I
Марина взяла в руки график движения и принялась внимательно его рассматривать, словно это был и не график вовсе, а гениально выполненный рисунок.
Ярославль. 19.07. 16:00 – 21:00.
Ярославль… На её губах высветилась едва заметная мечтательная улыбка. Сколько времени? Ага, 15:10 уже. Через 20 минут смена заканчивается, и можно будет заняться своими делами. Например, подумать, что надеть на встречу.
Ну, какая, чёрт, возьми, теплоходная жизнь без романтики? Хорошо, что есть Ярославль. Вот бы в каждом рейсе был Ярославль! Марина погрузилась в сладкую, приятно обволакивающую разум задумчивость предвкушения.
Мысленно она уже стояла на белоснежном речном вокзале Ярославля одетая с иголочки, на высоких каблуках, с кудрями. Да, волосы обязательно нужно завить. Мне идут кудри.
- Марин, а можешь бумажку для бейджика мне напечатать? А то у меня только старая, с прошлого года. Тут «Алексей» написано. А я – Денис.
Марина очнулась от своих грёз, недюжинным усилием воли заставила себя вернуться в реальность. Напротив неё, у стойки администрации стоял какой-то светловолосый, румяный, синеглазый парень лет двадцати, коренастый, невысокого роста. Черты лица его были мягкими, изящными. Нос – по-детски маленьким, аккуратным.
- Ну и что, Алексеем побудешь. Какая тебе разница? – попыталась отшутиться Марина.
- Да мне-то вообще пофиг. Я могу и Алексеем побыть. Только старпом ругается, что я с этим, прошлогодним хожу до сих пор.
- Я всё равно не успею сейчас. У меня смена заканчивается. Кате скажу – она сделает. Давай бейджик свой сюда.
- Держи.
Парень протянул Марине бейджик. В этот момент взгляд Марины невольно остановился на кистях его рук. Они были сплошь покрыты белыми пятнышками – узорами витилиго.
«Необычно, - подумала Марина. – И даже есть в этом какая-то своя эстетика».
В 15:30 пришла Маринина напарница Катя, старший администратор. Катя была на 10 лет младше Марины, а потому словосочетание «старший администратор» Марину слегка раздражало.
Не так проста она, эта Катя, как может показаться на первый взгляд. Маленькая, худенькая, остороносая блондиночка, такая хрупкая снаружи, а внутри – девка-бронепоезд. Да впрочем, что тут особо удивляться? Многодетная семья, шесть, кажется, братьев и сестёр. С детства постоянная конкуренция: за еду, игрушки, карманные деньги, внимание родителей. Родители, кстати – не пьяницы, не маргиналы, нет. Просто так получилось. Такое вот, видимо, призвание у них – произвести на свет свой собственный детский садик.
Катька в жизни не пропадёт. И зубами, и ногтями в эту жизнь впивается. Говорит, что достойна всего самого лучшего. Денег хочет, бизнес свой, мужа богатого, успешного, красивого. Никогда в себе не сомневается. Бесящая она какая-то, а ведь и не упрекнёшь её в неправоте. Что вот толку она, Марина, всю жизнь по верхам, всё о духовном, о высоком? Осталась ни с чем. А эта девочка, она далеко пойдёт. В прошлом году первый раз на теплоходе работала, младшим администратором. В этом году она уже старший администратор. А на следующий год ей директором круиза стать предлагают.
И как это она умудряется оказывать такое влияние на людей? Вот и Марина – плюётся, а сама ведь эту Катьку уже почти что в подруги записала. И даже согласилась «по дружбе» работать каждый день в первую смену, потому что Катька не любит рано вставать.
- Ну, как дела? Всё хорошо? – поинтересовалась Катя.
- Да, всё спокойно в нашем королевстве. Списки на экскурсию в Казань сделала, паспортные данные записала, с 208-й каюты за питание денежку взяла, икс-отчёт сняла, по деньгам всё сходится, брошку с корабликом продала и ещё магнитик.
Марина работала в должности администратора всего пару недель, но очень старалась показаться суперкомпетентным специалистом, не ударить, как говорится, в грязь лицом. Её постоянно терзало осознание того, что к тридцати годам многим девушкам удаётся построить неплохую карьеру, а она, Марина, до сих пор играет в бирюльки. Уж если и играть в таком возрасте в бирюльки, то, по крайней мере, делать это нужно безупречно.
- А, ещё Денис просил ему бейджик напечатать.
- Какой Денис?
- Ну как его, рулевой, вроде.
- Херувимчик?
Марина непонимающе посмотрела на Катю.
- Светленький, щекастенький?
- Да, кажется, он. А почему херувимчик-то?
- Это просто я его так называю. Вид у него, знаешь… Божий одуванчик прям.
- А, ну есть такое. Сделаешь ему бейджик?
- Ладно.
- Ну всё, давай, хорошей тебе смены.
- Мои смены плохими не бывают.
«Да иди ты на… - подумала Марина. – Мои, что ли, бывают?».
II
Марина тихонько закрыла изнутри на защёлку дверь своей крошечной каюты. Ей как-то с самого начала понравилась эта каюта, и она постаралась создать в ней особенную атмосферу, приручить пространство. На маленькой настенной полке стояла стопка книг, на столике - светильник в виде свечи. На стенах были расклеены открытки с видами посещаемых ею городов. Укладываясь спать, Марина свешивала с верхней койки длинное, плотное покрывало, создавая подобие полога, и пряталась за ним, как за крепостной стеной.
Она собралась переодеться, и пристально посмотрела на себя в зеркало, висевшее над небольшим, словно игрушечным, умывальником.
Она никак не могла привыкнуть лицезреть себя в строгой униформе: в этой минималистичной белой блузке, чёрной жилетке с логотипом компании, узкой юбке-карандаш до колена, чопорном шейном платочке.
«Надо же, какая деловая колбаса, - усмехнулась Марина. – Сама на себя не похожа.
Интересно, что думают обо мне туристы, когда подходят к стойке администрации? Я, наверно, кажусь им такой серьёзной, надёжной, знающей этот теплоход, как свои пять пальцев. И они, скорее всего, даже не догадываются, что перед ними до смерти перепуганный ребёнок, готовый молиться любым богам, чтобы только кассовый аппарат не зажевал чек, а системный механик не был в стельку пьян, когда в очередной раз потечёт унитаз в какой-нибудь из туристических кают.
И уж конечно, никому не придёт в голову, что я – бывший учитель музыки, уволившийся в пустоту, без понятия о том, что делать дальше, ненавидящий весь этот школьный содом и ничего не умеющий и не желающий, кроме искусства».
На теплоходах как раз была возможность заниматься искусством: давать фортепианные и вокальные концерты, читать лекции о композиторах. Марина давно уже во время летнего отпуска подрабатывала аниматором на речных круизных судах. Планировала и в нынешнем году, после своего спонтанного побега из школы. Да, пусть работа сезонная, но хоть что-то, хоть какая-то отдушина, помогающая отсрочить прыжок в бездну будущего.
Но из-за грянувшей, как гром среди ясного неба, пандемии коронавируса, теплоходы выпустили без аниматоров. Роспотребнадзор, якобы, запретил массовые мероприятия на борту. Впрочем, ходили слухи, что генеральный директор сам решил под шумок отказаться от аниматоров в целях экономии. Многие беспокоились, что теплоходы в этом году вообще не выйдут в навигацию. Потом, в начале июля, они всё-таки вышли, но никакого вам Моцарта, упаси Бог. Вот и предложили Марине поработать администратором. Марина, неожиданно для себя самой, согласилась.
«И как это я решилась? – удивлялась она впоследствии. – Ладно, хоть Катька есть. Вся ответственность на ней, а я хожу – нормальной притворяюсь, униформу вон красивую ношу. А внутри – каждодневное самоедство и стыд. Вот ведь корова тупая великовозрастная, косячишь на каждом шагу, а девчонка-студентка за тебя всё разгребает. И что же я как не от мира сего, как с луны свалилась? Ну не врастаю корнями в почву, и всё тут!»
Когда-то в далёком детстве Марина гордилась своей инаковостью, открыто презирала всё земное, обыкновенное, обывательское, мечтала целиком и полностью посвятить свою жизнь музыке. Ей льстило, что её недолюбливали и не понимали одноклассники. Их неприязнь убеждала Марину в собственной избранности, исключительности.
Даже когда Марина проболталась как-то раз однокласснице о том, как сильно любит музыку Бетховена, а на следующий день целый класс под предводительством этой самой одноклассницы тесной стеной обступил её на перемене и начал издевательски скандировать «Бетховен forever», Марина, кроме острой боли и обиды, почувствовала какую-то странную мученическую радость, радость от возможности пострадать за веру в искусство.
В те годы Марина была убеждена, что где-то на земле существует её маленький
персональный раёк, надо только следовать зову сердца, и этот дивный мир распахнётся перед ней в награду за преданность искусству, за фокусировку на высоких идеалах.
Биографию Марины вкратце можно обрисовать читателю так.
Музыкальная школа, долгие часы за роялем, отказ от прогулок, от детских забав. Нелёгкий выбор: настройка домашнего пианино или покупка платья для новогоднего школьного вечера. Конечно, настройка пианино! Внимание к шмоткам – пошлость, мещанство.
Музыкальный колледж. Постоянные ссоры с мамой, желающей дочери более светлого будущего, например, бухгалтерского, потому что какое, к чёрту, пианино, когда страна трещит по швам – деньги надо зарабатывать! Удвоение часов, проведённых за роялем. Увлечение авторской песней. Череда несчастных влюблённостей: инфантильный скрипач-социофоб, нарциссичный изумрудноглазый баритон, питающий непомерную слабость к женскому полу, глубоко женатая местная инфернальная рок-звезда… Слёзы, слёзы, слёзы… Литры слёз, переплавленные в ноктюрны и сонаты, песни и романсы.
Консерватория. Вот бы Гнесинка! Но нет. Где ж взять денег на жизнь в Москве? Обычная, провинциальная консерватория. Мечта о работе в оркестре. Но на весь оркестр – одна пианистка. Естественно, уже в наличии. Естественно, не Марина. Ненависть к фортепиано. Почему не скрипка? Скрипачей много в оркестр требуется. Череда новых несчастных влюблённостей – исключительно творческие личности. Обычные мужчины – это скучно.
Окончание консерватории. Безработица. Сидение на шее у мамы. Чувство вины. Осознание, что концертирующей пианисткой уже не стать. Попытка уйти в педагогику. Уйти креативно. Собственная музыкальная школа! Почему бы и нет. Но где же взять денег на покупку или хотя бы аренду помещения? Как написать бизнес-план? Как открыть ИП? А если кризис? А если не будет желающих записаться в школу? Нет ответа. Нет житейской хватки. Нет лидерских качеств. Самобичевание. Тоска.
Внезапное озарение. Можно ведь для начала приглашать учеников на дом! Первые ученики. Первые жалобы соседей, стук палкой по батарее. Больше учеников - больше жалоб, больше стука. Неумение выставить адекватную цену за свои услуги. Безденежье. Нервный срыв у соседей. Грандиозный скандал. Роспуск учеников. Депрессия. Снова сидение на шее у мамы.
Наконец, смирение с незавидной участью школьного учителя музыки. Унылые будни, изредка разбавляемые конкурсами авторской песни и теплоходными гастролями. Неумение держать дисциплину в классе. Полная потеря контроля над учениками. Косые взгляды начальства. Наглые рожи малолетних тиранов. Стойкое желание умереть. Антидепрессанты. Последняя капля – отказ директора выдать денег на настройку школьного пианино. Заявление на увольнение, прямо посреди учебного года. Долгожданная свобода. Тотальная, обволакивающая пустота. И – вишенка на торте – тридцатилетие, кризис среднего возраста.
Какое уж тут чувство собственной исключительности? Марина давно вернулась с небес на землю. Вот только земля, похоже, не особо была ей рада.
Вот бы уродиться простой, хваткой, бойкой бабой, без всяких тараканов в голове! Но новый идеал был столь же недосягаем, как и старый.
III
«Чаю что ли выпить на сон грядущий?» - подумала Марина и направилась за кипятком в кают-компанию. Едва преступив порог, она наткнулась на свою напарницу, сидящую за столом.
- Марин, когда мы тебя замуж выдадим? Пора тебе уже, - ни с того ни с сего заявила Катя, хитро улыбаясь.
Вокруг неё собралась довольно большая группа молодых людей, и девушка явно была в приподнятом настроении и очень довольна собой.
«Господи, опять все эти дурацкие разговоры, втискивание человека в стандартные рамки и намёки на то, что он лузер», - мысленно возмутилась Марина и бросила на Катю до того мрачный взгляд, что та, будто бы извиняясь, продолжила:
- Ладно, ладно, шучу. Просто на свадьбе чьей-нибудь так погулять охота!
- Я б тоже погулял. Водочки бы выпил на халяву, - вмешался высоченный, плечистый моторист с добродушным и несколько плебейским лицом.
- А ведь у неё в Ярославле жених есть! – не удержалась Катя.
«Вот зараза! – подумала Марина. – Конкуренток устраняет. Знает ведь, что ни коня, ни воза ещё!» А вслух произнесла:
- Пусть сначала делами докажет, что достоин женихом называться.
- Это да, - согласилась Катя, - нужно верить делам, а не словам. Так ведь, Сань?
- Наплести-то всё что угодно можно, - подтвердил моторист.
- А кипяток в чайнике еще остался? – поинтересовалась Марина, чтобы переменить тему разговора. Но этого и не требовалось. Про Маринину личную жизнь и так уже все забыли.
Заварив себе в кружке чаю, Марина села рядом с Катей с намерением вклиниться в беседу.
Но, к сожалению, полноценное участие в беседе оказалось практически невыполнимой задачей. Катя настолько плотно завладела вниманием аудитории, что присутствия Марины абсолютно никто не замечал.
Катя говорила, говорила, говорила … Быстро, скороговоркой, едва успевая брать дыхание между фразами. Марине с трудом удавалось вставлять между её обширными монологами свои редкие, скупые реплики, которые, впрочем, всё равно все пропускали мимо ушей.
Реакция парней на Катину речь была поразительной. Как зачарованные, глядели они на девушку широко раскрытыми, блестящими, полными восхищения глазами. Молодые люди ловили каждое слово, сказанное Катей, будто это были не слова, а россыпи жемчуга. Каждый считал за честь обращённый к нему Катин взгляд, жест, а тем более вопрос. Казалось, прикажи она им прыгнуть за борт, они бы, ни секунды не сомневаясь, всей толпой радостно выполнили приказ.
Катя чувствовала свой триумф, наслаждалась, упивалась собой. Она то и дело хихикала, стреляла глазками, выпячивала губки, поправляла волосы, кривлялась, жеманилась.
Когда в её кружке закончился чай, парни синхронно метнулись к чайнику, чтобы налить ей ещё кипятку. Первым чайник удалось захватить смазливому чернявому матросику. О, как же просиял этот матросик! Будто в лотерею миллион долларов выиграл.
Глядя на это жгучее желание молодых людей поухаживать за девушкой, Марина ради эксперимента залпом выпила весь свой чай. Но реакции парней не последовало. Никто не обратил на её пустую кружку ни малейшего внимания.
Ощутив сполна всю неприглядность своего положения, Марина уже даже не пыталась что-либо сказать. Она заняла позицию наблюдателя, стараясь вникнуть в смысл магической речи своей напарницы. Но как ни напрягалась, увы, не смогла уловить нить повествования. Речь была путанной, несвязной, лишённой логики и на её, Маринин взгляд, невероятно скучной. Катя с упоением рассказывала парням про какую-то женскую косметику, капроновые колготки, походы по магазинам, сломанный по дороге каблук и всякую подобную ересь.
«Вот как, ну КАК это может быть им интересно?! Держу пари, что они, так же, как и я, практически ничего не понимают из того, что она говорит. Но эта её лавинообразная энергия, уверенность в собственной неотразимости, её мощная, холёная, сытая внутренняя самка – вот что их так влечёт к ней» - сделала вывод Марина. «Ну почему я так не умею?» - не давал ей покоя мучительный риторический вопрос.
Острое, дикое, безбрежное ощущение одиночества, покинутости, никому не нужности захлестнуло Марину и понесло, понесло…
Ей едва удавалось сдерживать слёзы. Она почувствовала, что если сейчас же не уйдёт к себе, то разревётся прямо тут, как глупая детсадовская девочка.
«Спать хочу. Пойду. Спокойной всем ночи», - только и удалось ей выдавить из себя.
Уже войдя к себе в каюту, Марина неожиданно вспомнила про Ярославль. Эта мысль подействовала на неё, точно обезболивающая таблетка. «Ну, ничего, завтра отыграюсь! - пронеслось у неё в мозгу. – Так, где же мои бигуди?».
IV
- О, Маришка у нас сегодня красавица! Что в гости-то не заходишь? Катюшку вон уже рулить почти что научили, - обратился с утра старпом к только что вышедшей на смену, кудрявой и образцово накрашенной Марине.
- Удивительные тут у вас порядки, Сергей Леонидович. Который год на теплоходах работаю, а в рубку ни разу вот так запросто никто никого не звал. Такие все серьёзные, суровые они там. Зайти в рубку всегда было чем-то сакральным. Знаете, вроде как заглянуть в театре за кулисы.
Радостное волнение, вызванное предвкушением приятного романтичного вечера, сделало Марину – неожиданно для неё самой – потрясающе коммуникабельной.
- Да ну, мы люди простые. А потом, постой-ка четыре часа подряд, молча. Уснёшь и не заметишь, как. Кто-то же должен нас разговорами развлекать.
- Ну что ж, убедили. Спасибо за приглашение. Зайду обязательно как-нибудь. С восьми до двенадцати?
- Да, хоть днём, хоть вечером - как надумаешь, так и приходи.
«Эх, что значит близость Ярославля! – подумала Марина. – Многообещающее утро!»
Вот с чего всё началось. Побег от цивилизации. Первая половина июня с его юной, самоуверенной зеленью. На берегу небольшого озера – палаточный городок, пёстрый и оживлённый. Клейкая белая плоть отсыревшей булки, скормленная таинственным духам костра, бесцеремонно ворвавшегося в сизый вечерний сумрак. Безудержное шаманство нескольких десятков гитар и голосов, опьяневших от свежего, упругого озёрного воздуха и от распитых тайком горячительных напитков.
Он был похож на странствующего средневекового менестреля, каким бы неуклюжим ни казалось это сравнение. Такой же нездешний, одинокий. Из тех, про которых нельзя сказать, что они чувствуют себя на земле, как дома.
Никакого флирта с его стороны. Просто пообщались немного. По-приятельски, как музыканты, как ровесники, как люди схожих взглядов.
Фестиваль авторской песни закончился. Менестрель уехал из Средневековья в Ярославль 21-го века, и Марине осталась только его страница ВКонтакте. Да и то со временем переписка сошла на нет.
А через год, уже здесь, на борту, Марине внезапно пришла в голову мысль – если есть у теплохода стоянки в Ярославле, почему бы не предложить встретиться? Предложила, почти в шутку, ни на что не надеясь. Произошло чудо – он согласился.
После прибытия теплохода в Ярославль Марина выждала пятнадцать минут, чтобы толпа туристов у выхода рассеялась, и лёгкой пташкой выпорхнула из каюты. На ресепшене её задержала Катя:
- Тааак! Это что за декольте? Что за красная помада? Смотри, Маринка, не шали! Приходи назад вовремя. И никаких поцелуев на первом свидании!
- Ну, два музыканта найдут, чем заняться и без поцелуев.
- Не знаю - не знаю… И чем это им заняться? Ладно, давай, иди уже.
- Всё, ушла уже!
Надо признать, существовал один факт, слегка омрачающий Маринину радость. С самого утра ярославский её знакомый не выходил в сеть. Телефонами они так и не обменялись, а потому уточнить детали, например, в каком конкретном месте на речном вокзале он будет встречать Марину, не представлялось возможным.
Каблучки её с некоторым беспокойством застучали по асфальту. Марина прошла через контрольно-пропускной пункт и остановилась, беспомощно озираясь по сторонам.
«Я на речном. Справа от белой башни», - написала она ему ВК.
Прошло почти двадцать минут. Марине надоело стоять на одном месте, гипнотизируя экран телефона. И она машинально направилась вглубь города, к площади.
«Ты где? Что случилось? Позвони мне. Ок?» - отправила Марина ещё одно сообщение. Далее она написала ему свой номер телефона, всё еще не оставляя надежды на встречу.
Вот и площадь. Вот памятник Ленину с вытянутой рукой. Марине показалось, что Ильич едва сдерживает смех, а указующим жестом предлагает ей пойти в совершенно нецензурном направлении.
«Ну как так? Мы же договаривались! Сколько ещё мне тебя ждать?»
Бесполезно. Пиши - не пиши. Ти-ши-на.
Плюнуть на всё? Пойти обратно на теплоход? Да ну, там ещё тоскливее будет. А Катька? Марина представила её ехидное «что-то ты рано вернулась».
Внезапно Марину кольнули острые, назойливые иголочки дождя. Ещё несколько мгновений, и вода полилась с неба, как из старого прохудившегося корыта. Естественно, у Марины не было с собой зонта. Разве перед подобными встречами есть время думать о таких мелочах, как зонт?
Она промокла насквозь в первую же минуту. От её кокетливых кудряшек не осталось и следа. Блузка прилипла к телу. С ресниц потекла тушь. В модных туфельках захлюпала вода.
Марина даже не пыталась укрыться от непогоды. Шла и шла на автопилоте куда-то в никуда. Всё равно он не придёт. Всё равно ни причёска, ни макияж уже не понадобятся.
Внезапно Марина представила, будто она наблюдает за собой со стороны, будто смотрит какой-то фильм со своим участием. Красиво, чёрт возьми, но грустно. Одинокая девушка посреди чужого города, вся промокшая и уже порядком продрогшая под этим проливным дождём.
Вот сейчас по сценарию должен появиться принц со спасительным зонтиком, готовый на руках нести её через лужи.
Но это не кино. И принца не будет.
Взгляд Марины остановился на каком-то крыльце, под металлическим козырьком которого стояла женщина, терпеливо пережидая дождь. Последовав её примеру, Марина нырнула под козырёк и встала рядом. Здесь хотя бы дождь не зальёт экран телефона, и можно будет ещё раз заглянуть ВК.
«Я вся промокла и промёрзла под дождём! Мне ужасно неприятно и обидно! Лучше бы совсем не выходила в город!» - написала Марина, дрожа от холода и возмущения.
Прошло еще минут пятнадцать. Дождь начал понемногу стихать. Марина снова схватилась за телефон.
Свершилось! Он всё-таки вышел в сеть и прочитал Маринины сообщения. Впрочем, его ответ возмутил Марину ещё сильнее, чем молчание:
- Разве мы договаривались на сегодня? Мы договаривались встретиться в принципе, когда-нибудь. Вы ведь ещё не раз будете в Ярославле.
Что? Какое, нафиг, «когда-нибудь»? Вот, вот же его старое сообщение, сейчас перешлю ему:
- «Ок, встречаемся 19-го, в 16:15». Не договаривались?
- Сегодня точно не получится. Я работаю до 19:00.
- Мы до 21:00 стоим.
- Мне ехать далеко, не успею. В другой раз.
«Не будет другого раза. «В другой раз» - излюбленная отговорка тех, кто давным-давно забил на тебя и не хочет видеться никогда в принципе. Да и я уже не хочу, - думала Марина с горечью и странным злорадством по отношению к самой себе. – Ну что, дорогуша, я вас поздравляю! Никому вы, как и следовало ожидать, не интересны. Ваша попытка построить себе пошлое амурное счастьице просто смешна. Вас в очередной раз отшили, выбросили на помойку, как ненужный хлам. И теперь вам одна дорога – в «Красное и Белое». Где тут у них магаз? Чёрт его знает». Планировка Ярославля всегда казалась Марине какой-то странной, она могла блуждать в этом городе часами.
Наконец, она отыскала магазин, уверенным движением схватила бутылку вина с полки. А потом, передумав, поставила вино обратно, а вместо него взяла виски и колу.
Было уже около восьми вечера, когда Марина вернулась на речной вокзал. Над белой башней, у которой еще совсем недавно, полная радужных грёз, ожидала она своего кавалера, стояла огромная радуга, а розоватое небо внутри этой радуги казалось невероятно тёплым, мягким и даже каким-то… сладким что ли. Под радугой красовалась вывеска: «кафе Ванильное небо».
«Этот город, определённо, троллит меня сегодня, - решила Марина. – То Ленин, посылающий меня куда подальше, то мерзкий дождь, то радуга с ванильным, видите ли, небом».
Марина сфотографировала необычный пейзаж, который мог бы стать великолепной декорацией к первому свиданию, а в результате явился лишь бестолковой, несуразной шуткой окружающего пространства, и пошла на теплоход.
«Привет, рулевой! – крикнула она издалека стоящему у трапа Херувимчику-Денису. – Рули из этого Ярославля нафиг!»
«Не соизволил он явиться на встречу, - бросила она Кате, проходя мимо ресепшена.- После расскажу».
Пару следующих дней Марина держалась молодцом: не впадала в депрессию, не плакала. Даже бутылка виски так и стояла в шкафу, непочатая.
Наоборот, Мариной овладела какая-то деловитая, горделивая весёлость, полностью вытеснившая злополучный ярославский вечер из поля её зрения.
И когда это неприятное событие, казалось, уже совершенно не имело над ней власти, непрожитые эмоции неожиданно активизировались.
Марина отработала смену. Ушла к себе. Пыталась читать книгу, но почему-то никак не могла сосредоточиться на тексте.
Вечером прибыли в Казань.
«Надо бы пройтись, прогуляться», - подумала она. Но всё откладывала, откладывала на потом, пока вообще не передумала выходить на берег: «Да ну, одной неохота, а позвать некого. Ни с кем тут так и не сдружилась. Вроде неплохая команда, а по-настоящему своих людей нет».
Марина ощутила острую потребность в родной душе, в глубоком, настоящем общении. Не в имитации общения, когда разговариваешь из вежливости, по необходимости, вытягивая из себя слова и тупо улыбаясь в ответ.
«Ну что, раз уж такая тоска напала, без алкоголя сегодня не обойтись», - решила Марина и, тягостно вздохнув, налила на дно стакана виски, а сверху добавила колы.
«Почему мне так сложно находить общий язык с людьми? Даже пить ни с кем не хочется. То есть хочется, конечно. Но не с людьми. Хм, с инопланетянами бы выпила. Но не летят, не летят, гады. В одиночку вот пью, докатилась. Сопьюсь, нахрен, когда-нибудь. Или в психушку попаду.
Почему все вокруг получают удовольствие от простой, незатейливой болтовни, от банальных анекдотов, от бытовых подробностей своей и чужой жизни? Соберутся на корме и чешут языками. А я - лишняя. Мне подавай что-нибудь исключительное, из ряда вон выходящее.
Наверно, все считают меня мизантропом. Типа, ходит тут вся такая, нос задирает. А я не их не люблю. Я себя не люблю. Я-то прекрасно понимаю, что они обычные, нормальные люди. Это со мной что-то не так.
«Полюби себя, прими себя», - твердят всякие там гуру психологии. О какой любви, о каком принятии может идти речь, если стоит только расслабиться, отпустить себя, сразу забываешь, как функционировать в социуме: как разговаривать, работать, ходить в магазин, в парикмахерскую, как ездить в маршрутке, как пользоваться пылесосом и вообще как жить на земле?
Все внутренние энергетические ресурсы только и расходуются на то, чтобы худо-бедно притворяться адекватной, чтобы не улететь отсюда, как лёгкий гелиевый шарик! Ненавистная, но спасительная ниточка-удавочка для собственной природы – единственное, что удерживает тебя от гибели в физическом мире.
Говоря про любовь к себе, все эти горе-специалисты подразумевают нечто вроде ванн с морской солью по вечерам, чашечки горячего капучино в ресторанчике с видом на центральную площадь, разрешения себе надувать губки и говорить «фи!» своему молодому человеку, дерзнувшему подарить тебе вместо бриллиантовых серёжек набор кухонных полотенец, по всему периметру которых нагло цветут большие, ядовито-жёлтые подсолнухи, точь-в-точь как у бабы Люси на огороде.
А что же делать тому, кто настолько далёк от земного, что любовь к себе заключается для него в ежедневном, ежеминутном творческом поиске, в расшифровке и транслировании посланий из запредельного, внеземного, внеатомного? Что делать тому, для кого любовь к себе – это попытка заглянуть за границы человеческого зрения, воспринять самые тонкие частоты, ощутить пульсацию плавников глубоководного звука в недрах космического океана, где глубина приравнивается к высоте? И вот твой батискаф всё глубже и глубже погружается в высоту этого океана, а ты постоянно пребываешь в напряжении, в страхе, что замкнёт сейчас какой-нибудь чёртов механизм, и тебе уже никогда не вернуться на поверхность. А если даже и вернёшься, то уже совсем другим существом, со смещёнными границами реальности. «Заземляйся, заземляйся, заземляйся!» - приказываешь себе. А твой мозг уже напитался другим, внеземным веществом. И глубинная высота начинает постепенно, словно раковая опухоль, пожирать твою незамысловатую человеческую сущность.
Любить себя для таких, как мы, значит убить в себе землянина. Любить себя равно умереть. А жизнь на земле для нас, соответственно, приравнивается к самоненавистничеству, к постоянному насилию над собой, к выставлению себя не тем, кем на самом деле являешься. Господи, как страшно жить! Как страшно умирать!»
Незаметно для себя самой, Марина допила уже второй стакан виски. Голова начинала слегка кружиться, но мысли почему-то прояснялись, становились всё более чёткими.
«А вот возьму и пойду сейчас на корму! И буду смеяться, буду, себе назло, болтать обо всяких пустяках, с любым, кто туда заглянет покурить, хоть с неизменно пьяным старичком-системным механиком, хоть с легкомысленными ресторанскими девочками - секс-объектами для матросов!»
Стояла прохладная, ветреная, но ясная погода. Только что отошли от Казани, и вдоль берега тянулись мерцающие, расплывчатые, разноцветные огоньки. Свежая, влажная ночная темнота жадно проглотила Маринин силуэт.
Марина ненадолго задержалась на служебной палубе, сильнее закуталась в парашют форменной куртки и, облокотившись на борт теплохода, сосредоточенно посмотрела вниз, туда, где беспокойно и таинственно змеились волны.
Почему-то вдруг вспомнился Стенька Разин с его персидской княжной, а ещё пронзительные цветаевские строки:
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
Цветаева… Тоже Марина. Мятущаяся, неземная, безмерная Марина, сама стихия…
Что-то сверкнуло в тревожной речной глубине. Жемчужное ожерелье? Очи русалки?
На губах Марины ожила пара звучных, тягучих, вязких, точно патока, слов – «Персияяяяночка! Полоняяяяночка!»
Разве здесь, на палубе речного круизного теплохода стоит она сейчас? О нет, это иллюзия. На самом деле она там – на дне Волги, в зыбком и холодном подводном царстве. Та самая Персияночка-Полоняночка, столько раз утопленная жестокими атаманами – Стеньками Разиными. Интересно, сокрушался ли кто-нибудь из них о затонувшем счастье?
Резкий, неприятный порыв ветра заставил, наконец, Марину пройти дальше - на корму, куда она и собиралась изначально.
«Никого. Совершенно никого. Как же так? Обычно здесь полно народу. Это просто какой-то злой рок, чёрная метка одиночества на моей жизни, - с горечью размышляла Марина. – Я не вписываюсь в этот мир. Я не умею жить эту жизнь. Я никому не нужна. Господи, забери меня отсюда! Заберите меня хоть кто-нибудь куда-нибудь! Как же задолбало всё: ядовитая пустота, вечный страх, замкнутость, отчуждённость!
Полжизни позади. Раньше казалось, что у меня полно времени. А теперь что? Времени не так уж и много, столько всего упущено, потеряно. А каковы перспективы? Сомнительные. Думалось, что сила во мне огромная, что я особенная, что я сумею, пробьюсь, что меня полюбят, оценят, что я никогда не буду одинока. Но…»
На корме царило безмолвие, безветрие. Несколько раз наткнувшись в темноте на какой-то хлам, Марина, наконец, отыскала на ощупь скамейку и села на неё прямо с ногами, обняв колени.
Тяжёлые, обжигающие слёзы текли по её щекам. Марина плакала тихо, вовнутрь.
И тут какой-то глубинный голос дал ей подсказку: «Реви! Кричи! Выплёскивай из себя боль!».
И Марина зарыдала так, как рыдают маленькие дети – не сдерживая себя, во всю мощь, всхлипывая, задыхаясь. Она уже не заботилась, какое впечатление могла произвести на тех, кто решил бы сюда заглянуть. Они бы, конечно, подумали, что у неё кто-то умер или, что она сошла с ума. Но Марине было всё равно. Нет, даже не так. Ей наоборот хотелось в данный момент шокировать, эпатировать окружающих, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, чтобы выпутаться из этого жуткого кокона одиночества.
Но люди не приходили. Казалось, теплоход опустел. Никем не управляемый корабль-призрак, бесшумно скользящий через кошмарную, нескончаемую ночь.
«Небо! Я хочу ближе к небу! К звёздам! – пронеслось у неё в мозгу. – Прочь, прочь отсюда! От этого хлама, от этих мусорных баков! На верхнюю палубу! Сейчас же!»
На верхней, туристической палубе ветер дул ещё сильнее. Но зато перед Мариной раскинулось огромное небо с редкими бусинками звёзд и тоненьким серпом молодого, растущего месяца.
Несколько пожилых туристок, закутанных в пледы, совершали свою традиционную вечернюю прогулку на свежем воздухе. Слава Богу, хоть какие-то люди!
Марина тоже сделала несколько кругов по палубе. Плакать больше не хотелось, но на душе всё равно было скверно.
«Посижу ещё немного», - подумала она.
«Козырное», безветренное место – корма верхней палубы – было занято туристами, и Марина кое-как устроилась на правом борту, у трапа, позволявшего хоть чуть-чуть укрыться от ветра.
Она просидела так довольно долго. И даже не без пользы: в её голове начинала складываться мелодия новой песни, как вдруг чьи-то гулкие шаги спугнули Маринину музу. Кто-то торопливо спускался по трапу в кромешной темноте.
- Привет! Что тут сидишь? Не спится? – обратился к Марине внезапный пришелец.
- Денис, ты что ли? Да вот, взгрустнулось… Вышла проветриться.
- А из-за чего взгрустнулось-то? Что-то случилось?
- Даже не знаю. Бывает, и повода особо нет, а грусть какая-то находит.
- Посиди тут пока, не уходи, - сказал Денис и поспешно скрылся.
«Ну не могла соврать по-хорошему? Это ж так просто! Ответила бы, воздухом дышу, на звёзды смотрю, фигнёй страдаю… Зачем грузить человека проблемами, грустью какой-то дурацкой? Он тебе психотерапевт что ли?» - упрекнула себя Марина. Она очень хотела бы взять свои слова обратно, но слово – не воробей…
Минут через пять-семь Денис вернулся и снова обратился к Марине:
- Пойдём. Хватит грустить.
- Куда?
- В рубку.
- Ах, да, у тебя же вахта! Но, блин, как-то неудобно тебя от работы отвлекать.
- Какой работы? Ничего неудобного тут нет. Пошли.
У Марины не осталось больше отговорок, и она последовала наверх, за Денисом.
В рубке было темно, тихо, просторно и как-то по-домашнему уютно и тепло.
- Здравствуйте, Сергей Леонидович, - поприветствовала Марина старпома.
- Здравствуй, Маришка. Ты что-то поздно к нам. Скоро уж вахта закончится. Ну, садись, располагайся, - ответил старпом, указывая на стул и зажигая настольную лампу. – Хочешь чаю? Или кофе, может?
- Пусть будет кофе. Как же тут у вас здорово, все удобства есть!
- Ну а как же? Мы же не лыком шиты.
Сергей Леонидович производил впечатление человека степенного, важного, солидного, но одновременно мягкого и доброго. На вид ему было лет шестьдесят пять. Роста он был среднего. Выправку, осанку сохранил превосходную. А глаза так и вовсе были молодые, почти такие же ярко-синие, как у Дениски.
Электрочайник в углу, казалось, не закипел, а замурлыкал, словно большой, белый, пузатый кот.
- Кофе, правда, незнатный. Растворимый, - признался старпом.
- Отличный кофе. Аромат – изумительный! – заявила Марина.
Она была чрезвычайно растрогана тем, что её забрали из холода и хандры сюда, в тепло и уют, да ещё ухаживают за ней, такой приём оказывают, точно она – королевская особа какая-нибудь.
Но при этом Марину не оставляло чувство смущения и неловкости, словно она недостойна подобного внимания и радушия, будто она самозванка, а не королева и её ждёт позорное разоблачение. А ещё почему-то казалось, что она всё-таки мешает людям работать, что её присутствие создаёт им пусть незначительный, но дискомфорт, а она даже не знает, каким образом компенсировать усилия, затраченные на внимание к ней. Впрочем, Марина была уверена, что эти негативные мысли – полный бред и надо запретить себе крутить их в голове.
Около полуночи в рубку зашли вахтенные матросы, пару минут спустя – капитан и третий штурман. Началась какая-то возня, суета. Пространство резко изменилось – из него было украдено нечто греющее душу, внушающее чувство умиротворённости и защищённости.
Что ж? Пора уходить. Марина спустилась к себе в каюту. В душе у неё воцарились покой и безмятежность, а недавние рыдания на корме показались не более чем дурным, нелепым сном.
Марина легла в постель, долго ворочалась с боку на бок, всё никак не могла уснуть. Бессонница была её частым гостем. Приходила она, как правило, в минуты самые гадкие и тоскливые. Но в этот раз ей не спалось не от грусти и тревоги, а от благодарности и нежной любви к теплоходам.
«И всё-таки, что может быть прекраснее теплоходов? – думала Марина. - Если ты так и не нашёл покоя, если так и остался бродягой, не скопил слишком много ненужных вещей, если содержание твоё не застыло, не окаменело, а, подобно воде, ещё способно перетекать в различные формы, если ты невесом и прозрачен, как летний воздух - собирай скорее чемодан и без лишних слов отправляйся на теплоход.
Река всегда тебя поймёт, выслушает. Кидай в неё свои печали прямо с палубы - заберёт, унесёт или, по крайней мере, отмоет, высветлит, так что и сама печаль покажется тебе вполне терпимой и лёгкой.
И не беда, что теплоход твой стар, неказист, с потёртостями, ссадинками, вмятинками и прочими несовершенствами. Так даже лучше – будет у тебя дом, а не отель на воде.
Нет, здесь тебя не ожидает рай. Хотя бы потому, что куда бы ты ни шёл, ты всегда берёшь с собой свой маленький адик, вживлённый в тебя наподобие чипа. Да и зачем тебе рай? Рай, он после смерти. А пока – плачь, смейся, удивляйся, разочаровывайся, надейся, обманывайся, теряй, находи, живи.
Наблюдай роскошный вечерний ритуал омовения солнца в розовых волнах. Слушай собственный голос, сослепу натыкающийся на стенки шлюзов и бодро отскакивающий от них, словно теннисный мячик. Топчи лёгкими сандалиями нагретые полуденным зноем, слегка прогнившие доски деревенского пирса. Провожай города, стоя на палубе, маши рукой тем, кто остался на берегу, пока их фигурки окончательно не скрылись из виду. Грусти, расставаясь, но верь, что вернёшься».
Марина всегда возвращалась. Её возвращения ждало множество прибрежных городов и сёл. Их даже нет смысла перечислять. От Каспия до Белого моря – огромное, обжитое, прочувствованное, заякорённое воспоминаниями, дышащее, заряженное энергией пространство. Она не могла представить своей жизни без теплоходов. Стихия воды подпитывала её и была к ней гораздо более благосклонной, чем стихия земли.
Только на теплоходе она по-настоящему чувствовала, что живёт, даже полностью запутавшись, разочаровавшись во всём на свете. Ведь, может, смысл её жизни как раз в том, чтобы разочароваться в жизни? Искать и не найти, кричать и не быть услышанной? И разочаровавшись, чтить только те крошечные лучики надмирного, которые сюда каким-то немыслимым образом иногда всё же проникают.
Да, у неё, определённо, есть выдающийся природный талант - вляпываться в проблемы. Это ж просто человек-катастрофа!
Марина вспомнила уличную кошку Марусю, которая сама пришла к ней домой (то есть в небольшую съёмную квартиру, которую Марина по понятным финансовым причинам делила с приятельницей) и осталась там жить, стоило один раз прикормить. Потом, когда Марина уволилась из школы и осталась без средств к существованию, ей вместе с Марусей пришлось переехать к маме. Но речь сейчас не об этом.
Так вот, разве она, Марина, не напоминает в данный момент ту самую Марусю? «Прикормили» один раз добрым, внимательным отношением, и вот она уже стоит у входной двери в чей-то чужой мир и жалобно мяучит, прося впустить её на правах постоянного обитателя этого мира.
Хотя, чего лукавить? Ещё до «прикорма» поселилась в её голове эта феерическая дурь, просто особо не проявляла себя. А теперь вот получила новый импульс для всецелого захвата мозга.
«Всё началось с того злополучного бейджика, - рассуждала Марина, - который Катька не просто забыла переделать, а вообще потеряла.
А потом он пришёл за своим бейджиком, а я и знать не знаю, что бейджик не готов, думала, Катька давно уж его ему отдала.
Начала искать. Во что бы то ни стало надо найти! Наслышана ведь, что офис за любую потерянную мелочёвку три шкуры сдерёт. Вроде, не я потеряла, а чувство вины так ко мне и липнет. Пытаюсь побыстрей отыскать, чтобы человека не задерживать, а он стоит, терпеливый такой, и смотрит неотрывно. А глаза светлые-светлые, будто совсем его и не тревожит пропажа.
Наконец, нашла, в коробке с канцтоварами. Всё то же имя внутри – Алексей. Начала переделывать. И так бережно, улыбаясь каждой буковке. И безумно важным почему-то было обрезать бумажку идеально ровно, ни на полмиллиметрика не ошибиться.
Вот тут-то и подхватила я проклятый вирус. Да, это вам не коронавирус, тут маска не спасёт.
А может, ещё раньше влипла. Тогда, когда рассматривала его необычные пятнистые руки.
Да и на верхнюю палубу я разве тогда пошла не в надежде его «случайно» встретить?
Ему всего-то только двадцать лет. Студент Водной Академии. Когда форму надевает, ещё куда ни шло, а в обычной, повседневной одежде – совсем ребёнок. Он выглядит даже младше своих сверстников, рулевого Андрюхи, например. Они же вроде одногруппники, стало быть, ровесники.
И что же теперь делать? Один внутренний голос приказывает: «Нет и только нет. Не разыгрывай тут «Лолиту» наоборот». А другой – заманивает на дурацкие форумы в Интернете, типа «Мужчина младше женщины на 10 лет – есть ли смысл в отношениях». Общий посыл таких форумов – сложно, но можно, но есть куча совсем уж удручающих комментариев: «бабий век короток», «тридцать лет – считай, старуха», «поиграется и уйдёт к молодой», «юные мальчики, западающие на взрослых женщин, все альфонсы, поэтому, если у тебя нет, как минимум, личного самолёта, тебе ничего не светит», «когда придёшь знакомиться с его мамой, не забудь прихватить для неё баночку Корвалола, иначе сердечный приступ ей обеспечен», «общество вас не поймёт, тяжело вам будет, будете всю жизнь натыкаться на стену презрения, колких смешков и неприязни».
Откуда берутся в обществе стереотипы? Почему тебе всё время пытаются навязать какие-то правила, ограничения, странные убеждения? К чему все эти дурацкие клише: не вышла замуж до тридцати лет – неудачница, чайлдфри – эгоистка, живёшь только для себя, многодетная мать – ходячий инкубатор, в жизни не слышавший о контрацептивах, разновозрастная пара – брак по расчёту?
Почему бы людям не оставить друг друга в покое? Пусть каждый живёт, как умеет, как хочет - только бы зла окружающим не делал. Ну конечно, стандартизация мышления! Все мыслят готовыми, упрощёнными формулами и наклеивают друг на друга ярлыки. Вот он – лучший рецепт власти над обществом. И все, кому не лень, им, конечно, давно уже пользуются.
Эх, Марина-Марина! Ну что ты тут митингуешь? Какие форумы? Какие разновозрастные пары? Какая борьба со стереотипами? У тебя ничего нет. Совсем ничего. Вспомни, ты просто уличная Маруся, царапающаяся в чью-то входную дверь, как к себе домой, только потому, что эта чудесная дверь перед тобой однажды приоткрылась, и тебе бросили оттуда кусок колбасы. Откроется ли она ещё хоть раз? А если и откроется – разве хочется тебе быть кошкой Марусей?
У тебя и так всё в жизни наперекосяк. Зачем тебе ещё и это? Зачем ты ходишь обедать в то же время, что и он? Зачем ищешь его повсюду глазами, боясь встретить и не встретить? И когда его вахта совпадает со стоянкой, а у тебя в это время смена, зачем сквозь пытку радуешься, что он будет несколько часов в поле твоего зрения и пялишься на него тайком все эти несколько часов? Зачем подолгу вглядываешься в зеркало, ища первые признаки увядания? Да, ты пока довольно хороша собой, но разве это имеет какое-то значение? Ты всё равно не преодолеешь этой бездны между вами. Он только начинает жить, а ты уже изрядно помята жизнью.
Зачем ты напилась вчера? Вылакала за вечер весь оставшийся ярославский виски, уже даже без колы. Что ж, хотя бы на этот вопрос есть ответ – чтобы заземлиться. Когда обнимаешься утром с унитазом, нет желания обниматься ни с кем другим. А головная боль не оставляет места для «высоких» мыслей. Нужно только переждать то смешное и глупое состояние, когда проваливаешься в патетический, восторженный бред и окрылёно шепчешь: «Мне ведь никто не запретит думать эти мысли! Никто не залезет ко мне в голову! Буду мечтать, буду представлять тебя рядом, пока пьяна, пока не настало утро. Дэн… Почему ты так похож на ангела, Дэн?»
Нужно только переждать. А потом придёт спасительное похмелье».
Сонное солнце неторопливо поднялось со своего ложа, выстланного мягкими облаками. Ему так хотелось растянуть эти ленивые утренние часы, но предстояло как можно скорее взбодриться и отправиться в свой привычный путь по небу, раздаривая всем подряд свои тёплые августовские лучи.
Туристы уже вовсю толпились на ресепшене, собираясь на экскурсию в Кострому. Наконец, пришла Ирина Владимировна - директор круиза - бойкая, энергичная, по-мужицки резкая женщина лет пятидесяти, и повела туристов на берег, рассаживать в автобусы. Марина засуетилась, собирая ключи и выдавая взамен карты гостя.
Никуда не деться. Она прикована к этому небольшому клочку пространства, и никого не волнует, что с восьми до двенадцати она будет находиться под наркозом инопланетно синих глаз, выворачивающих её сердце наизнанку. Ситуацию усугубляло то, что выход в город находился как раз со стороны стойки администрации.
«Только бы продержаться! Только бы не начать нести всякую чушь! – заклинала себя Марина и тут же пыталась успокоиться: - Ничего. Не впервой. Продержусь. Главное – не отрывать глаза от монитора».
«Мне ведь никто не запретит думать эти мысли! – коварной воронкой закружились в голове Марины знакомые слова, абсолютно помимо её воли. – Буду мечтать! Буду смотреть на тебя! Если бы я была пьяна или если бы мне было двадцать, я бы, конечно, спросила: Дэн, почему ты так похож на ангела?»
- Дэн! Давно хотела тебя спросить…
«Боже, я ведь произношу это вслух!» - ужаснулась Марина.
Молодой человек как-то нерешительно обернулся, будто сомневаясь, к нему ли обращена речь, и сделал несколько шагов в сторону ресепшена.
- Я… я это…тебе какая вахта больше нравится – в ходу или на стоянке? – с трудом закончила Марина свою идиотскую, как ей показалось, фразу.
- Не знаю даже. На стоянке, наверно. В рубке скучно. А тут - люди.
- Ясно… А это какая твоя по счёту навигация?
- Вторая. А твоя какая?
- Седьмая…
Возникла неловкая пауза. Марина от волнения совершенно потеряла дар речи. Но Денис, к её немалому удивлению, нашёл, как поддержать разговор:
- Мы в прошлом году на север ходили. Москва – Карелия – Соловки - Питер. Такой вот маршрут. Но на Соловках я, правда, не был.
- Маршрут прекрасный просто. Я тоже по нему ходила. Люблю север. А Ладога… Какие там закаты! А Валаам…
- А ещё эти… Кижи, Рускеала… Хочешь, я тебе фотки из той навигации покажу?
Денис подошёл совсем близко, так что волосы его почти соприкоснулись с Мариниными, достал из кармана телефон.
«Эти руки! Любая бы на моём месте воспользовалась их необычностью, чтобы прикоснуться. Сказала бы: «Ой, а что такое у тебя с руками, дай посмотрю!» Но у меня так не получится. Я и пошевелиться-то не могу. Я даже дышать не могу», - подумала Марина.
Перед ней замелькали на снимках знакомые пейзажи. Вот набережная Петрозаводска с её странными скульптурами и огромной стаей уток и чаек, плескающихся в Онежском озере и дерущихся за хлеб, который им кидают прохожие. Вот шлюз на Беломорско-Балтийском канале с двумя дворнягами – белой и рыжей. Они всегда там шныряют во время шлюзования теплоходов. Вот Валаам. Скалистый берег. Суровая, неброская северная красота.
- А это моя собака, - сказал Денис, указывая на фото миловидного щенка хаски.
- Даже собака северной породы. Забавно. А у меня кошка есть. Маруся.
Марина помрачнела, вспомнив, как давеча сравнивала себя с Марусей: «Зачем я благоговею перед ним? Я не должна смотреть на него снизу вверх. Он же почувствует, что я «клюнула», причём не то что без наживки, а даже без удочки. Хорошо быть холодной стервой. Но мне чужды все эти игры в «ближе-дальше», в «поманить-и-убежать» и в «попробуй-до-меня-дотянись».
- Маруся? Надеюсь, не северной породы?
- Нет, вообще без всякой породы. На улице подобрала.
Лицо Дениса было всё так же близко. Марина только сейчас обратила внимание, как пылали его щёки.
«Смущается, нервничает? Что его могло вогнать в краску? Разговор со мной? – подумала Марина и тут же пресекла полёт фантазии: – Не обольщайся. Не придумывай себе небылиц. Реальность далеко не всегда такова, какой бы тебе хотелось её видеть».
- Извини, Дэн. У меня тут работа. Интересно, конечно, с тобой разговаривать, но… Приходи лучше сегодня после вечерней вахты ко мне в гости, в каюту. Поболтаем ещё немножко.
- Ну, хорошо. Если ты к этому времени спать не ляжешь.
- Не лягу. Я поздно ложусь, я – сова. Надеюсь, ты тоже ещё спать не будешь.
- Я-то точно спать не буду.
В его голосе, невесть почему, прозвучала какая-то горькая ирония.
«Что за сила сейчас в меня вселилась? Неужели это я сказала? Я осмелилась его пригласить, а он согласился прийти?! Господи, да как же такое может быть?!»
Марина почувствовала, будто с её жизни убрали огромный камень, преграждающий путь радости, любви, нежности, и светлый, сияющий поток беспрепятственно побежал вперёд, превратился в полноводную, сильную реку, готовую напоить всякого встречного чистой, живой водой. Если раньше, к примеру, туристы казались Марине серой, невнятной массой, она не могла запомнить ни лиц, ни имён, то теперь готова была интересоваться каждым, улыбаться каждому, и не вымученной дежурной улыбкой, а совершенно искренно. Каждого захотелось одарить хотя бы маленькой искоркой переполнявшего её счастья.
К вечеру эйфория сменилась сомнениями. Ярославский её знакомый обещал прийти, но не пришёл. Лучше бы этот – последовал его примеру.
«Зачем я его пригласила? Как глупо с моей стороны. Смогу ли я вести непринуждённую беседу, смогу ли быть естественной? Да и вообще, чего я хочу от этого общения? Может ли быть будущее у нас с этим очаровательным золотоволосым ребёнком, с этим Херувимчиком, как называет его Катька?
А знает ли он вообще мой возраст? А если нет, как ему сказать? На десять лет младше меня! Жуть. На треть жизни! Но самое ужасное то, что я хоть формально и старше, а в действительности – сама ребёнок, даже, может быть, младше него. Заблудившийся, потерявшийся ребёнок. И выражение лица-то у меня детское. Борюсь с ним, а оно никак не искореняется. Эти вечно приподнятые брови, широко раскрытые, удивлённо-испуганные глаза, губы в беспомощной полуулыбке. Кому нужна тридцатилетняя девочка?
Ну почему я до сих пор не могу смириться с нормальной, ровной, земной жизнью? Почему меня так манит всё зыбкое, непрочное, непонятное, неординарное? Что это – гордыня быть может? Знай своё место, хватит уж, почудила достаточно. Сделай так, чтоб в твоём кошельке завелась хоть какая-нибудь копеечка, купи машину, возьми однушку в ипотеку, найди мужика попроще (понизь планку-то, принцеждалка перезрелая), роди, вырасти и не забудь скопить себе на похороны до того, как выйдешь на пенсию – словом, позаботься о своём трупике заранее.
Оставь молоденьких мальчиков молоденьким девочкам. Музыку оставь гениям. Чудеса – страницам детских книжек.
Ты ведь смотришь на этого парнишку издалека, вот он и кажется тебе таким привлекательным. Как на картину в музее, на него смотришь. Издалека всё идеально. А подойдёшь поближе – увидишь трещины, мазки, шероховатости, а может, и вообще ничего не увидишь, кроме нагромождения странных цветных клякс. Вот она, кухня художника. Далеко не так заманчива, как парадный зал. Ну и пусть. Пусть так. А вдруг эта картина, не смотря ни на что – шедевр? Эх, всегда надеешься на это чёртово «а вдруг».
Мысли Марины, словно пчёлы, тяжело и непрерывно жужжали в её голове.
«И всё-таки… Какое ядовитое блаженство – думать о нём, воссоздавать мысленно его облик. До чего ж редкая внешность! И создаёт же такое природа! Глаза – эталон, апофеоз синевы. Их нельзя сравнить ни с синим морем, ни с синим небом. Их вообще нельзя сравнить ни с чем материальным. Это суть, смысл, идея, абсолют синевы. Это музыка синевы, восстание синевы, синий смерч, синяя гибель, синий апокалипсис!
А ресницы! Бледно-золотые стрелы, обрамляющие, охраняющие синее это безумие.
А кожа! Светлая, тонкая кожа, так мало приспособленная для защиты его нутра от внешнего, агрессивного, дьявольского мира. Мгновенно обгорающая на солнце, вспыхивающая густым румянцем, тотчас выдающим отсутствие штиля, любую рябь на водной глади его души.
Интересно, это и есть альбинизм?
Дебилизм. Это – дебилизм, Марина. Ты рехнулась. С чем тебя и поздравляю». Её внутренний критик не дремал, но уже не был таким циничным и жёстким, как прежде. Он улыбался вместе с ней.
Марина бросилась на кровать, сжалась в комочек, зарылась лицом в подушку, с головой накрылась покрывалом, будто стараясь удержать нахлынувшие эмоции в ядерном саркофаге своего сердца, опасаясь, как бы они не просочились в окружающее пространство.
«Господи, какое всё нежное, какое всё настоящее: птицы в Онежском озере, крошки хлеба на ладони, рыжая и белая дворняги в шлюзе, маленький щенок хаски…
Разрешается ли в таком ключе думать о мужчине? Не оскорбительно ли восхищаться не брутальностью, не терпкостью, не крепостью, не угловатостью, не способностью добыть мамонта, а вот этой необычайной, всеобъемлющей нежностью?
Ладно, ладно, если это неприемлемо, так и быть, подумаю по-другому.
Вот прямо сейчас, в этой тёмной ночи, по этим тёмным волнам, ведёт он наш многотонный корабль. Разве не удивительно, что огромный железный монстр беспрекословно подчиняется этим странным пятнистым рукам?»
Марина закрыла глаза, прислушалась к мягкому шуму двигателя, почувствовала, как плавно и легко теплоход совершает своё движение. По волнам ли? По воздуху? Как же приятно находиться в твоей власти, как приятно доверять тебе, знать, что пока ты стоишь у пульта управления, всё непременно будет хорошо!»
«Чёрт возьми, Марина, ты просто отвратительно, ты просто свински сентиментальна!» - рассмеялся её внутренний критик.
«Двенадцать часов! - неумолимая цифра больно кольнула Марину в сердце. - Не приходи, не приходи, не приходи! Иди к себе, ложись спать. Это самое мудрое, что ты сейчас можешь сделать».
Дальше минуты потекли грузно, неестественно, как при замедленной съёмке. «Надо сделать вид, что я чем-то занята! - подумала Марина. – Чем занята? Гитара? Книга? В каком жанре с ней это всё происходит? Триллер? Комедия? Мелодрама?
Пятнадцать минут первого Марина услышала тихий стук в дверь, показавшийся ей таким внезапным, словно она и не ожидала гостя. Её охватил необъяснимый, холодный, почти мистический ужас. «Хоррор! – подумала Марина. Вот что это за жанр. Как открыть эту чёртову дверь? Может, лучше не надо?»
Марина дрожала всем телом, её бешеный пульс отдавался сумасшедшим гулом где-то в районе гортани.
Ей показалось, что прошла уже целая вечность, пока она вот так стояла, вперив безумный взгляд во входную дверь. «Наверно, он уже ушёл, - предположила Марина, - вот и хорошо». Теперь ей не страшно открыть эту дверь, потому что там никого нет. Просто пустой коридор. Пустота – это привычное. Постоянный спутник её жизни.
Но Марина ошиблась. Ошиблась дважды. Во-первых, потому что он всё ещё стоял за дверью. А во-вторых, это был вовсе не сверхчеловек, не роковой красавец, не вестник синего апокалипсиса. Все те чары, которыми она его только что наделила, вмиг развеялись, и к ней в каюту вошёл обыкновенный рулевой Дениска. Даже синева его глаз была какой-то приглушённой. Даже лунно-белая кожа лица казалась уставшей, потерявшей своё волшебное, мягкое сияние.
Всё как-то упростилось, уместилось в незатейливую шкатулку реальности. И, надо сказать, это очень обрадовало Марину. Страх, волнение поутихли. Можно было говорить, действовать вполне адекватно.
- Привет! Ты так долго не открывала. Я подумал, ты уже спишь, - первым прервал молчание Денис.
- Ну, нет, что ты. Совы в такое время не спят. Проходи. Как вахта? Как там Сергей Леонидович?
- Да всё, как обычно. Ничего нового. Хорошо у тебя. Тихо, уютно. Ты одна тут живёшь?
- Да, моя маленькая уютная норка. Садись, вот. А у тебя в каюте разве не тихо и не уютно?
- У меня – Андрюха.
- Рулевой Андрюха? Это твой одногруппник? Вы с ним вместе в Водной Академии учитесь?
- Да. Даже тут вот, как видишь, от него не избавишься. А ты где учишься? Или уже закончила?
«Ох ты ж ёшкин кот! Мальчик, ты, похоже, совсем не в курсе, с кем имеешь дело!» - мысленно усмехнулась Марина.
- Я? Я консерваторию закончила. Только это давно было. А потом я ещё учителем музыки проработала, лет около ста.
- Что-то ты не похожа на столетнюю старушку.
- На столетнюю, может, и не похожа. А на тридцатилетнюю – вполне.
- Тебе тридцать?
- Да.
«Ну всё, это конец», - решила Марина.
- Ты замужем?
«Господи, Дэн! И ты туда же! Почему у всех вокруг слово «тридцать» мгновенно ассоциируется со словом «замуж»?» - возмутилась Марина. Однако, постаралась говорить максимально сдержанно:
- Не замужем. И детей – нет.
- Почему?
Марина закипела от негодования: «Дэн, я тебя сейчас убью, ей Богу! Ну ладно судовой медик меня по этому поводу тормошит, ладно Катька, ладно старпом. Но ты?!» Впрочем, виду, как и в прошлый раз, не подала.
- Ну, как я тебе отвечу на этот вопрос? Это очень, хм… философский вопрос. Наверно, потому, что в душе я бродяга, и у меня нет качеств семейной женщины. А может, просто ещё не обрела того самого, единственного. А у тебя как с личной жизнью?
- Да никак. Меня девушка бросила. Из навигации не дождалась. Но это давно было.
- Из той самой, северной навигации?
- Да. Хотя, её понять можно. Полгода одной – это так себе перспектива. Ей было одиноко, а меня не было рядом. Нет, я, конечно, каждый день звонил и писал ей, но, ты же понимаешь, что это всё не то.
«Нет, Дэнчик, я не понимаю, - мысленно отвечала ему Марина. - в моём возрасте уже не понимаю. У тебя, видимо, ещё совсем другое ощущение времени. Полгода кажутся тебе бесконечностью. А передо мной года мелькают, словно титры на экране. Я тасую года, как колоду карт. Годами жду я взаимной любви, ласки, нежности. И подождать полгода для меня уже сущий пустяк».
- Не знаю, Дэн. Мне кажется, если бы она тебя любила, то дождалась бы.
- Возможно. Там сложно всё было. Но теперь это уже не важно. Ладно, не будем о прошлом. Я смотрю, у тебя тут гитара. Ну да, ты же говорила, что консерваторию закончила.
- Консерваторию по специальности «Фортепиано». А на гитаре играть, песни сочинять – это я так, сама научилась.
- Я люблю музыку. Классику люблю. Шопен очень нравится. У нас ведь есть в зале пианино. Может, сыграешь мне как-нибудь?
- Оно сломанное. Там педаль не работает. А без педали ничего не получится.
- Жаль. Тогда на гитаре сыграй и спой, своё что-нибудь, авторское.
- Именно авторское?
- Да, желательно. Мне кажется, это мне поможет тебя лучше узнать.
- Тебе хотелось бы лучше меня узнать?
- Мне было бы интересно. Но я, конечно, не настаиваю. А тексты песен тоже сама пишешь?
- Когда как. Бывает, сама пишу. Бывает, беру то, что на душу легло.
- Спой то, что полностью твоё.
- Ну хорошо. Раз уж мы на реке, я спою тебе «Речной ноктюрн», - согласилась Марина и стала расчехлять гитару. – Только обещай мне одну вещь.
- Хм, постараюсь. Что за вещь?
- Ты не будешь отождествлять тех, о ком там идёт речь, с автором. Так делают многие. Но это неправильно.
- То есть ты это сочинила не про себя, а про кого-то другого. Так?
- Ну, если совсем уж упрощённо, то так.
- Хорошо, без проблем.
- Что-то я волнуюсь. Знаешь, музыка сыграла со мной злую шутку, завела мою жизнь куда-то не туда. Ну и потом, я давно не брала в руки гитару, а мне разве можно ударить перед тобой в грязь лицом?
- Да не волнуйся ты. Я что, артист Большого театра, по-твоему?
- Хуже, Дэн. Ты – свет софитов, бьющий в глаза. Ладно, мне, наверно, уже не отвертеться, слушай.
Всех бродяг, «потеряшек», поэтов, шутов,
Всех, кого невзлюбила стихия земли,
Для кого не взрастила янтарных плодов,
Далеко по весне увезут корабли.
Будет раны зализывать нежно волна
Тем, кто оземь звенящее сердце разбил,
Будет золото в реку им сыпать луна,
Будет ветер на палубе тысячекрыл.
Будут песни в каюте, гитара, коньяк
И краюшка любви и чужого тепла
Наконец-то у этих безумных бродяг,
Не огонь в очаге, так хотя бы зола.
Пусть их радости вилами лишь на воде,
Но зато и злодейка-тоска за бортом.
О, Господь, не оставь этих странных людей,
Сохрани их последний, кочующий дом!
Пусть не крошится робкой надежды слюда,
Пусть взойдёт к ним удача на борт корабля!
Помоги им воскреснуть, живая вода!
Не засыпь эти очи до срока, земля!
Марина закончила петь, и в каюте воцарилось молчание, натянутое, как струна, молчание, которое так непросто нарушить.
- Марин, почему ты сказала, что музыка завела твою жизнь не туда? Мне кажется, музыка– это твоё, - решил, наконец, заговорить Денис.
- Это долгая история.
- Ну, а если вкратце?
- Если вкратце, я была наивной, самонадеянной дурочкой. Думала, мне все двери открыты. Хотела славы, зарубежных гастролей, Шопена твоего любимого на белом рояле играть где-нибудь в Париже, чтобы песни мои в каждом наушнике звучали. Я отдала музыке всю жизнь, и я надеялась, что она ответит мне взаимностью. Всё или ничего - таков был мой девиз. И получила я, в итоге, конечно же, ничего.
- Ну зачем ты так? Это ведь здорово, что у тебя есть дело, такое, которое… больше, чем дело. Это ведь не бытовуха, не дом – работа – дом. Это то что даёт тебе право уважать себя. Я, наверно, коряво выражаюсь, не умею, как следует…
- Нет-нет, наоборот, ты очень точно выражаешься. Я хорошо тебя понимаю. А у тебя самого есть такое дело, которое… больше, чем дело?
- Наверно, нет. Я не нашёл такое дело. В детстве спортом занимался: футбол, тренажёрка. Даже, вот, вроде, осталось что-то, - указал он на мышцы рук. – Потом на гитаре тоже пытался. Но как-то всё это мимо меня прошло. В общем, всё, что я в данный момент делаю – это вожу по реке старые, ржавые консервные банки. А в свободное время – ем и сплю.
- Да, невесёлая у тебя жизнь. Но неужели у тебя нет на неё никаких планов?
- Ну, сначала надо ВУЗ закончить, потом – в море сходить пару раз, денег заработать. Потом… не знаю. А ещё… Ты смеяться будешь… В небо меня тянет. Дельтапланами хочу заняться. Вот.
- Дельтапланами? Знаешь, ты, когда это говорил, так мило улыбнулся, что я подумала, а не то ли это для тебя дело, которое больше, чем дело?
- Да, но это всё как-то… глупо, по-детски что ли. Всегда находится то, что надо сделать в первую очередь. То, что практично.
- Как я не люблю это слово – «практично». Мне в своё время говорили, что практично быть бухгалтером. А я отстояла, отвоевала себе музыку. Не знаю, надо ли было, но отстояла. Но разве теплоходы – это совсем не твоё?
- Не то чтобы не моё. Мне нравится в механизмах копаться, природа нравится, города разные. Но вот то, что дома по полгода не бывать, близких не видеть…
- А если бы близкий человек с тобой рядом, на теплоходе был?
- У меня такого опыта не было. Не могу сказать. Но, наверно, это как-то меняет дело.
«Как бы мне хотелось стать для тебя таким человеком», - подумала Марина.
- Я вот очень люблю теплоходы, - продолжала она вслух. – В этом году я администратором работаю, потому что аниматоров нет, а до этого я была как раз аниматором, музыкантом.
- В те старые добрые времена, когда все пианино были ещё с педалями?
- Да, точно.
Разговор, вроде бы, неплохо строился, но Марина начала беспокоиться, как бы не переутомить, не «перекормить» собеседника своим обществом. Это такое негласное сценическое правило: лучше, чтобы зритель ушёл из зала слегка голодным.
- Дэн, уже поздно. Завтра рано вставать. Сегодня то есть даже.
- Прогоняешь, значит.
- Не прогоняю ни в коем случае. Но ведь ты не выспишься.
- Ну, ещё минут десять!
«Что? Уходить не хочет? Просит разрешить ему остаться? Милый, хороший, волшебный мой Дэн!»
- А вообще, я, наверно, наглая скотина, но… можно тебя попросить, Марин?
- О чём?
- Да ну, глупость… Забей.
- Да уж говори, раз начал.
«Неужели… неужели…поцеловать попросит?!» - вспыхнула Марина.
- В общем, у тебя тут дополнительная верхняя койка есть. Можно я на ней до утра посплю? Я утром рано встану, тебя не побеспокою.
- Дэн, послушай… Мы ведь с тобой только друзья. Ты… ты… такие просьбы у тебя, в общем, будто мы с тобой более, чем… Мне тридцать лет, Дэн. Я тебе в девушки не гожусь совершенно.
- Да ты меня неправильно поняла. Я ведь совсем не о том, Марин. Я ни на что такое не намекал. Я как раз и имел в виду, что мы просто общаемся.
- По-дружески.
- Само собой. Извини, если чем-то обидел. Я, пожалуй, пойду. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Как только за Денисом закрылась дверь, Марина бросилась в слезах на кровать.
«Дура, дура! Всё испортила! – рыдала она, вцепившись ногтями в подушку. – Зачем я сказала, что не гожусь ему в девушки? Разве это я сказала? Это кто-то другой во мне сказал. Идиотка! Какая же я идиотка!»
Оставался только один выход – осторожничать, не переступать черту, а лучше вообще даже близко не подходить к этой черте.
Они общались, не то, чтобы постоянно, но всё же. Болтали, стоя на ресепшене или у входа на теплоход, изредка пили чай у Марины в каюте. Время от времени Марина приходила к нему в рубку. Смотреть закаты. Закаты из окон рубки действительно выглядели потрясающе. Каждый раз уникальные, не повторяющиеся.
Иногда закат был похож на розовый жемчуг, строгий, кроткий, неброский, прохладный. В другой раз это был огромный рыжий лев, протянувший через полнеба свою мощную, огненную, захапистую лапу. Бывало, что цвет заходящего солнца ассоциировался у Марины с цветом румянца на щеках Дениса, и сердце её тотчас накрывала горячая волна бесприютной, невысказанной нежности. Хорошо ещё, что в рубке было темно, темнота позволяла прятать эмоции, которые могли бы отразиться на её лице.
Во время вахты Денис, по большей части, молчал. То ли был сосредоточен на работе, то ли не хотел афишировать свои (приятельские?) отношения с Мариной.
Зато Сергей Леонидович говорил много и охотно. Любил затрагивать тему экологии. Сокрушался о том, как бессовестно загрязняют реки и озёра, выливают отходы прямо за борт, губят рыбу. Говорил про свою дачу, выращивание картофеля, строительство бани и походы за грибами. Вспоминал те времена, когда речной флот был добротный, обшивка стен – из натуральных материалов, а не из вредного, дешёвого пластика, как сейчас. Печалился, что с наших рек исчезло чудо технической мысли – легендарные «Ракеты» и «Метеоры».
Марину успокаивали, умиротворяли эти разговоры. Она ловила себя на мысли, что ей бы очень хотелось, чтобы у неё был отец, похожий на Сергея Леонидовича. Но у Марины совсем никогда не было отца. Никакого.
Мама родила Марину поздно, в 36 лет, от какого-то знакомого алкоголика, который с самого начала отказался принимать участие в воспитании девочки. Впрочем, Маринина мама и не питала по этому поводу никаких иллюзий. Ей просто нужен был ребёнок, чтобы не чувствовать себя одинокой, чтобы было, куда деть запас нерастраченной женской энергии, а самое главное, чтобы всё, как у всех, чтоб не слушать от окружающих вдогонку презрительное «пустоцвет». Женщина должна рожать. Ну а как иначе?
Одиночество, обида, разочарование, страх, безысходность – таков был её первоисточник, вот та пена морская, из которой Марина вышла в мир.
Сама она впоследствии приняла твёрдое решение: «Лучше сдохну от одиночества, чем буду рожать «для себя».
В раннем детстве Марина стеснялась своей мамы, потому что у всех были мамы яркие, молоденькие, а у неё – нет. Потом ей, конечно, стало всё равно. А теперь Марина, наоборот, радовалась, что она – поздний ребёнок. Ведь, родись она раньше, они бы совсем разминулись с Денисом.
Догадывается ли старпом, что Марина неравнодушна к его рулевому? Замечает ли, как ласкает взглядом она его спину, плечи, затылок, пользуясь тем, что Денис занят дорогой, а значит, не обернётся и не разоблачит её? Если даже и догадывается, то ничего страшного. Не будет же он, пожилой, солидный, трезвонить об этом на весь теплоход!
Иной раз Марине даже хотелось рассказать мудрому и доброму Сергею Леонидовичу о том, как глупо залипла она на маленького Дениску. Этот запутанный клубок из сумасшедших мыслей, чувств, страхов, сомнений уже едва помещался в её сердце. Держать его там, вдали от всех, в полной темноте, было порой невыносимо. И от планируемой исповеди Марину, казалось иной раз, ограждало только то, что она не могла найти для неё подходящего времени и места.
«Вообще, удивительно, как это до сих пор по теплоходу не поползли слухи о них с Денисом», - думала Марина. Ведь порой достаточно одного единственного слова и даже взгляда для того, чтобы тебе приписали какие-нибудь шуры-муры. Утаить, скрыть что-то от обитателей теплохода практически невозможно. То ли она, Марина, гений конспирации, то ли разница в возрасте настолько велика, что никому даже в голову не приходит считать их парой.
А может быть, их общение ни у кого не вызывает подозрений на дела амурные, потому что Денису приписывают роман с другой девушкой? С какой-нибудь ресторанской вертихвосткой? Марина начала искать улики. Но ничего «криминального» не обнаружила. Как вдруг…
«Господи! Почему я это вижу? За что мне это наказание?» - ужаснулась Марина. Она почувствовала, как кто-то неумолимый, враждебный, дьявольски злобный не просто вырвал у неё из груди сердце (это было бы ещё гуманно!) а начал резать его на части, шинковать, измельчать огромным ножом, а после с видом профессионального садиста-гурмана кидать на раскалённую сковородку, чтобы приготовить из него своё чудовищное жаркое.
«Денис, а что такое у тебя с руками, дай посмотрю». Да, именно так она и сказала ему, слово в слово, своим фирменным, слащавеньким, но властным тоном.
«Эти руки! Любая бы на моём месте воспользовалась их необычностью, чтобы прикоснуться, - вспомнила Марина свои собственные слова, ставшие пророческими. – Любая бы на моём месте воспользовалась… Любая – воспользовалась, а ты – не смогла!»
«До чего же просто, обыденно она их держала! Как будто это было что-то само собой разумеющееся. Насколько собственнически гладила! Руки, перед которыми я замираю, каменею, забываю дышать!» - горели в голове Марины мучительные мысли.
Несколько раз прошла Марина мимо ресепшена, а они всё разговаривали, разговаривали… Смеялись, любезничали, флиртовали.
Катька! Ну конечно, Катька. Самоуверенная, расчётливая, хитрая, умеющая себя преподнести, а главное – его ровесница.
Что там говорил старпом? Катюшку уже почти что рулить научили? То есть в рубке она – частый гость. Всё ясно. Катька – вот кто её враг. Так как же с ней теперь работать? Она, Марина, не будет больше с ней работать!
«Стоп, стоп, Марина, не дури, - пыталась она прийти в себя. – Как это не будешь с ней работать? Нет, ты не только будешь с ней работать, а ещё и притворишься самой близкой её теплоходной подругой и выведаешь, что у неё с ним. Врага надо знать в лицо!»
В этот же день Марина закинула «удочку», с самой непринуждённой улыбкой, на какую только была способна:
- Кать, почему мы с тобой до сих пор винишко не пили?
- Ты предлагаешь мне выпить винишка? – улыбнулась в ответ Катя.
- Да. Давай завтра вечером, после твоей смены. Схожу днём в город и куплю нам… волшебный эликсир и закуску.
- Ну, хорошо. Приходи ко мне завтра в двенадцать. Только, знаешь, давай в качестве волшебного эликсира будет Мартини.
- Ну, ок. Мартини, так Мартини.
«Вот и чудно», - ухмыльнулась про себя Марина.
В каюте у Кати было чисто, пахло духами, ванилью и ещё чем-то странным, едва уловимым. Так пахнет в элитном офисе или в салоне дорогого автомобиля.
Марина выставила на стол большую бутылку Мартини, апельсиновый сок, чипсы, шоколадку и сырную нарезку.
- О, да у нас тут пир на весь мир! – улыбнулась Катя, добавляя на стол ещё одну шоколадку, нектарины и фисташки. – А я уже и так объелась. Меня ресторан десертиками подкармливает. За красивые глаза.
Марина заметила на столе две пустые десертные вазочки.
- Даже тут лазейку нашла, - подумала она с отвращением.
Девушки наполнили стаканы, и Катя торжественно произнесла тост:
- Выпьем за нас, красивых!
- Самых красивых девушек этого теплохода!
- Единственных красивых девушек этого теплохода. Потому что кто, если не мы?
- Точно!
- Знаешь, мне казалось поначалу, что ты какая-то странная, не от мира сего. А потом…
- Тебе не казалось. Так и есть.
- Ну, музыканты, наверно, все такие. Но, потом я поняла, что ты – ничего так, с тобой можно общаться.
- И даже выпивать немножко.
- Да, и почему мы с тобой раньше такие посиделки не устраивали? Это мы как-то совершенно из виду упустили.
- Лучше поздно, чем никогда.
Дальше Марина могла смело выключать мозг, совершенно не напрягаться и поддерживать беседу лишь банальными «угу», «круто!», «ух, ты!», «ничего себе!», «обалдеть!», потому что Катя, как и следовало ожидать, принялась тараторить без умолку, и её уже было не остановить.
Сперва Марина выслушала «увлекательнейшую» историю про недавний поход Кати на маникюр и педикюр, про бирюзовый гель-лак и туристов, сошедших с ума от такой красоты.
После этого последовал весьма длинный рассказ о том, как замечательно Катя водит машину, как любит она гонять по трассе, что все её друзья, особенно мужского пола, в самом начале поездки безумно боятся за неё, а потом не могут не восхищаться её талантом.
Далее Катя с гордостью поведала о том, как её слёзно уговаривали пойти работать на этот теплоход, как компании-конкуренты боролись за неё, пытались сцапать, и какое большое она сделала одолжение, что пошла именно сюда.
Было ещё что-то про то, как феерично она готовит лазанью, садится на шпагат, танцует тверк, учится в институте, исполняет обязанности старосты группы, рисует стенгазеты и без всяких усилий с её стороны очаровывает каждого встречного парня.
«Самое время направить разговор в нужное русло, - подумала Марина. – Тем более что уже выпито достаточное количество алкоголя».
- Кать, как ты считаешь, у нас на теплоходе есть нормальные парни?
- У нас на теплоходе? Хм, есть симпатичные. Прикольные, весёлые есть, с кем общаться легко.
- А ты могла бы влюбиться в кого-нибудь из них?
- Нет, точно нет. Они все не моего уровня: нищие и без всякой цели в жизни. Раздолбаи какие-то, в общем. Мне нужен статусный, успешный, целеустремлённый мужчина. Ты не думай, я не стремлюсь в содержанки. Я, наоборот, хочу быть самодостаточной, независимой, карьеру сделать хочу. Чувствую в себе потенциал для этого. Но я не смогу уважать мужчину, который будет слабее меня. Мне нужен альфа-самец.
- Ну а если не влюбиться, а так, время провести? Романтика там, все дела…
- Только если флирт, не больше. Мне нравится быть в центре внимания, нравится, когда парни в мою сторону шеи сворачивают. Это не просто приятно. Это ещё и практично. Так можно мужскую психологию изучать, реакции мужчин на те, или иные ситуации. Я флиртую вообще со всеми подряд. Ну, вот такая я коварная, эксперименты над людьми, можно сказать, ставлю. Но зато когда встретится тот самый, я уже буду полностью вооружена.
«Чёрт, была не была, придётся говорить напрямик», - подумала Марина.
- А мне показалось, тебе рулевой Денис нравится.
- Дениска – ребёнок. Что с него взять?
- Старпом сказал, ты к ним в рубку ходишь, вот я и решила, что…
- Да, хожу. Я уже рулить научилась. Ничего сложного там нет. Старпом говорит, что руки у меня точно из нужного места растут. Вот так скоро и капитаном стану. Ветер был такой ещё сильнющий в прошлый раз, но я справилась. А вообще, Дениску мне жалко.
Марина не на шутку испугалась: «Что такое? Неужели слухи всё-таки ходят? Почему жалко? Тридцатилетняя тётка клеится, проходу не даёт? Что-то в этом духе?»
- Почему тебе его жалко?
- Да Андрюха вечно бухает, спать ему мешает. Девок водит в каюту. А Дениска не пьёт. Он же Херувимчик. Андрюха, когда напьётся, вообще неадекватный становится, ему уже всё пофиг. Да и бабам его тоже пофиг. Так вот, он этих баб прямо при Дениске лапает, а может, ещё и что похлеще.
- Какой кошмар.
- Да уж.
- А почему Денис всё это терпит, не возмущается, не пытается прекратить это безобразие?
- Да слабачок он, вот и не пытается. Такие у нас тут «прынцы», Марин. А ты говоришь, романтика. Ну не смешно ли? Я вообще за иностранца замуж выйду. Уехать хочу из России, в Европе жить планирую. Английский вот учу, на курсы хожу. Если я поставила цель, я добьюсь. У меня характер железный. Я заслуживаю комфорта, свободы финансовой. Не хочу ни в чём нуждаться. Я из многодетной семьи ведь и знаю, что такое безденежье. Я своим детям дам всё самое лучшее. Я сказала – я сделала.
- И неужели тебя никогда не одолевают страхи, сомнения, неуверенность в себе?
- Пытаются меня всякие там с пути сбить: бла-бла-бла, у тебя ничего не получится. Но я это сразу на корню пресекаю. Меня за пояс не заткнёшь. В нашем мире надо быть сильной, иначе пропадёшь. Мне уже вон директором круиза предлагают стать. А мне всего-то только двадцать. Ну есть ли у кого-нибудь после этого основание в меня не верить? Хотя, директором круиза у меня вряд ли получится поработать. Я на следующий год, девяносто девять процентов, не в России уже буду. У меня тут один проект есть… Но рассказывать не буду, заранее не рассказывают о таких вещах.
Они проговорили довольно долго. Шёл третий час ночи, когда Марина вернулась к себе в каюту.
«Вроде бы, не о чем беспокоиться, ложная тревога. Совершенно не претендует на него Катька, и вообще какого-то невысокого она о нём мнения. Насколько уничижительно из её уст прозвучало слово «слабачок». Что это за слово: капкан для иллюзий или разрушитель миров?
Катька, она ведь неплохая. Чужая, но неплохая. Да, приземлённая, да, хищная, да, зацикленная на себе. Но такая она цельная, заряженная, собранная, живущая в согласии со своей природой, чётко знающая, в каком направлении двигаться. Никогда не топчется на месте. И всё-то у неё в голове по полочкам разложено. Потому-то и вызывает она уважение, хоть и бесит, конечно, иногда. Потому-то и можно ей простить многое».
Марина была почему-то уверена, что Катькины цели - не пустая бравада, что Катька действительно добьётся всего, чего только пожелает. Ей нравятся правила квеста под названием «Жизнь на планете Земля».
«А кто ты, Марина? Горстка несложившихся пазлов? Вся какая-то фрагментарная, перепутанная, переломанная. Но ведь если ты захочешь стать похожей на Катьку, если приложишь для этого все усилия, ты всё равно не сможешь. Потому что из другого теста сделана.
А если даже, хм, будем фантастами и предположим, ты смогла, получила всё, о чём мечтает Катька. Вот у тебя бизнес, вот муж успешный, богатый, красивый, вот финансовая свобода. И что? Разве сделает это тебя счастливой? Ну, какого же лешего надо тебе от жизни? Почему с тобой так сложно всё? У тебя должен быть иной, свой путь. Но какой? Кто же ты, Марина, чёрт тебя побери?
А кто ты, Денис? Кто ты?»
Время на теплоходе идёт очень странным образом: один день тянется несколько месяцев, а несколько месяцев пролетают, как один день. Вот уже и конец августа с его лёгкой рябиновой грустинкой, прохладными вечерами, разноцветными игольчатыми астрами в палисадниках, горьковатым запахом изнурённых трав и большими корзинами сладко пахнущих яблок, выставленных на продажу старушками-дачницами прямо у причала. Конец августа, крошечный фрагмент лета, не имеющий в запасе будущего, предлагающий одно только настоящее, призывающий многократно замедлить свою жизнь, смаковать отблески солнца на воде, шорохи листьев в заметно поредевших кронах, трепетные взмахи тонких крылышек пёстрой, беспечной бабочки.
В жизни Марины ничего не менялось. Всё та же растерянность, та же неизвестность, душная, пульсирующая тайна, то вспыхивающая искоркой надежды, то погружающая в пучину безысходности и тоски. Ничего не менялось. Только закаты были похищены из окон рубки. К восьми вечера небо заволакивала плотная, густая темнота.
«Опять я со своей инициативой, - думала Марина, сидя вечером у себя в каюте. - Если бы я его не звала, не донимала разговорами, он бы вообще отстранился. Почему он соглашается прийти? От Андрюхи, наверно, отдохнуть хочет. Если б Андрюха не устраивал пьянки, он бы ко мне и не пришёл ни разу».
Вдруг в каюту кто-то постучал. «Дэн? Нет, не может быть. Ещё рано, вахта не закончилась».
Марина открыла дверь и удивлённо уставилась на стоящую у порога Катю. Вид у неё был какой-то взволнованный, обеспокоенный.
- У меня для тебя новость не слишком приятная, - сказала Катя, проходя в каюту.
- Что такое?
- Сейчас только из офиса поступили сведения. Никто ещё, походу, кроме меня, не знает, даже Ирина Владимировна. Я, как узнала – сразу, с ресепшена, к тебе.
- Ну, говори уже, не тяни!
- Навигация досрочно заканчивается. Следующий рейс, трёхдневка – последний.
- Что?! Как так, я не готова, я думала, ещё сентябрь впереди, ещё половина октября…
- Все так думали, но нет.
- Это прям уже точно?
- Сто процентов.
- Как так? Только в июле вышли и уже заканчиваем – что за бред?
- Ковид. Пандемия. Продаж нет. Туристы не горят желанием покупать путёвки. Все теплоходы заполнить невозможно. Кто-то должен уйти.
- Почему именно мы?
- Ну, вот такова жизнь. Я сама ужасно расстроилась. Мне нравится тут. Да и денежку хотелось заработать. Команда хорошая, туристы тоже хорошие, в основном. Что ещё нужно для полного счастья?
«Блин, время, время! – вспыхнула Марина. – Только бы успеть выпроводить Катьку, пока не пришёл Дэн».
- Катюш, это ужасно, конечно всё, но я уже собиралась спать, давай завтра поговорим.
- Спать? Так рано? Ты всё равно ведь не уснёшь после такого. Марин, что делать? Я вообще не представляю, что теперь делать. Не хочу домой. На берегу скучно, стрёмно.
Марина совершенно не готова была выслушивать душевные излияния своей напарницы.
- Ну давай посидим ещё немного, Марин! Эта новость… это… это просто гром среди ясного неба. До сих пор не могу поверить. Я с друзьями иногородними планировала встретиться. Надо было, конечно, раньше. Но кто ж знал, я думала, у меня вагон времени. В ресторан хотели с ними, в кино. Фильм уже выбрали, на который пойдём. Родственников тоже обещала навестить. У меня тётя в Ульяновске. Ты не представляешь, какая она гостеприимная. У неё дом свой, огород. Огурцы, помидоры, лечо, икра, салаты всякие. Как приедешь, она тебя сразу этими банками со всех сторон обставляет. Как ей удаётся всё это в таком количестве заготовить, да ещё так вкусно? И домой потом от неё штук сто банок везёшь. Я в Рыбинку ещё хотела, только чтоб волны были. Обожаю качку. Мне уже даже сестричек-близняшек мелких разрешили не теплоходе провезти в конце сентября. Только за питание заплатить и всё. Выгодно же! А теперь что я им скажу? Они ждут, предвкушают. Жалко детей разочаровывать.
Маринины нервы были уже на пределе.
- Кать! Ну возьми себя в руки! Сама говорила – надо быть сильной. Смирись. Мы ничего не сможем изменить. Извини, но я устала. Хочу спать. Давай, до завтра.
- Ну ладно, спи. Спокойной ночи, - сквозь зубы процедила Катя, пытаясь скрыть обиду.
«Фу, слава Богу, обошлось», - выдохнула Марина, закрывая за ней дверь.
Новость о том, что следующий рейс – последний, оказалась настоящим ударом для Марины. Неужели её крохотная, красивая Вселенная, непрочная, но пока худо-бедно сохраняющая равновесие, будет так скоро, так безжалостно разрушена? Что ждёт её за пределами этой Вселенной? Как будет выживать она в пугающем, холодном безвоздушном пространстве? Чем будет зарабатывать на жизнь? Согласится почти даром вести какой-нибудь дурацкий музыкальный кружок или что? Станет винтиком в большом, страшном механизме, который раздавит её и выбросит? Почему обществу всегда нужно от неё то, чего в ней нет – рабскую покорность рутине, серости, однообразию, скуке, а то, чего в душе навалом – настоящую, живую творческую энергию, её стихи, её музыку оно не берёт; а если и берёт, то нехотя, словно делая ей огромное одолжение и ничего не давая взамен?
Как покинет она свою маленькую, уютную, обжитую каюту-норку, которая скрывала их с Денисом от всего остального мира? Захочет ли Дэн хоть когда-нибудь увидеться с ней на суше? «Я не могу, не могу, не могу его потерять!» - словно мантру, повторяла про себя Марина. Мысль о том, что будущего нет, есть только нищая горстка мгновений, прощальный, прохладный поцелуй августа, сводила её с ума.
Марину охватило острое, пронзительное ощущение утекающего времени, холодной расчётливости и неотступности смерти. Ведь она, Марина, уже не в самом начале жизненного пути. Ведь она скоро завянет и умрёт. Завянет и умрёт! Так почему же не хочет жизнь наградить её своими дарами? Неужели так просто, с пустыми руками отпустит во мрак могилы, не обласкав, не побаловав, не понежив в ласковых своих объятиях? Ведь обречённые на смерть всегда имели право на исполнение последнего желания. Счастья, счастья, счастья, скорее, сейчас, сию же минуту! Вот её последнее и первое, и единственное желание. Как страшно не успеть чего-то главного, не выполнить какую-то заложенную в человека, немыслимо важную программу! Почему мир не откликается на её желание быть счастливой? Почему взирает на неё с таким надменным равнодушием?
Да, сломлена, да, неудачница, да, всё у неё наперекосяк. Но хоть что-нибудь, жизнь! Хотьодно мгновение абсолютного счастья, абсолютной полноты бытия! Как же хочется быть! Как же хочется любить! И это не просьба, не мольба о любви. О нет, это требование любви. Жизнь обязана дать ей любовь, если не хочет прослыть пустой, бессмысленной и жестокой. Или всё-таки жизнь по сути своей пуста, бессмысленна и жестока и ничего ей не обязана? Тогда она, Марина, выкрадет у неё любовь, выкрадет блаженство для души и для тела, как выкрала бы обезумевшая мать кусок хлеба для своих голодающих детей.
Сократить навигацию? Отобрать последние крохи – возможность видеть его, слышать, дышать с ним одним воздухом? Так вот каков твой садистский умысел, жизнь!
Ярость, ядовитая, огненная ярость закипела в сердце Марины. Нет, я не сдамся! Я стану разбойником, пиратом! Я буду грабить тебя, жизнь, разорять твои тайники, брать на абордаж твои корабли, но я не сдамся!
Раздался тихий, мягкий стук в дверь, тот самый, который Марина определяла безошибочно.
- Привет, заходи скорей. Я тут такое узнала полчаса назад!
- Что узнала?
Марина рассказала ему новость о досрочном завершении навигации.
- Дэн, мне грустно. Чертовски грустно. Я не знаю, что буду делать на берегу. Но это ладно, это не так важно. Есть кое-что гораздо важнее и ужаснее…
Денис посмотрел на неё вопросительно.
«Нет, нет, нет, что я ему сейчас скажу - что не могу без него?» - содрогнулась Марина.
- Но это ведь только моя проблема, Дэн. Мне с ней и справляться. Забудь.
- Мне кажется, мы слишком со многим пытаемся справиться в одиночку.
- Ну а что делать? Все по своим углам. Самоизоляция же тем более. Дополнительный повод соблюдать дистанцию.
- Ты ещё маску с перчатками надень, Марин.
- Кучу масок и кучу перчаток бы надела, если бы в этом был хоть какой-нибудь смысл.
- Что я, настолько заразный что ли?
- Ужасно заразный.
- Не думал, что ты такая мнительная, - улыбнулся Денис, шутки ради достал из кармана маску и натянул её на лицо до самых глаз.
- Я тоже тогда надену маску. Представь, что я восточная женщина, и я закрываю лицо от посторонних.
- Я не посторонний.
- Что?
Марина встала, принялась искать маску на полке, попутно роняя с неё какие-то вещи. Нашла. Кое-как нацепила. Руки её дрожали. Сердце бешено колотилось.
- Не посторонний? А кто ты?
Он стал вдруг каким-то совсем другим. Глаза его изменили цвет – из синих на мгновение превратились в серые, стальные. Он вскочил неловко с места, будто напрочь позабыв навыки ориентирования в пространстве, приблизился к Марине почти вплотную, резким, угловатым движением сорвал с неё маску и тут же беспомощно застыл, словно статуя. Он явно был до ужаса напуган собственной дерзостью, совершенно не представлял, куда деть взгляд и руки, одна из которых мёртвой хваткой сжимала Маринину маску.
Торжествующая волна всеобъемлющей, всепоглощающей нежности горячей, сухой ладонью обхватила её горло, едва позволяя дышать. Нежности к этому перепуганному, смешному волчонку, попавшему в западню и не знающему, чего ему ждать – то ли казни, то ли помилования.
Мягкая, но не признающая возражений сила притянула Марину к его груди. Не представляя, куда деваться от смущения и острого, головокружительного восторга, стремясь скрыть от него своё пылающее лицо, она уткнулась ему в плечо. Следующие пару секунд Денис стоял всё так же неподвижно, только дрожь пробежала по его телу. Плечо его пахло дождём, талым снегом, свежим весенним ветром и облаками. Марина почувствовала, как сомкнулись его руки у неё на спине.
Наконец, Марина оторвала лицо от спасительного плеча. Денис был уже без маски. В тот же миг она наткнулась на его губы. Он стал смелым, убедился, что его не отвергнут, не оттолкнут. От первоначального его оцепенения не осталось и следа. Он целовал её старательно, самозабвенно, так, как школьник-отличник отвечает у доски безукоризненно выученный урок. И чем более опытным, мужественным, властным он стремился быть, тем сильнее походил на того школьника.
Марина чувствовала, что он хочет нравиться, отчаянно хочет нравиться, что в глубине души он до смерти боится её разочаровать, что он сделает всё, лишь бы её не разочаровать. И в этой глупой мальчишеской боязни было столько трогательного обаяния, столько энергии, столько жизни.
Она никогда не испытывала ничего подобного с ровесниками или с мужчинами старше неё, дающими и принимающими ласку, как нечто само собой разумеющееся.
И, словно стремясь отблагодарить его за эту боязнь, за избыток жизни, проступающий сквозь эту боязнь, она стала торопливыми поцелуями покрывать его раскрасневшиеся щёки, синеву глаз, спрятанную под молочными веками, золотистые брови, подбородок, шею, белые пятнышки на руках – подумать только! – на тех самых, сводящих её с ума руках.
- Дэн, я всё-таки спрошу… да, спрошу тебя… Почему ты так похож на ангела? – прошептала она ему на ухо. От волнения её губы едва могли шевелиться, и она сомневалась, разберёт ли он её слова.
- Нет, я не похож. Это ты – мой ангел.
Он увлёк её на кровать, поспешно скинул с себя футболку. Кожа. Горячая, нежная кожа, в которую можно вжиматься до ощущения, близкого к унисону, к срастанию в единое целое.
«О Боже! Неужели именно я – его наслаждение, его сердцебиение, учащённое дыхание, его безумие? Вот бы проникнуть к нему под кожу, в мышцы, в кости, в клетки, в атомы! Дышать его лёгкими, качать кровь его сердцем, видеть его зрением, слышать его слухом. Сумасшедшее желание!»
- Дэн, я боюсь поцарапать тебе спину.
- Не бойся, царапай.
Он начал дрожащими руками расстёгивать пуговицы на её рубашке.
«Надо бы остановить его, запретить ему», - пытался предостеречь её какой-то внутренний голос. Но возможно ли? Какое невинное лицо, какая белоснежная кожа… Ей вспомнился знаменитый миф. Кого угодно могла бы оттолкнуть Леда, хоть самого Зевса. Но как оттолкнуть Лебедя?
Его губы жадно сомкнулись вокруг её соска, и реальность совершенно престала для неё существовать. Она уже не понимала, мужчина ли её ласкает или это голодный младенец приник к её груди. Марина бережно обхватила руками его голову, будто это и впрямь была белокурая головка её маленького ребёнка, и всё гладила, гладила мягкие, тонкие, послушные волосы.
Иногда он делал ей больно случайным неловким движением. То есть, в обычном состоянии ей могло бы быть больно. Но в том измерении, в котором она сейчас пребывала, почти невозможно было распознавать боль. Все чувства, эмоции, мысли спрессовались в одну точку, превратились в ощущение причастности к какому-то нездешнему, стремительному полёту всего и всех, без цели, без направления, полёта ради полёта.
- Дэн, остановись. Пожалуйста, не надо.
- Нет. Я не могу. Солнышко моё, не могу.
Он начал целовать её ещё более страстно, почти яростно. Он вцепился в неё, словно хищник в свою добычу, которую пытаются у него отнять.
Кое-как вырвалась она из его объятий, стала торопливо застёгивать рубашку.
- Я не понравился тебе?
По его глазам Марина поняла, насколько мучителен для него этот вопрос.
- С ума сошёл? Ты - невероятный. Ты блаженство моё, безумие моё, рай мой.
- Тогда почему же ты…?
- Как тебе объяснить? Я сама не до конца разобралась. Возможно, мне хочется ждать, что в будущем со мной тоже случится нечто прекрасное, ещё более прекрасное, чем в настоящем. А может… Такой бескрайний космос, такое внезапное счастье на меня обрушилось, что я не знаю, как это всё в себя вместить, будто я стакан, а мне надо вобрать в себя океан. А кто я по сравнению с океаном? Он подхватит меня, понесёт, совершенно не учитывая мою стеклянную природу, и разобьёт в конце концов вдребезги. Я не умею пока что жить на пределе и за пределом своих сил, в этой высшей точке наслаждения. Дай я немного привыкну, вырасту из стакана во что-то более внушительное.
«Понял ли он меня? – подумала Марина. - Такие странные, сумбурные мысли. Наверно, это всё-таки слишком сложно для понимания».
- А ещё… Помнишь, я говорила, что мы только друзья? Так вот, это тогда не я говорила. Я вообще не представляю, кто это сказал. Оно само…
- Я догадывался. Это из-за разницы в возрасте, так?
- Да. Это всё очень непросто. Но разве я виновата, что пришла в этот мир раньше тебя? Ладно хоть так. А представляешь, если бы я родилась на сто, двести лет раньше– мы бы тогда совсем не встретились.
- Так, всё, стоп. Хватить переживать по этому поводу, а не то – укушу. Ты – моя маленькая девочка. А я тут старший, ясно? Старый-престарый старик. Ну, иди ко мне.
- А ты не будешь больше рукам своим красивым много воли давать?
- Не буду. Обещаю.
Марина прижалась к его груди. Теперь она и вправду ощущала себя слабой и маленькой. И как же это было прекрасно! Его объятия были похожи на домик из стульев и одеял, который строят себе дети, когда хотят укрыться от надоевшего или пугающего мира. До чего же тепло и безопасно ей было в этих объятиях!
- Марин, ты так глубоко и часто дышишь, что я снова вспыхиваю весь. Ничего не могу с собой поделать.
Нет, ей нельзя оставаться с ним наедине в каюте. Сегодня точно нельзя. Она ещё не готова переступить границу. Но мучить его и себя тоже было невозможно.
- Знаешь что, пойдём на палубу. Я так счастлива. Мне нужно много пространства. Я хочу видеть и небо, и реку, и берег, весь мир хочу обнять. Прямо сейчас.
- Ну хорошо, если ты так хочешь, пойдём обнимать мир.
Ночь, не смотря на близость осени, стояла довольно тёплая. Луны и звёзд не было видно, но всё пространство было наполнено каким-то невидимым, таинственным, смутно угадываемым светом, таким светом, для распознавания которого не предусмотрено рецепторов в человеческом организме. И всё же, всё же… вот он, этот свет!
- Куда пойдём? – спросил Денис.
- Наверх. На нос.
- Там же ветер.
- Пусть ветер.
Речной простор, раскинувшийся перед ними, был широк, прост, гармоничен, словно открытая ладонь, в нём не было ничего случайного, лишнего, никакого визуального шума. Теплоход шёл довольно быстро и как будто не по воде, а над водой, лишь иногда задевая невесомым корпусом лёгкую, шёлковую, тёмно-синюю ленту волны.
«Спасибо, спасибо, жииизнь! Как же я была к тебе несправедлива! Ты прекрасна!»
Наконец-то она, Марина, не противопоставлена этому миру, не отстранена, не выкинута из него, словно абортированный эмбрион. Наконец-то мир принял её, понял, услышал и сам вырос в её глазах, заслужил её уважение и доверие. Вместо безобразной какофонии, вместо «кто во что горазд» зазвучала его стройная, мощная симфония. Даже диковатая, первобытная музыкальная тема ветра была безупречно, гениально вплетена в эту симфонию.
- Дэн, почему мы, люди, вечно всё усложняем? Казалось бы, слушай музыку мира, иди на её зов. Но мы постоянно отвлекаемся на какие-то посторонние шумы – то скрипнула дверь в концертном зале, то кто-то кашлянул в седьмом ряду.
- А если у кого-то рядом с тобой мобильник вдруг зазвонил, как тут не отвлечься?
- Надо учиться. Музыканты, кстати, это умеют, хорошие музыканты.
- А если пожар в концертном зале?
- Ну, ты просто невыносим! Зачем помешал мне красиво, а главное, позитивно мыслить? Хотя… вот, послушай, какая мысль: многие из нас настолько безумны, что не в состоянии отличить пожар от кашля в седьмом ряду.
- Какая ты у меня упрямая, выкрутилась всё-таки! – улыбнулся Денис и ласково притянул Марину к себе. – Ты не замёрзла?
- Ну, нет, мне наоборот жарко.
Марина устремила мечтательный, безоблачный взгляд на реку. Прямо по курсу, невесть откуда взялся сухогруз, идущий с ними нос к носу, плоский, похожий на раздавленную букашку. Время шло, сухогруз приближался, укрупнялся, обретал всё более чёткие очертания, но, равно как и теплоход, даже не думал уходить хоть чуть-чуть в сторону. Словно два неприятеля перед поединком, шли они друг на друга, один высокий, статный, другой низенький, неказистый, но от этого не менее настойчивый и решительный.
- Дэн, он идёт прямо на нас. Почему теплоход с ним не расходится?
- А зачем им расходиться? Они давно не виделись, хотят поговорить. А может, у них даже любовь.
- Ты издеваешься? Нет, ну это и правда странно. Там же кэп сейчас в рубке. Он же молодец, он же не будет тупить?
- Может, его там и нет. Может, он уснул.
- Бесстыдник! Тебе нравится надо мной издеваться, да? Ну скажи мне прямо, всё под контролем или тут что-то не так?
Сухогруз был уже совсем близко. Нещадно разрезая волны, он шёл и шёл вперёд, словно никакого теплохода перед ним не было и в помине. Теперь уже данное зрелище и впрямь выглядело жутковатым. Однако, Марину вдруг охватила какая-то хлёсткая, отчаянная, разбойничья весёлость:
- Представляешь, Дэн, вот столкнёмся мы сейчас с этой штуковиной, и у нас вырастут крылья, и мы полетим. И тебе даже дельтаплан не понадобится. Не бывает никакого пожара в концертном зале. Нам нечего бояться. Ничто и никто не может помешать нам слушать музыку. Интересно, почему я сейчас это чувствую? Разве не должна я испытывать страх? А мне вместо этого легко и радостно. Невероятно!
- Чудо ты моё крылатое! Я – остаюсь тут. И тебя тоже никуда не отпущу. Улететь она вздумала! Лучше поцелуй меня.
Долгий поцелуй вырвал Марину из реальности, выбросил из её головы этот злополучный сухогруз. А когда она снова посмотрела на реку, каждое судно преспокойно шло своей дорогой.
- Ха, похоже, мы вместо них поцеловались, - пошутил Денис. – А вообще, у тебя руки ледяные. Ты совсем замёрзла. Тут ветер. Пойдём хотя бы на корму.
- Да, пойдём. Здесь холодно. Но когда ты меня обнимаешь, становится намного теплее.
Внезапно на их пути выросли какие-то силуэты. Небольшая группа людей шла с кормы им навстречу.
«Судя по голосу - Андрюха, догадалась Марина. – А ещё кто? Моторист Саня. Его огромную, медвежью фигуру невозможно не узнать. И какая-то девчонка с ними. Официантка Юлька вроде бы. Не к добру, ой, не к добру! Три новых сухогруза. Но эти – нравятся мне гораздо меньше. Хотя, залито в них, наверняка, не мало. Скорее, танкеры»
Денис обнимал Марину за талию, что, конечно же, явилось для этих троих неопровержимой уликой.
- Дэнчик? Что, нравятся женщины постарше? Учишься, опыта набираешься? Да ты отличник, я смотрю, - усмехнулся Андрюха.
«Вот оно, столкновение, – подумала Марина. – Никакого полёта. Только дикая боль, хруст ломающихся костей». Марине захотелось возненавидеть монстра, из мерзких уст которого вырвалась эта жуткая фраза. Но она не могла. Разве это не собственные её кошмары? Он только транслировал в мир то, что гнездилось в душе Марины всё это время. А может и нет вовсе никакого Андрюхи? Не Маринин ли внутренний монстр произнёс эти страшные слова?
- Что ты сказал, гнида? – сдавленным голосом проговорил Денис. Ещё пара секунд, и он бросился бы на Андрюху с кулаками.
- Так, спокойно. Нашли время и место выяснять отношения. Ночью. Под окнами у туристов, - вмешалась Юлька.
- Ну, извини ты его. Видишь, не до конца ещё протрезвел. Остаточные явления у него это, - попытался разрядить обстановку Саня.
- Извините, ребят, пожалуйста, - продолжила Юлька.
Все трое поспешно зашли внутрь и, прежде чем за ними закрылась дверь, до Марининого слуха долетело Юлькино назидательное «иди уже, дурак, болтаешь тут… всякую», обращённое, по всей видимости, к Андрюхе.
- Сука, гнида, мразь! – задыхался от ярости Денис. – Какое он имел право? Ублюдок, тварь поганая! Думает, всё ему можно, всё с рук сойдёт?
- Успокойся, успокойся, ну пожалуйста, Дэн! Ну не обращай ты внимания на дураков! – пыталась утихомирить его Марина.
- Шляется тут, мразь, лунатик грёбаный! Ему ведь на вахту через два часа! Я посмотрю, как он с утрища глаза продерёт!
- Ну не надо, мой хороший! Успокойся, пожалуйста. Кругом туристы спят.
- Почему я не поставил его на место? Почему не расквасил ему морду? Он оскорбил тебя, а я не сумел тебя защитить. Ну и кто я после этого, Марин? Пустое место, скотина последняя.
- Дэн, не говори так. Ты самый лучший, самый прекрасный. А он не стоит того, чтобы об него руки марать. Да и вообще, разве он меня оскорбил? Он всего лишь сказал, что я старше. Это ведь правда.
- Нет, не правда! Как ты не понимаешь? Это всё полный бред, а он – мразь!
- Пойдём отсюда, в нашу каюту-норку. Тебе там легче станет. Останешься у меня до утра. Будешь спать на верхней койке.
Она повела его, как слепого. Он шёл абсолютно машинально, ничего не соображая, ничего не видя перед собой. У двери каюты он вдруг очнулся:
- Нет, Марин, я не пойду туда. Не хочу пачкать эту каюту.
- Ну неужели пойдёшь в свою? Только нервы себе мотать. В одной каюте с этим…
Но все её уговоры оказались напрасными. К себе в каюту Марина вошла одна. В каюте всецело господствовал призрак недавнего счастья, даже не подозревая о том, в какую бездну всё только что провалилось. И от этого непонимания пространством душевного состояния Марины боль её только усиливалась.
«Музыка не должна замолкать от кашля в седьмом ряду. Не должна, не должна, не должна замолкать…» - всплывали в голове Марины, находившейся в каком-то душном, тревожном полузабытьи, обрывки недавних мыслей.
В шесть пятьдесят резко, бесцеремонно зазвонил будильник, и все события минувшего вечера пулей ворвались в её сознание: «Дэн! Как он? Что с ним? А вдруг дело всё-таки дошло до драки? Написать ему ВК? Чёрт, у него в трюме же нет связи. Да и вообще, лучше его сейчас лишний раз не беспокоить. Господи, что же теперь будет?»
Марина встала, подошла к зеркалу, из которого на неё глянуло бледное, измученное лицо с опухшими от слёз глазами. «Фу, пакость какая. Как в таком виде работать?»
Кое-как нарисовав себе приличные глаза и щёки, забыв позавтракать, Марина вышла на смену. Работы с людьми, благо, было немного, только с документами. Круиз длился уже несколько дней, туристы давно освоились, и у них практически не было надобности обращаться к администратору. Стояка предстояла днём, так что даже с ключами пока что не нужно было возиться.
В полдень Марина пошла в кают-компанию обедать, надеясь встретить Дениса, но его там не было. Написала ему сообщение: «Как дела, мой хороший? Волнуюсь. Давай увидимся».
Вернулась на ресепшен. Продолжила работать. Телефон молчал. Ответа на сообщение не было.
«Старпом! - заметила Марина. – Вдруг удастся получить хоть какую-нибудь информацию?»
Старпом ходил туда-сюда в нескольких шагах от ресепшена и говорил по телефону. Вид у него был недовольный, раздражённый. До Марины долетали отдельные обрывки фраз: «Да, в нетрезвом виде», «штрафовать, однозначно», «безответственность вопиющая», «зарплата-то, поди, миллионами исчисляется, что им штраф?», «ну так ведь конец навигации», «вот оно мне надо?», «думают, всё им с рук сойдёт».
«Андрюху запалили, - догадалась Марина. – Есть всё-таки справедливость в мире. Сколько можно безнаказанно бухать и отравлять жизнь окружающим?» По спине у неё запрыгали злые, весёлые чертята.
- Сергей Леонидович, добрый день! Погулять собрались, на берег? – громко окликнула его Марина, как только тот закончил разговор.
- Да, надо немного проветриться.
- Сергей Леонидович, я тут случайно услышала, как Вы по телефону говорили. Что-то случилось? Кого-то оштрафовали за пьянство?
- Рулевой на вахту не вышел. Пить надо меньше.
- Так он почти каждый день пьянки устраивает. Удивительно, почему это только сейчас обнаружилось. Андрей – это готовый алкоголик, а ведь всего только двадцать лет парню.
- При чём тут Андрей?
- Не Андрей? Но ведь больше некому.
- Денис не вышел.
Слова эти полоснули Марину лезвием по горлу.
- Нет. Не может быть. Он же… он же не пьёт. Совсем не пьёт.
- Все мы когда-то совсем не пили.
- Сергей Леонидович, это не могло случиться просто так. У этого есть причины. Веские причины.
- Ну а мне-то что с того? У него, значит, причины. А мне что делать?
- Да, Вас я, конечно, тоже понимаю, но… Мне кажется, я знаю, что это за причины. Сергей Леонидович, можно с Вами поговорить? О Денисе. Мне больше не с кем. Только это небыстрый и непростой разговор. Можно, я к Вам приду, когда у Вас время будет?
Лицо старпома немного смягчилось.
- Ну, хорошо, я сейчас выйду на час-полтора, а как вернусь, можешь приходить. Каюта знаешь где? Там на двери табличка.
- Знаю, «первый штурман», - кивнула Марина. – Спасибо! Это очень для меня важно.
- Ну, заходи, адвокат, - сказал Сергей Леонидович Марине, пару часов спустя явившейся к нему для запланированного разговора. – И что на него нашло? Надо же было так налакаться. И ведь парень-то серьёзный, неглупый. Жду. Десять, двадцать минут его нет, полчаса. Послал матросов за ним. Привели они его мне в рубку, а он с похмелья никакущий, ни черта не соображает. Куда он мне такой? Отправил обратно, до работы не допустил. Уволить бы сразу, да ведь последний рейс. Кого тут найдёшь на три дня? Садись, вот чай и конфеты вон…
- Да-да, спасибо… Сергей Леонидович, мы ведь накануне вечером с ним… общались.
- Пили, значит, вместе?
- Нет, не пили. Но я, скорее всего, была причиной его пьянки. Я таких глупостей наделала! Полностью пренебрегла здравым смыслом. Это ведь всё заранее было обречено на провал.
- Неровно дышишь к нему, да?
- Вы, наверно, думаете, что это ужасно? Господи, какое сумасшествие со мной приключилось! Я ничего, ничего не могла с собой поделать, как ни старалась. А теперь вот он из-за меня в такую гадкую ситуацию попал. Ну ладно у меня всё в жизни чёрт знает как, но зачем я её другим порчу?
- Так уж прям портишь? Что-то с трудом верится. Ты что, пистолет у его виска держала, насильно заставляла его пить до потери сознания?
- Ну не так уж буквально.
- А что же тогда?
- Я всё время была инициатором общения, но я ни на что не надеялась, ни на какие отношения, это ведь глупо было бы – надеяться, мне просто хотелось украсть у судьбы хотя бы крупинку волшебства, золотую одну пылиночку. Мне уже казалось чудом, что он со мной разговаривает, смотрит мне в глаза, приходит ко мне в гости. А вчера… Вчера мне показалось, что счастье возможно, что он отвечает мне взаимностью. В нашем крохотном мирке всё было хорошо. Но как только мы вынесли этот тёплый огонёк, маленькую эту свечечку в большой мир, к людям, её тут же безжалостно погасили, втоптали в грязь. И этот большой мир был всего лишь палубой. Я даже боюсь представить, что было бы на берегу, в ещё более крупном мире.
- Так что же произошло на палубе?
- Андрей посмеялся над Дэном, что он связался со старухой. Со мной то есть.
- И Дениска с горя напился после этого.
- Видимо. Я не знаю, где, с кем он пил. Я хотела оставить его до утра у себя в каюте. Ну не к Андрюхе же его отпускать, в самом деле. Но он ушёл. И от него до сих пор ни слуху, ни духу. На сообщения не отвечает. Господи, ну почему счастье в моей жизни – это всегда только миф и только миг? Так странно - сначала борешься с судьбой за миг, а потом, получив его, за вечность.
- Мало ли кто над кем посмеялся? А если ему ещё кто-нибудь какую-нибудь ерунду скажет? Опять в истерике пить побежит? Если даже такая безделица его из себя выводит, то что уж говорить о большем? А если авария, крушение? Ему хладнокровие нужно сохранять, а он сопли жуёт. Я тебе так скажу, Маришка, перестань ты себя отрицать. Вот где сейчас Маришка? Не вижу никакой Маришки. Зачёркнута, замазана вся.
- Правильно, как надпись неприличная на заборе. Как-то вот не задалась моя жизнь, не сумела я ей по-хорошему распорядиться.
- Да, тяжело сейчас вашему поколению жизнь свою строить. Не за что вам зацепиться. Зыбко, шатко всё стало. Не знаешь, на какую кочку ступить, чтоб в болото не провалиться. Вот и стоите вы, переминаетесь с ноги на ногу. Теорий-то много, советчиков, как жить - хоть отбавляй, тыща психологов, экспертов всяких, а толку – ноль. Нам-то проще было в молодости. У нас вера была в светлое будущее. Правда, нас её потом лишили, но мы к тому времени уже состоялись, могли хоть как-то держать удар. А в старину церковь была у людей. Опять-таки, было на что опереться. И всё-то мы разрушили, всё-то мы потеряли. От Боженьки отвернулись, коммунизм не построили. И остался нашим детям ветер в чистом поле да туман сплошной стеной. Вот и маетесь, мечетесь вы, вот и кидает вас в крайности.
У кого-то идол - материальные блага. Рвётся, горбатится на трёх работах. Света белого не видит. Кто-то юлит, пресмыкается, обманывает, ворует. Способы разные, цель одна – деньги. Смотришь на такого человека и уже даже не понимаешь – живое существо перед тобой или пластмассовый манекен.
Кто-то топит свою жизнь в алкоголе, в пьянках-гулянках. Топит, потому что не может найти себе применение, не может научиться жить с собой в ладу. От страха топит, а то и просто от безделья.
Кто-то застревает в детстве. Так и не может выбраться из своей песочницы. Страшно ведь выходить в этот непонятный мир, в котором не осталось никаких ценностей, принципов, идеалов, которые бы всех людей объединяли. Это всё равно что выходить тёмной ночью на реку, на которой ни одного буйка не предусмотрено, вообще никаких ориентиров. Как тут не сесть на мель?
А жизнь-то требует твоего полного в неё включения, она не жалует тех, кто играет с ней в прятки. Вот и начинаются всякие кризисы, депрессии, истерики. Недовольство собой просыпается, нелюбовь к себе, вплоть до полного отрицания себя. Смотришь, уже даже не внешний мир тебе враг, а сам себе ты враг, сам себя и доедаешь.
Но жить как-то надо, тем не менее, приходится самостоятельно искать себе маяки.
- У меня был маяк – музыка, но он меня обманул. Ничего я не добилась. Никакой карьеры музыкальной не сделала. Никакого шедевра не создала. А так хотелось доказать всем, что я не пустое место, что я чего-то стою и вообще не должны люди жить, как твари, а должны стремиться к чему-то высокому. Думала, что у меня выдающиеся способности. Но я ошиблась. Я – посредственность, серая мышка. Таких музыкантов у нас на каждом шагу полно, как снега в январе. В общем, да, не только с личной жизнью у меня беда, а вообще, кругом беда.
- Хотела доказать, что чего-то стоишь? А кому доказать? Зачем доказать? Протест, бунтарство, да, понимаю. Восстание против пустоты. И музыка – оружие в этой войне. Но война – штука скверная, даже если цели преследует благородные. Попробуй расценивать музыку, не как оружие, а как лекарство или как витамины. Кто хочет быть здоровым, тот будет их принимать, но насильно же не станешь пичкать ими человека. А о том, что ты не гений, тоже не переживай. Сколько бы ни было тебе дано способностей, хоть даже совсем чуть-чуть, возьми да преумножь. Знаешь притчу библейскую о талантах? Все всё знаем, а к своей жизни почему-то не прикладываем. Так вот, ты талант, пусть даже маленький, в землю не зарывай. Да и нам ли решать, маленький он или какой? Искусство – это ведь больше не про славу, не про карьеру, это, скорее, служение. Человеку сколько ни дай славы, всё мало покажется. Так же как и денег. Кто-то оценит, кто-то мимо пройдёт – ну и что с того? Просто делай своё дело и будь что будет. И на душе у тебя станет спокойно – делаю, мол, всё, что могу. Как знать, быть может, искусство нынче – единственное, благодаря чему мы ещё остаёмся людьми.
- Сергей Леонидович, как Вы это красиво говорите, прямо, как настоящий философ.
- На все руки от скуки. А почему бы тебе не спеть что-нибудь туристам? Мне кажется, это для тебя было бы сейчас полезно. Заодно и от мыслей своих отвлечёшься.
- Да как же я спою? Запрещены массовые мероприятия.
- А ты по судовому радио концерт устрой. Подойди к Ирине Владимировне, она это, наверняка, одобрит.
- А ведь правда! Почему мне самой это никогда не приходило в голову? Спасибо Вам большое за идею. Я так и объявлю туристам по радио, что этим концертом они обязаны нашему замечательному старпому Сергею Леонидовичу.
- Ну вот видишь, жизнь, зачастую, гораздо проще и податливее, чем мы о ней думаем.
- Сергей Леонидович, а Вы на Дениса не очень сильно будете сердиться, когда он сегодня вечером на вахту выйдёт?
- Ну, раз у него есть такой замечательный адвокат, то, так уж и быть, не очень сильно.
- Только Вы ему ничего, пожалуйста, не говорите из того, что я Вам рассказала.
- Ну, уж за это будь спокойна, не скажу.
Каюта-норка внезапно осиротела. Крошечное пространство её стало вновь ничейным, пустым, обездоленным. Почти все вещи были сложены в чемодан. Марине предстояло ночевать здесь ещё одну ночь, а завтра утром проводить туристов, сдать ресепшен и покинуть теплоход.
На столе лежало несколько исписанных листов бумаги. «Объёмно получилось, - подумала Марина. – Ну и ладно, из песни слова не выкинешь». Она взяла в руки письмо и решила ещё раз его перечитать, прежде чем положить в небольшой самодельный конверт.
Здравствуй, Дэн, светлый, солнечный, дорогой мой человечек с инопланетно синими глазами и не менее инопланетно золотыми волосами!
Сейчас не принято писать бумажных писем, и, возможно, ты сочтёшь моё письмо не более чем аляповатой, эксцентричной выходкой, но я чувствую, что оно обязано быть написанным, даже если ты его не прочитаешь, даже если выбросишь, как только получишь.
Это не горестные стенания покинутой и безнадёжно влюблённой. Боже упаси. Когда тебе восемнадцать, ты вправе нервно заламывать руки и безутешно рыдать «не уходи!». С возрастом учишься говорить спокойно. Нет, мой милый, это письмо вообще не про грусть - оставим её в стороне - так что если ты до сих пор его не выкинул, смело читай до конца.
Вот уже несколько дней мы с тобой не общаемся, ты избегаешь встречи со мной, не замечаешь меня и на все мои попытки поговорить, узнать, что творится у тебя в душе, отвечаешь молчанием. Чего же мне ещё нужно? Разве это не знак с твоей стороны, что я должна оставить тебя в покое? Я это умею. Жизнь хорошо научила.
И всё-таки как-то странно и нелепо уходить, обрывая речь на полуслове. Мне бы хотелось до конца быть с тобой искренней, откровенной. А ещё поблагодарить тебя. Ведь ты сыграл важную роль в моей жизни, даже если сам того не осознаёшь.
Я не буду рисоваться перед тобой, пытаясь выставить себя в выгодном свете, хоть это и модно сейчас – эдакий показушный, инстаграммный, успешный успех. Скажу честно, я человек так себе, без вау-эффекта. Более того, я человек депрессивный, разочарованный, уставший от жизни.
И всё же какая-то часть меня - всегда была жива, была способна на борьбу, на противостояние тупому унынию и рабской покорности смерти. И эта часть постоянно ждала чуда, верила в чудо, ловила его в разреженном воздухе и делала осязаемым.
Всем тем, что оставалось во мне живого, потянулась я к тебе, Дэн. И как же было страшно, как трудно разрешить себе эту тягу, как стыдилась я её, как пыталась опошлить, унизить, перекрыть ей кислород. Но сколько же в тебе солнечного света, первобытной, стихийной весны, свежести, чистоты! Как же мне было не очароваться тобой? И я отказалась от мрака, я преодолела страх и стыд. Я вышла из своего склепа и с восторгом обнаружила, что жива уже не крошечной долькой сердца, а доброй его половиной. Я начала исцеляться. А когда ты обнимал меня, я ощущала, что всё моё сердце такое живое, радостное и трепетное, будто никогда и не болело, не умирало вовсе. Теперь я открыто могу сказать миру, что мечтаю быть рядом с тобой. Исполнится ли моя мечта, не знаю. Но само то, что я отважилась мечтать об этом, значит для меня много. Теперь я – это я. Пусть смешная, сумасшедшая, наивная, сентиментальная, непрактичная, без царя в голове - зато не чужая себе. В словосочетании «отрицать нельзя принять» я знаю, где поставить запятую.
Конечно, предстоит ещё долгий путь к принятию себя. Предполагаю, что он займёт всю жизнь. Я вполне могу снова сорваться в бездну самоотрицания. Я даже уверена, что сорвусь. Но теперь у меня есть история о том, как я победила своих внутренних демонов, осталась верна себе настоящей. И эта история будет поддерживать меня в моменты душевной слабости - история о нас с тобой.
Даже музыка зазвучала по-другому после нашей встречи. Я не знаю, слышал ли ты мой радиоконцерт, но когда я пела, я думала о тебе и была свободной. Обычно я очень боюсь публичных выступлений (чего я только не боюсь, да?), а тут такая смелость на меня напала, что музыка сама полилась. И насколько же я была уверена, что мне удастся затронуть сердца, что я должна прозвучать, что никто никогда так, как я, не прозвучит.
Конечно, перед концертом я была подавлена. Из-за того, что мы перестали общаться. Я потеряла ту самую музыку Вселенной, которую слышала тогда, стоя с тобой на палубе. Но в тишине зазвучала моя музыка, понимаешь, моя?
Ко мне потом на ресепшен туристы подходили, хвалили, делились впечатлениями, шоколадки дарили. И это было так мило. Но не буду расписывать всё в очень уж ярких красках, а то покажется тебе, что я хвастаюсь.
Дэн, ты только не думай, будто этим письмом я выпрашиваю тебя себе, как милостыню. Если ты действительно решил расстаться, я это пойму, хоть мне, конечно, будет нелегко. Но может быть, в глубине души ты не желаешь расставаться? Может, этого требуют только страх и стереотипы? Чего хочет настоящий Дэн? Что он отрицает, что принимает? Я так и не поняла. Надеюсь, ты для себя понял.
С глубокой нежностью и благодарностью за прекрасные мгновения Жизни,
Марина.
Теплоход грустно стоял у причала, завершив свой последний в этом году рейс. Кругом мелькали знакомые лица, с которыми предстояло проститься. Быть может, навсегда. Катька с трогательной меланхоличностью во взгляде убирала с ресепшена оставшиеся канцтовары. Сергей Леонидович одаривал её и Марину конфетами. Матросы грузили какую-то мебель, технику. И Андрюха с ними. И Дэн тоже. «Господи, ведь я, возможно, вижу его в последний раз», - подумала Марина, не зная, куда деваться от нахлынувшей горечи и нежности.
Она вынула из кармана письмо и безжалостно скомкала его в кулаке: «Идиотка! До чего же ты глупо выглядишь с этим твоим сентиментальным письмецом… Глупо? Отлично, всю жизнь мечтала позволить себе глупо выглядеть».
- Можно тебя на минутку? Дольше не задержу, - позвала его Марина.
Они отошли в сторону. Марина протянула ему письмо. До боли знакомая, желанная рука в белых пятнышках нерешительно взяла маленький измятый конверт.
«На что похожи эти пятнышки? – задумалась Марина. – Они всегда мне что-то напоминали… Блики солнца на воде! Ну, конечно же, блики солнца».
- Удивительные тут у вас порядки, Сергей Леонидович. Который год на теплоходах работаю, а в рубку ни разу вот так запросто никто никого не звал. Такие все серьёзные, суровые они там. Зайти в рубку всегда было чем-то сакральным. Знаете, вроде как заглянуть в театре за кулисы.
Радостное волнение, вызванное предвкушением приятного романтичного вечера, сделало Марину – неожиданно для неё самой – потрясающе коммуникабельной.
- Да ну, мы люди простые. А потом, постой-ка четыре часа подряд, молча. Уснёшь и не заметишь, как. Кто-то же должен нас разговорами развлекать.
- Ну что ж, убедили. Спасибо за приглашение. Зайду обязательно как-нибудь. С восьми до двенадцати?
- Да, хоть днём, хоть вечером - как надумаешь, так и приходи.
«Эх, что значит близость Ярославля! – подумала Марина. – Многообещающее утро!»
Вот с чего всё началось. Побег от цивилизации. Первая половина июня с его юной, самоуверенной зеленью. На берегу небольшого озера – палаточный городок, пёстрый и оживлённый. Клейкая белая плоть отсыревшей булки, скормленная таинственным духам костра, бесцеремонно ворвавшегося в сизый вечерний сумрак. Безудержное шаманство нескольких десятков гитар и голосов, опьяневших от свежего, упругого озёрного воздуха и от распитых тайком горячительных напитков.
Он был похож на странствующего средневекового менестреля, каким бы неуклюжим ни казалось это сравнение. Такой же нездешний, одинокий. Из тех, про которых нельзя сказать, что они чувствуют себя на земле, как дома.
Никакого флирта с его стороны. Просто пообщались немного. По-приятельски, как музыканты, как ровесники, как люди схожих взглядов.
Фестиваль авторской песни закончился. Менестрель уехал из Средневековья в Ярославль 21-го века, и Марине осталась только его страница ВКонтакте. Да и то со временем переписка сошла на нет.
А через год, уже здесь, на борту, Марине внезапно пришла в голову мысль – если есть у теплохода стоянки в Ярославле, почему бы не предложить встретиться? Предложила, почти в шутку, ни на что не надеясь. Произошло чудо – он согласился.
После прибытия теплохода в Ярославль Марина выждала пятнадцать минут, чтобы толпа туристов у выхода рассеялась, и лёгкой пташкой выпорхнула из каюты. На ресепшене её задержала Катя:
- Тааак! Это что за декольте? Что за красная помада? Смотри, Маринка, не шали! Приходи назад вовремя. И никаких поцелуев на первом свидании!
- Ну, два музыканта найдут, чем заняться и без поцелуев.
- Не знаю - не знаю… И чем это им заняться? Ладно, давай, иди уже.
- Всё, ушла уже!
Надо признать, существовал один факт, слегка омрачающий Маринину радость. С самого утра ярославский её знакомый не выходил в сеть. Телефонами они так и не обменялись, а потому уточнить детали, например, в каком конкретном месте на речном вокзале он будет встречать Марину, не представлялось возможным.
Каблучки её с некоторым беспокойством застучали по асфальту. Марина прошла через контрольно-пропускной пункт и остановилась, беспомощно озираясь по сторонам.
«Я на речном. Справа от белой башни», - написала она ему ВК.
Прошло почти двадцать минут. Марине надоело стоять на одном месте, гипнотизируя экран телефона. И она машинально направилась вглубь города, к площади.
«Ты где? Что случилось? Позвони мне. Ок?» - отправила Марина ещё одно сообщение. Далее она написала ему свой номер телефона, всё еще не оставляя надежды на встречу.
Вот и площадь. Вот памятник Ленину с вытянутой рукой. Марине показалось, что Ильич едва сдерживает смех, а указующим жестом предлагает ей пойти в совершенно нецензурном направлении.
«Ну как так? Мы же договаривались! Сколько ещё мне тебя ждать?»
Бесполезно. Пиши - не пиши. Ти-ши-на.
Плюнуть на всё? Пойти обратно на теплоход? Да ну, там ещё тоскливее будет. А Катька? Марина представила её ехидное «что-то ты рано вернулась».
Внезапно Марину кольнули острые, назойливые иголочки дождя. Ещё несколько мгновений, и вода полилась с неба, как из старого прохудившегося корыта. Естественно, у Марины не было с собой зонта. Разве перед подобными встречами есть время думать о таких мелочах, как зонт?
Она промокла насквозь в первую же минуту. От её кокетливых кудряшек не осталось и следа. Блузка прилипла к телу. С ресниц потекла тушь. В модных туфельках захлюпала вода.
Марина даже не пыталась укрыться от непогоды. Шла и шла на автопилоте куда-то в никуда. Всё равно он не придёт. Всё равно ни причёска, ни макияж уже не понадобятся.
Внезапно Марина представила, будто она наблюдает за собой со стороны, будто смотрит какой-то фильм со своим участием. Красиво, чёрт возьми, но грустно. Одинокая девушка посреди чужого города, вся промокшая и уже порядком продрогшая под этим проливным дождём.
Вот сейчас по сценарию должен появиться принц со спасительным зонтиком, готовый на руках нести её через лужи.
Но это не кино. И принца не будет.
Взгляд Марины остановился на каком-то крыльце, под металлическим козырьком которого стояла женщина, терпеливо пережидая дождь. Последовав её примеру, Марина нырнула под козырёк и встала рядом. Здесь хотя бы дождь не зальёт экран телефона, и можно будет ещё раз заглянуть ВК.
«Я вся промокла и промёрзла под дождём! Мне ужасно неприятно и обидно! Лучше бы совсем не выходила в город!» - написала Марина, дрожа от холода и возмущения.
Прошло еще минут пятнадцать. Дождь начал понемногу стихать. Марина снова схватилась за телефон.
Свершилось! Он всё-таки вышел в сеть и прочитал Маринины сообщения. Впрочем, его ответ возмутил Марину ещё сильнее, чем молчание:
- Разве мы договаривались на сегодня? Мы договаривались встретиться в принципе, когда-нибудь. Вы ведь ещё не раз будете в Ярославле.
Что? Какое, нафиг, «когда-нибудь»? Вот, вот же его старое сообщение, сейчас перешлю ему:
- «Ок, встречаемся 19-го, в 16:15». Не договаривались?
- Сегодня точно не получится. Я работаю до 19:00.
- Мы до 21:00 стоим.
- Мне ехать далеко, не успею. В другой раз.
«Не будет другого раза. «В другой раз» - излюбленная отговорка тех, кто давным-давно забил на тебя и не хочет видеться никогда в принципе. Да и я уже не хочу, - думала Марина с горечью и странным злорадством по отношению к самой себе. – Ну что, дорогуша, я вас поздравляю! Никому вы, как и следовало ожидать, не интересны. Ваша попытка построить себе пошлое амурное счастьице просто смешна. Вас в очередной раз отшили, выбросили на помойку, как ненужный хлам. И теперь вам одна дорога – в «Красное и Белое». Где тут у них магаз? Чёрт его знает». Планировка Ярославля всегда казалась Марине какой-то странной, она могла блуждать в этом городе часами.
Наконец, она отыскала магазин, уверенным движением схватила бутылку вина с полки. А потом, передумав, поставила вино обратно, а вместо него взяла виски и колу.
Было уже около восьми вечера, когда Марина вернулась на речной вокзал. Над белой башней, у которой еще совсем недавно, полная радужных грёз, ожидала она своего кавалера, стояла огромная радуга, а розоватое небо внутри этой радуги казалось невероятно тёплым, мягким и даже каким-то… сладким что ли. Под радугой красовалась вывеска: «кафе Ванильное небо».
«Этот город, определённо, троллит меня сегодня, - решила Марина. – То Ленин, посылающий меня куда подальше, то мерзкий дождь, то радуга с ванильным, видите ли, небом».
Марина сфотографировала необычный пейзаж, который мог бы стать великолепной декорацией к первому свиданию, а в результате явился лишь бестолковой, несуразной шуткой окружающего пространства, и пошла на теплоход.
«Привет, рулевой! – крикнула она издалека стоящему у трапа Херувимчику-Денису. – Рули из этого Ярославля нафиг!»
«Не соизволил он явиться на встречу, - бросила она Кате, проходя мимо ресепшена.- После расскажу».
V
Пару следующих дней Марина держалась молодцом: не впадала в депрессию, не плакала. Даже бутылка виски так и стояла в шкафу, непочатая.
Наоборот, Мариной овладела какая-то деловитая, горделивая весёлость, полностью вытеснившая злополучный ярославский вечер из поля её зрения.
И когда это неприятное событие, казалось, уже совершенно не имело над ней власти, непрожитые эмоции неожиданно активизировались.
Марина отработала смену. Ушла к себе. Пыталась читать книгу, но почему-то никак не могла сосредоточиться на тексте.
Вечером прибыли в Казань.
«Надо бы пройтись, прогуляться», - подумала она. Но всё откладывала, откладывала на потом, пока вообще не передумала выходить на берег: «Да ну, одной неохота, а позвать некого. Ни с кем тут так и не сдружилась. Вроде неплохая команда, а по-настоящему своих людей нет».
Марина ощутила острую потребность в родной душе, в глубоком, настоящем общении. Не в имитации общения, когда разговариваешь из вежливости, по необходимости, вытягивая из себя слова и тупо улыбаясь в ответ.
«Ну что, раз уж такая тоска напала, без алкоголя сегодня не обойтись», - решила Марина и, тягостно вздохнув, налила на дно стакана виски, а сверху добавила колы.
«Почему мне так сложно находить общий язык с людьми? Даже пить ни с кем не хочется. То есть хочется, конечно. Но не с людьми. Хм, с инопланетянами бы выпила. Но не летят, не летят, гады. В одиночку вот пью, докатилась. Сопьюсь, нахрен, когда-нибудь. Или в психушку попаду.
Почему все вокруг получают удовольствие от простой, незатейливой болтовни, от банальных анекдотов, от бытовых подробностей своей и чужой жизни? Соберутся на корме и чешут языками. А я - лишняя. Мне подавай что-нибудь исключительное, из ряда вон выходящее.
Наверно, все считают меня мизантропом. Типа, ходит тут вся такая, нос задирает. А я не их не люблю. Я себя не люблю. Я-то прекрасно понимаю, что они обычные, нормальные люди. Это со мной что-то не так.
«Полюби себя, прими себя», - твердят всякие там гуру психологии. О какой любви, о каком принятии может идти речь, если стоит только расслабиться, отпустить себя, сразу забываешь, как функционировать в социуме: как разговаривать, работать, ходить в магазин, в парикмахерскую, как ездить в маршрутке, как пользоваться пылесосом и вообще как жить на земле?
Все внутренние энергетические ресурсы только и расходуются на то, чтобы худо-бедно притворяться адекватной, чтобы не улететь отсюда, как лёгкий гелиевый шарик! Ненавистная, но спасительная ниточка-удавочка для собственной природы – единственное, что удерживает тебя от гибели в физическом мире.
Говоря про любовь к себе, все эти горе-специалисты подразумевают нечто вроде ванн с морской солью по вечерам, чашечки горячего капучино в ресторанчике с видом на центральную площадь, разрешения себе надувать губки и говорить «фи!» своему молодому человеку, дерзнувшему подарить тебе вместо бриллиантовых серёжек набор кухонных полотенец, по всему периметру которых нагло цветут большие, ядовито-жёлтые подсолнухи, точь-в-точь как у бабы Люси на огороде.
А что же делать тому, кто настолько далёк от земного, что любовь к себе заключается для него в ежедневном, ежеминутном творческом поиске, в расшифровке и транслировании посланий из запредельного, внеземного, внеатомного? Что делать тому, для кого любовь к себе – это попытка заглянуть за границы человеческого зрения, воспринять самые тонкие частоты, ощутить пульсацию плавников глубоководного звука в недрах космического океана, где глубина приравнивается к высоте? И вот твой батискаф всё глубже и глубже погружается в высоту этого океана, а ты постоянно пребываешь в напряжении, в страхе, что замкнёт сейчас какой-нибудь чёртов механизм, и тебе уже никогда не вернуться на поверхность. А если даже и вернёшься, то уже совсем другим существом, со смещёнными границами реальности. «Заземляйся, заземляйся, заземляйся!» - приказываешь себе. А твой мозг уже напитался другим, внеземным веществом. И глубинная высота начинает постепенно, словно раковая опухоль, пожирать твою незамысловатую человеческую сущность.
Любить себя для таких, как мы, значит убить в себе землянина. Любить себя равно умереть. А жизнь на земле для нас, соответственно, приравнивается к самоненавистничеству, к постоянному насилию над собой, к выставлению себя не тем, кем на самом деле являешься. Господи, как страшно жить! Как страшно умирать!»
Незаметно для себя самой, Марина допила уже второй стакан виски. Голова начинала слегка кружиться, но мысли почему-то прояснялись, становились всё более чёткими.
«А вот возьму и пойду сейчас на корму! И буду смеяться, буду, себе назло, болтать обо всяких пустяках, с любым, кто туда заглянет покурить, хоть с неизменно пьяным старичком-системным механиком, хоть с легкомысленными ресторанскими девочками - секс-объектами для матросов!»
Стояла прохладная, ветреная, но ясная погода. Только что отошли от Казани, и вдоль берега тянулись мерцающие, расплывчатые, разноцветные огоньки. Свежая, влажная ночная темнота жадно проглотила Маринин силуэт.
Марина ненадолго задержалась на служебной палубе, сильнее закуталась в парашют форменной куртки и, облокотившись на борт теплохода, сосредоточенно посмотрела вниз, туда, где беспокойно и таинственно змеились волны.
Почему-то вдруг вспомнился Стенька Разин с его персидской княжной, а ещё пронзительные цветаевские строки:
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
Цветаева… Тоже Марина. Мятущаяся, неземная, безмерная Марина, сама стихия…
Что-то сверкнуло в тревожной речной глубине. Жемчужное ожерелье? Очи русалки?
На губах Марины ожила пара звучных, тягучих, вязких, точно патока, слов – «Персияяяяночка! Полоняяяяночка!»
Разве здесь, на палубе речного круизного теплохода стоит она сейчас? О нет, это иллюзия. На самом деле она там – на дне Волги, в зыбком и холодном подводном царстве. Та самая Персияночка-Полоняночка, столько раз утопленная жестокими атаманами – Стеньками Разиными. Интересно, сокрушался ли кто-нибудь из них о затонувшем счастье?
Резкий, неприятный порыв ветра заставил, наконец, Марину пройти дальше - на корму, куда она и собиралась изначально.
«Никого. Совершенно никого. Как же так? Обычно здесь полно народу. Это просто какой-то злой рок, чёрная метка одиночества на моей жизни, - с горечью размышляла Марина. – Я не вписываюсь в этот мир. Я не умею жить эту жизнь. Я никому не нужна. Господи, забери меня отсюда! Заберите меня хоть кто-нибудь куда-нибудь! Как же задолбало всё: ядовитая пустота, вечный страх, замкнутость, отчуждённость!
Полжизни позади. Раньше казалось, что у меня полно времени. А теперь что? Времени не так уж и много, столько всего упущено, потеряно. А каковы перспективы? Сомнительные. Думалось, что сила во мне огромная, что я особенная, что я сумею, пробьюсь, что меня полюбят, оценят, что я никогда не буду одинока. Но…»
На корме царило безмолвие, безветрие. Несколько раз наткнувшись в темноте на какой-то хлам, Марина, наконец, отыскала на ощупь скамейку и села на неё прямо с ногами, обняв колени.
Тяжёлые, обжигающие слёзы текли по её щекам. Марина плакала тихо, вовнутрь.
И тут какой-то глубинный голос дал ей подсказку: «Реви! Кричи! Выплёскивай из себя боль!».
И Марина зарыдала так, как рыдают маленькие дети – не сдерживая себя, во всю мощь, всхлипывая, задыхаясь. Она уже не заботилась, какое впечатление могла произвести на тех, кто решил бы сюда заглянуть. Они бы, конечно, подумали, что у неё кто-то умер или, что она сошла с ума. Но Марине было всё равно. Нет, даже не так. Ей наоборот хотелось в данный момент шокировать, эпатировать окружающих, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, чтобы выпутаться из этого жуткого кокона одиночества.
Но люди не приходили. Казалось, теплоход опустел. Никем не управляемый корабль-призрак, бесшумно скользящий через кошмарную, нескончаемую ночь.
«Небо! Я хочу ближе к небу! К звёздам! – пронеслось у неё в мозгу. – Прочь, прочь отсюда! От этого хлама, от этих мусорных баков! На верхнюю палубу! Сейчас же!»
На верхней, туристической палубе ветер дул ещё сильнее. Но зато перед Мариной раскинулось огромное небо с редкими бусинками звёзд и тоненьким серпом молодого, растущего месяца.
Несколько пожилых туристок, закутанных в пледы, совершали свою традиционную вечернюю прогулку на свежем воздухе. Слава Богу, хоть какие-то люди!
Марина тоже сделала несколько кругов по палубе. Плакать больше не хотелось, но на душе всё равно было скверно.
«Посижу ещё немного», - подумала она.
«Козырное», безветренное место – корма верхней палубы – было занято туристами, и Марина кое-как устроилась на правом борту, у трапа, позволявшего хоть чуть-чуть укрыться от ветра.
Она просидела так довольно долго. И даже не без пользы: в её голове начинала складываться мелодия новой песни, как вдруг чьи-то гулкие шаги спугнули Маринину музу. Кто-то торопливо спускался по трапу в кромешной темноте.
- Привет! Что тут сидишь? Не спится? – обратился к Марине внезапный пришелец.
- Денис, ты что ли? Да вот, взгрустнулось… Вышла проветриться.
- А из-за чего взгрустнулось-то? Что-то случилось?
- Даже не знаю. Бывает, и повода особо нет, а грусть какая-то находит.
- Посиди тут пока, не уходи, - сказал Денис и поспешно скрылся.
«Ну не могла соврать по-хорошему? Это ж так просто! Ответила бы, воздухом дышу, на звёзды смотрю, фигнёй страдаю… Зачем грузить человека проблемами, грустью какой-то дурацкой? Он тебе психотерапевт что ли?» - упрекнула себя Марина. Она очень хотела бы взять свои слова обратно, но слово – не воробей…
Минут через пять-семь Денис вернулся и снова обратился к Марине:
- Пойдём. Хватит грустить.
- Куда?
- В рубку.
- Ах, да, у тебя же вахта! Но, блин, как-то неудобно тебя от работы отвлекать.
- Какой работы? Ничего неудобного тут нет. Пошли.
У Марины не осталось больше отговорок, и она последовала наверх, за Денисом.
В рубке было темно, тихо, просторно и как-то по-домашнему уютно и тепло.
- Здравствуйте, Сергей Леонидович, - поприветствовала Марина старпома.
- Здравствуй, Маришка. Ты что-то поздно к нам. Скоро уж вахта закончится. Ну, садись, располагайся, - ответил старпом, указывая на стул и зажигая настольную лампу. – Хочешь чаю? Или кофе, может?
- Пусть будет кофе. Как же тут у вас здорово, все удобства есть!
- Ну а как же? Мы же не лыком шиты.
Сергей Леонидович производил впечатление человека степенного, важного, солидного, но одновременно мягкого и доброго. На вид ему было лет шестьдесят пять. Роста он был среднего. Выправку, осанку сохранил превосходную. А глаза так и вовсе были молодые, почти такие же ярко-синие, как у Дениски.
Электрочайник в углу, казалось, не закипел, а замурлыкал, словно большой, белый, пузатый кот.
- Кофе, правда, незнатный. Растворимый, - признался старпом.
- Отличный кофе. Аромат – изумительный! – заявила Марина.
Она была чрезвычайно растрогана тем, что её забрали из холода и хандры сюда, в тепло и уют, да ещё ухаживают за ней, такой приём оказывают, точно она – королевская особа какая-нибудь.
Но при этом Марину не оставляло чувство смущения и неловкости, словно она недостойна подобного внимания и радушия, будто она самозванка, а не королева и её ждёт позорное разоблачение. А ещё почему-то казалось, что она всё-таки мешает людям работать, что её присутствие создаёт им пусть незначительный, но дискомфорт, а она даже не знает, каким образом компенсировать усилия, затраченные на внимание к ней. Впрочем, Марина была уверена, что эти негативные мысли – полный бред и надо запретить себе крутить их в голове.
Около полуночи в рубку зашли вахтенные матросы, пару минут спустя – капитан и третий штурман. Началась какая-то возня, суета. Пространство резко изменилось – из него было украдено нечто греющее душу, внушающее чувство умиротворённости и защищённости.
Что ж? Пора уходить. Марина спустилась к себе в каюту. В душе у неё воцарились покой и безмятежность, а недавние рыдания на корме показались не более чем дурным, нелепым сном.
Марина легла в постель, долго ворочалась с боку на бок, всё никак не могла уснуть. Бессонница была её частым гостем. Приходила она, как правило, в минуты самые гадкие и тоскливые. Но в этот раз ей не спалось не от грусти и тревоги, а от благодарности и нежной любви к теплоходам.
«И всё-таки, что может быть прекраснее теплоходов? – думала Марина. - Если ты так и не нашёл покоя, если так и остался бродягой, не скопил слишком много ненужных вещей, если содержание твоё не застыло, не окаменело, а, подобно воде, ещё способно перетекать в различные формы, если ты невесом и прозрачен, как летний воздух - собирай скорее чемодан и без лишних слов отправляйся на теплоход.
Река всегда тебя поймёт, выслушает. Кидай в неё свои печали прямо с палубы - заберёт, унесёт или, по крайней мере, отмоет, высветлит, так что и сама печаль покажется тебе вполне терпимой и лёгкой.
И не беда, что теплоход твой стар, неказист, с потёртостями, ссадинками, вмятинками и прочими несовершенствами. Так даже лучше – будет у тебя дом, а не отель на воде.
Нет, здесь тебя не ожидает рай. Хотя бы потому, что куда бы ты ни шёл, ты всегда берёшь с собой свой маленький адик, вживлённый в тебя наподобие чипа. Да и зачем тебе рай? Рай, он после смерти. А пока – плачь, смейся, удивляйся, разочаровывайся, надейся, обманывайся, теряй, находи, живи.
Наблюдай роскошный вечерний ритуал омовения солнца в розовых волнах. Слушай собственный голос, сослепу натыкающийся на стенки шлюзов и бодро отскакивающий от них, словно теннисный мячик. Топчи лёгкими сандалиями нагретые полуденным зноем, слегка прогнившие доски деревенского пирса. Провожай города, стоя на палубе, маши рукой тем, кто остался на берегу, пока их фигурки окончательно не скрылись из виду. Грусти, расставаясь, но верь, что вернёшься».
Марина всегда возвращалась. Её возвращения ждало множество прибрежных городов и сёл. Их даже нет смысла перечислять. От Каспия до Белого моря – огромное, обжитое, прочувствованное, заякорённое воспоминаниями, дышащее, заряженное энергией пространство. Она не могла представить своей жизни без теплоходов. Стихия воды подпитывала её и была к ней гораздо более благосклонной, чем стихия земли.
Только на теплоходе она по-настоящему чувствовала, что живёт, даже полностью запутавшись, разочаровавшись во всём на свете. Ведь, может, смысл её жизни как раз в том, чтобы разочароваться в жизни? Искать и не найти, кричать и не быть услышанной? И разочаровавшись, чтить только те крошечные лучики надмирного, которые сюда каким-то немыслимым образом иногда всё же проникают.
VI
Да, у неё, определённо, есть выдающийся природный талант - вляпываться в проблемы. Это ж просто человек-катастрофа!
Марина вспомнила уличную кошку Марусю, которая сама пришла к ней домой (то есть в небольшую съёмную квартиру, которую Марина по понятным финансовым причинам делила с приятельницей) и осталась там жить, стоило один раз прикормить. Потом, когда Марина уволилась из школы и осталась без средств к существованию, ей вместе с Марусей пришлось переехать к маме. Но речь сейчас не об этом.
Так вот, разве она, Марина, не напоминает в данный момент ту самую Марусю? «Прикормили» один раз добрым, внимательным отношением, и вот она уже стоит у входной двери в чей-то чужой мир и жалобно мяучит, прося впустить её на правах постоянного обитателя этого мира.
Хотя, чего лукавить? Ещё до «прикорма» поселилась в её голове эта феерическая дурь, просто особо не проявляла себя. А теперь вот получила новый импульс для всецелого захвата мозга.
«Всё началось с того злополучного бейджика, - рассуждала Марина, - который Катька не просто забыла переделать, а вообще потеряла.
А потом он пришёл за своим бейджиком, а я и знать не знаю, что бейджик не готов, думала, Катька давно уж его ему отдала.
Начала искать. Во что бы то ни стало надо найти! Наслышана ведь, что офис за любую потерянную мелочёвку три шкуры сдерёт. Вроде, не я потеряла, а чувство вины так ко мне и липнет. Пытаюсь побыстрей отыскать, чтобы человека не задерживать, а он стоит, терпеливый такой, и смотрит неотрывно. А глаза светлые-светлые, будто совсем его и не тревожит пропажа.
Наконец, нашла, в коробке с канцтоварами. Всё то же имя внутри – Алексей. Начала переделывать. И так бережно, улыбаясь каждой буковке. И безумно важным почему-то было обрезать бумажку идеально ровно, ни на полмиллиметрика не ошибиться.
Вот тут-то и подхватила я проклятый вирус. Да, это вам не коронавирус, тут маска не спасёт.
А может, ещё раньше влипла. Тогда, когда рассматривала его необычные пятнистые руки.
Да и на верхнюю палубу я разве тогда пошла не в надежде его «случайно» встретить?
Ему всего-то только двадцать лет. Студент Водной Академии. Когда форму надевает, ещё куда ни шло, а в обычной, повседневной одежде – совсем ребёнок. Он выглядит даже младше своих сверстников, рулевого Андрюхи, например. Они же вроде одногруппники, стало быть, ровесники.
И что же теперь делать? Один внутренний голос приказывает: «Нет и только нет. Не разыгрывай тут «Лолиту» наоборот». А другой – заманивает на дурацкие форумы в Интернете, типа «Мужчина младше женщины на 10 лет – есть ли смысл в отношениях». Общий посыл таких форумов – сложно, но можно, но есть куча совсем уж удручающих комментариев: «бабий век короток», «тридцать лет – считай, старуха», «поиграется и уйдёт к молодой», «юные мальчики, западающие на взрослых женщин, все альфонсы, поэтому, если у тебя нет, как минимум, личного самолёта, тебе ничего не светит», «когда придёшь знакомиться с его мамой, не забудь прихватить для неё баночку Корвалола, иначе сердечный приступ ей обеспечен», «общество вас не поймёт, тяжело вам будет, будете всю жизнь натыкаться на стену презрения, колких смешков и неприязни».
Откуда берутся в обществе стереотипы? Почему тебе всё время пытаются навязать какие-то правила, ограничения, странные убеждения? К чему все эти дурацкие клише: не вышла замуж до тридцати лет – неудачница, чайлдфри – эгоистка, живёшь только для себя, многодетная мать – ходячий инкубатор, в жизни не слышавший о контрацептивах, разновозрастная пара – брак по расчёту?
Почему бы людям не оставить друг друга в покое? Пусть каждый живёт, как умеет, как хочет - только бы зла окружающим не делал. Ну конечно, стандартизация мышления! Все мыслят готовыми, упрощёнными формулами и наклеивают друг на друга ярлыки. Вот он – лучший рецепт власти над обществом. И все, кому не лень, им, конечно, давно уже пользуются.
Эх, Марина-Марина! Ну что ты тут митингуешь? Какие форумы? Какие разновозрастные пары? Какая борьба со стереотипами? У тебя ничего нет. Совсем ничего. Вспомни, ты просто уличная Маруся, царапающаяся в чью-то входную дверь, как к себе домой, только потому, что эта чудесная дверь перед тобой однажды приоткрылась, и тебе бросили оттуда кусок колбасы. Откроется ли она ещё хоть раз? А если и откроется – разве хочется тебе быть кошкой Марусей?
У тебя и так всё в жизни наперекосяк. Зачем тебе ещё и это? Зачем ты ходишь обедать в то же время, что и он? Зачем ищешь его повсюду глазами, боясь встретить и не встретить? И когда его вахта совпадает со стоянкой, а у тебя в это время смена, зачем сквозь пытку радуешься, что он будет несколько часов в поле твоего зрения и пялишься на него тайком все эти несколько часов? Зачем подолгу вглядываешься в зеркало, ища первые признаки увядания? Да, ты пока довольно хороша собой, но разве это имеет какое-то значение? Ты всё равно не преодолеешь этой бездны между вами. Он только начинает жить, а ты уже изрядно помята жизнью.
Зачем ты напилась вчера? Вылакала за вечер весь оставшийся ярославский виски, уже даже без колы. Что ж, хотя бы на этот вопрос есть ответ – чтобы заземлиться. Когда обнимаешься утром с унитазом, нет желания обниматься ни с кем другим. А головная боль не оставляет места для «высоких» мыслей. Нужно только переждать то смешное и глупое состояние, когда проваливаешься в патетический, восторженный бред и окрылёно шепчешь: «Мне ведь никто не запретит думать эти мысли! Никто не залезет ко мне в голову! Буду мечтать, буду представлять тебя рядом, пока пьяна, пока не настало утро. Дэн… Почему ты так похож на ангела, Дэн?»
Нужно только переждать. А потом придёт спасительное похмелье».
VII
Сонное солнце неторопливо поднялось со своего ложа, выстланного мягкими облаками. Ему так хотелось растянуть эти ленивые утренние часы, но предстояло как можно скорее взбодриться и отправиться в свой привычный путь по небу, раздаривая всем подряд свои тёплые августовские лучи.
Туристы уже вовсю толпились на ресепшене, собираясь на экскурсию в Кострому. Наконец, пришла Ирина Владимировна - директор круиза - бойкая, энергичная, по-мужицки резкая женщина лет пятидесяти, и повела туристов на берег, рассаживать в автобусы. Марина засуетилась, собирая ключи и выдавая взамен карты гостя.
Никуда не деться. Она прикована к этому небольшому клочку пространства, и никого не волнует, что с восьми до двенадцати она будет находиться под наркозом инопланетно синих глаз, выворачивающих её сердце наизнанку. Ситуацию усугубляло то, что выход в город находился как раз со стороны стойки администрации.
«Только бы продержаться! Только бы не начать нести всякую чушь! – заклинала себя Марина и тут же пыталась успокоиться: - Ничего. Не впервой. Продержусь. Главное – не отрывать глаза от монитора».
«Мне ведь никто не запретит думать эти мысли! – коварной воронкой закружились в голове Марины знакомые слова, абсолютно помимо её воли. – Буду мечтать! Буду смотреть на тебя! Если бы я была пьяна или если бы мне было двадцать, я бы, конечно, спросила: Дэн, почему ты так похож на ангела?»
- Дэн! Давно хотела тебя спросить…
«Боже, я ведь произношу это вслух!» - ужаснулась Марина.
Молодой человек как-то нерешительно обернулся, будто сомневаясь, к нему ли обращена речь, и сделал несколько шагов в сторону ресепшена.
- Я… я это…тебе какая вахта больше нравится – в ходу или на стоянке? – с трудом закончила Марина свою идиотскую, как ей показалось, фразу.
- Не знаю даже. На стоянке, наверно. В рубке скучно. А тут - люди.
- Ясно… А это какая твоя по счёту навигация?
- Вторая. А твоя какая?
- Седьмая…
Возникла неловкая пауза. Марина от волнения совершенно потеряла дар речи. Но Денис, к её немалому удивлению, нашёл, как поддержать разговор:
- Мы в прошлом году на север ходили. Москва – Карелия – Соловки - Питер. Такой вот маршрут. Но на Соловках я, правда, не был.
- Маршрут прекрасный просто. Я тоже по нему ходила. Люблю север. А Ладога… Какие там закаты! А Валаам…
- А ещё эти… Кижи, Рускеала… Хочешь, я тебе фотки из той навигации покажу?
Денис подошёл совсем близко, так что волосы его почти соприкоснулись с Мариниными, достал из кармана телефон.
«Эти руки! Любая бы на моём месте воспользовалась их необычностью, чтобы прикоснуться. Сказала бы: «Ой, а что такое у тебя с руками, дай посмотрю!» Но у меня так не получится. Я и пошевелиться-то не могу. Я даже дышать не могу», - подумала Марина.
Перед ней замелькали на снимках знакомые пейзажи. Вот набережная Петрозаводска с её странными скульптурами и огромной стаей уток и чаек, плескающихся в Онежском озере и дерущихся за хлеб, который им кидают прохожие. Вот шлюз на Беломорско-Балтийском канале с двумя дворнягами – белой и рыжей. Они всегда там шныряют во время шлюзования теплоходов. Вот Валаам. Скалистый берег. Суровая, неброская северная красота.
- А это моя собака, - сказал Денис, указывая на фото миловидного щенка хаски.
- Даже собака северной породы. Забавно. А у меня кошка есть. Маруся.
Марина помрачнела, вспомнив, как давеча сравнивала себя с Марусей: «Зачем я благоговею перед ним? Я не должна смотреть на него снизу вверх. Он же почувствует, что я «клюнула», причём не то что без наживки, а даже без удочки. Хорошо быть холодной стервой. Но мне чужды все эти игры в «ближе-дальше», в «поманить-и-убежать» и в «попробуй-до-меня-дотянись».
- Маруся? Надеюсь, не северной породы?
- Нет, вообще без всякой породы. На улице подобрала.
Лицо Дениса было всё так же близко. Марина только сейчас обратила внимание, как пылали его щёки.
«Смущается, нервничает? Что его могло вогнать в краску? Разговор со мной? – подумала Марина и тут же пресекла полёт фантазии: – Не обольщайся. Не придумывай себе небылиц. Реальность далеко не всегда такова, какой бы тебе хотелось её видеть».
- Извини, Дэн. У меня тут работа. Интересно, конечно, с тобой разговаривать, но… Приходи лучше сегодня после вечерней вахты ко мне в гости, в каюту. Поболтаем ещё немножко.
- Ну, хорошо. Если ты к этому времени спать не ляжешь.
- Не лягу. Я поздно ложусь, я – сова. Надеюсь, ты тоже ещё спать не будешь.
- Я-то точно спать не буду.
В его голосе, невесть почему, прозвучала какая-то горькая ирония.
«Что за сила сейчас в меня вселилась? Неужели это я сказала? Я осмелилась его пригласить, а он согласился прийти?! Господи, да как же такое может быть?!»
Марина почувствовала, будто с её жизни убрали огромный камень, преграждающий путь радости, любви, нежности, и светлый, сияющий поток беспрепятственно побежал вперёд, превратился в полноводную, сильную реку, готовую напоить всякого встречного чистой, живой водой. Если раньше, к примеру, туристы казались Марине серой, невнятной массой, она не могла запомнить ни лиц, ни имён, то теперь готова была интересоваться каждым, улыбаться каждому, и не вымученной дежурной улыбкой, а совершенно искренно. Каждого захотелось одарить хотя бы маленькой искоркой переполнявшего её счастья.
VIII
К вечеру эйфория сменилась сомнениями. Ярославский её знакомый обещал прийти, но не пришёл. Лучше бы этот – последовал его примеру.
«Зачем я его пригласила? Как глупо с моей стороны. Смогу ли я вести непринуждённую беседу, смогу ли быть естественной? Да и вообще, чего я хочу от этого общения? Может ли быть будущее у нас с этим очаровательным золотоволосым ребёнком, с этим Херувимчиком, как называет его Катька?
А знает ли он вообще мой возраст? А если нет, как ему сказать? На десять лет младше меня! Жуть. На треть жизни! Но самое ужасное то, что я хоть формально и старше, а в действительности – сама ребёнок, даже, может быть, младше него. Заблудившийся, потерявшийся ребёнок. И выражение лица-то у меня детское. Борюсь с ним, а оно никак не искореняется. Эти вечно приподнятые брови, широко раскрытые, удивлённо-испуганные глаза, губы в беспомощной полуулыбке. Кому нужна тридцатилетняя девочка?
Ну почему я до сих пор не могу смириться с нормальной, ровной, земной жизнью? Почему меня так манит всё зыбкое, непрочное, непонятное, неординарное? Что это – гордыня быть может? Знай своё место, хватит уж, почудила достаточно. Сделай так, чтоб в твоём кошельке завелась хоть какая-нибудь копеечка, купи машину, возьми однушку в ипотеку, найди мужика попроще (понизь планку-то, принцеждалка перезрелая), роди, вырасти и не забудь скопить себе на похороны до того, как выйдешь на пенсию – словом, позаботься о своём трупике заранее.
Оставь молоденьких мальчиков молоденьким девочкам. Музыку оставь гениям. Чудеса – страницам детских книжек.
Ты ведь смотришь на этого парнишку издалека, вот он и кажется тебе таким привлекательным. Как на картину в музее, на него смотришь. Издалека всё идеально. А подойдёшь поближе – увидишь трещины, мазки, шероховатости, а может, и вообще ничего не увидишь, кроме нагромождения странных цветных клякс. Вот она, кухня художника. Далеко не так заманчива, как парадный зал. Ну и пусть. Пусть так. А вдруг эта картина, не смотря ни на что – шедевр? Эх, всегда надеешься на это чёртово «а вдруг».
Мысли Марины, словно пчёлы, тяжело и непрерывно жужжали в её голове.
«И всё-таки… Какое ядовитое блаженство – думать о нём, воссоздавать мысленно его облик. До чего ж редкая внешность! И создаёт же такое природа! Глаза – эталон, апофеоз синевы. Их нельзя сравнить ни с синим морем, ни с синим небом. Их вообще нельзя сравнить ни с чем материальным. Это суть, смысл, идея, абсолют синевы. Это музыка синевы, восстание синевы, синий смерч, синяя гибель, синий апокалипсис!
А ресницы! Бледно-золотые стрелы, обрамляющие, охраняющие синее это безумие.
А кожа! Светлая, тонкая кожа, так мало приспособленная для защиты его нутра от внешнего, агрессивного, дьявольского мира. Мгновенно обгорающая на солнце, вспыхивающая густым румянцем, тотчас выдающим отсутствие штиля, любую рябь на водной глади его души.
Интересно, это и есть альбинизм?
Дебилизм. Это – дебилизм, Марина. Ты рехнулась. С чем тебя и поздравляю». Её внутренний критик не дремал, но уже не был таким циничным и жёстким, как прежде. Он улыбался вместе с ней.
Марина бросилась на кровать, сжалась в комочек, зарылась лицом в подушку, с головой накрылась покрывалом, будто стараясь удержать нахлынувшие эмоции в ядерном саркофаге своего сердца, опасаясь, как бы они не просочились в окружающее пространство.
«Господи, какое всё нежное, какое всё настоящее: птицы в Онежском озере, крошки хлеба на ладони, рыжая и белая дворняги в шлюзе, маленький щенок хаски…
Разрешается ли в таком ключе думать о мужчине? Не оскорбительно ли восхищаться не брутальностью, не терпкостью, не крепостью, не угловатостью, не способностью добыть мамонта, а вот этой необычайной, всеобъемлющей нежностью?
Ладно, ладно, если это неприемлемо, так и быть, подумаю по-другому.
Вот прямо сейчас, в этой тёмной ночи, по этим тёмным волнам, ведёт он наш многотонный корабль. Разве не удивительно, что огромный железный монстр беспрекословно подчиняется этим странным пятнистым рукам?»
Марина закрыла глаза, прислушалась к мягкому шуму двигателя, почувствовала, как плавно и легко теплоход совершает своё движение. По волнам ли? По воздуху? Как же приятно находиться в твоей власти, как приятно доверять тебе, знать, что пока ты стоишь у пульта управления, всё непременно будет хорошо!»
«Чёрт возьми, Марина, ты просто отвратительно, ты просто свински сентиментальна!» - рассмеялся её внутренний критик.
«Двенадцать часов! - неумолимая цифра больно кольнула Марину в сердце. - Не приходи, не приходи, не приходи! Иди к себе, ложись спать. Это самое мудрое, что ты сейчас можешь сделать».
Дальше минуты потекли грузно, неестественно, как при замедленной съёмке. «Надо сделать вид, что я чем-то занята! - подумала Марина. – Чем занята? Гитара? Книга? В каком жанре с ней это всё происходит? Триллер? Комедия? Мелодрама?
Пятнадцать минут первого Марина услышала тихий стук в дверь, показавшийся ей таким внезапным, словно она и не ожидала гостя. Её охватил необъяснимый, холодный, почти мистический ужас. «Хоррор! – подумала Марина. Вот что это за жанр. Как открыть эту чёртову дверь? Может, лучше не надо?»
Марина дрожала всем телом, её бешеный пульс отдавался сумасшедшим гулом где-то в районе гортани.
Ей показалось, что прошла уже целая вечность, пока она вот так стояла, вперив безумный взгляд во входную дверь. «Наверно, он уже ушёл, - предположила Марина, - вот и хорошо». Теперь ей не страшно открыть эту дверь, потому что там никого нет. Просто пустой коридор. Пустота – это привычное. Постоянный спутник её жизни.
Но Марина ошиблась. Ошиблась дважды. Во-первых, потому что он всё ещё стоял за дверью. А во-вторых, это был вовсе не сверхчеловек, не роковой красавец, не вестник синего апокалипсиса. Все те чары, которыми она его только что наделила, вмиг развеялись, и к ней в каюту вошёл обыкновенный рулевой Дениска. Даже синева его глаз была какой-то приглушённой. Даже лунно-белая кожа лица казалась уставшей, потерявшей своё волшебное, мягкое сияние.
Всё как-то упростилось, уместилось в незатейливую шкатулку реальности. И, надо сказать, это очень обрадовало Марину. Страх, волнение поутихли. Можно было говорить, действовать вполне адекватно.
- Привет! Ты так долго не открывала. Я подумал, ты уже спишь, - первым прервал молчание Денис.
- Ну, нет, что ты. Совы в такое время не спят. Проходи. Как вахта? Как там Сергей Леонидович?
- Да всё, как обычно. Ничего нового. Хорошо у тебя. Тихо, уютно. Ты одна тут живёшь?
- Да, моя маленькая уютная норка. Садись, вот. А у тебя в каюте разве не тихо и не уютно?
- У меня – Андрюха.
- Рулевой Андрюха? Это твой одногруппник? Вы с ним вместе в Водной Академии учитесь?
- Да. Даже тут вот, как видишь, от него не избавишься. А ты где учишься? Или уже закончила?
«Ох ты ж ёшкин кот! Мальчик, ты, похоже, совсем не в курсе, с кем имеешь дело!» - мысленно усмехнулась Марина.
- Я? Я консерваторию закончила. Только это давно было. А потом я ещё учителем музыки проработала, лет около ста.
- Что-то ты не похожа на столетнюю старушку.
- На столетнюю, может, и не похожа. А на тридцатилетнюю – вполне.
- Тебе тридцать?
- Да.
«Ну всё, это конец», - решила Марина.
- Ты замужем?
«Господи, Дэн! И ты туда же! Почему у всех вокруг слово «тридцать» мгновенно ассоциируется со словом «замуж»?» - возмутилась Марина. Однако, постаралась говорить максимально сдержанно:
- Не замужем. И детей – нет.
- Почему?
Марина закипела от негодования: «Дэн, я тебя сейчас убью, ей Богу! Ну ладно судовой медик меня по этому поводу тормошит, ладно Катька, ладно старпом. Но ты?!» Впрочем, виду, как и в прошлый раз, не подала.
- Ну, как я тебе отвечу на этот вопрос? Это очень, хм… философский вопрос. Наверно, потому, что в душе я бродяга, и у меня нет качеств семейной женщины. А может, просто ещё не обрела того самого, единственного. А у тебя как с личной жизнью?
- Да никак. Меня девушка бросила. Из навигации не дождалась. Но это давно было.
- Из той самой, северной навигации?
- Да. Хотя, её понять можно. Полгода одной – это так себе перспектива. Ей было одиноко, а меня не было рядом. Нет, я, конечно, каждый день звонил и писал ей, но, ты же понимаешь, что это всё не то.
«Нет, Дэнчик, я не понимаю, - мысленно отвечала ему Марина. - в моём возрасте уже не понимаю. У тебя, видимо, ещё совсем другое ощущение времени. Полгода кажутся тебе бесконечностью. А передо мной года мелькают, словно титры на экране. Я тасую года, как колоду карт. Годами жду я взаимной любви, ласки, нежности. И подождать полгода для меня уже сущий пустяк».
- Не знаю, Дэн. Мне кажется, если бы она тебя любила, то дождалась бы.
- Возможно. Там сложно всё было. Но теперь это уже не важно. Ладно, не будем о прошлом. Я смотрю, у тебя тут гитара. Ну да, ты же говорила, что консерваторию закончила.
- Консерваторию по специальности «Фортепиано». А на гитаре играть, песни сочинять – это я так, сама научилась.
- Я люблю музыку. Классику люблю. Шопен очень нравится. У нас ведь есть в зале пианино. Может, сыграешь мне как-нибудь?
- Оно сломанное. Там педаль не работает. А без педали ничего не получится.
- Жаль. Тогда на гитаре сыграй и спой, своё что-нибудь, авторское.
- Именно авторское?
- Да, желательно. Мне кажется, это мне поможет тебя лучше узнать.
- Тебе хотелось бы лучше меня узнать?
- Мне было бы интересно. Но я, конечно, не настаиваю. А тексты песен тоже сама пишешь?
- Когда как. Бывает, сама пишу. Бывает, беру то, что на душу легло.
- Спой то, что полностью твоё.
- Ну хорошо. Раз уж мы на реке, я спою тебе «Речной ноктюрн», - согласилась Марина и стала расчехлять гитару. – Только обещай мне одну вещь.
- Хм, постараюсь. Что за вещь?
- Ты не будешь отождествлять тех, о ком там идёт речь, с автором. Так делают многие. Но это неправильно.
- То есть ты это сочинила не про себя, а про кого-то другого. Так?
- Ну, если совсем уж упрощённо, то так.
- Хорошо, без проблем.
- Что-то я волнуюсь. Знаешь, музыка сыграла со мной злую шутку, завела мою жизнь куда-то не туда. Ну и потом, я давно не брала в руки гитару, а мне разве можно ударить перед тобой в грязь лицом?
- Да не волнуйся ты. Я что, артист Большого театра, по-твоему?
- Хуже, Дэн. Ты – свет софитов, бьющий в глаза. Ладно, мне, наверно, уже не отвертеться, слушай.
Всех бродяг, «потеряшек», поэтов, шутов,
Всех, кого невзлюбила стихия земли,
Для кого не взрастила янтарных плодов,
Далеко по весне увезут корабли.
Будет раны зализывать нежно волна
Тем, кто оземь звенящее сердце разбил,
Будет золото в реку им сыпать луна,
Будет ветер на палубе тысячекрыл.
Будут песни в каюте, гитара, коньяк
И краюшка любви и чужого тепла
Наконец-то у этих безумных бродяг,
Не огонь в очаге, так хотя бы зола.
Пусть их радости вилами лишь на воде,
Но зато и злодейка-тоска за бортом.
О, Господь, не оставь этих странных людей,
Сохрани их последний, кочующий дом!
Пусть не крошится робкой надежды слюда,
Пусть взойдёт к ним удача на борт корабля!
Помоги им воскреснуть, живая вода!
Не засыпь эти очи до срока, земля!
Марина закончила петь, и в каюте воцарилось молчание, натянутое, как струна, молчание, которое так непросто нарушить.
- Марин, почему ты сказала, что музыка завела твою жизнь не туда? Мне кажется, музыка– это твоё, - решил, наконец, заговорить Денис.
- Это долгая история.
- Ну, а если вкратце?
- Если вкратце, я была наивной, самонадеянной дурочкой. Думала, мне все двери открыты. Хотела славы, зарубежных гастролей, Шопена твоего любимого на белом рояле играть где-нибудь в Париже, чтобы песни мои в каждом наушнике звучали. Я отдала музыке всю жизнь, и я надеялась, что она ответит мне взаимностью. Всё или ничего - таков был мой девиз. И получила я, в итоге, конечно же, ничего.
- Ну зачем ты так? Это ведь здорово, что у тебя есть дело, такое, которое… больше, чем дело. Это ведь не бытовуха, не дом – работа – дом. Это то что даёт тебе право уважать себя. Я, наверно, коряво выражаюсь, не умею, как следует…
- Нет-нет, наоборот, ты очень точно выражаешься. Я хорошо тебя понимаю. А у тебя самого есть такое дело, которое… больше, чем дело?
- Наверно, нет. Я не нашёл такое дело. В детстве спортом занимался: футбол, тренажёрка. Даже, вот, вроде, осталось что-то, - указал он на мышцы рук. – Потом на гитаре тоже пытался. Но как-то всё это мимо меня прошло. В общем, всё, что я в данный момент делаю – это вожу по реке старые, ржавые консервные банки. А в свободное время – ем и сплю.
- Да, невесёлая у тебя жизнь. Но неужели у тебя нет на неё никаких планов?
- Ну, сначала надо ВУЗ закончить, потом – в море сходить пару раз, денег заработать. Потом… не знаю. А ещё… Ты смеяться будешь… В небо меня тянет. Дельтапланами хочу заняться. Вот.
- Дельтапланами? Знаешь, ты, когда это говорил, так мило улыбнулся, что я подумала, а не то ли это для тебя дело, которое больше, чем дело?
- Да, но это всё как-то… глупо, по-детски что ли. Всегда находится то, что надо сделать в первую очередь. То, что практично.
- Как я не люблю это слово – «практично». Мне в своё время говорили, что практично быть бухгалтером. А я отстояла, отвоевала себе музыку. Не знаю, надо ли было, но отстояла. Но разве теплоходы – это совсем не твоё?
- Не то чтобы не моё. Мне нравится в механизмах копаться, природа нравится, города разные. Но вот то, что дома по полгода не бывать, близких не видеть…
- А если бы близкий человек с тобой рядом, на теплоходе был?
- У меня такого опыта не было. Не могу сказать. Но, наверно, это как-то меняет дело.
«Как бы мне хотелось стать для тебя таким человеком», - подумала Марина.
- Я вот очень люблю теплоходы, - продолжала она вслух. – В этом году я администратором работаю, потому что аниматоров нет, а до этого я была как раз аниматором, музыкантом.
- В те старые добрые времена, когда все пианино были ещё с педалями?
- Да, точно.
Разговор, вроде бы, неплохо строился, но Марина начала беспокоиться, как бы не переутомить, не «перекормить» собеседника своим обществом. Это такое негласное сценическое правило: лучше, чтобы зритель ушёл из зала слегка голодным.
- Дэн, уже поздно. Завтра рано вставать. Сегодня то есть даже.
- Прогоняешь, значит.
- Не прогоняю ни в коем случае. Но ведь ты не выспишься.
- Ну, ещё минут десять!
«Что? Уходить не хочет? Просит разрешить ему остаться? Милый, хороший, волшебный мой Дэн!»
- А вообще, я, наверно, наглая скотина, но… можно тебя попросить, Марин?
- О чём?
- Да ну, глупость… Забей.
- Да уж говори, раз начал.
«Неужели… неужели…поцеловать попросит?!» - вспыхнула Марина.
- В общем, у тебя тут дополнительная верхняя койка есть. Можно я на ней до утра посплю? Я утром рано встану, тебя не побеспокою.
- Дэн, послушай… Мы ведь с тобой только друзья. Ты… ты… такие просьбы у тебя, в общем, будто мы с тобой более, чем… Мне тридцать лет, Дэн. Я тебе в девушки не гожусь совершенно.
- Да ты меня неправильно поняла. Я ведь совсем не о том, Марин. Я ни на что такое не намекал. Я как раз и имел в виду, что мы просто общаемся.
- По-дружески.
- Само собой. Извини, если чем-то обидел. Я, пожалуй, пойду. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Как только за Денисом закрылась дверь, Марина бросилась в слезах на кровать.
«Дура, дура! Всё испортила! – рыдала она, вцепившись ногтями в подушку. – Зачем я сказала, что не гожусь ему в девушки? Разве это я сказала? Это кто-то другой во мне сказал. Идиотка! Какая же я идиотка!»
IX
Оставался только один выход – осторожничать, не переступать черту, а лучше вообще даже близко не подходить к этой черте.
Они общались, не то, чтобы постоянно, но всё же. Болтали, стоя на ресепшене или у входа на теплоход, изредка пили чай у Марины в каюте. Время от времени Марина приходила к нему в рубку. Смотреть закаты. Закаты из окон рубки действительно выглядели потрясающе. Каждый раз уникальные, не повторяющиеся.
Иногда закат был похож на розовый жемчуг, строгий, кроткий, неброский, прохладный. В другой раз это был огромный рыжий лев, протянувший через полнеба свою мощную, огненную, захапистую лапу. Бывало, что цвет заходящего солнца ассоциировался у Марины с цветом румянца на щеках Дениса, и сердце её тотчас накрывала горячая волна бесприютной, невысказанной нежности. Хорошо ещё, что в рубке было темно, темнота позволяла прятать эмоции, которые могли бы отразиться на её лице.
Во время вахты Денис, по большей части, молчал. То ли был сосредоточен на работе, то ли не хотел афишировать свои (приятельские?) отношения с Мариной.
Зато Сергей Леонидович говорил много и охотно. Любил затрагивать тему экологии. Сокрушался о том, как бессовестно загрязняют реки и озёра, выливают отходы прямо за борт, губят рыбу. Говорил про свою дачу, выращивание картофеля, строительство бани и походы за грибами. Вспоминал те времена, когда речной флот был добротный, обшивка стен – из натуральных материалов, а не из вредного, дешёвого пластика, как сейчас. Печалился, что с наших рек исчезло чудо технической мысли – легендарные «Ракеты» и «Метеоры».
Марину успокаивали, умиротворяли эти разговоры. Она ловила себя на мысли, что ей бы очень хотелось, чтобы у неё был отец, похожий на Сергея Леонидовича. Но у Марины совсем никогда не было отца. Никакого.
Мама родила Марину поздно, в 36 лет, от какого-то знакомого алкоголика, который с самого начала отказался принимать участие в воспитании девочки. Впрочем, Маринина мама и не питала по этому поводу никаких иллюзий. Ей просто нужен был ребёнок, чтобы не чувствовать себя одинокой, чтобы было, куда деть запас нерастраченной женской энергии, а самое главное, чтобы всё, как у всех, чтоб не слушать от окружающих вдогонку презрительное «пустоцвет». Женщина должна рожать. Ну а как иначе?
Одиночество, обида, разочарование, страх, безысходность – таков был её первоисточник, вот та пена морская, из которой Марина вышла в мир.
Сама она впоследствии приняла твёрдое решение: «Лучше сдохну от одиночества, чем буду рожать «для себя».
В раннем детстве Марина стеснялась своей мамы, потому что у всех были мамы яркие, молоденькие, а у неё – нет. Потом ей, конечно, стало всё равно. А теперь Марина, наоборот, радовалась, что она – поздний ребёнок. Ведь, родись она раньше, они бы совсем разминулись с Денисом.
Догадывается ли старпом, что Марина неравнодушна к его рулевому? Замечает ли, как ласкает взглядом она его спину, плечи, затылок, пользуясь тем, что Денис занят дорогой, а значит, не обернётся и не разоблачит её? Если даже и догадывается, то ничего страшного. Не будет же он, пожилой, солидный, трезвонить об этом на весь теплоход!
Иной раз Марине даже хотелось рассказать мудрому и доброму Сергею Леонидовичу о том, как глупо залипла она на маленького Дениску. Этот запутанный клубок из сумасшедших мыслей, чувств, страхов, сомнений уже едва помещался в её сердце. Держать его там, вдали от всех, в полной темноте, было порой невыносимо. И от планируемой исповеди Марину, казалось иной раз, ограждало только то, что она не могла найти для неё подходящего времени и места.
«Вообще, удивительно, как это до сих пор по теплоходу не поползли слухи о них с Денисом», - думала Марина. Ведь порой достаточно одного единственного слова и даже взгляда для того, чтобы тебе приписали какие-нибудь шуры-муры. Утаить, скрыть что-то от обитателей теплохода практически невозможно. То ли она, Марина, гений конспирации, то ли разница в возрасте настолько велика, что никому даже в голову не приходит считать их парой.
А может быть, их общение ни у кого не вызывает подозрений на дела амурные, потому что Денису приписывают роман с другой девушкой? С какой-нибудь ресторанской вертихвосткой? Марина начала искать улики. Но ничего «криминального» не обнаружила. Как вдруг…
«Господи! Почему я это вижу? За что мне это наказание?» - ужаснулась Марина. Она почувствовала, как кто-то неумолимый, враждебный, дьявольски злобный не просто вырвал у неё из груди сердце (это было бы ещё гуманно!) а начал резать его на части, шинковать, измельчать огромным ножом, а после с видом профессионального садиста-гурмана кидать на раскалённую сковородку, чтобы приготовить из него своё чудовищное жаркое.
«Денис, а что такое у тебя с руками, дай посмотрю». Да, именно так она и сказала ему, слово в слово, своим фирменным, слащавеньким, но властным тоном.
«Эти руки! Любая бы на моём месте воспользовалась их необычностью, чтобы прикоснуться, - вспомнила Марина свои собственные слова, ставшие пророческими. – Любая бы на моём месте воспользовалась… Любая – воспользовалась, а ты – не смогла!»
«До чего же просто, обыденно она их держала! Как будто это было что-то само собой разумеющееся. Насколько собственнически гладила! Руки, перед которыми я замираю, каменею, забываю дышать!» - горели в голове Марины мучительные мысли.
Несколько раз прошла Марина мимо ресепшена, а они всё разговаривали, разговаривали… Смеялись, любезничали, флиртовали.
Катька! Ну конечно, Катька. Самоуверенная, расчётливая, хитрая, умеющая себя преподнести, а главное – его ровесница.
Что там говорил старпом? Катюшку уже почти что рулить научили? То есть в рубке она – частый гость. Всё ясно. Катька – вот кто её враг. Так как же с ней теперь работать? Она, Марина, не будет больше с ней работать!
«Стоп, стоп, Марина, не дури, - пыталась она прийти в себя. – Как это не будешь с ней работать? Нет, ты не только будешь с ней работать, а ещё и притворишься самой близкой её теплоходной подругой и выведаешь, что у неё с ним. Врага надо знать в лицо!»
В этот же день Марина закинула «удочку», с самой непринуждённой улыбкой, на какую только была способна:
- Кать, почему мы с тобой до сих пор винишко не пили?
- Ты предлагаешь мне выпить винишка? – улыбнулась в ответ Катя.
- Да. Давай завтра вечером, после твоей смены. Схожу днём в город и куплю нам… волшебный эликсир и закуску.
- Ну, хорошо. Приходи ко мне завтра в двенадцать. Только, знаешь, давай в качестве волшебного эликсира будет Мартини.
- Ну, ок. Мартини, так Мартини.
«Вот и чудно», - ухмыльнулась про себя Марина.
В каюте у Кати было чисто, пахло духами, ванилью и ещё чем-то странным, едва уловимым. Так пахнет в элитном офисе или в салоне дорогого автомобиля.
Марина выставила на стол большую бутылку Мартини, апельсиновый сок, чипсы, шоколадку и сырную нарезку.
- О, да у нас тут пир на весь мир! – улыбнулась Катя, добавляя на стол ещё одну шоколадку, нектарины и фисташки. – А я уже и так объелась. Меня ресторан десертиками подкармливает. За красивые глаза.
Марина заметила на столе две пустые десертные вазочки.
- Даже тут лазейку нашла, - подумала она с отвращением.
Девушки наполнили стаканы, и Катя торжественно произнесла тост:
- Выпьем за нас, красивых!
- Самых красивых девушек этого теплохода!
- Единственных красивых девушек этого теплохода. Потому что кто, если не мы?
- Точно!
- Знаешь, мне казалось поначалу, что ты какая-то странная, не от мира сего. А потом…
- Тебе не казалось. Так и есть.
- Ну, музыканты, наверно, все такие. Но, потом я поняла, что ты – ничего так, с тобой можно общаться.
- И даже выпивать немножко.
- Да, и почему мы с тобой раньше такие посиделки не устраивали? Это мы как-то совершенно из виду упустили.
- Лучше поздно, чем никогда.
Дальше Марина могла смело выключать мозг, совершенно не напрягаться и поддерживать беседу лишь банальными «угу», «круто!», «ух, ты!», «ничего себе!», «обалдеть!», потому что Катя, как и следовало ожидать, принялась тараторить без умолку, и её уже было не остановить.
Сперва Марина выслушала «увлекательнейшую» историю про недавний поход Кати на маникюр и педикюр, про бирюзовый гель-лак и туристов, сошедших с ума от такой красоты.
После этого последовал весьма длинный рассказ о том, как замечательно Катя водит машину, как любит она гонять по трассе, что все её друзья, особенно мужского пола, в самом начале поездки безумно боятся за неё, а потом не могут не восхищаться её талантом.
Далее Катя с гордостью поведала о том, как её слёзно уговаривали пойти работать на этот теплоход, как компании-конкуренты боролись за неё, пытались сцапать, и какое большое она сделала одолжение, что пошла именно сюда.
Было ещё что-то про то, как феерично она готовит лазанью, садится на шпагат, танцует тверк, учится в институте, исполняет обязанности старосты группы, рисует стенгазеты и без всяких усилий с её стороны очаровывает каждого встречного парня.
«Самое время направить разговор в нужное русло, - подумала Марина. – Тем более что уже выпито достаточное количество алкоголя».
- Кать, как ты считаешь, у нас на теплоходе есть нормальные парни?
- У нас на теплоходе? Хм, есть симпатичные. Прикольные, весёлые есть, с кем общаться легко.
- А ты могла бы влюбиться в кого-нибудь из них?
- Нет, точно нет. Они все не моего уровня: нищие и без всякой цели в жизни. Раздолбаи какие-то, в общем. Мне нужен статусный, успешный, целеустремлённый мужчина. Ты не думай, я не стремлюсь в содержанки. Я, наоборот, хочу быть самодостаточной, независимой, карьеру сделать хочу. Чувствую в себе потенциал для этого. Но я не смогу уважать мужчину, который будет слабее меня. Мне нужен альфа-самец.
- Ну а если не влюбиться, а так, время провести? Романтика там, все дела…
- Только если флирт, не больше. Мне нравится быть в центре внимания, нравится, когда парни в мою сторону шеи сворачивают. Это не просто приятно. Это ещё и практично. Так можно мужскую психологию изучать, реакции мужчин на те, или иные ситуации. Я флиртую вообще со всеми подряд. Ну, вот такая я коварная, эксперименты над людьми, можно сказать, ставлю. Но зато когда встретится тот самый, я уже буду полностью вооружена.
«Чёрт, была не была, придётся говорить напрямик», - подумала Марина.
- А мне показалось, тебе рулевой Денис нравится.
- Дениска – ребёнок. Что с него взять?
- Старпом сказал, ты к ним в рубку ходишь, вот я и решила, что…
- Да, хожу. Я уже рулить научилась. Ничего сложного там нет. Старпом говорит, что руки у меня точно из нужного места растут. Вот так скоро и капитаном стану. Ветер был такой ещё сильнющий в прошлый раз, но я справилась. А вообще, Дениску мне жалко.
Марина не на шутку испугалась: «Что такое? Неужели слухи всё-таки ходят? Почему жалко? Тридцатилетняя тётка клеится, проходу не даёт? Что-то в этом духе?»
- Почему тебе его жалко?
- Да Андрюха вечно бухает, спать ему мешает. Девок водит в каюту. А Дениска не пьёт. Он же Херувимчик. Андрюха, когда напьётся, вообще неадекватный становится, ему уже всё пофиг. Да и бабам его тоже пофиг. Так вот, он этих баб прямо при Дениске лапает, а может, ещё и что похлеще.
- Какой кошмар.
- Да уж.
- А почему Денис всё это терпит, не возмущается, не пытается прекратить это безобразие?
- Да слабачок он, вот и не пытается. Такие у нас тут «прынцы», Марин. А ты говоришь, романтика. Ну не смешно ли? Я вообще за иностранца замуж выйду. Уехать хочу из России, в Европе жить планирую. Английский вот учу, на курсы хожу. Если я поставила цель, я добьюсь. У меня характер железный. Я заслуживаю комфорта, свободы финансовой. Не хочу ни в чём нуждаться. Я из многодетной семьи ведь и знаю, что такое безденежье. Я своим детям дам всё самое лучшее. Я сказала – я сделала.
- И неужели тебя никогда не одолевают страхи, сомнения, неуверенность в себе?
- Пытаются меня всякие там с пути сбить: бла-бла-бла, у тебя ничего не получится. Но я это сразу на корню пресекаю. Меня за пояс не заткнёшь. В нашем мире надо быть сильной, иначе пропадёшь. Мне уже вон директором круиза предлагают стать. А мне всего-то только двадцать. Ну есть ли у кого-нибудь после этого основание в меня не верить? Хотя, директором круиза у меня вряд ли получится поработать. Я на следующий год, девяносто девять процентов, не в России уже буду. У меня тут один проект есть… Но рассказывать не буду, заранее не рассказывают о таких вещах.
Они проговорили довольно долго. Шёл третий час ночи, когда Марина вернулась к себе в каюту.
«Вроде бы, не о чем беспокоиться, ложная тревога. Совершенно не претендует на него Катька, и вообще какого-то невысокого она о нём мнения. Насколько уничижительно из её уст прозвучало слово «слабачок». Что это за слово: капкан для иллюзий или разрушитель миров?
Катька, она ведь неплохая. Чужая, но неплохая. Да, приземлённая, да, хищная, да, зацикленная на себе. Но такая она цельная, заряженная, собранная, живущая в согласии со своей природой, чётко знающая, в каком направлении двигаться. Никогда не топчется на месте. И всё-то у неё в голове по полочкам разложено. Потому-то и вызывает она уважение, хоть и бесит, конечно, иногда. Потому-то и можно ей простить многое».
Марина была почему-то уверена, что Катькины цели - не пустая бравада, что Катька действительно добьётся всего, чего только пожелает. Ей нравятся правила квеста под названием «Жизнь на планете Земля».
«А кто ты, Марина? Горстка несложившихся пазлов? Вся какая-то фрагментарная, перепутанная, переломанная. Но ведь если ты захочешь стать похожей на Катьку, если приложишь для этого все усилия, ты всё равно не сможешь. Потому что из другого теста сделана.
А если даже, хм, будем фантастами и предположим, ты смогла, получила всё, о чём мечтает Катька. Вот у тебя бизнес, вот муж успешный, богатый, красивый, вот финансовая свобода. И что? Разве сделает это тебя счастливой? Ну, какого же лешего надо тебе от жизни? Почему с тобой так сложно всё? У тебя должен быть иной, свой путь. Но какой? Кто же ты, Марина, чёрт тебя побери?
А кто ты, Денис? Кто ты?»
X
Время на теплоходе идёт очень странным образом: один день тянется несколько месяцев, а несколько месяцев пролетают, как один день. Вот уже и конец августа с его лёгкой рябиновой грустинкой, прохладными вечерами, разноцветными игольчатыми астрами в палисадниках, горьковатым запахом изнурённых трав и большими корзинами сладко пахнущих яблок, выставленных на продажу старушками-дачницами прямо у причала. Конец августа, крошечный фрагмент лета, не имеющий в запасе будущего, предлагающий одно только настоящее, призывающий многократно замедлить свою жизнь, смаковать отблески солнца на воде, шорохи листьев в заметно поредевших кронах, трепетные взмахи тонких крылышек пёстрой, беспечной бабочки.
В жизни Марины ничего не менялось. Всё та же растерянность, та же неизвестность, душная, пульсирующая тайна, то вспыхивающая искоркой надежды, то погружающая в пучину безысходности и тоски. Ничего не менялось. Только закаты были похищены из окон рубки. К восьми вечера небо заволакивала плотная, густая темнота.
«Опять я со своей инициативой, - думала Марина, сидя вечером у себя в каюте. - Если бы я его не звала, не донимала разговорами, он бы вообще отстранился. Почему он соглашается прийти? От Андрюхи, наверно, отдохнуть хочет. Если б Андрюха не устраивал пьянки, он бы ко мне и не пришёл ни разу».
Вдруг в каюту кто-то постучал. «Дэн? Нет, не может быть. Ещё рано, вахта не закончилась».
Марина открыла дверь и удивлённо уставилась на стоящую у порога Катю. Вид у неё был какой-то взволнованный, обеспокоенный.
- У меня для тебя новость не слишком приятная, - сказала Катя, проходя в каюту.
- Что такое?
- Сейчас только из офиса поступили сведения. Никто ещё, походу, кроме меня, не знает, даже Ирина Владимировна. Я, как узнала – сразу, с ресепшена, к тебе.
- Ну, говори уже, не тяни!
- Навигация досрочно заканчивается. Следующий рейс, трёхдневка – последний.
- Что?! Как так, я не готова, я думала, ещё сентябрь впереди, ещё половина октября…
- Все так думали, но нет.
- Это прям уже точно?
- Сто процентов.
- Как так? Только в июле вышли и уже заканчиваем – что за бред?
- Ковид. Пандемия. Продаж нет. Туристы не горят желанием покупать путёвки. Все теплоходы заполнить невозможно. Кто-то должен уйти.
- Почему именно мы?
- Ну, вот такова жизнь. Я сама ужасно расстроилась. Мне нравится тут. Да и денежку хотелось заработать. Команда хорошая, туристы тоже хорошие, в основном. Что ещё нужно для полного счастья?
«Блин, время, время! – вспыхнула Марина. – Только бы успеть выпроводить Катьку, пока не пришёл Дэн».
- Катюш, это ужасно, конечно всё, но я уже собиралась спать, давай завтра поговорим.
- Спать? Так рано? Ты всё равно ведь не уснёшь после такого. Марин, что делать? Я вообще не представляю, что теперь делать. Не хочу домой. На берегу скучно, стрёмно.
Марина совершенно не готова была выслушивать душевные излияния своей напарницы.
- Ну давай посидим ещё немного, Марин! Эта новость… это… это просто гром среди ясного неба. До сих пор не могу поверить. Я с друзьями иногородними планировала встретиться. Надо было, конечно, раньше. Но кто ж знал, я думала, у меня вагон времени. В ресторан хотели с ними, в кино. Фильм уже выбрали, на который пойдём. Родственников тоже обещала навестить. У меня тётя в Ульяновске. Ты не представляешь, какая она гостеприимная. У неё дом свой, огород. Огурцы, помидоры, лечо, икра, салаты всякие. Как приедешь, она тебя сразу этими банками со всех сторон обставляет. Как ей удаётся всё это в таком количестве заготовить, да ещё так вкусно? И домой потом от неё штук сто банок везёшь. Я в Рыбинку ещё хотела, только чтоб волны были. Обожаю качку. Мне уже даже сестричек-близняшек мелких разрешили не теплоходе провезти в конце сентября. Только за питание заплатить и всё. Выгодно же! А теперь что я им скажу? Они ждут, предвкушают. Жалко детей разочаровывать.
Маринины нервы были уже на пределе.
- Кать! Ну возьми себя в руки! Сама говорила – надо быть сильной. Смирись. Мы ничего не сможем изменить. Извини, но я устала. Хочу спать. Давай, до завтра.
- Ну ладно, спи. Спокойной ночи, - сквозь зубы процедила Катя, пытаясь скрыть обиду.
«Фу, слава Богу, обошлось», - выдохнула Марина, закрывая за ней дверь.
Новость о том, что следующий рейс – последний, оказалась настоящим ударом для Марины. Неужели её крохотная, красивая Вселенная, непрочная, но пока худо-бедно сохраняющая равновесие, будет так скоро, так безжалостно разрушена? Что ждёт её за пределами этой Вселенной? Как будет выживать она в пугающем, холодном безвоздушном пространстве? Чем будет зарабатывать на жизнь? Согласится почти даром вести какой-нибудь дурацкий музыкальный кружок или что? Станет винтиком в большом, страшном механизме, который раздавит её и выбросит? Почему обществу всегда нужно от неё то, чего в ней нет – рабскую покорность рутине, серости, однообразию, скуке, а то, чего в душе навалом – настоящую, живую творческую энергию, её стихи, её музыку оно не берёт; а если и берёт, то нехотя, словно делая ей огромное одолжение и ничего не давая взамен?
Как покинет она свою маленькую, уютную, обжитую каюту-норку, которая скрывала их с Денисом от всего остального мира? Захочет ли Дэн хоть когда-нибудь увидеться с ней на суше? «Я не могу, не могу, не могу его потерять!» - словно мантру, повторяла про себя Марина. Мысль о том, что будущего нет, есть только нищая горстка мгновений, прощальный, прохладный поцелуй августа, сводила её с ума.
Марину охватило острое, пронзительное ощущение утекающего времени, холодной расчётливости и неотступности смерти. Ведь она, Марина, уже не в самом начале жизненного пути. Ведь она скоро завянет и умрёт. Завянет и умрёт! Так почему же не хочет жизнь наградить её своими дарами? Неужели так просто, с пустыми руками отпустит во мрак могилы, не обласкав, не побаловав, не понежив в ласковых своих объятиях? Ведь обречённые на смерть всегда имели право на исполнение последнего желания. Счастья, счастья, счастья, скорее, сейчас, сию же минуту! Вот её последнее и первое, и единственное желание. Как страшно не успеть чего-то главного, не выполнить какую-то заложенную в человека, немыслимо важную программу! Почему мир не откликается на её желание быть счастливой? Почему взирает на неё с таким надменным равнодушием?
Да, сломлена, да, неудачница, да, всё у неё наперекосяк. Но хоть что-нибудь, жизнь! Хотьодно мгновение абсолютного счастья, абсолютной полноты бытия! Как же хочется быть! Как же хочется любить! И это не просьба, не мольба о любви. О нет, это требование любви. Жизнь обязана дать ей любовь, если не хочет прослыть пустой, бессмысленной и жестокой. Или всё-таки жизнь по сути своей пуста, бессмысленна и жестока и ничего ей не обязана? Тогда она, Марина, выкрадет у неё любовь, выкрадет блаженство для души и для тела, как выкрала бы обезумевшая мать кусок хлеба для своих голодающих детей.
Сократить навигацию? Отобрать последние крохи – возможность видеть его, слышать, дышать с ним одним воздухом? Так вот каков твой садистский умысел, жизнь!
Ярость, ядовитая, огненная ярость закипела в сердце Марины. Нет, я не сдамся! Я стану разбойником, пиратом! Я буду грабить тебя, жизнь, разорять твои тайники, брать на абордаж твои корабли, но я не сдамся!
Раздался тихий, мягкий стук в дверь, тот самый, который Марина определяла безошибочно.
- Привет, заходи скорей. Я тут такое узнала полчаса назад!
- Что узнала?
Марина рассказала ему новость о досрочном завершении навигации.
- Дэн, мне грустно. Чертовски грустно. Я не знаю, что буду делать на берегу. Но это ладно, это не так важно. Есть кое-что гораздо важнее и ужаснее…
Денис посмотрел на неё вопросительно.
«Нет, нет, нет, что я ему сейчас скажу - что не могу без него?» - содрогнулась Марина.
- Но это ведь только моя проблема, Дэн. Мне с ней и справляться. Забудь.
- Мне кажется, мы слишком со многим пытаемся справиться в одиночку.
- Ну а что делать? Все по своим углам. Самоизоляция же тем более. Дополнительный повод соблюдать дистанцию.
- Ты ещё маску с перчатками надень, Марин.
- Кучу масок и кучу перчаток бы надела, если бы в этом был хоть какой-нибудь смысл.
- Что я, настолько заразный что ли?
- Ужасно заразный.
- Не думал, что ты такая мнительная, - улыбнулся Денис, шутки ради достал из кармана маску и натянул её на лицо до самых глаз.
- Я тоже тогда надену маску. Представь, что я восточная женщина, и я закрываю лицо от посторонних.
- Я не посторонний.
- Что?
Марина встала, принялась искать маску на полке, попутно роняя с неё какие-то вещи. Нашла. Кое-как нацепила. Руки её дрожали. Сердце бешено колотилось.
- Не посторонний? А кто ты?
Он стал вдруг каким-то совсем другим. Глаза его изменили цвет – из синих на мгновение превратились в серые, стальные. Он вскочил неловко с места, будто напрочь позабыв навыки ориентирования в пространстве, приблизился к Марине почти вплотную, резким, угловатым движением сорвал с неё маску и тут же беспомощно застыл, словно статуя. Он явно был до ужаса напуган собственной дерзостью, совершенно не представлял, куда деть взгляд и руки, одна из которых мёртвой хваткой сжимала Маринину маску.
Торжествующая волна всеобъемлющей, всепоглощающей нежности горячей, сухой ладонью обхватила её горло, едва позволяя дышать. Нежности к этому перепуганному, смешному волчонку, попавшему в западню и не знающему, чего ему ждать – то ли казни, то ли помилования.
Мягкая, но не признающая возражений сила притянула Марину к его груди. Не представляя, куда деваться от смущения и острого, головокружительного восторга, стремясь скрыть от него своё пылающее лицо, она уткнулась ему в плечо. Следующие пару секунд Денис стоял всё так же неподвижно, только дрожь пробежала по его телу. Плечо его пахло дождём, талым снегом, свежим весенним ветром и облаками. Марина почувствовала, как сомкнулись его руки у неё на спине.
Наконец, Марина оторвала лицо от спасительного плеча. Денис был уже без маски. В тот же миг она наткнулась на его губы. Он стал смелым, убедился, что его не отвергнут, не оттолкнут. От первоначального его оцепенения не осталось и следа. Он целовал её старательно, самозабвенно, так, как школьник-отличник отвечает у доски безукоризненно выученный урок. И чем более опытным, мужественным, властным он стремился быть, тем сильнее походил на того школьника.
Марина чувствовала, что он хочет нравиться, отчаянно хочет нравиться, что в глубине души он до смерти боится её разочаровать, что он сделает всё, лишь бы её не разочаровать. И в этой глупой мальчишеской боязни было столько трогательного обаяния, столько энергии, столько жизни.
Она никогда не испытывала ничего подобного с ровесниками или с мужчинами старше неё, дающими и принимающими ласку, как нечто само собой разумеющееся.
И, словно стремясь отблагодарить его за эту боязнь, за избыток жизни, проступающий сквозь эту боязнь, она стала торопливыми поцелуями покрывать его раскрасневшиеся щёки, синеву глаз, спрятанную под молочными веками, золотистые брови, подбородок, шею, белые пятнышки на руках – подумать только! – на тех самых, сводящих её с ума руках.
- Дэн, я всё-таки спрошу… да, спрошу тебя… Почему ты так похож на ангела? – прошептала она ему на ухо. От волнения её губы едва могли шевелиться, и она сомневалась, разберёт ли он её слова.
- Нет, я не похож. Это ты – мой ангел.
Он увлёк её на кровать, поспешно скинул с себя футболку. Кожа. Горячая, нежная кожа, в которую можно вжиматься до ощущения, близкого к унисону, к срастанию в единое целое.
«О Боже! Неужели именно я – его наслаждение, его сердцебиение, учащённое дыхание, его безумие? Вот бы проникнуть к нему под кожу, в мышцы, в кости, в клетки, в атомы! Дышать его лёгкими, качать кровь его сердцем, видеть его зрением, слышать его слухом. Сумасшедшее желание!»
- Дэн, я боюсь поцарапать тебе спину.
- Не бойся, царапай.
Он начал дрожащими руками расстёгивать пуговицы на её рубашке.
«Надо бы остановить его, запретить ему», - пытался предостеречь её какой-то внутренний голос. Но возможно ли? Какое невинное лицо, какая белоснежная кожа… Ей вспомнился знаменитый миф. Кого угодно могла бы оттолкнуть Леда, хоть самого Зевса. Но как оттолкнуть Лебедя?
Его губы жадно сомкнулись вокруг её соска, и реальность совершенно престала для неё существовать. Она уже не понимала, мужчина ли её ласкает или это голодный младенец приник к её груди. Марина бережно обхватила руками его голову, будто это и впрямь была белокурая головка её маленького ребёнка, и всё гладила, гладила мягкие, тонкие, послушные волосы.
Иногда он делал ей больно случайным неловким движением. То есть, в обычном состоянии ей могло бы быть больно. Но в том измерении, в котором она сейчас пребывала, почти невозможно было распознавать боль. Все чувства, эмоции, мысли спрессовались в одну точку, превратились в ощущение причастности к какому-то нездешнему, стремительному полёту всего и всех, без цели, без направления, полёта ради полёта.
- Дэн, остановись. Пожалуйста, не надо.
- Нет. Я не могу. Солнышко моё, не могу.
Он начал целовать её ещё более страстно, почти яростно. Он вцепился в неё, словно хищник в свою добычу, которую пытаются у него отнять.
Кое-как вырвалась она из его объятий, стала торопливо застёгивать рубашку.
- Я не понравился тебе?
По его глазам Марина поняла, насколько мучителен для него этот вопрос.
- С ума сошёл? Ты - невероятный. Ты блаженство моё, безумие моё, рай мой.
- Тогда почему же ты…?
- Как тебе объяснить? Я сама не до конца разобралась. Возможно, мне хочется ждать, что в будущем со мной тоже случится нечто прекрасное, ещё более прекрасное, чем в настоящем. А может… Такой бескрайний космос, такое внезапное счастье на меня обрушилось, что я не знаю, как это всё в себя вместить, будто я стакан, а мне надо вобрать в себя океан. А кто я по сравнению с океаном? Он подхватит меня, понесёт, совершенно не учитывая мою стеклянную природу, и разобьёт в конце концов вдребезги. Я не умею пока что жить на пределе и за пределом своих сил, в этой высшей точке наслаждения. Дай я немного привыкну, вырасту из стакана во что-то более внушительное.
«Понял ли он меня? – подумала Марина. - Такие странные, сумбурные мысли. Наверно, это всё-таки слишком сложно для понимания».
- А ещё… Помнишь, я говорила, что мы только друзья? Так вот, это тогда не я говорила. Я вообще не представляю, кто это сказал. Оно само…
- Я догадывался. Это из-за разницы в возрасте, так?
- Да. Это всё очень непросто. Но разве я виновата, что пришла в этот мир раньше тебя? Ладно хоть так. А представляешь, если бы я родилась на сто, двести лет раньше– мы бы тогда совсем не встретились.
- Так, всё, стоп. Хватить переживать по этому поводу, а не то – укушу. Ты – моя маленькая девочка. А я тут старший, ясно? Старый-престарый старик. Ну, иди ко мне.
- А ты не будешь больше рукам своим красивым много воли давать?
- Не буду. Обещаю.
Марина прижалась к его груди. Теперь она и вправду ощущала себя слабой и маленькой. И как же это было прекрасно! Его объятия были похожи на домик из стульев и одеял, который строят себе дети, когда хотят укрыться от надоевшего или пугающего мира. До чего же тепло и безопасно ей было в этих объятиях!
- Марин, ты так глубоко и часто дышишь, что я снова вспыхиваю весь. Ничего не могу с собой поделать.
Нет, ей нельзя оставаться с ним наедине в каюте. Сегодня точно нельзя. Она ещё не готова переступить границу. Но мучить его и себя тоже было невозможно.
- Знаешь что, пойдём на палубу. Я так счастлива. Мне нужно много пространства. Я хочу видеть и небо, и реку, и берег, весь мир хочу обнять. Прямо сейчас.
- Ну хорошо, если ты так хочешь, пойдём обнимать мир.
Ночь, не смотря на близость осени, стояла довольно тёплая. Луны и звёзд не было видно, но всё пространство было наполнено каким-то невидимым, таинственным, смутно угадываемым светом, таким светом, для распознавания которого не предусмотрено рецепторов в человеческом организме. И всё же, всё же… вот он, этот свет!
- Куда пойдём? – спросил Денис.
- Наверх. На нос.
- Там же ветер.
- Пусть ветер.
Речной простор, раскинувшийся перед ними, был широк, прост, гармоничен, словно открытая ладонь, в нём не было ничего случайного, лишнего, никакого визуального шума. Теплоход шёл довольно быстро и как будто не по воде, а над водой, лишь иногда задевая невесомым корпусом лёгкую, шёлковую, тёмно-синюю ленту волны.
«Спасибо, спасибо, жииизнь! Как же я была к тебе несправедлива! Ты прекрасна!»
Наконец-то она, Марина, не противопоставлена этому миру, не отстранена, не выкинута из него, словно абортированный эмбрион. Наконец-то мир принял её, понял, услышал и сам вырос в её глазах, заслужил её уважение и доверие. Вместо безобразной какофонии, вместо «кто во что горазд» зазвучала его стройная, мощная симфония. Даже диковатая, первобытная музыкальная тема ветра была безупречно, гениально вплетена в эту симфонию.
- Дэн, почему мы, люди, вечно всё усложняем? Казалось бы, слушай музыку мира, иди на её зов. Но мы постоянно отвлекаемся на какие-то посторонние шумы – то скрипнула дверь в концертном зале, то кто-то кашлянул в седьмом ряду.
- А если у кого-то рядом с тобой мобильник вдруг зазвонил, как тут не отвлечься?
- Надо учиться. Музыканты, кстати, это умеют, хорошие музыканты.
- А если пожар в концертном зале?
- Ну, ты просто невыносим! Зачем помешал мне красиво, а главное, позитивно мыслить? Хотя… вот, послушай, какая мысль: многие из нас настолько безумны, что не в состоянии отличить пожар от кашля в седьмом ряду.
- Какая ты у меня упрямая, выкрутилась всё-таки! – улыбнулся Денис и ласково притянул Марину к себе. – Ты не замёрзла?
- Ну, нет, мне наоборот жарко.
Марина устремила мечтательный, безоблачный взгляд на реку. Прямо по курсу, невесть откуда взялся сухогруз, идущий с ними нос к носу, плоский, похожий на раздавленную букашку. Время шло, сухогруз приближался, укрупнялся, обретал всё более чёткие очертания, но, равно как и теплоход, даже не думал уходить хоть чуть-чуть в сторону. Словно два неприятеля перед поединком, шли они друг на друга, один высокий, статный, другой низенький, неказистый, но от этого не менее настойчивый и решительный.
- Дэн, он идёт прямо на нас. Почему теплоход с ним не расходится?
- А зачем им расходиться? Они давно не виделись, хотят поговорить. А может, у них даже любовь.
- Ты издеваешься? Нет, ну это и правда странно. Там же кэп сейчас в рубке. Он же молодец, он же не будет тупить?
- Может, его там и нет. Может, он уснул.
- Бесстыдник! Тебе нравится надо мной издеваться, да? Ну скажи мне прямо, всё под контролем или тут что-то не так?
Сухогруз был уже совсем близко. Нещадно разрезая волны, он шёл и шёл вперёд, словно никакого теплохода перед ним не было и в помине. Теперь уже данное зрелище и впрямь выглядело жутковатым. Однако, Марину вдруг охватила какая-то хлёсткая, отчаянная, разбойничья весёлость:
- Представляешь, Дэн, вот столкнёмся мы сейчас с этой штуковиной, и у нас вырастут крылья, и мы полетим. И тебе даже дельтаплан не понадобится. Не бывает никакого пожара в концертном зале. Нам нечего бояться. Ничто и никто не может помешать нам слушать музыку. Интересно, почему я сейчас это чувствую? Разве не должна я испытывать страх? А мне вместо этого легко и радостно. Невероятно!
- Чудо ты моё крылатое! Я – остаюсь тут. И тебя тоже никуда не отпущу. Улететь она вздумала! Лучше поцелуй меня.
Долгий поцелуй вырвал Марину из реальности, выбросил из её головы этот злополучный сухогруз. А когда она снова посмотрела на реку, каждое судно преспокойно шло своей дорогой.
- Ха, похоже, мы вместо них поцеловались, - пошутил Денис. – А вообще, у тебя руки ледяные. Ты совсем замёрзла. Тут ветер. Пойдём хотя бы на корму.
- Да, пойдём. Здесь холодно. Но когда ты меня обнимаешь, становится намного теплее.
Внезапно на их пути выросли какие-то силуэты. Небольшая группа людей шла с кормы им навстречу.
«Судя по голосу - Андрюха, догадалась Марина. – А ещё кто? Моторист Саня. Его огромную, медвежью фигуру невозможно не узнать. И какая-то девчонка с ними. Официантка Юлька вроде бы. Не к добру, ой, не к добру! Три новых сухогруза. Но эти – нравятся мне гораздо меньше. Хотя, залито в них, наверняка, не мало. Скорее, танкеры»
Денис обнимал Марину за талию, что, конечно же, явилось для этих троих неопровержимой уликой.
- Дэнчик? Что, нравятся женщины постарше? Учишься, опыта набираешься? Да ты отличник, я смотрю, - усмехнулся Андрюха.
«Вот оно, столкновение, – подумала Марина. – Никакого полёта. Только дикая боль, хруст ломающихся костей». Марине захотелось возненавидеть монстра, из мерзких уст которого вырвалась эта жуткая фраза. Но она не могла. Разве это не собственные её кошмары? Он только транслировал в мир то, что гнездилось в душе Марины всё это время. А может и нет вовсе никакого Андрюхи? Не Маринин ли внутренний монстр произнёс эти страшные слова?
- Что ты сказал, гнида? – сдавленным голосом проговорил Денис. Ещё пара секунд, и он бросился бы на Андрюху с кулаками.
- Так, спокойно. Нашли время и место выяснять отношения. Ночью. Под окнами у туристов, - вмешалась Юлька.
- Ну, извини ты его. Видишь, не до конца ещё протрезвел. Остаточные явления у него это, - попытался разрядить обстановку Саня.
- Извините, ребят, пожалуйста, - продолжила Юлька.
Все трое поспешно зашли внутрь и, прежде чем за ними закрылась дверь, до Марининого слуха долетело Юлькино назидательное «иди уже, дурак, болтаешь тут… всякую», обращённое, по всей видимости, к Андрюхе.
- Сука, гнида, мразь! – задыхался от ярости Денис. – Какое он имел право? Ублюдок, тварь поганая! Думает, всё ему можно, всё с рук сойдёт?
- Успокойся, успокойся, ну пожалуйста, Дэн! Ну не обращай ты внимания на дураков! – пыталась утихомирить его Марина.
- Шляется тут, мразь, лунатик грёбаный! Ему ведь на вахту через два часа! Я посмотрю, как он с утрища глаза продерёт!
- Ну не надо, мой хороший! Успокойся, пожалуйста. Кругом туристы спят.
- Почему я не поставил его на место? Почему не расквасил ему морду? Он оскорбил тебя, а я не сумел тебя защитить. Ну и кто я после этого, Марин? Пустое место, скотина последняя.
- Дэн, не говори так. Ты самый лучший, самый прекрасный. А он не стоит того, чтобы об него руки марать. Да и вообще, разве он меня оскорбил? Он всего лишь сказал, что я старше. Это ведь правда.
- Нет, не правда! Как ты не понимаешь? Это всё полный бред, а он – мразь!
- Пойдём отсюда, в нашу каюту-норку. Тебе там легче станет. Останешься у меня до утра. Будешь спать на верхней койке.
Она повела его, как слепого. Он шёл абсолютно машинально, ничего не соображая, ничего не видя перед собой. У двери каюты он вдруг очнулся:
- Нет, Марин, я не пойду туда. Не хочу пачкать эту каюту.
- Ну неужели пойдёшь в свою? Только нервы себе мотать. В одной каюте с этим…
Но все её уговоры оказались напрасными. К себе в каюту Марина вошла одна. В каюте всецело господствовал призрак недавнего счастья, даже не подозревая о том, в какую бездну всё только что провалилось. И от этого непонимания пространством душевного состояния Марины боль её только усиливалась.
XI
«Музыка не должна замолкать от кашля в седьмом ряду. Не должна, не должна, не должна замолкать…» - всплывали в голове Марины, находившейся в каком-то душном, тревожном полузабытьи, обрывки недавних мыслей.
В шесть пятьдесят резко, бесцеремонно зазвонил будильник, и все события минувшего вечера пулей ворвались в её сознание: «Дэн! Как он? Что с ним? А вдруг дело всё-таки дошло до драки? Написать ему ВК? Чёрт, у него в трюме же нет связи. Да и вообще, лучше его сейчас лишний раз не беспокоить. Господи, что же теперь будет?»
Марина встала, подошла к зеркалу, из которого на неё глянуло бледное, измученное лицо с опухшими от слёз глазами. «Фу, пакость какая. Как в таком виде работать?»
Кое-как нарисовав себе приличные глаза и щёки, забыв позавтракать, Марина вышла на смену. Работы с людьми, благо, было немного, только с документами. Круиз длился уже несколько дней, туристы давно освоились, и у них практически не было надобности обращаться к администратору. Стояка предстояла днём, так что даже с ключами пока что не нужно было возиться.
В полдень Марина пошла в кают-компанию обедать, надеясь встретить Дениса, но его там не было. Написала ему сообщение: «Как дела, мой хороший? Волнуюсь. Давай увидимся».
Вернулась на ресепшен. Продолжила работать. Телефон молчал. Ответа на сообщение не было.
«Старпом! - заметила Марина. – Вдруг удастся получить хоть какую-нибудь информацию?»
Старпом ходил туда-сюда в нескольких шагах от ресепшена и говорил по телефону. Вид у него был недовольный, раздражённый. До Марины долетали отдельные обрывки фраз: «Да, в нетрезвом виде», «штрафовать, однозначно», «безответственность вопиющая», «зарплата-то, поди, миллионами исчисляется, что им штраф?», «ну так ведь конец навигации», «вот оно мне надо?», «думают, всё им с рук сойдёт».
«Андрюху запалили, - догадалась Марина. – Есть всё-таки справедливость в мире. Сколько можно безнаказанно бухать и отравлять жизнь окружающим?» По спине у неё запрыгали злые, весёлые чертята.
- Сергей Леонидович, добрый день! Погулять собрались, на берег? – громко окликнула его Марина, как только тот закончил разговор.
- Да, надо немного проветриться.
- Сергей Леонидович, я тут случайно услышала, как Вы по телефону говорили. Что-то случилось? Кого-то оштрафовали за пьянство?
- Рулевой на вахту не вышел. Пить надо меньше.
- Так он почти каждый день пьянки устраивает. Удивительно, почему это только сейчас обнаружилось. Андрей – это готовый алкоголик, а ведь всего только двадцать лет парню.
- При чём тут Андрей?
- Не Андрей? Но ведь больше некому.
- Денис не вышел.
Слова эти полоснули Марину лезвием по горлу.
- Нет. Не может быть. Он же… он же не пьёт. Совсем не пьёт.
- Все мы когда-то совсем не пили.
- Сергей Леонидович, это не могло случиться просто так. У этого есть причины. Веские причины.
- Ну а мне-то что с того? У него, значит, причины. А мне что делать?
- Да, Вас я, конечно, тоже понимаю, но… Мне кажется, я знаю, что это за причины. Сергей Леонидович, можно с Вами поговорить? О Денисе. Мне больше не с кем. Только это небыстрый и непростой разговор. Можно, я к Вам приду, когда у Вас время будет?
Лицо старпома немного смягчилось.
- Ну, хорошо, я сейчас выйду на час-полтора, а как вернусь, можешь приходить. Каюта знаешь где? Там на двери табличка.
- Знаю, «первый штурман», - кивнула Марина. – Спасибо! Это очень для меня важно.
- Ну, заходи, адвокат, - сказал Сергей Леонидович Марине, пару часов спустя явившейся к нему для запланированного разговора. – И что на него нашло? Надо же было так налакаться. И ведь парень-то серьёзный, неглупый. Жду. Десять, двадцать минут его нет, полчаса. Послал матросов за ним. Привели они его мне в рубку, а он с похмелья никакущий, ни черта не соображает. Куда он мне такой? Отправил обратно, до работы не допустил. Уволить бы сразу, да ведь последний рейс. Кого тут найдёшь на три дня? Садись, вот чай и конфеты вон…
- Да-да, спасибо… Сергей Леонидович, мы ведь накануне вечером с ним… общались.
- Пили, значит, вместе?
- Нет, не пили. Но я, скорее всего, была причиной его пьянки. Я таких глупостей наделала! Полностью пренебрегла здравым смыслом. Это ведь всё заранее было обречено на провал.
- Неровно дышишь к нему, да?
- Вы, наверно, думаете, что это ужасно? Господи, какое сумасшествие со мной приключилось! Я ничего, ничего не могла с собой поделать, как ни старалась. А теперь вот он из-за меня в такую гадкую ситуацию попал. Ну ладно у меня всё в жизни чёрт знает как, но зачем я её другим порчу?
- Так уж прям портишь? Что-то с трудом верится. Ты что, пистолет у его виска держала, насильно заставляла его пить до потери сознания?
- Ну не так уж буквально.
- А что же тогда?
- Я всё время была инициатором общения, но я ни на что не надеялась, ни на какие отношения, это ведь глупо было бы – надеяться, мне просто хотелось украсть у судьбы хотя бы крупинку волшебства, золотую одну пылиночку. Мне уже казалось чудом, что он со мной разговаривает, смотрит мне в глаза, приходит ко мне в гости. А вчера… Вчера мне показалось, что счастье возможно, что он отвечает мне взаимностью. В нашем крохотном мирке всё было хорошо. Но как только мы вынесли этот тёплый огонёк, маленькую эту свечечку в большой мир, к людям, её тут же безжалостно погасили, втоптали в грязь. И этот большой мир был всего лишь палубой. Я даже боюсь представить, что было бы на берегу, в ещё более крупном мире.
- Так что же произошло на палубе?
- Андрей посмеялся над Дэном, что он связался со старухой. Со мной то есть.
- И Дениска с горя напился после этого.
- Видимо. Я не знаю, где, с кем он пил. Я хотела оставить его до утра у себя в каюте. Ну не к Андрюхе же его отпускать, в самом деле. Но он ушёл. И от него до сих пор ни слуху, ни духу. На сообщения не отвечает. Господи, ну почему счастье в моей жизни – это всегда только миф и только миг? Так странно - сначала борешься с судьбой за миг, а потом, получив его, за вечность.
- Мало ли кто над кем посмеялся? А если ему ещё кто-нибудь какую-нибудь ерунду скажет? Опять в истерике пить побежит? Если даже такая безделица его из себя выводит, то что уж говорить о большем? А если авария, крушение? Ему хладнокровие нужно сохранять, а он сопли жуёт. Я тебе так скажу, Маришка, перестань ты себя отрицать. Вот где сейчас Маришка? Не вижу никакой Маришки. Зачёркнута, замазана вся.
- Правильно, как надпись неприличная на заборе. Как-то вот не задалась моя жизнь, не сумела я ей по-хорошему распорядиться.
- Да, тяжело сейчас вашему поколению жизнь свою строить. Не за что вам зацепиться. Зыбко, шатко всё стало. Не знаешь, на какую кочку ступить, чтоб в болото не провалиться. Вот и стоите вы, переминаетесь с ноги на ногу. Теорий-то много, советчиков, как жить - хоть отбавляй, тыща психологов, экспертов всяких, а толку – ноль. Нам-то проще было в молодости. У нас вера была в светлое будущее. Правда, нас её потом лишили, но мы к тому времени уже состоялись, могли хоть как-то держать удар. А в старину церковь была у людей. Опять-таки, было на что опереться. И всё-то мы разрушили, всё-то мы потеряли. От Боженьки отвернулись, коммунизм не построили. И остался нашим детям ветер в чистом поле да туман сплошной стеной. Вот и маетесь, мечетесь вы, вот и кидает вас в крайности.
У кого-то идол - материальные блага. Рвётся, горбатится на трёх работах. Света белого не видит. Кто-то юлит, пресмыкается, обманывает, ворует. Способы разные, цель одна – деньги. Смотришь на такого человека и уже даже не понимаешь – живое существо перед тобой или пластмассовый манекен.
Кто-то топит свою жизнь в алкоголе, в пьянках-гулянках. Топит, потому что не может найти себе применение, не может научиться жить с собой в ладу. От страха топит, а то и просто от безделья.
Кто-то застревает в детстве. Так и не может выбраться из своей песочницы. Страшно ведь выходить в этот непонятный мир, в котором не осталось никаких ценностей, принципов, идеалов, которые бы всех людей объединяли. Это всё равно что выходить тёмной ночью на реку, на которой ни одного буйка не предусмотрено, вообще никаких ориентиров. Как тут не сесть на мель?
А жизнь-то требует твоего полного в неё включения, она не жалует тех, кто играет с ней в прятки. Вот и начинаются всякие кризисы, депрессии, истерики. Недовольство собой просыпается, нелюбовь к себе, вплоть до полного отрицания себя. Смотришь, уже даже не внешний мир тебе враг, а сам себе ты враг, сам себя и доедаешь.
Но жить как-то надо, тем не менее, приходится самостоятельно искать себе маяки.
- У меня был маяк – музыка, но он меня обманул. Ничего я не добилась. Никакой карьеры музыкальной не сделала. Никакого шедевра не создала. А так хотелось доказать всем, что я не пустое место, что я чего-то стою и вообще не должны люди жить, как твари, а должны стремиться к чему-то высокому. Думала, что у меня выдающиеся способности. Но я ошиблась. Я – посредственность, серая мышка. Таких музыкантов у нас на каждом шагу полно, как снега в январе. В общем, да, не только с личной жизнью у меня беда, а вообще, кругом беда.
- Хотела доказать, что чего-то стоишь? А кому доказать? Зачем доказать? Протест, бунтарство, да, понимаю. Восстание против пустоты. И музыка – оружие в этой войне. Но война – штука скверная, даже если цели преследует благородные. Попробуй расценивать музыку, не как оружие, а как лекарство или как витамины. Кто хочет быть здоровым, тот будет их принимать, но насильно же не станешь пичкать ими человека. А о том, что ты не гений, тоже не переживай. Сколько бы ни было тебе дано способностей, хоть даже совсем чуть-чуть, возьми да преумножь. Знаешь притчу библейскую о талантах? Все всё знаем, а к своей жизни почему-то не прикладываем. Так вот, ты талант, пусть даже маленький, в землю не зарывай. Да и нам ли решать, маленький он или какой? Искусство – это ведь больше не про славу, не про карьеру, это, скорее, служение. Человеку сколько ни дай славы, всё мало покажется. Так же как и денег. Кто-то оценит, кто-то мимо пройдёт – ну и что с того? Просто делай своё дело и будь что будет. И на душе у тебя станет спокойно – делаю, мол, всё, что могу. Как знать, быть может, искусство нынче – единственное, благодаря чему мы ещё остаёмся людьми.
- Сергей Леонидович, как Вы это красиво говорите, прямо, как настоящий философ.
- На все руки от скуки. А почему бы тебе не спеть что-нибудь туристам? Мне кажется, это для тебя было бы сейчас полезно. Заодно и от мыслей своих отвлечёшься.
- Да как же я спою? Запрещены массовые мероприятия.
- А ты по судовому радио концерт устрой. Подойди к Ирине Владимировне, она это, наверняка, одобрит.
- А ведь правда! Почему мне самой это никогда не приходило в голову? Спасибо Вам большое за идею. Я так и объявлю туристам по радио, что этим концертом они обязаны нашему замечательному старпому Сергею Леонидовичу.
- Ну вот видишь, жизнь, зачастую, гораздо проще и податливее, чем мы о ней думаем.
- Сергей Леонидович, а Вы на Дениса не очень сильно будете сердиться, когда он сегодня вечером на вахту выйдёт?
- Ну, раз у него есть такой замечательный адвокат, то, так уж и быть, не очень сильно.
- Только Вы ему ничего, пожалуйста, не говорите из того, что я Вам рассказала.
- Ну, уж за это будь спокойна, не скажу.
XII
Каюта-норка внезапно осиротела. Крошечное пространство её стало вновь ничейным, пустым, обездоленным. Почти все вещи были сложены в чемодан. Марине предстояло ночевать здесь ещё одну ночь, а завтра утром проводить туристов, сдать ресепшен и покинуть теплоход.
На столе лежало несколько исписанных листов бумаги. «Объёмно получилось, - подумала Марина. – Ну и ладно, из песни слова не выкинешь». Она взяла в руки письмо и решила ещё раз его перечитать, прежде чем положить в небольшой самодельный конверт.
Здравствуй, Дэн, светлый, солнечный, дорогой мой человечек с инопланетно синими глазами и не менее инопланетно золотыми волосами!
Сейчас не принято писать бумажных писем, и, возможно, ты сочтёшь моё письмо не более чем аляповатой, эксцентричной выходкой, но я чувствую, что оно обязано быть написанным, даже если ты его не прочитаешь, даже если выбросишь, как только получишь.
Это не горестные стенания покинутой и безнадёжно влюблённой. Боже упаси. Когда тебе восемнадцать, ты вправе нервно заламывать руки и безутешно рыдать «не уходи!». С возрастом учишься говорить спокойно. Нет, мой милый, это письмо вообще не про грусть - оставим её в стороне - так что если ты до сих пор его не выкинул, смело читай до конца.
Вот уже несколько дней мы с тобой не общаемся, ты избегаешь встречи со мной, не замечаешь меня и на все мои попытки поговорить, узнать, что творится у тебя в душе, отвечаешь молчанием. Чего же мне ещё нужно? Разве это не знак с твоей стороны, что я должна оставить тебя в покое? Я это умею. Жизнь хорошо научила.
И всё-таки как-то странно и нелепо уходить, обрывая речь на полуслове. Мне бы хотелось до конца быть с тобой искренней, откровенной. А ещё поблагодарить тебя. Ведь ты сыграл важную роль в моей жизни, даже если сам того не осознаёшь.
Я не буду рисоваться перед тобой, пытаясь выставить себя в выгодном свете, хоть это и модно сейчас – эдакий показушный, инстаграммный, успешный успех. Скажу честно, я человек так себе, без вау-эффекта. Более того, я человек депрессивный, разочарованный, уставший от жизни.
И всё же какая-то часть меня - всегда была жива, была способна на борьбу, на противостояние тупому унынию и рабской покорности смерти. И эта часть постоянно ждала чуда, верила в чудо, ловила его в разреженном воздухе и делала осязаемым.
Всем тем, что оставалось во мне живого, потянулась я к тебе, Дэн. И как же было страшно, как трудно разрешить себе эту тягу, как стыдилась я её, как пыталась опошлить, унизить, перекрыть ей кислород. Но сколько же в тебе солнечного света, первобытной, стихийной весны, свежести, чистоты! Как же мне было не очароваться тобой? И я отказалась от мрака, я преодолела страх и стыд. Я вышла из своего склепа и с восторгом обнаружила, что жива уже не крошечной долькой сердца, а доброй его половиной. Я начала исцеляться. А когда ты обнимал меня, я ощущала, что всё моё сердце такое живое, радостное и трепетное, будто никогда и не болело, не умирало вовсе. Теперь я открыто могу сказать миру, что мечтаю быть рядом с тобой. Исполнится ли моя мечта, не знаю. Но само то, что я отважилась мечтать об этом, значит для меня много. Теперь я – это я. Пусть смешная, сумасшедшая, наивная, сентиментальная, непрактичная, без царя в голове - зато не чужая себе. В словосочетании «отрицать нельзя принять» я знаю, где поставить запятую.
Конечно, предстоит ещё долгий путь к принятию себя. Предполагаю, что он займёт всю жизнь. Я вполне могу снова сорваться в бездну самоотрицания. Я даже уверена, что сорвусь. Но теперь у меня есть история о том, как я победила своих внутренних демонов, осталась верна себе настоящей. И эта история будет поддерживать меня в моменты душевной слабости - история о нас с тобой.
Даже музыка зазвучала по-другому после нашей встречи. Я не знаю, слышал ли ты мой радиоконцерт, но когда я пела, я думала о тебе и была свободной. Обычно я очень боюсь публичных выступлений (чего я только не боюсь, да?), а тут такая смелость на меня напала, что музыка сама полилась. И насколько же я была уверена, что мне удастся затронуть сердца, что я должна прозвучать, что никто никогда так, как я, не прозвучит.
Конечно, перед концертом я была подавлена. Из-за того, что мы перестали общаться. Я потеряла ту самую музыку Вселенной, которую слышала тогда, стоя с тобой на палубе. Но в тишине зазвучала моя музыка, понимаешь, моя?
Ко мне потом на ресепшен туристы подходили, хвалили, делились впечатлениями, шоколадки дарили. И это было так мило. Но не буду расписывать всё в очень уж ярких красках, а то покажется тебе, что я хвастаюсь.
Дэн, ты только не думай, будто этим письмом я выпрашиваю тебя себе, как милостыню. Если ты действительно решил расстаться, я это пойму, хоть мне, конечно, будет нелегко. Но может быть, в глубине души ты не желаешь расставаться? Может, этого требуют только страх и стереотипы? Чего хочет настоящий Дэн? Что он отрицает, что принимает? Я так и не поняла. Надеюсь, ты для себя понял.
С глубокой нежностью и благодарностью за прекрасные мгновения Жизни,
Марина.
Теплоход грустно стоял у причала, завершив свой последний в этом году рейс. Кругом мелькали знакомые лица, с которыми предстояло проститься. Быть может, навсегда. Катька с трогательной меланхоличностью во взгляде убирала с ресепшена оставшиеся канцтовары. Сергей Леонидович одаривал её и Марину конфетами. Матросы грузили какую-то мебель, технику. И Андрюха с ними. И Дэн тоже. «Господи, ведь я, возможно, вижу его в последний раз», - подумала Марина, не зная, куда деваться от нахлынувшей горечи и нежности.
Она вынула из кармана письмо и безжалостно скомкала его в кулаке: «Идиотка! До чего же ты глупо выглядишь с этим твоим сентиментальным письмецом… Глупо? Отлично, всю жизнь мечтала позволить себе глупо выглядеть».
- Можно тебя на минутку? Дольше не задержу, - позвала его Марина.
Они отошли в сторону. Марина протянула ему письмо. До боли знакомая, желанная рука в белых пятнышках нерешительно взяла маленький измятый конверт.
«На что похожи эти пятнышки? – задумалась Марина. – Они всегда мне что-то напоминали… Блики солнца на воде! Ну, конечно же, блики солнца».