Сад
Мне бесконечно дорог этот сад
С корявыми стволами старых яблонь.
Мозаикой осенний листопад
Ковром лежит, и, осень сделав явной,
В покой души добавил сладкий яд.
Я - как пустыня. Настроенье ноль.
Сезон дождей - неспешная унылость,
Безрадостность бесцветная, как моль,
Дней череда – уютная постылость,
Дождь ацетоном размывает боль.
О, эта серость неба и земли.
Пушистая уютность старой шали.
Благословенна кисловатость «ли»…
Нет воли, нет неволи, есть ли, стали,
Пройдут ли, нет ли… Жизнь печали длит.
Оконный отсвет калькой на лицо:
И там, и тут потёки дождевые.
Зевает дверь проёмом на крыльцо,
И пёстрый дятел, постучав: «Живые?»,
Запаивает тусклых дней кольцо.
Дар осени антоновкой лежит –
Булыжной мостовою – зелень рая.
Раскрученной пружиною жужжит
Ненастроенье. Осенью больная,
Нахохленной вороной у межи…
Тане Туль
Бессонница. И из подкорки
Оранжевость, как яркий лис,
Ползёт, взяв рифму на закорки.
Веснушками пятная лист.
Завёрнута в стихов фуфайку,
В их манкость – буду вспоминать
Ту – в мать, ту - в мачеху лужайку,
Где мне хотелось бы лежать.
И думать, как в стране напевов,
Что и не музыка пока,
Я ноту соль себе напела
Рассолом, напоив века.
Рождаю фразы крупной вязки,
Где прячется чешуйкой ген,
Способный дамские подвязки
Венцом нести. Как аллерген,
Центр мироздания осалю.
Лишь дунув, развалю костяк
Обыденности. Охрусталю
До колких звёзд любой пустяк.
Цыганское
Цыганка – ночь. Кибитка мира – небо.
Степным закатом пламенеет шаль.
Присыпет солью звёзд краюху хлеба.
Рукой оттянет чёрный, как печаль,
Шёлк блузки к ворохам шуршащих юбок.
Пихнёт бутон соска в беззубый рот.
Монистом зазвенит и трубку в зубы
Возьмёт, и загнусавит, заведёт:
О горестях, невстречах и разлуке,
О том, что счастье это горизонт.
Недостижимо. И гитара в муке
Заплачет, завизжит. А неба зонт,
Как капли ливня, стряхивает звёзды.
Бессонно вспыхнет тающий зрачок,
Следя за дымом, что рисует грёзы,
И молоко впитается в песок…
Огонь раскроет алые ладони
Босым ногам, стараясь их согреть.
Вздохнёт ковыль, и фыркнут сонно кони,
А серп луны, убавившись на треть,
Задёрнет тёмной тучи занавеску.
Росой вспотеет тёплая земля,
И к мочке огранённою подвеской
Потянет пальцы смуглая заря.
А дома...
Тане Волковской
А дома… синий глянец рек, поповник,
Незагорелые тела берёз.
И по ночам, из звёзд небес половник,
Вычерпывает сон колодца – грёз
Студёную и лунную водицу.
И сердце рвёт затейник-соловей.
Комочек мяса начинает биться
И гонит кровь сквозь клапаны дверей.
А дома…вечный плеск воды о сваи,
Облезлой лодки протекает борт,
И лето, завернувшись в зелень мая,
Прозрачный шарф расцветит, словно торт
Пионами. Кустодьевские розы
Нисколько не стыдятся наготы
Атласных лепестков, почти пастозных,
Как кожа щёк дородной красоты.
А дома…по оврагам пахнет прелью.
И в плач кукушки, губы прикусив,
Как прежде веришь. И, под шубой ели
Увидев мелких рыжиков курсив,
Зажмёшь подол, как кузовок из ситца,
Пятная млечным соком пальцы…для
Того чтобы поверить – нет, не снится! –
Я вижу: дом, колодец, тополя.
Мост
Темна вода реки, темна – небес.
И мост висел, как капитанский мостик.
Скелет перил и рёберные кости
Ограды. Ветер, словно мелкий бес
Качал фонарь, сжимая свет в кольцо.
У снега нет конца и нет начала.
Тоскливо одиночество мычало
И холодом дышало мне в лицо.
Стать частью темноты, её мазком,
Впустить в себя покой и взгляд размазать
По хлопьям снега, отключить свой разум
И вдоха проглотить холодный ком.
Безмолвие и я. Река и мост.
Кисть снегопада. Мир убогий, пегий
Под влажной, рыхлой штукатуркой снега,
Да подсознанья горестное «sos».
Полдень
Переносицы загнанный пони
Опрокинул седло пенсне…
Площадь ждёт в полосатой попоне
Тентов. Жизнь в полуденном сне
Утонула в асфальтовой жиже,
Обжигая до пузырей
Стёкла окон кофеен, и лижет
Сквозь фольгу пломбир фонарей.
Задыхаясь, роняю пену -
Капли с губ на тонкую грань.
Нефильтрованное степенно
Пью. Солёных пальцев тарань,
Обцеловывая торопливо –
Хмель и солод вплетаешь в речь,
Причащаясь под светлое пиво
Смуглой плотью вяленых плеч.
Перевоплощение
По багровым, лапчатым, гусиным
Оттискам следов, что метят клёны,
И по желчью тронутым осинным
Мышкиным бредёт октябрь. Калёным
Рыжим фундуком хрустит тропинка.
На траве от инея побелка.
Смотрит, с полинявшей серой спинкой,
Недоверчивой Аглаей белка.
Свет полупрозрачный накрывает
Целлофаном осени сюжеты
Разноцветных листьев, что кидает
Осень, вспоминая ярость лета.
Женщины безумье в ипостаси
Боли, и тревожной, словно грозы.
Жалящей и жалобной Настасьи,
Душной, словно запах дикой розы.
Жизнь по-русски, с воплями до дрожи.
Мечется с душою нараспашку,
Бьёт под сердце – истинный Рогожин –
Ветер в окровавленной рубашке.
Маршрут
Люблю бесцельные поездки,
Сажусь в трамвай, как будто в поезд.
Сверкающие рельсы лезвий
Пространство режут, время воет,
Ложась судьбою в пыль бульвара.
Какое уж десятилетье
Сеть переулков сворой, сварой
Мелькают мимо. Детство метит
Мне память заячьей губою,
Пытается поднять окошко
В трамвае старом. Стыки сбоем...
Звенит звонком в ушах истошно,
Минуя километры сквера.
Морщиню лоб, как ветер лужи.
Осеннею погодой скверной
Глаз влагой до ресниц запружен.
И фонарей большие капли
Стучат в пузырь окна, и бьётся
Ветвей чернеющая пакля,
И лужа к остановке жмётся…
Трамвай ни шатко и ни валко
Ползёт, а память камнепадом:
Бьюсь взглядом о решётку, палкой
Стучу по завиткам ограды.
Аукаю в пространстве гулком,
Зажатая боками зданий:
Пинок – колено переулка,
Пожатье – узких улиц длани.
Трамвайчик памяти звенящий -
В своё стальное двухполосье,
Не насыщая настоящим,
Уходит вечностью вопроса…
Шутов хоронят за оградой
За лицедейство – ад наградой.
Шутов хоронят за оградой.
Обрезал кукловод все нити,
Сказал, как плюнул… хороните
Там в «Божедомке». Как отходы –
Шлак человеческой породы…
Не человека, а личину.
Забывшего первопричину:
За что был изгнан из Эдема.
Напялил, словно диадему,
Колпак. Динь-дон – звенит бубенчик…
Шут словом-ересью увенчан
За то, что словом мир потрогал,
Взял на себя работу Бога,
Поправ каноны и основы,
Он помнил – первым было слово.
Он говорил от сотен разных,
Размахивая словом праздным,
Он – словом строил, словом – рушил,
Не тел насильник, прямо в душу
Вползал, как поцелуй Иудин,
Не ведая, что с нею будет.
С ней – неокрепшею, без веры,
С ней – тёмной для себя. Без меры
Бросал различных слов шутихи,
Эмоций взрывы, грабил лихо
Реальность, и подменой виснул…
Актёр играет сон о жизни!
Держа во рту смертельным ядом
Мысль изречённую. Слов адом
В роль – освежёванную тушу –
Вновь втискивает чью-то душу,
Забыв свою. Он – пластилин,
В нём отпечатки всех личин.
Бубенчика – динь-дон – наградой…
Шутов хоронят за оградой.