Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула?
Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?
Георгий Иванов. "Распад атома"
I
И сколько лет прошло в той ностальгии
мучительной и скользкой! Ты по ком,
Россия, плачешь, из Парижа глядя
вниз, в выморочное пространство, в ад,
наставший там? Как Лотова жена,
не трать напрасно зрения: соль солью,
но эта, несоленая, цвет сер,
лежит, воды набравшись, давит землю
пудами своей злобы. Отвернись.
II
России больше нет. На карте место
отметьте белым: некая земля
в похожих очертаниях границ,
означенная аббревиатурой
"эр-эс… эр-эс…" – как дальше? Не могу:
шифр новой орфографии дает
нам представление о нужных звуках,
чтоб их произнести, кривится рот,
но застывает в скошенной гримасе –
благословенно будь, косноязычье.
III
Текут, петляют реки, старый путь
к большой воде соленой протекая, –
и что меж этих рек? Их города,
их степи, их леса, где места нет
для русского народа. С этим всем
не спутать бы Россию, никаким
не подчиниться числам, не нужна
мне ваша география – широт,
долгот совпавших ложь. Я помню правду,
я помню, как здесь было, я бесовский
вид не приму за новый лик России.
Хватило б сил в высокомерье нашем,
в брезгливой осторожности остаться
свободными, не замараться, не
поддаться искушению увидеть
там Родину.
IV
Изгнанье из изгнанья.
И что нам делать в этой Палестине…
Не так страшны чужие: фараонов
и вавилонский плен мы отсидели
на половинке задницы, от всяких
поганых филистимлян мы отбились
и пережили б Рим.
Изгнанье из изгнанья. Нет народу
покоя никакого. Наши люди,
укрыв под кличкой имя, языка
изжив акцент, оставив Б-га нам,
предавшись кабалистике иной,
погром готовят пострашней, чем Яхве
Содому и Гоморре. Мстят России,
и мстит Россия нам…
На век людской продлится это дело.
Прими, Господь, убийством исцеливших
народа душу Фанни, Леонида.
V
На сколько наших хватит поколений
России? След стирается ее.
Не без убытка по рукам наследство
пошло из рода в род – отметин, пятен
где место, след? Он жив-здоров, подлец
Пьер или Жан, умеет по-французски
сказать, водить авто, работать комми,
любовницу иметь, футбол смотреть
и жить как все. Месье чуть-чуть стыдится
крест золотой носить.
А был бы там рязанцем не последним.
VI
Сон или смерть? Здесь разлеглась Россия
под небом целым, здесь наш светлый рай:
молочные в кисельных берегах
здесь реки, вот крин белый процветает,
хлеба богаты, зелены луга,
леса густы, тенисты, воздух полон
здоровья, в свой черед дожди, снега,
тепло и холода. Укрыт наш край
от глаза карего, от синего
недобрых, любопытных. К нам пути –
кружные, заповеданные тропки,
где проводник, лукавый костромич,
гостей век водит, кружит, и страна
сама себе юг, север, запад, всток.
Ей нет границ, и не сбежать с нее.
VII
А то, что показалось смертью, стало
нам обиходом – это ад такой,
который не заметишь, проживая
за вечностью другую вечность. Мертвый
встаю с постели, воду лью, иду
на улицу, работаю работу,
ем хлеб, глотаю пиво, раздеваюсь
и женщину люблю. И что вокруг:
Париж, Берлин, еще какие виды?
Что дальше будет? Страны антиподов,
где как-то умудримся головой вниз
ходить, не замечая, как потешно
мы задранными дрыгаем ногами?
VIII
В большой войне стань смирно: не твое
добро делить собрались, и походы
не по твоей земле – лети листвой
по ветру, успевай лишь обернуться
там сивкой, тут кауркой, прочно встать
нигде не вздумай. На своей войне
ты выжил, отказался от нее,
усвоил поражения уроки –
так не забудь их, если спрос на них.
Сочувствуй их беде, лей слезы с ними –
сочувствовать победе в той войне,
где силы ада друг на друга перли,
никак нельзя, грех смертный.
Я молился
день-ночь о славе русского оружья
тем искренней, доходчивей, что душу
губил и против правд земных, небесных
просил: стань, Бог, покровом им, щитом!
IX
Как мелко здесь и глупо, все претит
натуре русской. Рацион не тот,
людишки дрянь, а то ли дело в "Яре":
и водочка пилась, и жизнь лилась
легко и вдоволь. Русская просвирня
подсказывала нам язык, апаши
сюжетами дарили, был простор
перу, его размашистой побежке –
не все ж там изменилось…
И дурак
берет билет, пихает в чемодан
нехитрый скарб и едет в час недобрый
в глушь, в мерзость запустения отдать
сокровище свое за горсть крупы –
вот этого мне, красного, побольше.
X
Из русского осталась только эта
цыганщина. Орет румынский сброд,
коверкая слова. Звенит монисто,
и тошно, пьяно слушать; денег нет
подкинуть им, а требуют вертляво,
насмешничают нагло – франков, франков!
Беднее их, бросаешь им и ждешь
ухмылки: мало дал. В Москве таких
не слушал никогда, жил жизнью строгой,
размеренной, культурной. Что ж теперь
вся эта гниль так трогает?
XI
Чужая почва, химия иная
воды, составы воздуха, ветрами
намешанные, нанесенные,
хоть не вдыхай, – как здесь существовать,
тем более писать? А пишут, пишут –
и что за чудо здешняя словесность
по-русски! Ей на пользу перемены,
от бед похорошела, посвежела.
XII
По льду залива, пО суху воды,
по рельсам по широким, рельсам узким,
на кораблях-лоханях Черным морем,
с советским красным паспортом – еще как
наш русский бог границы пересек,
прах отряхнул, их проклял, растерял
и приобрел там, тут сонм изуверов
и скептиков. Осилил русский бог
благополучно перемены, встряски,
в толк взял смесь обстоятельств новых и
кондового упрямства. Предал нас
и сам собой остался русский бог.
Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?
Георгий Иванов. "Распад атома"
I
И сколько лет прошло в той ностальгии
мучительной и скользкой! Ты по ком,
Россия, плачешь, из Парижа глядя
вниз, в выморочное пространство, в ад,
наставший там? Как Лотова жена,
не трать напрасно зрения: соль солью,
но эта, несоленая, цвет сер,
лежит, воды набравшись, давит землю
пудами своей злобы. Отвернись.
II
России больше нет. На карте место
отметьте белым: некая земля
в похожих очертаниях границ,
означенная аббревиатурой
"эр-эс… эр-эс…" – как дальше? Не могу:
шифр новой орфографии дает
нам представление о нужных звуках,
чтоб их произнести, кривится рот,
но застывает в скошенной гримасе –
благословенно будь, косноязычье.
III
Текут, петляют реки, старый путь
к большой воде соленой протекая, –
и что меж этих рек? Их города,
их степи, их леса, где места нет
для русского народа. С этим всем
не спутать бы Россию, никаким
не подчиниться числам, не нужна
мне ваша география – широт,
долгот совпавших ложь. Я помню правду,
я помню, как здесь было, я бесовский
вид не приму за новый лик России.
Хватило б сил в высокомерье нашем,
в брезгливой осторожности остаться
свободными, не замараться, не
поддаться искушению увидеть
там Родину.
IV
Изгнанье из изгнанья.
И что нам делать в этой Палестине…
Не так страшны чужие: фараонов
и вавилонский плен мы отсидели
на половинке задницы, от всяких
поганых филистимлян мы отбились
и пережили б Рим.
Изгнанье из изгнанья. Нет народу
покоя никакого. Наши люди,
укрыв под кличкой имя, языка
изжив акцент, оставив Б-га нам,
предавшись кабалистике иной,
погром готовят пострашней, чем Яхве
Содому и Гоморре. Мстят России,
и мстит Россия нам…
На век людской продлится это дело.
Прими, Господь, убийством исцеливших
народа душу Фанни, Леонида.
V
На сколько наших хватит поколений
России? След стирается ее.
Не без убытка по рукам наследство
пошло из рода в род – отметин, пятен
где место, след? Он жив-здоров, подлец
Пьер или Жан, умеет по-французски
сказать, водить авто, работать комми,
любовницу иметь, футбол смотреть
и жить как все. Месье чуть-чуть стыдится
крест золотой носить.
А был бы там рязанцем не последним.
VI
Сон или смерть? Здесь разлеглась Россия
под небом целым, здесь наш светлый рай:
молочные в кисельных берегах
здесь реки, вот крин белый процветает,
хлеба богаты, зелены луга,
леса густы, тенисты, воздух полон
здоровья, в свой черед дожди, снега,
тепло и холода. Укрыт наш край
от глаза карего, от синего
недобрых, любопытных. К нам пути –
кружные, заповеданные тропки,
где проводник, лукавый костромич,
гостей век водит, кружит, и страна
сама себе юг, север, запад, всток.
Ей нет границ, и не сбежать с нее.
VII
А то, что показалось смертью, стало
нам обиходом – это ад такой,
который не заметишь, проживая
за вечностью другую вечность. Мертвый
встаю с постели, воду лью, иду
на улицу, работаю работу,
ем хлеб, глотаю пиво, раздеваюсь
и женщину люблю. И что вокруг:
Париж, Берлин, еще какие виды?
Что дальше будет? Страны антиподов,
где как-то умудримся головой вниз
ходить, не замечая, как потешно
мы задранными дрыгаем ногами?
VIII
В большой войне стань смирно: не твое
добро делить собрались, и походы
не по твоей земле – лети листвой
по ветру, успевай лишь обернуться
там сивкой, тут кауркой, прочно встать
нигде не вздумай. На своей войне
ты выжил, отказался от нее,
усвоил поражения уроки –
так не забудь их, если спрос на них.
Сочувствуй их беде, лей слезы с ними –
сочувствовать победе в той войне,
где силы ада друг на друга перли,
никак нельзя, грех смертный.
Я молился
день-ночь о славе русского оружья
тем искренней, доходчивей, что душу
губил и против правд земных, небесных
просил: стань, Бог, покровом им, щитом!
IX
Как мелко здесь и глупо, все претит
натуре русской. Рацион не тот,
людишки дрянь, а то ли дело в "Яре":
и водочка пилась, и жизнь лилась
легко и вдоволь. Русская просвирня
подсказывала нам язык, апаши
сюжетами дарили, был простор
перу, его размашистой побежке –
не все ж там изменилось…
И дурак
берет билет, пихает в чемодан
нехитрый скарб и едет в час недобрый
в глушь, в мерзость запустения отдать
сокровище свое за горсть крупы –
вот этого мне, красного, побольше.
X
Из русского осталась только эта
цыганщина. Орет румынский сброд,
коверкая слова. Звенит монисто,
и тошно, пьяно слушать; денег нет
подкинуть им, а требуют вертляво,
насмешничают нагло – франков, франков!
Беднее их, бросаешь им и ждешь
ухмылки: мало дал. В Москве таких
не слушал никогда, жил жизнью строгой,
размеренной, культурной. Что ж теперь
вся эта гниль так трогает?
XI
Чужая почва, химия иная
воды, составы воздуха, ветрами
намешанные, нанесенные,
хоть не вдыхай, – как здесь существовать,
тем более писать? А пишут, пишут –
и что за чудо здешняя словесность
по-русски! Ей на пользу перемены,
от бед похорошела, посвежела.
XII
По льду залива, пО суху воды,
по рельсам по широким, рельсам узким,
на кораблях-лоханях Черным морем,
с советским красным паспортом – еще как
наш русский бог границы пересек,
прах отряхнул, их проклял, растерял
и приобрел там, тут сонм изуверов
и скептиков. Осилил русский бог
благополучно перемены, встряски,
в толк взял смесь обстоятельств новых и
кондового упрямства. Предал нас
и сам собой остался русский бог.