***
Под шкуркой моря - мякоть глубины,
песчаный сок и солнечная цедра,
и падает мгновенье фруктом целым
в мою ладонь, и светятся иным
потусторонним светом небеса,
и точит неизвестность чёртов камень,
и нежно обнимает плавниками
слепая туча хвойные леса.
Так просто быть повсюду, и нигде
не чувствовать присутствие былого
звучанья дня и ощущенья слова,
не предавая прошлое воде
идти на встречу, возвращаться до
того, как ветер стихнет и утонет
песчинка солнца в ласковых ладонях
балтийских волн, и шторм совсем седой
покинет мир безропотно, светло,
до отмели, до берегов истаяв,
и выпорхнет душа пернатой стаей,
разбив морское тело, как стекло.
Бутон росы качнулся на стебле,
ладонь в ладонь, ладони трав - в тепле,
ладони листьев холодят мне спину,
и грезят звездопадом наяву,
целуя в лоб примятую траву,
и мотылька на краешке люпина.
Скажи откуда холод? Из окна.
К тебе летят мгновения, а к нам
рождественские ангелы и птицы,
похожие на снежные цветы,
и вновь сгорает феникс темноты
с рассветом, чтобы после возродиться
из пепла сна. В сновидческой тоске
ничто не возбраняется, ни с кем
не происходит ни чудес, ни правды.
Уходишь в день, как будто налегке,
и видишь, как по солнечной реке
плывут степенно кучевые рафты,
и ткётся синь, и плещется в груди
волна тепла, а где-то впереди
шумят ветра, и расстаются сосны
с надеждой превратится в корабли,
в тот самый, миг, когда не тороплив
бег времени, а мир ещё не создан.
***
Без ласточек-туфель, без кед
вбирающих пляж по крупице,
смывая следы на песке
волна обращается в птицу,
взмывает в хрустальную высь,
теряя серебряный голос
плакучей июльской травы,
сырого песчаного мола,
и верит, что там, за чертой,
ломающей хрупкие льдины
надежд, разбивает чертог
русалочий храм лебединый,
и гнётся волна, и хрустит
сухой позвонок горизонта,
и давятся звёзды в горсти
и полнятся лунные соты
серебряным мёдом, со дна,
волны поднимается тесто,
и слышится песня одна
до боли знакомая с детства.
***
Над полем маковым клубясь,
туманом утренним, спаситель
небес таинственную бязь
переменил на лёгкий ситец,
перестилая сонмы трав,
переплетая сны и росы
рождалась роща из ребра
животрепещущей берёзы,
и в одночасье расплескав
свой голос, таяла певуче
дождинка в чаше лепестка
неотделимого от тучи,
и в полусне сходя с икон
рассветных и лесных полотен,
бежал по полю босиком
июль, что прежде был бесплотен,
беспечен и неуловим,
а нынче вот он - в полушаге
от схода солнечных лавин
на пруд поросший камышами,
от звона лиственных монет,
от снов воспетых соловьями,
где каждый шорох мир во мне,
и вне меня благословляет.
***
Красно солнышко,
пёстро платьице,
ухнет совушка-
день закатится,
Переменится
явь на вымысел,
смелет мельница
горе, вымесит
в кадке зарево
тесто постное.
Море залило
берег полностью,
бирюзовые
лужи-храмины.
Слышу зовы я
чаек раненных,
недолеченных,
и всеведущих,
недалече нам
до их бедушек,
до их вечности,
до их слабостей.
В летнем вечере
столько сладости
слов, и девственна
ночь-пророчица,
и как в детстве мне
плакать хочется.
***
На травинке - узелочки
май на память вяжет мне,
тень небесной оболочки
прикипает к тишине,
прирастает время - к месту,
Прорастает изнутри
сна росток, не мнётся тесто
туч, и книга не горит.
Мир по-прежнему огромен,
но со мной давно на «ты»,
мы мечты свои хороним
под покровом темноты,
безнадёжно, бестолково.
Под пластом земли сырой
бьётся жизнь, но рвётся слово
и ломается перо,
и за вспышкой, в настоящем,
небо рвёт грядущий гром,
запирая город в ящик
со столовым серебром,
и шуршит на антресолях
дождь, стекая вниз ручьём.
Миг - немного пересолен,
день - слегка недоперчён,
но совсем не безнадёжен,
может я его приму,
провожая по одёжке,
а встречая по по уму
неслучайные рассветы,
и несбывшиеся сны,
дни, что были не воспеты,
бесприютны, неясны,
и пускай не станет проще,
мне по прежнему верна
будет ночь и свет пророщен
из рассветного зерна.
***
В который раз домысли до весны,
на плечи тьмы, земные давят сны,
потрогай их, они рыхлы на ощупь,
шероховаты и живы, как речь
и лунный свет, в над надтреснутой коре
кленовых рук, хранящих эту рощу,
внутри неё теплей и проще
встречать весну, предчувствовать тепло,
ронять дожди на бежевый тефлон
песчаной сковородки: глухо, ложно
ссыпать рассветы с края жёлтых дюн
в объятья моря, звездную кутью
размешивать ветрами в лунной плошке,
и поминутно восклицать: тепло ж как!
И под ночным покровом, или над,
сплетать из ливней мартовских канат,
и небо пришвартовывать к земле им
так прочно, чтоб уже наверняка
не вырос лес, не поднялась рука,
не пробежало солнце по аллее,
не сбылся день, не стало в нас светлее,
но этот свет все теплиться во мне,
и город, слово чайка на волне
качается, и слышу я, как плещет
несказанное слово на ветру,
дыханье прикасается к утру,
и обретают душу наши вещи,
и этот стих сбывается, как вещий.
***
Вера моя ты, Верочка,
вот тебе Вера - вербочка,
ты её посвяти
брызгами солнца, пятнами,
слёзками водосвятными,
вздохами из сети.
Хрупкая, точно веточка,
Вера моя ты, Верочка,
радость моя и боль,
мне запретят, наверное,
на воскресное вербное,
в церкви побыть с тобой.
Тенью благая весточка,
Вера моя ты, Верочка,
падает на крыльцо,
где голубица-брошенка
плачет, но кормит боженька
светом, её птенцов.
Вижу: синеет веночка
речки, и ходит Верочка,
по бережку одна,
ножкой водицу щупает,
хочется стать ей щукою,
чтобы достать до дна.
Зорко глядит на реченьку
чёрный глазок скворечника,
вымощен бережок
болью-травою, Верочка,
нет тебя, только вербочка
жизнь мою бережёт.
***
Разломив пустоты звено,
затупи ветряные сабли.
Одуванчиковое вино
с опылённых бутонов каплет,
растекается по лесам,
разбегается по оврагам.
В чаше дня - не моя слеза,
а весны золотая брага
напухает под крышкой мхов:
полусгнивших и полусонных;
оброню семена стихов-
и посею любви подсолнух
в этом, пёстром от птиц лесу,
в этих землях, от слез горчащих,
и увижу, как вновь Иисус
воскресает в полночной чаще,
оставляя своё гнездо,
и мой крест на витой цепочке,
и христуется лист- с листом,
и пасхалится почкой- с почкой,
и расходятся по межи
волны света, куда ни глянь ты,
и внутри меня бьётся жизнь,
как пасхальный огонь в стеклянке.
***
Темнеет раньше, чем хотелось бы облечь
тебя в потоки солнечного кружева.
Смотреть на небо, скидывая с плеч
покров ночной, внутри земной окружности.
Придумать, предчувствовать, менять,
создателем вселенной быть, созданием
твоим, рассветом на изломе дня,
пришедшим в мир с минутным опозданием.
Разоблачаясь, облачный обряд,
соединяя с таинством венчания
луны и солнца, в длинный звукоряд
выстраивать те сны необычайные,
что возникают в глубине такой,
в которую нельзя поверить словно бы,
но прикоснуться к ней одной строкой
возможно, даже если слово - сломано.
По слому саламандровым хвостом
скользить, предотвращая неизбежностью всю
перемещенья полного в пустом,
пустого в полном с маленькой погрешностью.
По грифу ночи ветром провести:
многоголосо, многослойно, лиственно,
считать от одного до десяти,
от десяти до одного единственного.
***
Задумайся, замысли, загадай,
несёт голубка в клюве ветвь оливы,
оставив в прошлом строки и года,
а в настоящем, только этот ливень:
весенний, всепрощающий, простой,
смывающий и боль, и трепет слога,
Замри, голубка, не лети, постой!
Внутри меня воды ещё так много!
Она спадёт когда-нибудь потом,
сейчас же, возвратись ко мне и слушай,
как очищает мартовский потоп,
всевидящими водами мне душу,
как ветер вырывается из недр
её, и разветвляется, и стынет
в ночи, что прикасается к весне,
как к чуду, как к младенцу, как к святыне,
и тешит, и баюкает, а ты
летишь к земле, где дремлет звёздный мальчик
в плаще утра, и тянуться следы
раззолоченных утром мать-и-мачех.
***
Дары до дыр зачитаны не мной,
дары до рытвин вылущены клёном,
в многоголосьи ветра он нем, но
я слышу его голос утомлённый.
Дарам до ран дорыть, до рам дошить
стежок плюща и тропку птичьей трели,
и вырезать из ив карандаши,
и выковать из листопада стрелы.
Дары да рыб, да рыжих рыбарей,
колышущих озерную путину
доплыли, и в озерной кобуре
забыли пулю шляпки желудиной.
Дары дворы, поднявшие до рынд,
дорвавшиеся до звезды падучей,
дары мои, до рысаков, дары,
небесных, доскакавшие по тучам.
***
Запретный плод, разрушенный чертог
осокой сшит, заглушён чередой
и топкий берег, и душистый полдень,
и гасит одуванчиков огни
восточный ветер, и тепло хранит
мой путь, что до заката не был пройден,
но был задуман. Медленно цедя,
сквозь штору ощущение дождя,
старинный дом, свидетель многих бедствий
и радостей, белёсые дымы
в пространство выдыхает, только мы
не радуемся им, как раньше, в детстве.
И где-то там, где яблоневый сад
качает небо, наши голоса
звучат, и разлетаются на части
фарфоровые блюдца облаков,
и небо, погоревшее с боков,
хранит подкову месяца на счастье.