Письмо брату
Привет, Артём. У нас всё хорошо.
Вчера похолодало, снег пошёл,
с утра телёнка в сени запустили.
Отец не пьёт, из дома ни ногой,
всё ждёт тебя. Да, ты ж у нас какой,
родней семьи – то джунгли, то пустыни.
Ты снился мне: обрыв, тропинка вниз,
бежишь по ней, кричу тебе: «Вернись!»
и падаю в траву, теряя силы.
Вдруг лес зашевелился, стал живым,
а ты ему командуешь: «Бежим!» –
и вздрогнули берёзы и осины,
послушно побежали за тобой,
попарно, в одиночку и гурьбой,
но замерли внезапно у границы –
в их кронах загорелся стыд и страх,
и плакали в беспомощных руках
привыкшие к родному месту птицы.
Потом я вынимала из золы
обугленные мёртвые стволы
и красила зелёным, чтоб не броско.
Приснится же такое, ну дела!
…Твоя Полина снова запила,
вчера весь день стояла у киоска.
Я снова без копейки – третий год.
Весной поеду в город, на завод,
сбегу из-под родительской опеки.
Ещё про сон… я стала хоронить
стволы… чудно, конечно… но они
давали тут же новые побеги.
***
Цвела джида, журчал степной арык –
Я помню это место, где зарыт
Мой детский клад – секретик мой заветный.
Под выпуклым бутылочным стеклом
Лежало голубиное перо
На смятой золотинке от конфеты.
Земля была покорна и легка,
Как гречневая мамина мука.
Её так много – всем на свете хватит
Лугов, полей и маковых степей.
Я знала, что могу доверить ей
И стёклышко, и пёрышко, и фантик.
Я помню осень. Сад. Горит листва,
Ползёт позёмкой пепел от костра,
Ложась на оперенье мёртвой птицы.
И хрупкий мир, что не был мной спасён,
Послушно лёг в голодный чернозём
И в кукольной коробке уместился.
Жена моряка
Ты завтра осознаешь, что не надо
встречать его в порту, искать в тавернах,
сотрёшь с лица румяна, с губ – помаду,
лицо его – из памяти. Наверно,
ты слишком полагалась на гадалок,
оплачивая выдумки. Покуда
твоя надежда в море утопала,
ты снова покупала веру в чудо.
… Деревья крепли, кронами качали,
и птицы вили гнёзда. Поимённо
ты помнила детей своих вначале –
придуманных тобой и наречённых.
Вчера забыла – вышла из костёла,
был город свежим бризом растревожен,
а ты, заплакав, руки распростёрла
и выдохнула боль. И веру – тоже.
А ветер прошептал тебе на ухо:
«Не жди его, найди другого. Либо
езжай туда, где солнечно и сухо,
где люди пахнут хлебом, а не рыбой...»
Корни
Корни мои родные – косточки, позвонки –
воздух над вами стынет, травы плетут венки,
траурно ветер воет, лижет прохладу плит.
Наземь роняя хвою, рыжий сосняк гудит.
Насмерть укоренился сытый чертополох –
кормит его живица, делится влагой мох.
Словно из плоти сделан – он ни цветок, ни зверь,
мы корневой системой связаны с ним теперь.
Голубь – крылатый постник – землю, как хлеб, клюёт.
Всё тяжелей на кости давит гранитный гнёт.
Корни мои земные, светлые имена,
мёртвые, но живые, скоро врастут в меня…
Новый ковчег
С теми, кто хочет плыть, разговор короткий –
Нам никуда не деться с подводной лодки.
Полный вперёд! Но кажется путь обратным.
Каждый здесь – Божья тварь, без сестёр и братьев:
Звери по парам, люди – поодиночке.
Семь миллиардов нас, и ковчег не прочен.
Мне говорят: смириться, привыкнуть надо,
Мы уплываем в рай прямиком из ада,
Несколько лет терпи, обещаньям внемли,
Новые люди новые ищут земли.
Прежняя вера в душах давно остыла.
Это всё будет, или всё это было?
Кто-то стрижёт овец и руном торгует,
Кто-то открыл пекарню и мастерскую,
Кто-то – ломбарды, бары, ларьки, бордели.
Свежие люди в ветхозаветном теле
Снова полюбят Бога, потом забудут,
Снова придёт Христос и предаст Иуда.
Это всё было, или всё это будет?
12 июня
Июнь пропишет всех на дачах,
Весёлых дней наобещав.
Забрезжит свет, проснётся мальчик,
Пойдёт с отцом к реке рыбачить,
Поймает первого леща.
И этот день, счастливый самый,
Он будет помнить много лет:
Терраса, звонкий голос мамы,
Мажорный плеск фортепиано,
Уха, торжественный обед.
Отец похвалит, сядет рядом,
И младший брат не будет ныть,
И никуда спешить не надо…
Почти сто суток до блокады
И десять суток до войны.
Баю-баю
Баю-баю... снов не видит
Старый хутор по ночам.
По дворам, заросшим снытью,
Бродит лунная печаль.
То, вздохнув, уронит грушу,
То прольёт вишнёвый сок,
То из бурой вязкой лужи
Смачно сделает глоток.
То водой в колодце булькнет,
То возьмётся в окна дуть.
А устанет – ляжет в люльку,
Позабытую в саду.
Ветер люлечку качает,
Осторожный, словно вор.
За плетнями, нескончаем,
Стелет простыни простор.
Заглянула в люльку птица –
Ищет гнёздышко птенцам...
Седовласый пар клубится
У прогнившего крыльца.
Речка звёзды привечает,
Привечать чужих – не грех.
Над заброшенным причалом
Вьётся иволговый смех.
Волк, свернувшийся в калачик,
Спит у чёрного куста.
Баю-бай.
Никто не плачет.
Ночь.
И люлечка
пуста.