Я начал рассказывать вам эту историю сравнительно давно и почему-то – сам не знаю причины, да и кто знает – почему-то не досказал. Наверно, слишком люблю недосказанность. Впрочем, сейчас самое время всё-таки досказать.
Нас разделял забор – вроде бы прочный, но на давнюю поверку оказавшийся ненадёжным. В прочном заборе окно не прорубить, да и зачем, это же не какая-то там лунка во льду, а в этом – прорубили, причём уже давно, когда, казалось бы, ну как его прорубишь, да и, повторяю, зачем.
Окно было необычным, оно предназначалось не для того, чтобы в него смотрели. В это окно ничего не было видно ни с той стороны, ни с этой, и оставалось только додумывать. Так вседа бывает, когда не видно. И не слышно, кстати, тоже, тем более что по эту – для меня теперь уже по ту – сторону окна слушать считалось ошибочным занятием. Как говорили и говорят - бездуховным.
Я всегда чувствовал себя по ту сторону окна, даже когда был по бывшую эту, поэтому не удивился, когда та сторона стала для меня – этой и, соответственно, бывшая эта - той.
А она стала. То, чего не ждёшь, происходит по крайней мере не реже, чем ожидаемое. И не происходит тоже - так же часто. Или редко, всё зависит от личных особенностей тех, кто уже ждёт, и тех, кто ещё ожидает.
По эту, позднее ставшую той, сторону прорубленного некогда окна, равно как и по ту, рано или поздно ставшую этой, был скотный двор. Нет-нет, пересказывать и повторять не буду, не бойтесь – или не надейтесь, это уж кто как.
В окно потусторонний двор виден не был, как и сарай, возвышающийся в центре каждого двора.
Обитатели обоих дворов и обоих же сараев догадывались, что там, по ту сторону, что-то есть и кто-то обитает, но догадки оставались догадками, даже если кто-то был уверен, что догадался и тепеь-то уж наверняка знает. И все они, точне говоря - мы, либо возводили напраслину, подобную ещё одному, более прочному, забору, либо низводили свои догадки до уровня слухов: услышанное сто раз и ни разу не увиденное остаётся всего лишь слухом, но как увидеть в окно, в которое ничего не видно и хотя бы услышать через забор, через который не слышно?
Маленький, точнее говоря, крохотгый мальчик, обитавший, оказывается, по эту - теперь уже ту - сторону, был совсем даже не с пальчик, несмотря на возводимую на него напраслину, и дело даже не в семантике, а в том, что хотя и был он с пальчик, пальчика, равного ему, было не сыскать. Да и не искал никто, если быть предельно точным. Зачем искать то, что всё равно не найдешь?
Я ничего о нём не знал - мальчиков там - сначала здесь - было пруд пруди, как и девочек, хотя девочек по статистике больше.
Двор, как вы поняли или знаете не понаслышке, был скотным, потому что - или поэтому - скотины, в лучшем смысле этого слова, там было тоже пруд пруди, как мальчиков и девочек, а потом и взрослых.
Дети взрослели среди хрюканья, муканья, ржания - или ржанья, тут я не уверен, - кудахтанья и гоготания, и при этом слыхом не слыхивали о заоконье, ведь окно, повторяю, было прорублено не для того, чтобы в него смотреть, а с другой целью. Мой рассказ - именно об этой цели, хотя и о мальчике тоже. Ну, не о мальчике как таковом, а о том, что рано или поздно произошло с ним и его скотным двором вместе с сараем.
Мальчика-не-с-пальчик остальные мальчики не жаловали, а девочки ещё меньше. Или больше? Не знаю, как правильно, - да и неправильно это было с его точки зрения. Он больше всего на свете любил играть с ними на скотном доре, рядом с упиравшимся в давным-давно прорубленное окно сараем, а они, остальные мальчики и девочки, больше всего на свете не любили играть с ним. Он для себя - а позже и для них - назвал их бездуховными, ведь не играть с кем-то - разве не означает высшей степени бездуховности? Ну вот, вы сами ответили. Или промолчали?
Есть, как вы, уверен, знаете, такие мальчики и, чего уж там, девочки, с которыми больше всего на свете не хочется играть. И не играть - тоже. Не хочешь - и всё тут, сам не знаешь, почему. Кстати, и не задумываешься, просто почему-то не хочешь - ни играть, ни не играть.
«Конечно! - говорил он себе. - Конечно! Ведь я, как это окно, особенный, а они - остальные. Они - бездуховные. Окно прорублено для меня, Прорубивший его был с большой буквы, поэтому знал, что и для кого делает. Он тоже был особенным, духовным, а остальные делали то, что сказал им он. Окно назвали в его честь, потому что честь авторства всегда принадлежит одному, особенному, а не остальным».
Чем упорнее остальные дети не хотели играть с этим мальчиком, тем более обидные прозвища придумывали для него, особенно когда курили за сараем и бросали окурки в лужу.
Мальчик с обидным прозвищем брал себе в друзья тех жителей скотного двора, кто на прозвища только откликались, а сами их не давали. Им, в отличе от мальчика, не было обидно, хотя, казалось бы, что, кроме его прозвища, могло быть обиднее их имён-прозвищ: свинья, осёл, гусыня, корова, баран, собака - всех и не перечислишь.
Он сроднился с ними, особенно со свиньями, облюбовавшими ту самую засарайную лужу. Они, милые его сердцу духовные друзья, помогали ему временно забывать о бросаемых в лужу окурках.
Потом, в будущем, попятившемся назад, чтобы стать настоящим, мальчик вырос. Ну, то есть мальчики на то и мальчики, чтобы рано или поздно вырасти, как, собственно, и девочки, просто я узнал о том, что он вырос, уже после того, как та сторона окна превратилась для меня в эту. Возможно, вам это стало известно раньше.
Повзрослев, мальчик перестал быть не с пальчик, так как уже не был мальчиком, и это ли было не знать всем остальным, тоже повзрослевшим и теперь не разрешающим своим взрослеющим детям курить за сараем и бросать окурки в лужу.
- Я - не... - он не произнёс обидное прозвище, только бросил, как остальные бросали окурки, взгляд на околосарайную лужу и выбирающуюся из неё свинью с прилипшим к брюшку окурком. Судя по всему, окурок бросил кто-то из подростков, куривших за сараем втайне от родителей, больше всего на свете когда-то не любивших играть с тогда ещё мальчиком.
- Ах так! - сказал про себя тот, кто был когда-то мальчиком, а сейчас, пока остальные курили за хлевом, успел стать хозяином и скотного двора, и сарая.
- Готовы ли вы, - обратился он к верным друзьям, - послужить нашему скотному двору во славу нашего сарая?
Все его друзья вытянулись как один в струнку, как бы сложно это ни было в их положении, и как один же временно отвернулись от лужи.
- Рад, что не ошибся в вас, - кивнул бывший мальчик. - Тогда продолжаю.
Он нахмурил брови, расхмурил их, и продолжил:
- Вам, самым что ни на есть духовным, поручается мною пройти незамеченными через прорубленное не мною, но с этой целью, окно, - он показал на окно в заборе, давным-давно оказавшимся вполне непрочным, - в тот недуховный зазабороный скотный двор, - он снова нахмурил брови, но теперь расхмуривать их не стал, - и сделать всё как надо. Вы готовы?
Друзья - духовные внуки духовных же друзей его детства - хрюкнули в унисон и в унисон же кивнули, как бы сложно им ни было кивать, и спросили:
- А как надо?
Они догадывались, но не спросить было бы недуховно.
Бывший мальчик, а ныне хозяин скотного двора, задумчиво посмотрел на одиноко плавающий в луже окурок. Ответ был очевиден - не им, конечно, а ему. Он знал ответ и на этот, и на смежные вопросы, и поделиться своим знанием с друзьями было почти таким же удовольствием, как и наблюдать за разбухшим окурком, тонущим в луже.
Он поделился, как делился с остальными тот, с большой буквы, и вытянувшиеся в струнку друзья услышали ожидаемое.
Услышали, дружно хрюкнули и приступили к выпллнению.
Мне по эту сторону окна, когда-то бывшую той, видно, как сильно и искренне его, бывшего мальчика-не-с-пальчик, теперь любят не только по ту, но и по всю эту - бывшую той - сторону. Любят и стараются, хотя и безуспешно, брать с него неберущийся пример. Неберущийся - потому, что так, как он, бывший мальчик, может только он, у остальных не получится, на то они и остальные.
Они любят, стараясь не показывать свою любовь и периодически нахмуриваясь, ведь заборное окно никто не отменял, - вот когда отменят, тогда будет можно, и они расхмурятся и покажут.
Любят не за духовность, потому что куда уж им, остальным, бездуховным. И потому, что знают о зазаборной духовности разве что из книг, принесённых с той стороны забора. А потому, что у него бесчисленно много друзей по обе стороны окна, и никто, ну никтошеньки, не вспоминает о его когдатошнем обидном прозвище. Хотя лужа не только не высохла, но и углубилась, и окурок в ней всё никак не утонет.
Все любящие его - стоят на вытяжку, ходят по струнке, хрюкают в унисон.
И делают всё как надо.
А как надо - знает он, бывший мальчик, благодаря всем - ну хорошо, почти всем – избавившийся от обидного прозвища.
Вот, теперь досказал.
Но, кажется, эта история всё равно остаётся недосказанной. Они все такие, мои истории.
Кто их знает, почему.
Острая повышенная хлевно-сарайная
духовность -заразная хроническая
болезнь, передаваемая всеми
контактными и бесконтактными
путями, главным образом
- посредством хрюканья.
Энциклопедия
Или хрюкания?
Монреаль. Апрель 2020 г