, изменивший его дальнейшую жизнь: В антракте концерта известного итальянского тенора, в фае, был затеян фортепьянный дуэт на двух роялях. Концертмейстеры были готовы, а рояли стояли невпопад. Разноцветные красавцы стали сдвигать. У одного из них подломилась задняя ножка и инструмент с грохотом рухнул на паркет. Это «громкое» происшествие вызвало живой интерес у чинно прогуливающейся, нарядной публики. Срочно был вызван рабочий театра, который не только проворно устранил все проблемы, но и мимоходом настроил его, подкрутив колки специальными щипцами. Невольным свидетелем театрального происшествия оказался Алексей Викулович, не пропускавший концертов заезжих знаменитостей. Быстота и умение рабочего поразила его. Парень Морозову приглянулся. Через неделю Василий Егоров получил предложение и вышел на службу бригадиром-распорядителем усадьбы Морозовых в Введенском переулке.
***
Новым властям было не до Морозовых и их городской усадьбы, были дела повожнее. На особняк в Введенском никто из не нападал и не грабил. Но в снабжении домочадцев продовольствием и дровами произошли большие перемены. Морозовым продовольственных карточек власти не выдали. Основным добытчиком в доме стал управляющий Егоров. Он был вынужден выйти на работу в Московское топливное объединение и получил продовольственную карточку служащего с талонами на сахар. В МТО соседом по кабинету у Василия Филипповича был молоденький студент Саша Вольфсон, который собирался жениться и вместо учебы зарабатывал на свадьбу и пропитание. Саша прожужжал все уши сослуживцу про свою очаровательную невестку, про свадьбу с раввином, и про отсутствие жилья для супружеской жизни. Во время очередного чаепития с карамельками, Егоров предложил студенту комнату в своей квартире на первом этаже особняка Алексея Морозова. Уплотнения было не избежать. Комендант районной управы наведывался уже дважды, а комиссия «по разгрузке Москвы» настойчиво вызывала к себе Алексея Викуловича. Егоров решил самоуплотниться и пустить в дом молодую семью, дабы избежать более жесткого развития событий.
***
Невестой Саши была студентка третьего курса Московской консерватории обаятельная, худенькая Женечка Гольдберг. Несмотря на все революционные невзгоды жизнь продолжалась. Женя ежедневно посещала класс профессора Александра Гедике, который совершенно героически продолжал занятия по классу фортепьяно. Ни холод, ни отсутствие электричества и воды, а иногда и продуктов не сломили старого профессора. После смерти Александра Федоровича, его эстафету принял прекрасный и стойкий педагог Карл Августович Кипп. Будучи обрусевшим немцем, кроме всех революционных тягот ему пришлось пережить погром 1915 года. Профессор был основателем собственной фортепьянной школы, отличавшейся легкостью и изяществом техники исполнения, яркостью звука. Профессором «чародеем» звали его студенты. Женечка боготворила своего учителя и закончила обучение у Карла Августовича на отлично.
***
В усадьбе в Введенском находились многочисленные конюшни с лошадьми, расположенные за садами и выходили к Садовому кольцу в районе Курского вокзала. Лошади после революции были реквизированы и переданы в транспортный отдел Центрального района. Когда работникам транспорта становилось совсем невмоготу от голода они списывали одну-две лошади. Это давало дополнительный паек для транспортников, а бывшим владельцам конюшен перепадали жалкие, но жизненно необходимые остатки. Кониной Морозовы были обеспечены, что и спасло их.В марте 1918 года особняк был захвачен вооруженными латышскими анархистами «Лесна. Самостийные экспроприаторы нанесли много вреда коллекции: погибли миниатюры и часть икон, было разбито много фарфора, попорчена часть мебели, погиб личный архив Морозова. Алексей Викулович остался жив чудом. Он прошел через допросы «с пристрастием», которые заканчивались инсценировками расстрела. Фортуна повернулась лицом к великому собирателю. Его племянник Алекскндр был закадычным другом революционера Муралова. Иван Муралов, по просьбе Алксандра и спас Алексея Викуловича, прислав, три грузовика вооруженных чекистов.
После погрома власти поселили в доме комиссариат финансов переехавший из Петрограда в Москву. И наконец в декабре 1918-го года поредевшую коллекцию национализировали, а особняк по Введенскому переулку 21 реквизировали. Бывшему хозяину оставили две комнаты на первом этаже. В декабре 1919 года в уже бывшем Морозовском особняке власти открыли музей фарфора и древнерусской живописи. Хранителем музея назначили скульптора Бориса Мограчева, а помощником Алексея Викуловича. Морозов получил долгожданные продовольственные карточки, что было жизненно важно.
***
В 1919 году в особняке появились новые жильцы. Коллегия райсовета и комиссия «по разгрузке Москвы» приняли решение о принудительном уплотнении квартиры первого этажа. В кабинет управляющего заселили семью железнодорожного служащего Лукаша Потоцкого. Лукаш со своей очаровательной женой Ядвигой, как и все жильцы особняка, были приглашены столоваться в складчину к столу Егорова. В начале двадцатых за этим скромным, но очень хлебосольным столом собирались домочадцы реквизированного особняка Морозовых: хозяйка стола Серафима Петровна Егорова, супруга бывшего управляющего имением, Василий Филиппович Егоров, безмерно преданный семье Морозовых человек, кормилец семьи - получатель продовольственных карточек, Алексей Викулович Морозов, помощник смотрителя собственного музея, Сергей Викулович Морозов, молодая супружеская пара студентов - Женечка и Александр Вольфсоны и поляки Ядвига и Лукаш Потоцкие. Это были, конечно, не прежние шикарные застолья с осетрами и черной икрой. Но общение этих разных людей, в этом шикарном, голодном и холодном особняке в смутное время – скрашивало всем нищету и уныние революционных лет. Двадцатилетняя Женечка, то и дело садилась к белому роялю и затевала веселые мазурки и польки. По субботам Женя и Ядвига играли в четыре руки. На ура шли ноктюрны и вальсы Фредерика Шопена, особенно «собачий вальс». Участники застолья превращалось в лицедеев. Все включались в шуточную театральную импровизацию, копировали звуки различных животных и в такт музыки весело лаяли. Сергей Викулович, обычно прибывавший в сумрачном настроении, ожил. Во время застолий и субботних вечеров он не отводил влюбленный взор от Ядвиги Потоцкой. Сергей был в ударе. Он непрестанно веселил женщин, рассказывая о своих «триумфальных» победах на охоте. В меру приверая, демонстрировал публике непомерную длину пойманной рыбы. Находясь в прекрасном расположении духа братья подпевали музицировавшим дамам, проявляя при этом прекрасные баритоны. Василий Филлипович, обычно, представлял комические сценки, связанные с его новой работой в Московском топливном объединении. Публика хохотала над старыми, мудрыми спецами и молодыми безграмотными начальниками из революционных солдат и матросов. Они сталкивались в Советской конторе, где решающее слово было за винтовкой и маузером. Эти непридуманные истории и обыгрывал в лицах Егоров. Расходились гости по своим комнатам ночью с улыбками на лицах и в прекрасном настроении.
Сергей Викулович Морозов, влюбился без ума в Ядвигу Потоцкую. После недолгих ухаживаний, сделал ей предложение, и они стали жить вместе в одной из комнат одноэтажного дома Сергея Викуловича. Остальные комнаты были реквизированы и отданы центру для бездомных детей имени Луначарского. Ядвига быстро сориентировалась, и будучи дамой с жестким хватом, прибрала к рукам все остатки некогда бесценного имущества Сергея Викуловича. Ограбив его дочиста, она бросила Морозова и вернулась к Лукашу. Сергей Викулович не смог пережить второго предательства любимых женщин. Осенью 1921 года он бросился с крыши особняка на булыжную мостовую.
***
Прошел НЭП со своими яркими прилавками и шумными ресторанами. Восстановились лучшие магазины. Заблестел позолотой Елисеевский на Тверской. Его оборудовали американскими подъемниками и кассовыми аппаратами, огромные хрустальные люстры и китайские вазы добавили огромному залу домашний уют. Восстановленные подвалы, в несколько этажей, были забиты фруктами, сырами и мясом. Продукты появились во всех магазинах. Заработали детские и взрослые столовые. Засверкали огнями рестораны Метрополь, Эрмитаж и Рига. Перестали умирать от истощения пациенты больниц и приютов. По московским окраинам строились огромные склады для товаров и провизии. На улицах появились лоточные рынки, всюду сновали коробейники. Наступило время нехватки особняков для заселения огромного советского хозяйства. Все министерства и ведомства переехали в белокаменную, а размещать их было негде. Особняк с музеем фарфора оказался лакомым кусочком и предназначался под курсы марксизма-ленинизма Ц.К РКП. Всем стало ясно, что музею и частным жильцам там не быть. Особняк Морозова был предназначен к выселению. Произошло это событие летом 1929 года. Комиссия «по разгрузке» Москвы назначила, уже старому, одинокому Алексею Викуловичу, десятиметровую пустующую комнату с окнами в коридор, в огромной коммунальной квартире на Покровке 27. Морозов был уволен с должности помощника смотрителя музея и в 73 года опять остался без средств к существованию. В квартире на Покровке жильцы приняли старика с любовью. В пустая комната наполнилась подарками: столовая посуда, кухонные пренадлежности, примус, фитильная машина «Греу», шведская мясорубка, постельное белье с новыми полотенцами, ковер и кровать с тумбой, стол и старинный шкаф. Общими усилиями была водружена буржуйка и выведена труба. В огромном коридоре за накрытым праздничным столом Алексей Викулович со слезами на глазах поклонился своим великодушным соседям и поблагодарил их за спасение. Морозов пишет письмо Луначарскому о назначении пенсии. Алексею Викуловичу, совершенно неожиданно, приходит положительный ответ и ему устанавливают минимальную пенсию советского служащего. В знак уважения к великому собирателю ему торжественно вручают постоянный пропуск в «дом ученых», где бесплатно подают чай. Этим признанием, не избалованный вниманием властей, Морозов очень гордился. В морозном декабре 1934года Москва провожала в последний путь урну с прахом Сергея Кирова. Транспорт не работал. 78-летний Алесей Викулович, так и не дождавшись трамвая, пошел пешком из усадьбы Кусково, куда переехала его коллекция, на Покровку. Путь был долгий - он простудился, тяжело заболел и тихо скончался на руках своих соседей.
«Моя судьба неразрывно связана с моими собраниями, я ими жил, в них был смысл моего существования…» - написал Алексей Викулович Морозов в своем дневнике.