Кафе было маленькое, элегантное и очень светлое. Его окна выглядывали на море. Был полдень, и люди суетливо бегали по магазинам в поисках чего–нибудь дорогого и экстравагантного. Люди очень респектабельные. Которые могут позволить себе роскошь заниматься покупками в разгаре рабочего дня.
Я же думала о незаконченном рассказе и пыталась выявить хоть одну ясную мысль в тёмной массе сознания. Тщетно. Назойливо светило солнце, освещая лишь верхнюю часть мыслей. Их нижняя часть пустила корни в бездонную черноту.
– Вы кого–нибудь ждёте?
– Да, – машинально отозвалась я.
Когда я не могу писать, особенно реальным становится страх перед смертью. И тогда я боюсь, что умру, не успев сделать ничего стоящего. Время! Его слишком много, когда не работается. И слишком мало, когда надо им воспользоваться.
Мои глаза перенеслись на говорящую. Боже! Её ангельская головка была приклеена к карликовому телу, а ноги сжимал железный скелет.
– Я спрашиваю, вы кого–нибудь ждёте? – повторила она, усаживаясь за мой столик.
– Подругу, – выдавила я из себя. – Я жду подругу.
– А чем занимается ваша подруга?
– В прошлом году она преподавала химию в лицее, – пробормотала я. – А в этом решила открыть магазин женской одежды. И когда я спросила, что она понимает в одежде, Нана обиделась и сказала: «А разве нужно понимать?».
Она кивнула.
– А вы чем занимаетесь? – деловито продолжала она свой странный допрос.
– Я писатель, – застенчиво ответила я.
Почему я всегда боюсь признаться в этом? Многие считают, что писатели –бездельники. Впрочем, малютка, с которой я говорила, кажется, так не думала. Подозреваю, что она меня и не слушала. А была занята решением своей проблемы.
– Хочу стать актрисой, – сказала она, глядя мне в глаза живыми и умными глазами. – Думаете, не смогу?
– Ты сможешь, – не очень уверенно проговорила я.
– А работаю продавщицей билетов, – продолжала она. – По вечерам посещаю театральный кружок. И принимаю участие в гонках.
– В гонках? – повторила я.
Когда мне нечего сказать, а говорить надо, я прибегаю к этой уловке. Сама понимаю, что это звучит по–идиотски. Но... Почему Нана опаздывает?
– Гонки в инвалидных колясках – это так занятно! – говорила она. – Скорость – необычайная встряска нервов.
– Я люблю покой.
– Вы часто приезжаете сюда, на Тинос?
– Я здесь живу.
– А я решила шикнуть. Заняться покупками.
А… понимаю… Малышка слишком много смотрит телевизор!
– Всегда только продавать – не по мне. Я бы хотела чаще встречаться с богатыми.
– Ты что, считаешь меня богатой? – я была в полной растерянности.
– Но для того, чтобы жить на таком дорогом острове, надо быть богатым. Разве нет?
Почему так заболело сердце? Опустив руку под стол, я сняла с пальца дорогое кольцо. Мне стало стыдно. За это кольцо. За ухоженные руки. За мой утренний льняной костюм.
– А вы где работаете?
– Дома, – сказала я, заливаясь краской.
Хотелось сказать ей что–то тёплое. Но слова не шли с языка. И пока я искала нужные слова, она, вдруг, собрала свои костыли, вскочила со стула, и не попрощавшись, исчезла так же внезапно, как и появилась.
Я смотрела ей вслед и думала:
«Нет, я не богатая женщина. Мне надо работать, чтобы жить…»
Собственно, перед кем я оправдываюсь?! Я была одна. Назойливо светило солнце.
– А вот и я!
И на стол упала толстая книга. А на стул уже садилась Нана.
– Одно фраппе, пожалуйста, – сказала она подошедшему гарсону.
Тот ещё не успел отойти, а она уже рассказывала, захлёбываясь:
– Кажется, я влюблена. Ему сорок пять. Красавец. Блондин. Поэт. Вот, смотри, – с этими словами она всучила мне этот самый толстый том.
Я не поняла ни слова из того, что она говорила. А если сказать честно, никогда не понимала. Но она была моей подругой, и я притворилась, что поглощена чтением.
Сентиментальность мешает мне жить. И похожа на нарядный ночной горшок, надетый на голову, с целью защитить от холода в морозную февральскую ночь.
– Ты, конечно, узнаёшь имя? – говорила Нана. – Я читала ему свои стихи. Он никак не мог понять, почему я не печатаюсь. Но моя мама запрещает мне писать. Считает это потерей времени. А вот он говорит, что в них что–то есть.
– В них?!
– В моих стихах, – объяснила она. И как всегда, внезапно перешла на другую тему. – Помнишь историю с самоубийством Сии Левенти?
– Немного.
– То было в девяносто первом. Ты тогда работала в «Ежедневной», ну а Нико писал в её приложении. Ты должна его помнить!
– Кого?
– Николао Левенти. А Сия была его женой.
– Скажи–ка, Нана, ты когда–нибудь хотела нечто до боли? – неожиданно для себя, произнесла я.
Она недоумённо подняла на меня глаза.
– Ну не знаю,… Пожалуй, хотела бы иметь столько денег, чтобы иметь возможность делать подарки всем…
– А ты? – спросила я гарсона, принесшего нам кофе. – Ты мечтал о чём–нибудь до боли?
– Мне бы открыть собственное кафе, уж я бы развернулся.
– А ты тоже считаешь, что клиенты вашего кафе – люди богатые?
– Разве существует кто–нибудь, кто думает иначе?
– Да. Я так думаю, – обиделась я.
Он позволил себе улыбнуться.
– Хорошо, голубчик. Сколько мы вам должны?
И заплатила. Нана, улыбаясь, пила свой кофе.. Надо было что–то сказать, и я спросила:
– Что поделывает твой муж?
– Который? – хихикнула она.
– Последний.
– Ушёл. И учти, это уже в пятый раз. Мама уговаривает принять его обратно. Только к чему это? В последний раз он ушёл, ничего не объяснив. Я была в ванной комнате, стирала. Он только и сказал: «Я ухожу»… Я спросила: «Когда вернешься?». «А я не вернусь». И подумала, что на днях он всё равно вернется, чтобы забрать вещи. Вот тогда и поговорим. Однако, он не вернулся. Дней через десять я решила сложить его вещи и отослать ему. Но его стенной шкаф был пуст. Значит, собирался заранее и выносил вещи тайком. Когда он ушёл в первый раз, он признался, что ревнует. Обвинял в том, что моего первого мужа я любила больше, чем его. И что мой первенец мне дороже, чем близнецы, прижитые от него. Было всё: скандалы, сцены и даже драка…А помнишь, каким он был поначалу? Тихонький, как мышка. Во всём со мной соглашался. Кто бы подумал, что он способен на нецивилизованные поступки?!
– Я.
Она сделала вид, что не слышит.
– А сейчас он просится назад. Говорит, будет спать на коврике. Однако мне никак не забыть тех слов, что он бросил, уходя в третий раз. Сначала я не придала им большого значения. Но ночью они внезапно всплыли в памяти, и раскалённым железом жгут сердце. «Ты изуродовала мне жизнь!» – сказал он и хлопнул дверью.
– Ты психиатру его показать не пыталась? – спросила я.
– Как–то не пришло в голову. Я устала разбираться в тонкостях его любви ко мне. Сейчас только хочется, чтобы человек, с которым я хочу связать свою судьбу, понимал меня. И мне кажется, что Нико меня понимает.
Она мечтательно закрыла глаза. И тут я услышала, как она произносит с пафосом:
–– Любовь…
Птица c мощными крыльями,
И, скорее всего – не голубь.
Орёл, я бы сказал.
И подобно орлу, рвёт когтями
Живые сердца, исходящие кровью.
Падалью она пренебрегает.
Она смотрела на меня с ожиданием.
– Что это?
– Стихи. Его стихи.
– А тебе не кажется, что ты относишься к своим мужчинам с чрезвычайным энтузиазмом?
Нана удивлённо подняла на меня глаза.
Я согласна, что несколько странно излагаю свои мысли. Но когда люди вот так вот вылупливают на меня глаза, мне начинает казаться, что я говорю на иностранном языке. И тогда я понимаю, что надо было бы найти некую формулу перевода моих мыслей на простой человеческий язык. Но не могу!
– Быть влюблённой – для меня – это способ существования, – призналась Нана. – А мужчина, мой мужчина, нужен мне как воздух. Если его нет, я не живу. Всё складывалось так прекрасно! В своё время мне казалось, что и первый и второй муж любили меня и понимали так же хорошо, как понимала их я. Ад начинался уже после свадьбы. И я никак не могла понять, чем он каждый раз вызван.
На набережной поредели толпы людей. Потеряв своих блестящих клиентов, улица вдруг потеряла свой шик. Мне даже показалось, что я слышу её сонный зевок. Приближалось время сиесты. Всё погружалось в тяжёлый сон. Одно лишь солнце светило назойливо.
Я же думала о незаконченном рассказе и пыталась выявить хоть одну ясную мысль в тёмной массе сознания. Тщетно. Назойливо светило солнце, освещая лишь верхнюю часть мыслей. Их нижняя часть пустила корни в бездонную черноту.
– Вы кого–нибудь ждёте?
– Да, – машинально отозвалась я.
Когда я не могу писать, особенно реальным становится страх перед смертью. И тогда я боюсь, что умру, не успев сделать ничего стоящего. Время! Его слишком много, когда не работается. И слишком мало, когда надо им воспользоваться.
Мои глаза перенеслись на говорящую. Боже! Её ангельская головка была приклеена к карликовому телу, а ноги сжимал железный скелет.
– Я спрашиваю, вы кого–нибудь ждёте? – повторила она, усаживаясь за мой столик.
– Подругу, – выдавила я из себя. – Я жду подругу.
– А чем занимается ваша подруга?
– В прошлом году она преподавала химию в лицее, – пробормотала я. – А в этом решила открыть магазин женской одежды. И когда я спросила, что она понимает в одежде, Нана обиделась и сказала: «А разве нужно понимать?».
Она кивнула.
– А вы чем занимаетесь? – деловито продолжала она свой странный допрос.
– Я писатель, – застенчиво ответила я.
Почему я всегда боюсь признаться в этом? Многие считают, что писатели –бездельники. Впрочем, малютка, с которой я говорила, кажется, так не думала. Подозреваю, что она меня и не слушала. А была занята решением своей проблемы.
– Хочу стать актрисой, – сказала она, глядя мне в глаза живыми и умными глазами. – Думаете, не смогу?
– Ты сможешь, – не очень уверенно проговорила я.
– А работаю продавщицей билетов, – продолжала она. – По вечерам посещаю театральный кружок. И принимаю участие в гонках.
– В гонках? – повторила я.
Когда мне нечего сказать, а говорить надо, я прибегаю к этой уловке. Сама понимаю, что это звучит по–идиотски. Но... Почему Нана опаздывает?
– Гонки в инвалидных колясках – это так занятно! – говорила она. – Скорость – необычайная встряска нервов.
– Я люблю покой.
– Вы часто приезжаете сюда, на Тинос?
– Я здесь живу.
– А я решила шикнуть. Заняться покупками.
А… понимаю… Малышка слишком много смотрит телевизор!
– Всегда только продавать – не по мне. Я бы хотела чаще встречаться с богатыми.
– Ты что, считаешь меня богатой? – я была в полной растерянности.
– Но для того, чтобы жить на таком дорогом острове, надо быть богатым. Разве нет?
Почему так заболело сердце? Опустив руку под стол, я сняла с пальца дорогое кольцо. Мне стало стыдно. За это кольцо. За ухоженные руки. За мой утренний льняной костюм.
– А вы где работаете?
– Дома, – сказала я, заливаясь краской.
Хотелось сказать ей что–то тёплое. Но слова не шли с языка. И пока я искала нужные слова, она, вдруг, собрала свои костыли, вскочила со стула, и не попрощавшись, исчезла так же внезапно, как и появилась.
Я смотрела ей вслед и думала:
«Нет, я не богатая женщина. Мне надо работать, чтобы жить…»
Собственно, перед кем я оправдываюсь?! Я была одна. Назойливо светило солнце.
– А вот и я!
И на стол упала толстая книга. А на стул уже садилась Нана.
– Одно фраппе, пожалуйста, – сказала она подошедшему гарсону.
Тот ещё не успел отойти, а она уже рассказывала, захлёбываясь:
– Кажется, я влюблена. Ему сорок пять. Красавец. Блондин. Поэт. Вот, смотри, – с этими словами она всучила мне этот самый толстый том.
Я не поняла ни слова из того, что она говорила. А если сказать честно, никогда не понимала. Но она была моей подругой, и я притворилась, что поглощена чтением.
Сентиментальность мешает мне жить. И похожа на нарядный ночной горшок, надетый на голову, с целью защитить от холода в морозную февральскую ночь.
– Ты, конечно, узнаёшь имя? – говорила Нана. – Я читала ему свои стихи. Он никак не мог понять, почему я не печатаюсь. Но моя мама запрещает мне писать. Считает это потерей времени. А вот он говорит, что в них что–то есть.
– В них?!
– В моих стихах, – объяснила она. И как всегда, внезапно перешла на другую тему. – Помнишь историю с самоубийством Сии Левенти?
– Немного.
– То было в девяносто первом. Ты тогда работала в «Ежедневной», ну а Нико писал в её приложении. Ты должна его помнить!
– Кого?
– Николао Левенти. А Сия была его женой.
– Скажи–ка, Нана, ты когда–нибудь хотела нечто до боли? – неожиданно для себя, произнесла я.
Она недоумённо подняла на меня глаза.
– Ну не знаю,… Пожалуй, хотела бы иметь столько денег, чтобы иметь возможность делать подарки всем…
– А ты? – спросила я гарсона, принесшего нам кофе. – Ты мечтал о чём–нибудь до боли?
– Мне бы открыть собственное кафе, уж я бы развернулся.
– А ты тоже считаешь, что клиенты вашего кафе – люди богатые?
– Разве существует кто–нибудь, кто думает иначе?
– Да. Я так думаю, – обиделась я.
Он позволил себе улыбнуться.
– Хорошо, голубчик. Сколько мы вам должны?
И заплатила. Нана, улыбаясь, пила свой кофе.. Надо было что–то сказать, и я спросила:
– Что поделывает твой муж?
– Который? – хихикнула она.
– Последний.
– Ушёл. И учти, это уже в пятый раз. Мама уговаривает принять его обратно. Только к чему это? В последний раз он ушёл, ничего не объяснив. Я была в ванной комнате, стирала. Он только и сказал: «Я ухожу»… Я спросила: «Когда вернешься?». «А я не вернусь». И подумала, что на днях он всё равно вернется, чтобы забрать вещи. Вот тогда и поговорим. Однако, он не вернулся. Дней через десять я решила сложить его вещи и отослать ему. Но его стенной шкаф был пуст. Значит, собирался заранее и выносил вещи тайком. Когда он ушёл в первый раз, он признался, что ревнует. Обвинял в том, что моего первого мужа я любила больше, чем его. И что мой первенец мне дороже, чем близнецы, прижитые от него. Было всё: скандалы, сцены и даже драка…А помнишь, каким он был поначалу? Тихонький, как мышка. Во всём со мной соглашался. Кто бы подумал, что он способен на нецивилизованные поступки?!
– Я.
Она сделала вид, что не слышит.
– А сейчас он просится назад. Говорит, будет спать на коврике. Однако мне никак не забыть тех слов, что он бросил, уходя в третий раз. Сначала я не придала им большого значения. Но ночью они внезапно всплыли в памяти, и раскалённым железом жгут сердце. «Ты изуродовала мне жизнь!» – сказал он и хлопнул дверью.
– Ты психиатру его показать не пыталась? – спросила я.
– Как–то не пришло в голову. Я устала разбираться в тонкостях его любви ко мне. Сейчас только хочется, чтобы человек, с которым я хочу связать свою судьбу, понимал меня. И мне кажется, что Нико меня понимает.
Она мечтательно закрыла глаза. И тут я услышала, как она произносит с пафосом:
–– Любовь…
Птица c мощными крыльями,
И, скорее всего – не голубь.
Орёл, я бы сказал.
И подобно орлу, рвёт когтями
Живые сердца, исходящие кровью.
Падалью она пренебрегает.
Она смотрела на меня с ожиданием.
– Что это?
– Стихи. Его стихи.
– А тебе не кажется, что ты относишься к своим мужчинам с чрезвычайным энтузиазмом?
Нана удивлённо подняла на меня глаза.
Я согласна, что несколько странно излагаю свои мысли. Но когда люди вот так вот вылупливают на меня глаза, мне начинает казаться, что я говорю на иностранном языке. И тогда я понимаю, что надо было бы найти некую формулу перевода моих мыслей на простой человеческий язык. Но не могу!
– Быть влюблённой – для меня – это способ существования, – призналась Нана. – А мужчина, мой мужчина, нужен мне как воздух. Если его нет, я не живу. Всё складывалось так прекрасно! В своё время мне казалось, что и первый и второй муж любили меня и понимали так же хорошо, как понимала их я. Ад начинался уже после свадьбы. И я никак не могла понять, чем он каждый раз вызван.
На набережной поредели толпы людей. Потеряв своих блестящих клиентов, улица вдруг потеряла свой шик. Мне даже показалось, что я слышу её сонный зевок. Приближалось время сиесты. Всё погружалось в тяжёлый сон. Одно лишь солнце светило назойливо.