***
Загудел март.
Я больше не задыхаюсь от горя,
Лишь засыпаю с холодком скорби в груди,
Утром вхожу в пейзаж, нарисованный тушью.
Наступает пятое время года.
Родив порчу,
Я подумал – мой выбор непрост:
Всех победить
Либо покончить с собой.
***
Прожив своё ничто и вдоль, и поперёк,
Узрев грядущее в бесцветном сновиденьи,
Скучать не станет смерд, но затоскует Бог –
И дело ведь не в том, что славы нет и девы,
А в том, что снова надо мир творить.
Но как?
Он должен быть своим. Он должен быть огромен.
…А ландыши цветут под бузиной, за домом,
Причисленные Богом к сорнякам.
Кладбище Донского монастыря
Несмотря на привычки, всегда лучше там, а не здесь.
Красота идеала – то, что держит на свете
Потерявшего веру в сияние собственных звезд,
За которые он, сотворивший звезды, в ответе.
Там лежат Чаадаев, Одоевский. Ангел с клюкой –
Тоже мёртвый, и даже ему не вернуться обратно.
Не пройти к серой Музе, что на урну опёрлась рукой,
Не пройти за ограду.
Любимые поэты
Подражание Бодлеру
Стефан[1], сияние тайны,
Мартовский жёлтый свет,
Муза дороги дальней,
На фирменный поезд билет.
Бодлер, сияние августа
И странная смерть в сентябре.
Когда светило погасло –
Ангелы на горе.
Верлен, шишки на кладбище,
Сирень в саду скорби.
От изгиба мрамора плачущий
Ангелочек оторван.
Сухая трава апреля,
Дни оранжево-чёрные.
Садится Гейм на качели.
Он в окраине чёртовой.
А вы бумажны, бесцветны,
Вы учитесь ремеслу,
Не слыша музыки победной
В диссонансах струн.
Да уважайте наставников –
Таких же, как вы, слепых!
Не нужно мне вашей славы.
Мне хватит друзей своих.
Развивая Рембо
Рисовал я сам дорогу мою.
В чётких линиях нет смысла.
Там сойду, где растения думают,
Что святые должны появиться
В стареньком дачном посёлке
В час вечерний, как наши люди,
Не говоря ничего о любви,
Не стесняясь хозяев нисколько.
Николай Некрасов
Я нарушил закон,
Забыв о том, что мне мило.
Николай Некрасов шёл с рюкзаком
Мимо собственной могилы.
Бунт мой пресекли,
А мои стихи не постигли.
Николай Некрасов ехал на мотоцикле
Мимо собственной могилы.
Водителем развалюхи дачной
Был Николай Некрасов.
Остановка возле кладбища
Называлась «Овощная база».
***
Заходит истина Христа.
Восходит истина Иуды.
Цветок из синего стекла
Мне было вырастить нетрудно.
В библиотеке пустота.
Вчера из книги пели трубы.
Заходит истина Христа.
Восходит истина Иуды.
Тот зоосад в день Рождества
Запомнил я, певец Иуды.
Конец: от истины Христа
Устал Желающий Свободы.
Собор и зарево. Алтарь.
Толпа. Тропа. Мельканье сброда.
Вы прославляете Христа,
Не зная, кем он был – Иуда.
Придёт великая тоска
В полуденном июльском зное.
Я выбираю не Христа,
А Расторжение благое.
***
Не вспоминаю то затменье,
Когда покинул двор и дом:
Тогда цветов кривились тени
И я решил стать музыкантом.
Прощай, белёсая надежда!
Ты гаснешь где-то за углом.
Я весь – печаль и ожиданье.
Быть может, нет во мне былого.
В узор печали, что жила
В домах, придя из неба синего,
Предгрозовая Мать прошла,
Не тронув яростного сына.
***
Он – презираемая тварь.
Он был раздавлен взрослой жизнью,
Когда искал и пил слова.
И вот, проникновенный шизик,
Бредёт в прозрачной темноте.
А помнишь, как тебя тиранил,
Терял?.. О завтра нет идей,
Для дней прошедших нет названий.
Бабушке
Засилье искренних вокруг…
Их речь – тюрьма, а кто же вызволит?
Тебе известно, что твой внук
Заклёван офисными грымзами?
Тебе известно, что твой внук,
Как дезертир, сбежал с работы,
А первый снег стал падать вдруг,
Как будто звать к себе кого-то?
Будущее
Мой Демон, теперь ты рад?
Умру я в последний день года.
В мороз пойдут за гробом
Лишь бабушка, брат и сестра.
Возможно, буду забыт.
Почти один я. А время,
Наивным хвалимое гением,
И лучших не всех сохранит.
Будущее
В сумасшедший дом? В могилу? В тюрьму?
Я сделал свой выбор: в могилу.
Я – трус, изменивший уму своему.
В моей душе что-то сгнило.
Тот, кто дал мне жизнь, обманул меня –
Так бывает очень редко.
Смерть – рассвет, за которым не последует дня, –
Рассвет своеволия Человека.
Будущее
Чёрный год две тысячи десятый
Постучался в нищенский мой дом.
Я в гостях сидел. И матом
Вдруг ругнулся за столом,
Словно, зелень глаз от солнца пряча,
Крикнул: «Богородица, приди!».
И Она уже пришла. А значит,
Много будет горя впереди.
***
Время – спать, страдать и умирать.
Борис Поплавский
Сколько смерти, горя и недугов
Этот год стремительный принёс!
Я поддал в гостях у как бы друга,
Принимая праздники всерьёз.
Время жить, молчать и унижаться
В серой школе у большой реки.
Вот уже уходит ночь-служанка,
Улетают тучи-старики.
***
Развалины – род упрямой
архитектуры.
Иосиф Бродский
Наскучил зимний день. И всё равно –
Смеяться, плакать, колдовать, бороться,
Терять, прощать. Я стал уже давно
Тем, что в душе твоей не остаётся.
Кто виноват, что жизнь моя есть сон?
И кто архитектуру из развалин
Посмел создать? Я жизнью потрясён
И ранней смерти стану благодарен.
Спутница
Этот день я тебе хочу посвятить, Душа.
Ты – медленно летящий ко мне шар,
По сравнению с другими душами, очень большой,
Больше Архангела Гавриила. Называешь Душой
Ты сама себя. Так тебя и следует звать
При людях: им незачем имя твоё знать,
Иначе они подумают, что ты – фантом,
Созданный моим нездоровым умом.
Ты – моя спутница, но есть и любовница – это Смерть.
Она кокетничает, но не умеет петь.
А ты поёшь и, ища меня, будешь гудеть.
Этот звук недоступен ушам людей.
Зимний вечер – символ надежды. Ведь
Очень трудно до вечности дотерпеть.
Мне иногда кажется, что ты из другой страны.
Я усну. А Душа станет показывать сны.
Сам виноват
Засыпаешь, как расчленённая кукла.
Вечером скука.
Ночью шаги.
Солнце, погладь мои тонкие руки.
Добрее быть к людям?
Я обязан быть лучше других?
В городе листья смертны и набожны,
Лица – с намёком на детский кулак.
Бабушка, бабушка, милая бабушка,
Вы мне, случайно, не классовый враг?
Будешь панком,
Добрый кондуктор?
А надо плакать? Конечно, шучу.
Чувства? Есть чувство скрипенья и ступор.
Мысли – о том, что весело будет врачу.
Здесь не помогут
Страницы и главы,
Строчки заздравные
В тысячи Ватт.
Думают люди,
Что люди правы,
А если один,
То сам виноват.
***
Только стадо имеет над стадом власть.
Только стадо преследовать может несчастных.
Чтобы смысл найти, нужно смысл потерять,
Но и то, и другое для стада опасно.
Может, я и признаю, что всё хорошо
Там, где вазу упадка давно разбили,
Но дорогой к дому я странно шёл,
И за странность меня судили.
Суд надо мной
Очень поздно я это понял:
Стоит выйти из собственного дома –
И окажешься на улице, где отлавливают
Не только пьяных, но и несчастных.
Вот уже выстроились машины,
Собралась толпа. – На суд, на суд!
Они все незнакомы мне,
Но все они знают меня.
Повели в нерусскую церковь –
Раньше там и правда был суд,
А пару лет назад там был
Заброшенный дом, где курили подростки.
Наполнилась церковь людьми –
Все они младше меня.
Может быть, это те,
Кто смеялся надо мной в школе?
(Это было в одиннадцатом классе:
Я назвал дежурным свою фамилию,
Потому что опоздал,
А в холле сидели подростки.
И сразу хохот со всех сторон,
Улюлюканье, хрюканье, визг.
– Вот он, странный! Вот он, дурак!
Посмотрите на его походку!)
А может быть, это те,
Кто играл со мной в футбол
И кричал обо мне: «Пропни его, пропни!»,
Что по-древнерусски значит «распни»?
Им всем я знаком,
Но не знают о том они,
Что ребёнком я проклял собственную мать
И вскоре она умерла.
Брал пояс матери, брал платье,
Клал на них нож,
Повторял над ними тринадцать раз:
«Будь ты проклята! Чтоб ты сдохла!».
Здесь обрывается сон.
Не знаю его финал.
Может быть, мать пришла
И вынесла мне приговор?
1 Имеется в виду Малларме.