Смирнова Светлана. Миниатюры

Маленький лебедь

   Зимняя жизнь отличалась от летней. Она была строже и таинственней. 
   Как только выпадал снег, мир за окном менялся. 
   Вместо шелестящих листвой деревьев на улицах вырастали высокие сугробы. А деревья торчали из них сухими скелетиками ветвей. 
   День сжимался как шагреневая кожа, а ночь полновластной хозяйкой, как кошка, расправляла и вытягивала свою спину. 
   В ясную погоду на небе проклёвывались яркие алмазики звёзд. Они так ясно приветливо горели, что хотелось верить в необъятность Вселенной и её доброе расположение к нам. 
   Приближался Новый год. Уже была куплена ёлка. Она таилась в дальнем тёмном углу прихожей и издавала горьковатый острый запах. Этим ёлочным запахом пропиталась вся квартира. Надя ждала: когда же её поставят в центре комнаты и нарядят? 
   А сейчас она смотрела в окно на медленно падающий снег. . . 
- Надюша, ты что там притихла?, - заглянула в комнату мама. – Иди, погуляй! Нельзя столько времени проводить за компьютером. 
   Но Наде не хотелось никуда идти. Ей было уже четырнадцать лет. Не взрослая и не маленькая. 
   Она не знала, куда себя деть. Из детских игр она выросла, а до взрослой жизни ещё далеко. 
   Но, пожалуй, мама права: надо сходить на улицу. Надя любила снегопад. 
   Её долго кружили городские улочки. Они, то взбегали вверх, то спускались вниз. Крупные мягкие снежинки падали на рукава, щекотали щёки, слегка задевали ресницы. 
   Город становился светлым, словно его прямо на глазах у прохожих невидимые маляры красили белой краской. 
   Из снежной кутерьмы вдруг вынырнул Алёшка, одноклассник. 
- Ты куда?, - спросил он. 
- Да куда глаза глядят, - засмеялась Надюша. - Просто гуляю. Посмотри, как красиво! 
- Да, клёво!, - согласился он. 
- А меня мать к тётке послала. Тётка болеет. Надо ей лекарство отнести и по дороге продукты купить. Пойдём? Это недалеко. 
- Пойдём!, - согласилась Надя. 
   Тётка жила на соседней улице в старинном купеческом особняке и была жеманной и капризной. Раскритиковала всё, что они ей принесли. За лекарство, однако, поблагодарила. 
   Они хотели убежать, но она их усадила на кухне пить чай. Надюша вылавливала из густого тёмно-бордового сиропа вишенки и глазела по сторонам: на старый, наверное ещё советский, холодильник; на декабрист, цветущий пышно и ярко на широком подоконнике; на падающие снежинки за окном. . . 
   Алёшина тётка была не очень старая, но занудливая. Жаловалась на медсестру, которая приходила ей делать уколы; расспрашивала их про школу, про уроки. В прошлом она преподавала географию. Самый скучный предмет в школе, как считала Надюша. 
   Раньше она любила рассматривать географические карты, открывать для себя экзотические страны, мечтать. 
   Но когда в их школьном расписании появился предмет географии, уже на первом уроке ей стало скучно. 
   Да и всему классу было скучно. И поэтому они занимались тем, что рассматривали на уроке немолодую, довольно полную учительницу, Клавдию Дмитриевну, её нелепые наряды.    Сочиняли глупые стишки, пускали их по рядам и смеялись. 
   В общем, вели себя по-дурацки. 
   Алёшина тётка мало отличалась от Клавдии Дмитриевны. Так и хотелось сдуть с неё пыль. 
   Но, когда они с Алёшкой уходили, в коридоре, в простенке, бросился в глаза портрет юной балерины с огромными выразительными глазами, почти трагическими. Она прижимала руки к груди и умоляюще смотрела на зрителя. 
   Это был маленький лебедь. 
- Это. . . кто?,- оторопев, спросила Надя. 
   Алёшина тётка, отчего-то покраснела и сказала: 
- Той девочки уже нет! Я когда-то мечтала стать балериной. Но во время репетиции получила серьёзную травму – от балета пришлось отказаться. 
- Так и проработала всю жизнь в школе. А мне прочили славу и известность! Говорили, что у меня талант. - с горечью добавила она. - Но я успела станцевать несколько главных партий в Большом! 
- Как зовут твою тётю?, - спросила Надя у Алёши, когда они вышли из парадной. 
- Наталья Солнцева!, - ответил он. 
- Сама Солнцева?, - изумилась Надюша. 
   И вспомнила, как по телеку показывали несколько балетных спектаклей с её участием. А перед спектаклями рассказывали про её неудавшуюся карьеру, про злой рок. 
   Алёшина тётка могла стать известной балериной, но всю жизнь прожила скучной учительницей географии. 
   Наверное, не любила свой предмет так же, как его не любила Клавдия Дмитриевна. 
   А может и у Клавдии Дмитриевны тоже что-то не сложилось в жизни? 
   Надюша с Алёшкой ещё немного побродили по заснеженному городу. Снег обновил весь мир! Было чисто, светло, радостно. И на душе было радостно! В душе звенел маленький нежный колокольчик: скоро Новый год! 
   Алёшка проводил её до дома. Во дворе среди заснеженных деревьев мягко светились фонари, царил особый зимний уют. 
   Надюша не стала звонить, открыла дверь квартиры своим ключом. 
   На кухне горел свет, слышались негромкие голоса. Надя осторожно, без стука, прикрыла входную дверь. Сняла сапоги и босиком прошмыгнула в свою комнату. Прямо в платье легла на кровать и уставилась в потолок. 
   Сквозь задёрнутые шторы пробивался свет уличного фонаря, по потолку скользили причудливые тени. 

2017г.- 17.11.2018г. 


Уроки живописи

   Дамы в элегантных чёрных платьях держат в руках узкие высокие бокалы с прозрачным дорогим вином. 
   По стенам развешены картины в золочёных рамах. Картины талантливы. Всё чинно и пристойно, с претензией на избранность. 
   Не так, как на открытии других выставок, где всё живо, весело. Именинник ходит в старом разношенном свитере с блестящими глазами. Корреспонденты ТВ берут у него интервью. А он, прямо сходу, выдаёт такие вещи, что ты стоишь и удивляешься, пытаешься запомнить его слова. Потому что это для тебя открытие 
   Нет, здесь всё по-другому. .. 
   Тишина, торжественность, благоговение. 
   Выставка устроена по случаю 90-летнего юбилея художника. 
   Гостей мало. На открытие приглашён узкий круг: близкие друзья, художники, журналисты. Они, не торопясь, бродят по залу, переходя от одной картины к другой, шелестят негромкие голоса . . . 
   До Ивана долетают обрывки произнесённых фраз: «Интересный взгляд! . . Свой стиль. . .А стиль – это всё!» 
   Иван стоит неподвижно, в углу, между окном и роялем, на который кто-то положил жёлтый кленовый лист. Наблюдает за гостями. Все эти картины ему хорошо знакомы. В детстве он брал уроки живописи у этого художника и был своим в его доме, в его мастерской. 
   А когда подрос и понял, что живопись от него ускользает, стал просто составлять компанию художнику в его сумасбродствах. 
   Да, именно, в сумасбродствах! 
   Никто из нынешних гостей, причисляющих себя к категории утончённых людей, причастных к высокому искусству, и не подозревает, какой он был скотиной. Вот уж поистине, Ахматова верно сказала: « Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда,. . .» 
   Никому из них не приходилось слышать, как Мастер кричал ему дурным пьяным голосом: «Ванька, дуй в магазин! Водка кончилась! », пересыпая слова отборным матом, как крепкой солью. 
   Мастер чувствовал себя гением. Думал, что ему всё позволено. Ему дела не было до обычных людей. Он парил где-то высоко над ними. 
   Люди казались ему незначительными букашками. Ведь они не видели того, что видел он. 
   Многие из выставленных здесь полотен писались на глазах Ивана. Ему был интересен процесс создания картин, у него самого так не получалось. И поэтому он не вылезал из мастерской. Ему казалось, что художник знает какой-то особый секрет и ему хотелось раскрыть этот секрет. 
   Но вместо секрета, он увидел изнанку его жизни. 
   Мастер жил в другом ритме, по другим законам и правилам. 
   У него был бешеный темперамент. 
   Когда приходило вдохновение, он мог не спать по двое – трое суток, до тех пор, пока вчерне не закончит картину. Он боялся прервать работу, он знал, как всё тонко устроено, и что всё рвётся. Знал, что вдохновение может неожиданно в одну секунду уйти, как вода в песок. И поэтому торопился, пока был на волне. Лицо становилось жёстким, сосредоточенным, рука энергично сновала по холсту, нанося сочные мазки. А, когда картина была закончена, он падал замертво. 
   Отоспавшись, правил. Но идеал недосягаем! И наступало опустошение. 
   И в этот момент он запивал по-чёрному. Мастерская превращалась из обители искусства в хлев. По углам валялись пустые бутылки, на столе объедки и стаканы с недопитой водкой. Водку он пил из стаканов, самых простых, гранённых. 
   Но на стенах мастерской висели чудные картины и в комнате стояли мольберты с этюдами его новых задумок, интересных и оригинальных. 
   Иногда некоторые из случайных собутыльников прихватывали с собой понравившийся холст. 
   Он бесился, вызывал милицию, метал громы и молнии, но найти и вернуть то, что пропало, как правило, было невозможно. Потому, что он и внешности того человека, с которым пил, не помнил. 
   Ещё он любил женщин. В своих беспорядочных связях дядя Паща наверное превосходил Гришку Распутина. 
   Он и Ивана, мальчика из рафинированной интеллигентной семьи, приучил к водке и женщинам. В его мастерской он выпил первую рюмку и попробовал первую женщину. 
   Мастер был вдрызг пьян, когда подтолкнул к нему захмелевшую от одной рюмки лёгкого вина, молоденькую натурщицу. У Ивана закружилась голова от дурманящих запахов её тела, от такой близкой нежности, мягкости и податливости. . . 
   Позже Иван пробовал её рисовать. До сих пор где-то дома хранится набросок: волнистые изгибы тела, облако воздушных кудрявых волос и жаркий полуоткрытый рот, с яркими губами-лепестками. 
   Натурщица Нелли была студенткой художественного училища. Стипендии не хватало, родители жили в каком-то глухом городишке, из которого ей удалось выбраться на нелёгкую дорогу художника в большой город. 
   Иван даже хотел на ней жениться, но родители отправили его в Москву поступать в МГУ. Окончив Университет, он женился на однокурснице, москвичке, да так там и остался. Защитил кандидатскую, преподавал в вузе, растил сына. 
   Неделю назад его неожиданно направили в командировку в родной город. Так нечаянно он и попал на эту юбилейную выставку. 
   Увидев афишу, не смог пройти мимо. 
   И нахлынули мощным потоком воспоминания о юности. . . 
   В тот вечер он долго бродил по притихшим улицам родного города, вдыхая по-особому свежий осенний воздух, в котором уже чувствовалось дыхание приближающейся зимы, и вспоминал дядю Пашу. И те уроки живописи и жизни, которые от него получил. . . 

2.11.2018г. 


Пианист

   Впервые я увидела его на вечере, посвящённом творчеству Марины Цветаевой. 
   Вернее, не увидела, а услышала. Меня поразила темпераментная эмоциональная игра на фортепиано. 
   До него выступали девочки, ученицы Училища искусств, они играли вяло и неряшливо. Меня поразил контраст. 
   Ему не подарили белую розу, которую дарили всем выступающим. Да она ему вряд ли была нужна. Мне тоже не подарили. Роз на всех вероятно не хватило. 
   Окончив игру, он стремительно выбежал из зала. 
   Я успела разглядеть, что он был черноволосый, черноглазый. Было в нём что-то восточное, необычное – тайна, не понятная нам, европейцам. 
   Или талант, непонятный никому? 
   Мне очень захотелось знать его имя. 
   Но я не слышала, когда его объявляли. 
   Как раз перед его выступлением, я читала свои стихи о Цветаевой. А когда возвращалась на своё место, справа и слева сыпались вопросы, на которые я на ходу отвечала. 
   После концерта за обильным чаепитием с пирогами, я спросила у Галины Сергеевны, организатора и ведущей этого вечера: «Кто это был?». 
   Она ответила: «Макар!» А фамилию почему-то не захотела назвать. Наверное, у меня был слишком обескураженный вид потрясённого человека. 
   Когда за мной, тяжело кряхтя, захлопнулась входная дверь старинного купеческого особняка, в котором располагалась Республиканская библиотека, я, неожиданно для себя, попала под ливень. Дождь хлестал изо всех сил! Вдоль тротуаров бурлили ручьи. Было сыро, неуютно. 
   С деревьев опадали последние листья и прилипали к мокрому асфальту. 
   Забираясь в подошедшую маршрутку, я набрала полные сапоги воды. 
   А тут ещё белая роза, которую мне передарила Арина, колола пальцы, и было жаль её сломать. 
   Салон автобуса был битком набит людьми. Я оглянулась, мест свободных не было. На заднем сидении сидела девушка тоже с букетом роз. И кто-то из пассажиров сказал: «Ого! Сегодня все с розами» 
   И мне уступили место. Я села и успокоилась. Теперь была уверена, что розу не сломаю. 
   Середина октября! Город прозрачен и пуст, похож на чёрно-белое фото. А небо смотрит вниз нахохлившейся птицей. 
   Но отчего-то я любила именно это время года. Было в нём что-то сладостное, близкое моему сердцу.. 
   Проезжая по городу сквозь лесополосу, глядя на закат, просвечивающий сквозь высокие прямые стволы сосен, я невольно написала стихотворение: 
Есть в этой прелести осенней, 
Когда сквозит вечерний лес, 
И звёзды каплями слезинок 
Cтекают по щекам небес, 
Есть в этой прелести печальной 
Последний вздох и тишина, 
Чтоб жизнь казалась вечной тайной, 
Непостижимой для ума. 

*** 

   Шло время. Этот вечер понемногу забывался. 
   Выпал снег, улицы стали светлыми и праздничными. Зима развернулась во всём своём великолепии. 
   И вдруг я увидела Макара на фейсбуке и отправила приглашение в друзья. А он почему-то, тут же дал согласие, хотя мы не были знакомы. 
   Я узнала, что он преподаёт в местном училище Искусств, и ещё в Академии Искусств. Что он известный талантливый пианист из потомственной музыкальной семьи. 
   У него было двое, таких же озорных, как он сам, сыновей дошкольного возраста и маленькая серьёзная жена. 
   Много лет Макар прожил на Ближнем Востоке, но когда там началась война, ему пришлось вернуться в Россию. 
   Он был тоже причастен к литературе: писал стихи и прозу. Этот человек был для меня как ребус, а я любила загадки. 
   То он мне казался дурашливым, то серьёзным и рассудительным. В его озорных глазах часто прыгали чёртики. 
   В декабре на день его рождения я послала ему открытку с серебристыми ландышами, и спросила, был ли он на том вечере? Макар ответил: «Нет!». Но я не поверила. Ведь его ни с кем не спутаешь. 
   Музыкальные вкусы у нас немного различались. Я любила Рахманинова и Моцарта, а Макар - Дебюсси и Гайдна. В Сети он выставлял видеозаписи своих концертных выступлений, много коротеньких пьес Дебюсси. Особенно мне нравился в его исполнении «Затонувший собор». Прозрачные чистые звуки как ледышки вонзались в душу. 
   Он присылал приглашения на свои концерты, которые проходили в Филармонии, но я всё никак не могла выбраться. Мешали дела. Да и не решалась.. . 
   Одно дело, дружба в Сети, другое – в реале. 
   И тут возник Герман! Моя застарелая, как мозоль, любовь. Он вдруг выставил своё фото на крыльце Филармонии. Вероятно, он всё это время следил за нашим общением в Сети. Я знала, что он никогда не интересовался музыкой. И все это знали. Посыпались насмешливые комментарии: «А, что ты там делал?», - спрашивали его друзья. 
   А у Макара начались неприятности. Я не могла понять, кто в этом виноват: Герман или обстоятельства? 
   Ведь у каждого талантливого человека много завистников, в первую очередь из своей среды, из коллег. Творческий коллектив – это болото. 
   Его не включили в репертуар филармонии на следующий сезон, хотя на его концертах всегда был аншлаг. Не дали учеников в Академии Искусств. Осталась только работа в Училище. Но через год лишили работы и в Училище. Он был в депрессии. Его уничтожили как музыканта. Чтобы иметь средства к существованию и содержать семью, ему пришлось устроиться руководителем любительского музыкального коллектива. 
   И тут подошла Ночь музеев. 
   Чтобы его отвлечь от грустных мыслей, я пригласила его на собрание нашего СП. 
   Мы выступали в библиотеке. 
   Его и представлять не надо было – все сразу узнали Макара Воскресенского. 
   Стихи приняли с восторгом! 
   Читал он их своеобразно, как пианист и композитор, выделяя ритм и музыкальную основу стиха. Были не важны слова, смысл – мы слушали только музыку. Такого чтения мне слышать не доводилось. 
   Но роман с литературой у него не получился. Он был, прежде всего, музыкант. 
   Да и быть писателем в наше время мало - почётно. На гонорары, которые, кстати, не везде выплачиваются, семью содержать невозможно. 
   Его снова захлестнула волна депрессии. Стал пить, так, как не видел выхода из создавшейся ситуации. 
   И он решил уехать из страны. 
   И вот, я уже в аэропорту, смотрю сквозь стеклянную стену на удаляющийся самолёт, превратившийся в маленькую серебристую точку высоко в небе. . . 

4.12.2017г. 


Я бы любила тебя, Иерусалим!

   Судьба любого человека, как бы сложна и длинна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении — в том мгновении, когда человек раз и навсегда узнает, кто он. 

Борхес 

*** 

   В начале года, в январе, неожиданно зацвёл каланхое. Зацвёл впервые за пятнадцать лет! 
   Его бледные, телесного цвета лепестки, казались нереальными на фоне белого снега за окном. 
   Каланхое цвёл долго, несколько месяцев. Это было странно.
   Маше все в один голос твердили: « Такая редкость! Это к счастью!» 
   И надо бы удивляться и радоваться вместе с ними. 
   Но что-то её сдерживало – она отнеслась к этому спокойно, без лишних эмоций, подумала: поживём- увидим. 
   И правильно сделала. Год оказался неопределённым, трудным. 
   В феврале умерла кошка, их любимица Басенька, которая прожила с ними четырнадцать лет. 
   Никто больше не поджидал хозяев в прихожей, не выбегал, радуясь, им навстречу. 
   А осенью умерла её любовь, которая мучила её три года. Нелепая любовь, непонятно как произошедшая. 
   Ведь она совсем не ждала её. 
   Они с мужем не могли дождаться лета, чтобы везде ходить вместе. 
   И тут, как снег на голову! Откуда он взялся? К тому же моложе на десять лет! И вообще, тёмная лошадка. Занимался каким-то мелким бизнесом. И, как водится, не одним. В общем, крутился, вертелся. 
   А она, как с ума сошла. Жила как во сне. Все мысли о нём. Он, разумеется, оказался гастролёром. Вскоре перекинулся на другой объект, помоложе. 
   А Маша всё не могла его забыть. Да и он, нет-нет, да подкидывал в костёр немного дров, чтобы он не погас. Это льстило ему вероятно. 
   Лета почти не было. Пасмурные холодные дни вдруг взрывались сумасшедшими ливнями с ветром и градом, затапливало город.. . . 
   Но листья, всё же, распустились, трава пробилась, цветы расцвели. 
   И нет-нет, да вдруг кто-нибудь говорил: 
- Что вам ещё надо? Какое лето? 
   Листья распустились, сирень цветёт. .. Всё по плану. 
   Всё по плану. . .Но планы иногда взрываются! 

*** 

   В конце года неожиданно раскрылась семейная тайна, которую мать тщательно скрывала на протяжении всей жизни. Она бы ни за что не раскрыла её, но Маша сама догадалась: в ней вдруг проснулся и заговорил голос крови. 
   Началось всё с пустяка. Кто-то выставил на Фейсбуке видеозапись старинного еврейского танца. Маше до того понравился этот танец, что она не могла оторваться, всё крутила и крутила – её просто затягивало! Нравилось всё: музыка, ритм, движения, необычно одетые люди. Таких она видела впервые – это были хасиды, узнала она позже. Танцевали хасиды в длинных чёрных пиджаках, в шляпах. 
   Она перепостила видеоролик на свою страницу. 
   Затем ей попала на глаза «Хава нагила», и тут уж она совсем пропала. Отыскала в Сети слова песни на иврите в русской транскрипции и выучила наизусть. 
   А как-то, вечером, нечаянно, включила телевизор, хотя обычно его не смотрела. Исполнялась старинная еврейская песня. 
   В песне звучала такая тоска, словно звенела и вибрировала сама душа, много пережившего еврейского народа.
   Маша не выдержала, позвонила матери и задала прямой вопрос. Мать призналась, что бабушка чистокровная еврейка, а она сама наполовину. 
   Для Маши это было душевным потрясением. Она всю жизнь считала себя чистокровной русской и этим гордилась. 
   Но с раскрытием этой, неожиданной для неё тайны, она стала лучше понимать себя, свои стихи, свои сны. 
   Стали понятны и другие загадки её жизни, которые она раньше не могла объяснить. 
   Поняла, откуда в её стихах появилась тема пустыни, любовь к кактусам. Это была, вероятно, генная память. 
   Ведь она никогда не была в тех краях. 
   Вспомнила, что её всегда удивляла смуглая кожа матери. И то, что вся её родня по материнской линии черноволосая и синеглазая. 
   Поняла, почему к ней всегда так расположены евреи, а она к ним. Почему во всех сообществах они группируются, словно чувствуют друг друга, но никогда не говорят о своей национальности. Это был голос крови. 
   Многое ей открылось. 

*** 

   Стала думать о том, почему её родственники поменяли документы? Жили в Польше, затем на Украине, а потом переехали в Подмосковье. 
   Стала интересоваться историей еврейского народа. 
   Любила смотреть ролики с протяжными тоскливыми песнями-стенаниями на фоне рыжей горячей пустыни и лениво бредущих верблюдов. 
   Солнце там было другое, горячее и яркое. Горы коричневые, словно выжженные этим беспощадным южным солнцем. 
   Ей нравился Иерусалим, стены из неотесанного белого камня. Сколько веков они пережили, сколько всего они видели и помнили! 
   Ей казалось, что эти старинные камни святы и их можно читать, как книги. 

*** 

   Мать рассказывала: « Когда ты родилась, мы тебя возили к бабушке в деревню. 
   Приехали, а она уже воду нагрела. Тут же стала тебя купать. 
   Потом сели за стол. Она наварила картошки, пирог испекла». 
   Маша спросила: «А молитвы она никакие не читала?». 
   Но мать этого не помнила. 
   Маша на еврейском сайте в интернете прочитала, что для того, чтобы девочку посвятить в иудаизм, достаточно прочитать отрывок из Торы и специальную молитву на наречение имени. Это можно сделать и дома. 
   Маша уже взрослым человеком приняла православное крещение. И теперь перед ней встал вопрос, кто она? Иудейка или православная? Не получилось ли так, что, будучи иудейкой, она приняла православие? 
   Крестил её старенький худенький монах со светлыми прозорливыми глазами. Она чувствовала, что он к ней относится как-то недоверчиво. Но не понимала почему. 
   Возможно, он что-то чувствовал. 
   После крещения она купила в киоске «Роспечати» две иконы и принесла их в храм освятить. Освящал иконы тот же старенький монах. Он велел Маше отойти в сторонку, иконы положил на небольшой круглый столик, покрытый малиновой бархатной скатертью, и стал читать молитвы, обходя вокруг столика и помахивая кадилом. А Машу в этот момент словно отталкивало энергетической волной от икон. Ей стало не по себе, и она не знала, как это понять. 
   Через несколько лет, в день празднования тысячелетия князя Владимира, крестившего Русь, она решила причаститься. Всё было хорошо. Она возвращалась в прекрасном настроении, но вдруг запнулась об разломанный асфальт и со всего маха упала: сломала руку, ободрала лицо до крови при падении, очень испугалась. Помогли ей подняться с земли женщины, проходившие мимо. Пришлось вызывать Скорую помощь. Все планы рухнули. Она собиралась в этот день после обеда пойти в городской парк, в котором должно было продолжиться празднование, организованное церковью. Обещали хороший концерт. И она строила планы, как придёт домой, позвонит подруге, и они пойдут с ней на концерт. 
   Но вышло всё по-другому. Человек только предполагает. . 
   Маша стала думать о том, что возможно она была в младенчестве посвящена в иудаизм и поэтому так всё происходит? 
   Поговорить, решить все вопросы было не с кем. Она знала, что в православном храме ей скажут, что иудеи от дьявола. Что они ещё могут сказать? 
   А в синагоге она никогда не была. Её тянуло туда. Но не знала, найдётся ли у раввина время выслушать её? 
   И ещё её мучил вопрос национальной принадлежности. Кто она теперь? В России русская, а в Израиле еврейка? 
   Её тянуло ко всему еврейскому, её душа истосковалась. Стоило ей не послушать хотя бы день еврейские песни, она начинала скучать. Словно хотела восполнить пропущенное время, то время, когда была оторвана от родных корней. 

*** 

   Но довольно скоро она испытала собственной кожей острую ненависть к евреям. Стоило ей выставить на своей странице в соц.сетях красивую еврейскую песню о любви, мгновенно последовала реакция. Её беспощадно высмеяла виртуальная подруга, русская, но носившая мусульманскую фамилию. По-видимому, она была замужем за мусульманином. Почему-то она считала, что имеет на это право. 
   Маша никак на это не отреагировала. Каждому своё. 
   И даже не удалила её из круга своих друзей, просто стала игнорировать её посты в Сети. 
   К тому времени она уже много прочитала про еврейские погромы, про концлагеря, холокост. Про жизнь евреев в разных странах в средние века. 
   В Испании, во Франции за отказ принять христианство, инквизиторы сжигали евреев на кострах. 
   Ей вспомнился старый странный сон, который она видела много лет назад: ночной мрак, люди в серых капюшонах стоят плотной стеной, касаясь друг друга плечами в незнакомой горной долине. И откуда-то слышится голос: « Мы спустились с горы Монблан, потому что пошёл дождь, и гора покрылась тонкой плёнкой льда». Она тоже стояла среди этих людей и остро чувствовала себя не русской, в её крови жил другой язык. Тот язык был её кровью. Машу это поразило и удивило. Ей казалось, что это французский язык, что она была француженкой. 
   Но, скорее всего, на самом деле она была еврейкой. Ведь где-то в тех краях Франции был случай, когда всех евреев, не желавших принять христианство, согнали в сарай, закрыли и сожгли заживо. 
   Некоторые евреи принимали католичество, но тайно соблюдали все обряды иудейской религии. 
   В Польше большая часть банков одно время принадлежала евреям. И всю торговлю с другими странами тоже вели евреи. Но поляки решили взять всё в свои руки - была ущемлена их национальная гордость. 
   Были приняты новые законы, по которым еврейским детям запрещалось учиться в высших учебных заведениях. 
   Появились ремесленные слободки, так называемые «еврейские местечки». Но работы всем не хватало. Возникла безработица. И опять погромы, погромы. . . 
   Она не понимала, почему евреев не любят? Почему они везде чужие? Почему они всех беспричинно раздражают? 
   Может, потому, что многие из них талантливы? 
   Или людей раздражает их внешний вид? 
   Ведь они выходцы с Ближнего Востока. И некоторые из них своим внешним видом резко отличаются от европейцев. 
   А белых ворон нигде не любят. 
   Сама же она была рада и гордилась тем, что в её жилах течёт часть еврейской крови. 
   Муж делал вид, что лоялен. Но она видела, до какой степени его это раздражает. 
   Она говорила ему со смехом: 
- Ну, вот, всю жизнь прожил с еврейкой и не знал об этом. . . 
   Она конечно и сама не знала. 
   Муж стал уходить из комнаты, когда она просматривала видео с еврейскими песнями и танцами. 
   Её это огорчало. 
   Начались ссоры, сначала мелкие, затем крупные. Дело шло к разводу. 

*** 

   Уже выпал первый снег. Крыши домов белели в сумерках как островки. Маша смотрела в окно, любуясь наступающей зимой. 
   В этот момент зазвонил её сотовый. На дисплее 
   Высветилось имя: Роман. 
   Маша удивилась. Они так давно не общались, что она уже забыла о его существовании. 
   В трубке послышался его глуховатый баритон: 
- Можно, я зайду на минутку, попрощаться? 
   Уезжаю навсегда. Я здесь, у подъезда. 
   Через пять минут запел дверной звонок. В проёме двери стоял Ромка, всё в той же старой синей куртке с нежными розами в руках. 
- Это тебе, - протянул он, улыбаясь, цветы. А другой рукой обнял её за плечи. 
- Прости, что не появлялся. 
- Да, ладно!, - отмахнулась она. 
- Я уже забыла о твоём существовании. Лучше расскажи, куда едешь? 
- В страну обетованную, в Исраэль. – шутливо протянул он. 
   У Маши сердце упало. Надо же! 
- Ты, что, еврей? 
- Да, по маме. Мой дядя в Тель-Авиве живёт. 
   Только теперь Маша заметила, что у него чёрные волнистые волосы и светлые глаза. Она это видела, разумеется, и раньше, но не придавала никакого значения его внешности. 
- А я и не догадывалась об этом. Что там будешь делать? 
- Открываю небольшое предприятие по производству сувениров. Квартирку в Яффе купил. 
   Он был радостный и возбуждённый мыслями о новой жизни. 
- А ты тут как? 
- Да, так. .. на грани развода. Нечаянно узнала, что я тоже отчасти еврейка. Муж это с трудом переваривает. 
- Евреев не любят. – С грустью сказал Ромка. 
- А, поехали вместе? 
- Потом пожалеешь. . , - усмехнулась Маша. 
- Почему? Будешь работать у меня переводчицей с английского. Я английский почти не знаю. В школе немецкий язык учил. А там видно будет. Тебя ведь ничего здесь не держит? 
- Да, нет.. .Но вот так, сразу? 
- Документы я тебе сделаю, не беспокойся. 
   Через две недели они поднимались по трапу самолёта. 
   Маша приостановилась, взглянула в последний раз на родной город. Сердце сжалось. Что-то её ждёт впереди? 

4.10.2017г. -20.3.2018г. 


Межсезонье

   Густой сентябрьский вечер. Темнеет. 
   Откуда-то из-за домов временами резко налетает ветер. И тогда хочется натянуть на самые глаза капюшон и стать невидимкой. 
   Листья мечутся по тротуару, разлучённые с родной веткой, и не находят себе места. 
   Межсезонье! 
   Ксения любила осень. Ей казалось, что осенью весь мир приходит в движение. Всё жаждет перемен: и люди, и природа. . . 
   Такси всё не было. Прошло наверное с полчаса. 
   Ксения нервничала. 
   Сняла платок, стала расчёсывать волосы. 
   Вдруг из ворот выехала Димкина машина. Он сидел за рулём в новой синей под цвет глаз куртке. Каждый год куртки меняет! 
   Слегка притормозил при выезде. Тут же с другой стороны к его автомобилю метнулась девушка в платочке, в длинной развевающейся юбке. На фоне догорающего заката она казалась какой-то призрачной и нереальной. Легонько стукнула в окно его машины. Димка на неё грубо шикнул, и она, вспорхнув, отлетела как испуганная бабочка, побежала куда-то в другую сторону, наперерез движущимся автомобилям. 
   Ксения стала невольным свидетелем этой краткой сцены. 
   «Интересно, он, когда выезжал, видел меня или нет?»,- подумала она. 
   На душе стало пусто, горько. 
   Вышел церковный сторож, мужчина лет пятидесяти, и небрежно гремя ключами, запер ворота. Прихожане давно разошлись. 
   Ксения осталась одна на пустынной глухой улице. Если не считать побирушки, которая жалась к закрытым воротам церкви. Ей, наверное, некуда было идти. 
   Ксения отступила в густую тьму, поближе к высоким кустам, и слилась с их тенью. 
- Вот, попала! Как теперь до дома доберусь? 
   Она чувствовала себя всеми брошенной, никому не нужной. 
- Вот так люди и пропадают, - подумала она. 
- Понадеялась на такси. Думала, что это надёжно, а машины до сих пор нет. 
   В эту минуту в кармане её куртки зазужжал смартфон. Пришла смс-ка из таксопарка: «К вам выехала машина серебристого цвета « форд- фокус» номер 575» и Ксения с облегчением вздохнула. 
   Через пять минут она уже сидела в уютном салоне автомобиля и они отъезжали. 
   Вслед им равнодушно пустыми глазами смотрела, продрогшая насквозь, сухонькая побирушка. Она напоминала собой серую вытянутую тень. На её лице не было никаких эмоций. Люди ко всему привыкают. 

21.8.- 4.10.2015г. 


Привет, апрель!

*** 

   Сегодня утром выпал снег. Только жёлтых нарциссов не было на столе 
   И они не оттеняли своей нежностью холод снега за окном. В этом году они ещё не расцвели. Вот такой выдался апрель! Привет тебе! 
   А ведь мы могли сегодня увидеться. .. . 
   Но никто из нас не решился сделать шаг навстречу. 
   Прошло четыре года с того вечера. Помнишь? 
   Это была случайность, которая не забывается. 
- Люблю тебя!, - шептал ты и крепче сжимал мою руку. 
   Мы бродили по тропинкам старого парка. Деревья стояли чёрные голые. Пора новых листьев ещё не наступила. Но земля оттаяла, и река очистилась ото льда. 
   Мне всегда было уютно в этом парке. Особенно с тобой. 

*** 

   Два последних года мы с тобою не виделись. Я сама так решила. А ты и не звонил. 
   Только мелькали на экране мониторов наши посты , комментарии, фотки. . . 
   Что я пережила за это время? Трудно рассказать. 
   Вначале была пустота, вакуум. Хотелось плакать, но не было слёз. Хотелось что-то сказать, но не было слов. И главное, я понимала, что мои слова никому не нужны, не надо их бросать на ветер. И я молчала. 
   Потом ты заболел. Серьёзно. Меня чуть инфаркт не хватил. Я звонила твоей матери. 
   Ей, конечно, это не понравилось, и она указала мне, как нашкодившему щенку, своё место. 
   Царственная бульдожица - дворовому щенку. 

*** 

   У тебя теперь другая машина, другой прикид. Ты больше не носишь спортивные молодёжные куртки. Ты купил кожаное пальто с меховым подкладом, дорогим меховым воротником. А на твоей пустой башке сидит натуральная меховая шапка. И ты стал похож на крупного торговца с местного рынка, торгующего мясом. 
   Ты стал другим. 
   Я тоже другая. Сменила причёску, постарела. Перестала писать стихи. 
   И, хотя я всё понимаю, но душа всё равно тянется к тебе, каким бы ты ни был. 
   Это глупо, я знаю. Мы не можем быть вместе, и потому в этом году такая длинная зима, и нет нарциссов. 
   Я помню, как они стояли на столе и золотились на солнце. 

24-25.4.2018г. 


Чёрный город и звёздное небо

   Ноябрь! Земля словно дремлет. Слишком короткие дни. 
   Небо низкое, давящее. Звёзды светят острыми яркими льдинками где-то там, высоко: выше деревьев, выше домов. . . 
   И начинаешь понимать, что наша планета всего лишь частица Мирозданья. 
   Небо и огни! Больше ничего! 
   Ты сказал: « Здесь душно, давай выйдем!» 
   И вот, мы стоим на крыльце старого деревянного дома. Шумят голые ветки деревьев, их качает холодный ветер. Дом расположен в одном из Уфимских оврагов. Их так много в нашем городе! Дом незнакомый. Мы попали в него случайно, через друзей. Нас пригласили на ноябрьский праздник. 
   Добирались большой шумной компанией на дребезжащем старом трамвае. Хозяйка, мать нашего друга, засуетилась, стала доставать пироги. Какое-то вино поставила на стол. 
   Пироги странные, с селёдкой! 
   Я не стала их есть. 
   Выпили по бокалу вина. Стало жарко, душно. 
   И ты спросил: « Выйдем, подышим?» 
   Дождь кончился, мокрое крыльцо блестело от света луны. 
   Было тихо. Мы чувствовали себя наедине с небом. 
   Чёрный город и звёздное небо. . . 

8.11.2018г.