«Настоящее имя реки». Алексей Александров,
«Стеклограф», Москва, 2020 г.
Книга начинается с улыбки:
«Виноград сжимает в объятьях вишню,
Но поглядывает на сливу.»
И тут же стихотворение улыбается читателю ещё раз –
«Сад осенний, скинувший вес свой лишний…»
Хорошее начало знакомства. Но ещё раньше автор констатирует: «стихи 2017 года». Книга невелика, в ней 49 стихотворений. Но 49 за год – это довольно много, те, кто пишет, подтвердят. Хорошо ведь, не заморачиваясь композицией сборника, выложить стихи просто в хронологическом порядке. Ещё и тем хорошо, что читатель вдруг узнаёт в фантасмагории стиха совершенно реальное событие, вспоминает – точно, было такое. Возникает локальный поэтический портрет 2017-го, субъективный – а это-то и ценно.
Вот эти стихи, наверное - о затянувшейся реконструкции саратовского цирка, вот так преломившейся в призме версификации – «Наш город основали клоуны, Обосновали колдуны..» - и дальше чудесная мистерия с боевыми слонами, как тут не вспомнить Карела Чапека – «О шея лебедя! О грудь! О барабан…». «Хотим быть древнею столицею, / Но мирно спит дракон цепной…» - проговаривается автор.
А вот, помните, подарили Путину щенка алабая? «Щенку подарят президента, Чтоб с ним до старости играть». Хвост виляет собакой, да. Но только в детстве, к сожалению… «Он вырастет и станет сильным, / Научится вилять хвостом.»
А вот Саратов ждёт приезда Навального в начале декабря. «И по шкале десятибалльной /Нас завтра ожидает шторм — Все жители должны быть что?..»
А «Время самарское, темное» - это не просто попытка подшутить над соседями – нет, это аллюзия к переводу Саратова в другой часовой пояс – «на самарское время».
И про то, как «Спецназ играет в Пусси Райот» мы тоже ещё не успели забыть. Хорошо, что осталось поэтическое свидетельство «столоверченья в теремах»
и того, как «Бесплатно ветеранам ВОВ/ Мерцают звезды, как гирлянды…»
Позволю себе одно смелое предположение – мне кажется, если поэт выкладывает свои стихи прямо в хронологическом порядке, никак не выстраивая и не структурируя сборник – значит, он подсознательно верит, что эти строки пришли к нему вот именно в таком порядке отнюдь не случайно…
Но мы же понимаем, что для поэта внешние события – только повод к событиям внутренним, куда более важным. Например, осознать, что вселенная – это расширяющаяся стихира, и звёздочки эти – не на погонах и не на коньячных бутылках – а именно над строками бесчисленных поэтов – от которых отвернулся их единственный Читатель… Или – обнаружить на набережной навсегда поселившееся в её воздухе стихотворение. Увидеть, как слепой дождь стучит перед собой палочкой. «Слова его, как постные сухарики, / Хрустят на зубах — из одних согласных» И как вместо горячего (бондаревского) снега – горячий апокалиптический гипс врачует раны в наших бесконечных бессмысленных войнах… Поворошить палкой звёзды, чтоб испеклась картофелина луны, и услышать потом, как луна закатится над Марсом, а мимо тебя прокатится во тьму колесница театра…
«Я — саратовский литератор. Говорю об этом без ложного чувства гордости, просто мне хорошо пишется именно в этом городе. Он не велик, не мал — как раз по мне. Я люблю в него входить, как в квартиру, с удовольствием выполняя ритуал: звенеть ключами в подъезде, вытирать два раза ноги о коврик, заглядывать в щель почтового ящика. То же самое и с поэзией, я чуть ли не кожей чувствую свое место и оно на мой вкус хорошо обжито, а соседи, вроде Сергея Щурина или Жени Заугарова, мне почти родня.» - пишет Алексей Александров на сайте «Новая карта русской литературы» в том же 2017 году.
Разумеется, автор понимает, что поэзия не может быть ни саратовской, ни ростовской, ни питерской… Но я здесь в слове «саратовская» вижу качественное определение: если немного знаешь этот город – лучше слышишь эти стихи. Это и есть ключ к ним. «Как Саратов ни разглядывай с горы…» - я разглядывала, и это совершенно особенное ощущение, там вообще сложно не быть поэтом… И мой внутренний Саратов откликается на многое в этой книге.
Вот в стихотворении «как-то небрежно деревья покрашены» - автор будто сопротивляется очарованию осени, пытается остаться трезвым и прозаичным – и всё же октябрьское наваждение творит стих…
А тут слышишь отсыл к нашему советскому детству:
Где союз мяча футбольного и брошенной лопаты
Сам собою развалился без секретного агента.
-и не сразу, но срабатывает ассоциация с «Союзом меча и орала».
Радуешься негромкому гимну нам, инженерам – «каждый день ставит тебя перед выбором», радуешься смешному тексту о конверсии, и как под душ, встаёшь под фонарный свет, чтоб взбодриться, пока серьёзные люди не пришли за долгами…
А когда читаешь «Этот порох сырой, Карл» - сразу видишь саратовского Мюнхгаузена с бесконечной лестницей – на родине Олега Янковского…
Но кроме единства времени и места, есть одна сквозная авторская боль, соединившая разные тексты в одно целое – ощущение нашей не-настоящести, измельчания, вырождения…
Рыбы когда-то были большими,
Плавали между деревьями,
Выговаривали эр,
Умели читать в сердцах,
...
А теперь их ловец — обычный лавочник
Или госслужащий.
Бунт против электронного общения – ещё до всякого вируса.
Мы онлайн, задавайте вопросы,
Почему вы еще не онлайн?
- а настоящим осталось только общение с животными, вот с этим барбосом…
Нет никакого «я», тебя перевели,
А как назад вернуться,
Забыли рассказать.
…
Понятно же, у всех одно и то же
На маленьком уме.
Возможно, здесь речь о той самой пресловутой гиперреальности, которая дана нам уже не в ощущениях, а через высокие технологии, о поглотившей нас технокультуре. Так и живём «в хвойном лесу с надувными брёвнами». Очень скоро и высокое небо твоей мечты превратится в унылый супермаркет – «Есть ли смысл подниматься, / Чтоб к празднику / Мишуры золотистой купить…»
И в этом искажённом мире утрачены истинные ценности,
В игрушечных магазинах для взрослых
Продаются настоящие пистолеты.
Можно в кредит или в рассрочку,
Когда ограбите банк, отдадите
А «неликвиды Набоков и Достоевский
Стоят на одной полке, как миленькие.»
А тем временем «настоящее имя реки» (давшее название книге) «лежит на дне, в сети не идёт».
Всё ли в этой книге правильно поймёт её читатель? Аллюзии к советскому кино – про Ивана Васильевича и «скрипач не нужен» - ведь уже понятны далеко не всем, и кто-то видит вместо них постмодернистское распадение смыслов. Возможно, так же и я заблуждаюсь по поводу неуловленных символов и неразгаданных загадок, тёмных для меня мест. Почему ангелов именно семнадцать тысяч? Про макаронного монстра я в курсе – а вот как именно рифмуют северные корейцы? Кто добавлен к знакомым персонажам идиллии о доме, который построил Джек? И уж вовсе непостижимая новая история о стрекозе и муравье. Или – шифровальный станок в стихотворении, которое во мне почему-то звучит на мотив «летят перелётные птицы». В чём-то эти загадки – тест, боюсь спросить, на сколько баллов я его прошла.
Впрочем, чаще в этих стихах присутствует не нарратив, а кинематограф. Сменяются кадры. Или сменяются планы. Повествование движется образами. Вот голые генсеки скачут в снегу. Вот реки впадают в маразм. Внезапно – Брамс. Теперь дальний план, там – флаги на площади. И достаточно одной-двух содержательных фраз о змее, пожравшей голубку – чтобы весь этот короткометражный фильм состоялся и зазвучал…
А вот здесь интересно бы сравнить, что поймёт в этих стихах иностранец – и что очевидно для своих.
Анализы мочи при нынешних откатах
И спонсорах в ночи, зарплата у врачей —
Кругом чужая жизнь, и сечин в два обхвата
Под окнами растет, где сон стоит ничей. (и так далее,стр.47)
Непоследовательно, нелогично, вот именно то, что «умом не понять» по Тютчеву; что ясно тут у нас каждому встречному и звучит утешением. Распад лексики – но не смысла. Смыслы торжествуют и приумножаются, их тут куда больше, чем могли бы вместить традиционные стихи… Ибо сама наша жизнь – тот ещё постмодерн.
«На берег выползают пароходы…» - да, распад смысла. Как символ более глобального очевидного всем распада.
«Где самолёт реки, в его иллюминатор…» - предложение начинается с середины, с затакта. Фрагментация структуры предложения – характерный признак постмодерна. Смысл тоже рассыпается на осколки по его же законам. Любимые автором консонансные рифмы тут представлены в виде «рыбак – грибок». И снова, второй раз в этой книге, повторяется образ спасительного шила, которым можно проткнуть пузырь, или небеса, или любую другую иллюзорную преграду. И с этой надеждой кончается 2017-й.
Это несомненно постмодерн. Автор только констатирует, не предлагая рецептов. Ирония, распадающаяся лексическая целостность, фрагментарность. Никаких оптимистичных прогнозов. Самопародирование – какой смысл писать, когда нет читателей?
И всё же этот юмор – не чёрный, а тёплый и домашний. И в деталях и образах – столько маркеров для тех, кто в теме, кто посвящён… Но нас тут много – посвящённых.
И в настроении автора чувствуешь не холодную созерцательность, не игру, а острую эмоциональную вовлечённость в этот наш сюр. Это по форме - постмодерн. А по содержанию – что хотите, хоть модерн, хоть авангард, а иногда и романтизм проскакивает, как, например, здесь:
Подыши на зеркальце, а потом напиши
Пальцем на поверхности воды.
Это будут стихи для рыб,
Которые на берегу
Повторяют их беззвучно.
Благодарные не благодарят,
Отпускают и не просят ничего
Взамен потерянного колечка.
Вот пафоса нигде нет, а романтизм – да пожалуйста. Эклектично, да – но я за такую эклектику, поэту виднее…
По форме здесь тоже эклектика – то верлибр, то белый стих, то силлабо-тоника, да ещё и внутренняя рифма – бонусом. Но это не напрягает. Как-то легко настраиваются регистры и книга начинает в тебе звучать, она – о тебе, о нас, о наших городах…
Эти остросовременные стихи, отчего-то со старомодными заглавными в начале каждой строки, – твой умный, трезвый, ироничный, спокойный собеседник. Он не жалуется на этот бедлам вокруг, но он его проговаривает на аутентичном этому распаду языке. Не заговаривает хаос, нет – такое фиг заговоришь… Но и не покоряется ему молча. Он ему – отвечает, за себя и за всех тех, кто молчит рядом.