Сшибка противоречий: негативного со счастливым
рождают художественный смысл - гимн потенции,
гимн юности.
Вернее, - о себе в связи, главным образом, с первым стихотворением упомянутого сборника.
Название опуса, - “Ретро (юность)”,- родилось явно не в тот год, который поставлен под стихотворением (1963-й), а сейчас. И прошедшее время происходящего там,- я надеюсь,- не нынешняя мистификация автора. Но тогда, получается, что в 63-м году автор описывал происходившее ранее.
Тут я должен отвлечься на себя. Для меня искусство - не искусство, если оно не вызывает сложные ассоциации (раз); не искусство, если не рождено своей эпохой, не меньше (два); и (три) дата сочинения произведения, по-моему, есть неотъемлемая его часть.
Что это было за время - 1963 год? - Начало конца хрущевской оттепели, начало сомнений шестидесятников. А шестидесятниками принято называть очередную генерацию молодежи, поверившей, что он все-таки возможен - социализм с человеческим лицом.
Лирический герой стихотворения и его товарищи явно не шестидесятники в названном смысле. “Мы все мечтали о побегах...”, “Каждый С расширенными ясными глазами С восторгом говорил о том, что можно Перемахнуть границу...” Шестидесятники не хотели удрать за границу. Им было что делать и дома: демонтировать тоталитаризм. А когда эта перспектива закрылась - их уделом стало разочарование, а не тот напор внутренних сил, характерный для юности, который и воспевается у Ярошевского.
Тут я должен опять отвлечься на себя. Я давно убедил себя на многих примерах, что художественный смысл литературного произведения нельзя процитировать. Вот, например, Бабель 20-х годов. “Одесские рассказы”. Какие отвратительные евреи там обрисованы! Но как сочно! Без отвращения! Это создает сшибку в читательском восприятии, и от нее,- как от удара кремнем об огниво - искра,- рождается третье, художественный смысл: какое теперь упоительное будущее будет у этого народа! И вы этих слов не процитируете!.. У художников такое получается стихийно. Они не знают, что подпадают под действие психологического закона художественности, открытого Выготским. И мы - в своем сотворчестве - тоже этого не знаем, а просто счастливы от озарения.
У Ярошевского в стихотворении осень, ночь, дождь, холод - отрицательное. А его “мы” - счастливы от... разговоров, от произнесения вслух, друзьям своих снов наяву: “Увидеть страны, нахлебаться ветра, Дорожной скуки, запаха мазута И дорогих духов каких-то женщин...” Это важно, что проскальзывает негатив (“скука”, “запах мазута”). Тем реальнее видения. Тем слаще. Чем недостижимее это за железным занавесом... (Какие безысходно-иррациональные слова о всепроникающей сути этого занавеса нашел Ярошевский: “Накинув капюшон, ходил вдоль ночи Дежурный постовой...”) Но важнее не соответствия, а сшибка противоречий. Поэтому точное именование описываемого: “Мы забывались” - есть недостаток. А, казалось бы, абсурд: “Мы были одиноки и счастливы...” - достоинство. Только самому себе можно во всем признаться... А каково, если другому - как себе? Это счастье. И все эти сшибки негативного со счастливым рождают художественный смысл: гимн потенции, гимн юности.
Возвращаюсь к себе. Я счастлив от такого сотворчества. Я, бывший тоже диссидентом, но диссидентом не справа, как лирический герой Ярошевского и иже с ним, а диссидентом слева, воевавшим против коммунистов за коммунизм... И вот - счастлив от сотворчества с автором, рисующим антикоммунистов совсем другого толка. (Это как у Фейхтвангера фашистский министр Кленк вышел из кино совершенно порабощенный фильмом “Броненосец Потемкин”.) Спасибо, Ярошевский! Так редко случается со-творить...
Автор оказался провидцем в 1963-м. Потенциал себя реализовал. Железный занавес рухнул. А счастлив ли автор сейчас, спустя жизнь? - Счастлив,- надо ответить самому себе,- раз так теперь назвал свое стихотворение: “Ретро (юность)”. Здесь опять противоречие: ретро не может быть юностью у юноши. “Может! - как бы кричит-возражает в нашей душе озарение-художественный-смысл. - Может! Автор, видно, остался молод душой, хоть прошло 40 лет”.
И он ничему не научился? Романтики демократии времен перестройки (Афанасьев и другие) разочаровались в результатах содеянного переворота, отошли от реальной политики... А Ярошевский - вот - подает голос...
Я, правда, не понял всех остальных стихотворений сборника (как я это от себя максималистски требую и как продемонстрировал это на понятом первом стихотворении) и не могу, строго говоря, судить обо всем сборнике. Могу лишь сослаться на пример Родиона Щедрина. Его раз спросили, что он чувствует на прослушивании нового произведения так называемой современной музыки, которое потом оказывается признанным, что он мог бы сказать про такое произведение сразу после прослушивания. Родион Щедрин ответил: “Я бы сказал: в этом что-то есть”. Кругом столько много притворной модернистской лажи, что я обычно не берусь о ней ни слова произнести. Но про сборник стихов Ярошевского я бы сказал: “В нем что-то есть”.
За десятилетия своей деятельности по интерпретации произведений искусства я так и не научился быть профессиональным критиком, то есть способным (не общими словами и не переходом на биографию) откликнуться на любое произведение, претендующее на звание художественного. Но... может, это и хорошо?..
Ефим Ярошевский
Ретро (юность)
Мы собирались часто... Гасла осень.
Опутывали сумерки дороги...
Пустели парки. Падала листва.
Дожди шумели по ночам... И долго
Роптали ветви и стучали капли.
Мы собирались дома... Без камина.
В печи ломилось в щели сквозь дрова
И голову высовывало пламя.
Мы все мечтали о побегах... Смутно
За окнами мерещился вечерний
И мокрый город. Било полночь... Каждый
С расширенными ясными глазами
С восторгом говорил о том, что можно
Перемахнуть границу и уехать...
Увидеть страны, нахлебаться ветра,
Дорожной скуки, запаха мазута
И дорогих духов каких-то женщин...
Гудела печь... Мы говорили вместе,
Перебивая, торопя друг друга, -
И сладостно вдыхали свежий запах
Земли, осенних листьев и тумана...
Мы забывались. За столом убогим
Рождались ослепительные мысли.
Мы грезили... Курили и молчали...
(А ночь была сырой и непроглядной)
Мы обретали сладостное чувство -
Жить на земле, творить и быть свободным...
Дождь утихал. Мы расходились поздно,
Как заговорщики в ночи... И каждый
Прислушивался долго и тревожно,
Как затихали гулкие шаги
Товарища...
Мы были одиноки и счастливы...
В порту спросонок выли
Охрипшие сирены пароходов...
Накинув капюшон, ходил вдоль ночи
Дежурный постовой... Холодный ветер
По мокрым рельсам убегал к вокзалу.
Ночь пеленала в осторожном ливне
Усталый, успокоившийся город...
Кариатиды зябли на ветру,
Впиваясь в мрак незрячими глазами,
И море, как медведь в своей берлоге,
Ворочалось и не могло уснуть...
1963 г.
Как это хорошо - так ничему и не научиться!
(О только что вышедшем сборнике стихов
Ярошевского “Поэты пишут в стол”)
Честный критик, выступая перед аудиторией,
обязан честно признаться: “Господа! Сегодня
по случаю юбилея Шекспира я хочу поговорить
о себе...”
Фридесберт Туглас
Вернее, - о себе в связи, главным образом, с первым стихотворением упомянутого сборника.
Название опуса, - “Ретро (юность)”,- родилось явно не в тот год, который поставлен под стихотворением (1963-й), а сейчас. И прошедшее время происходящего там,- я надеюсь,- не нынешняя мистификация автора. Но тогда, получается, что в 63-м году автор описывал происходившее ранее.
Тут я должен отвлечься на себя. Для меня искусство - не искусство, если оно не вызывает сложные ассоциации (раз); не искусство, если не рождено своей эпохой, не меньше (два); и (три) дата сочинения произведения, по-моему, есть неотъемлемая его часть.
Что это было за время - 1963 год? - Начало конца хрущевской оттепели, начало сомнений шестидесятников. А шестидесятниками принято называть очередную генерацию молодежи, поверившей, что он все-таки возможен - социализм с человеческим лицом.
Лирический герой стихотворения и его товарищи явно не шестидесятники в названном смысле. “Мы все мечтали о побегах...”, “Каждый С расширенными ясными глазами С восторгом говорил о том, что можно Перемахнуть границу...” Шестидесятники не хотели удрать за границу. Им было что делать и дома: демонтировать тоталитаризм. А когда эта перспектива закрылась - их уделом стало разочарование, а не тот напор внутренних сил, характерный для юности, который и воспевается у Ярошевского.
Тут я должен опять отвлечься на себя. Я давно убедил себя на многих примерах, что художественный смысл литературного произведения нельзя процитировать. Вот, например, Бабель 20-х годов. “Одесские рассказы”. Какие отвратительные евреи там обрисованы! Но как сочно! Без отвращения! Это создает сшибку в читательском восприятии, и от нее,- как от удара кремнем об огниво - искра,- рождается третье, художественный смысл: какое теперь упоительное будущее будет у этого народа! И вы этих слов не процитируете!.. У художников такое получается стихийно. Они не знают, что подпадают под действие психологического закона художественности, открытого Выготским. И мы - в своем сотворчестве - тоже этого не знаем, а просто счастливы от озарения.
У Ярошевского в стихотворении осень, ночь, дождь, холод - отрицательное. А его “мы” - счастливы от... разговоров, от произнесения вслух, друзьям своих снов наяву: “Увидеть страны, нахлебаться ветра, Дорожной скуки, запаха мазута И дорогих духов каких-то женщин...” Это важно, что проскальзывает негатив (“скука”, “запах мазута”). Тем реальнее видения. Тем слаще. Чем недостижимее это за железным занавесом... (Какие безысходно-иррациональные слова о всепроникающей сути этого занавеса нашел Ярошевский: “Накинув капюшон, ходил вдоль ночи Дежурный постовой...”) Но важнее не соответствия, а сшибка противоречий. Поэтому точное именование описываемого: “Мы забывались” - есть недостаток. А, казалось бы, абсурд: “Мы были одиноки и счастливы...” - достоинство. Только самому себе можно во всем признаться... А каково, если другому - как себе? Это счастье. И все эти сшибки негативного со счастливым рождают художественный смысл: гимн потенции, гимн юности.
Возвращаюсь к себе. Я счастлив от такого сотворчества. Я, бывший тоже диссидентом, но диссидентом не справа, как лирический герой Ярошевского и иже с ним, а диссидентом слева, воевавшим против коммунистов за коммунизм... И вот - счастлив от сотворчества с автором, рисующим антикоммунистов совсем другого толка. (Это как у Фейхтвангера фашистский министр Кленк вышел из кино совершенно порабощенный фильмом “Броненосец Потемкин”.) Спасибо, Ярошевский! Так редко случается со-творить...
Автор оказался провидцем в 1963-м. Потенциал себя реализовал. Железный занавес рухнул. А счастлив ли автор сейчас, спустя жизнь? - Счастлив,- надо ответить самому себе,- раз так теперь назвал свое стихотворение: “Ретро (юность)”. Здесь опять противоречие: ретро не может быть юностью у юноши. “Может! - как бы кричит-возражает в нашей душе озарение-художественный-смысл. - Может! Автор, видно, остался молод душой, хоть прошло 40 лет”.
И он ничему не научился? Романтики демократии времен перестройки (Афанасьев и другие) разочаровались в результатах содеянного переворота, отошли от реальной политики... А Ярошевский - вот - подает голос...
Я, правда, не понял всех остальных стихотворений сборника (как я это от себя максималистски требую и как продемонстрировал это на понятом первом стихотворении) и не могу, строго говоря, судить обо всем сборнике. Могу лишь сослаться на пример Родиона Щедрина. Его раз спросили, что он чувствует на прослушивании нового произведения так называемой современной музыки, которое потом оказывается признанным, что он мог бы сказать про такое произведение сразу после прослушивания. Родион Щедрин ответил: “Я бы сказал: в этом что-то есть”. Кругом столько много притворной модернистской лажи, что я обычно не берусь о ней ни слова произнести. Но про сборник стихов Ярошевского я бы сказал: “В нем что-то есть”.
За десятилетия своей деятельности по интерпретации произведений искусства я так и не научился быть профессиональным критиком, то есть способным (не общими словами и не переходом на биографию) откликнуться на любое произведение, претендующее на звание художественного. Но... может, это и хорошо?..
Семен Воложин
Ефим Ярошевский
Ретро (юность)
Мы собирались часто... Гасла осень.
Опутывали сумерки дороги...
Пустели парки. Падала листва.
Дожди шумели по ночам... И долго
Роптали ветви и стучали капли.
Мы собирались дома... Без камина.
В печи ломилось в щели сквозь дрова
И голову высовывало пламя.
Мы все мечтали о побегах... Смутно
За окнами мерещился вечерний
И мокрый город. Било полночь... Каждый
С расширенными ясными глазами
С восторгом говорил о том, что можно
Перемахнуть границу и уехать...
Увидеть страны, нахлебаться ветра,
Дорожной скуки, запаха мазута
И дорогих духов каких-то женщин...
Гудела печь... Мы говорили вместе,
Перебивая, торопя друг друга, -
И сладостно вдыхали свежий запах
Земли, осенних листьев и тумана...
Мы забывались. За столом убогим
Рождались ослепительные мысли.
Мы грезили... Курили и молчали...
(А ночь была сырой и непроглядной)
Мы обретали сладостное чувство -
Жить на земле, творить и быть свободным...
Дождь утихал. Мы расходились поздно,
Как заговорщики в ночи... И каждый
Прислушивался долго и тревожно,
Как затихали гулкие шаги
Товарища...
Мы были одиноки и счастливы...
В порту спросонок выли
Охрипшие сирены пароходов...
Накинув капюшон, ходил вдоль ночи
Дежурный постовой... Холодный ветер
По мокрым рельсам убегал к вокзалу.
Ночь пеленала в осторожном ливне
Усталый, успокоившийся город...
Кариатиды зябли на ветру,
Впиваясь в мрак незрячими глазами,
И море, как медведь в своей берлоге,
Ворочалось и не могло уснуть...
1963 г.