***
Солнышко в усердии и рвении,
Ветерок в добрейшем дуновении.
Разомлел сугроб, присел на корточки.
Дружно рты поразевали форточки.
Склон расцвёл улыбками проталинок.
Ребятня избавилась от валенок.
Старики же, хворями обросшие,
Валенки усилили калошами:
Сидя на скамье, блаженно жмурятся.
К лужице рискнула выйти курица.
Голоски обрушили лавиною
Воробьи – предтеча соловьиная.
Всем по сердцу порушка весенняя.
Близится Христово Воскресение.
Ромашка
Осенняя тоска. Пожухли травы.
Пейзаж уныл и неприглядно пуст.
И вдруг, над придорожною канавой
Цветёт ромашка – пышный белый куст.
Во все глаза я на явленье это
Гляжу и взор не в силах отвести.
Как уцелел ты, отголосок лета?
Где силы взял так радостно цвести?
Ведь над тобой не бабочки порхают –
Листва кружит, пророча холода.
А крохотные солнышки кивают
И счастье обещают нагадать.
Но обрывать соцветия не буду,
Гадание мне вовсе ни к чему.
Продлись чуть-чуть, октябрьское чудо,
Я верю обещанью твоему.
Свети, пока замешкались морозы,
Лучистый факел солнечных полей,
Дари воспоминания и грёзы,
И пусть светлеют лица у людей.
Июльский дождь
Увижу ли тебя я вновь,
июльский дождик-озорник?
Ты пробудил во мне любовь,
едва к губам моим приник.
Едва упругих пальцев дрожь
коснулась обнажённых плеч,
Случилось чудо, милый дождь –
ты сердце мне сумел зажечь.
И не устану повторять:
«О, мой небесный водопад,
Лишь ты умеешь обнимать
вот так – от маковки до пят.
Верни мне встречу у реки,
с цветастой радугой приди!»
…Уныло, словно старики,
бредут осенние дожди.
Радужная суть
Прижмись ко мне, послушай... Ты поймёшь
За что люблю я тёплый летний дождь.
Люблю его за радужную суть,
За убежденье вымыть всё на свете
И гением уборщика блеснуть,
Преумножая радость на планете.
Он малышом с утра присеменил,
Но разошлась метла его тугая!
Поплыли тучи, словно из чернил,
Звериною лохматостью пугая.
Дождишко вмиг до ливня возмужал,
Не детской обзавёлся погремушкой.
Он пыльный день легко в горсти зажал
И занялся весёлой постирушкой.
Я труд его «пятёркой» оценил.
А ты дождём прониклась, дорогая?
Он под навесом нас уединил,
И даже стихнув, за собой манил,
Цветной дугою поле запрягая.
Смотри, опять на дитятко похож
В парные дали семенящий дождь.
***
Опалив костром заката крылья,
Ускользает день за горизонт.
И тогда, покрытый звёздной пылью,
Раскрывает ночь свой чёрный зонт.
Тишина склонилась к изголовью,
Но не спится, за окно гляжу…
На свиданье с первою любовью
Я под этот «зонтик» выхожу.
Любый мой! Парнишка крутоплечий,
Нас давно дороги развели.
А когда-то, помнишь, у крылечек
Мы наговориться не могли.
У тебя теперь жена и дети.
Нет, родной, я не тужу о том.
Главное, что ты живёшь на свете.
Всё равно мы под одним зонтом.
Старица
Если Старица не город,
То и Волга не река.
С.А. Островой
Небо куполами подпирается,
Тяжелы седые облака.
Здравствуй, белокаменная Старица,
Здравствуй, пережившая века!
Древности твоей прикосновение
Суеты снимает канитель.
Встретила гостей церковным пением,
Окунула в снежную купель.
Вкусные дымки плывут над кровлями.
Господи! Какая красота!
Берега друг с другом поздоровались
Мощными ладонями моста.
Вьётся снег, играя с ветром в салочки.
Полынья глядит, разиня рот,
Как по склону пролетает в саночках
Юный героический народ.
Мы мгновенно молодеем душами,
Просим санки… тут же отдаём:
Боязно, а вдруг своими тушами
Стену монастырскую пробьём?!
И хохочем, весело, до колики,
И смеётся Старица сама.
А вокруг – церквушки, колоколенки,
Помнящие Пушкина дома…
Туча
Быть грозе! Простились пташки
С вялой серостью небес.
Под зелёною рубашкой
Приютил их старый лес.
Доплыла до леса туча,
Ох, ядрёные бока!
Грудью пышной да могучей
Придавила старика:
"Слушай дед, такое дело,
Заплутала я в глуши.
Притомилась, отсырела,
Приголубь, да обсуши..."
И в её тугое тело,
Обретая прежний пыл,
(Не гляди, что весь замшелый!)
Лес ладони запустил.
Гневно вспыхнула от боли:
"Всю суками исколол!"
Отплыла подальше в поле,
Там и выжала подол.
Пословица права
И пусть порой в кармане ни гроша,
Тебя на богача не променяю.
Его дворец не стоит шалаша,
В котором ты открыл мне тайны рая.
Дворец богат, но без тебя в нём пусто.
Его, без сожаления, оставлю.
А ужин наш – картошку да капусту
Я любящей улыбкою приправлю.
***
Давно забытый холодок
От самой вечной из тревог,
От непокоя, поселившегося в сердце.
Весь горький опыт мне не впрок.
Надежда манит за порог,
Из гулкой комнаты к руке единоверца.
Вдвоём легко достать до звёзд,
Но меж сердцами зыбок мост,
Настолько хрупок, что опасно даже слово
Сказать не то, сказать не так,
И самый крохотный пустяк
Воспринимается волнующе и ново.
Не торопи! Не торопись...
Пока что недоступна высь,
Но всё доверчивей пугливые мгновенья.
Они весомее всего,
Они важней, чем естество.
В них – нарождающейся тайны дуновенье...
***
Мне критики твердят: «О чувствах не пиши!
О них уже давным-давно всё рассказали
Есенин, Пушкин, Блок … и попадёшь едва ли
Ты в их калашный ряд из нашей-то глуши!».
Но о любви молчать, увы, не по плечу.
Взорвётся ведь душа! И я, презрев сомненья,
Про тяжкие часы и чудные мгновенья
Свои! Свои! Свои! Строчу, строчу, строчу.
О власти ни гу-гу. О выборах молчок.
Не буду никогда писать о чём-то зряшном.
Лишь о большой любви! Глядишь, в ряду калашном
Нет-нет, да и мелькнёт мой скромный пятачок.
Моим стихам
Приманиваю стих словесною крупою.
Кружится надо мной капризный этот гость.
Ужель кажусь ему и скушной и скупою?
Стараясь угодить, мечу за горстью горсть.
Всё ближе шелест крыл… и я таю дыханье…
Вот-вот коснётся он протянутой руки!
Но снова прянул в высь предмет моих мечтаний –
Наверно, петли строк воспринял как силки.
Услышь меня, поверь, диковинная птица,
Что искренность моя не маска и не грим,
Что в клеточку тетрадь – не клетка, не темница
И очень может стать скворечником твоим.
Как в эфире радист
Чьи-то горести льются на чистый листок
Торопливой строкою, моею рукою…
Я пытаюсь постичь вдохновенья исток:
Что за сила такая лишает покоя
И сжигает меня в этих страстных стихах,
Где и разум, и сердце готовы взорваться?
Я ведь очень давно не парю в облаках –
Мне от грешной земли не дают оторваться
Службы серые будни, размеренный быт.
Я смирилась уже с суетой и цепями,
Даже память притихла… Но кто-то кричит
И взывает, и молит моими устами.
Кто вы? Где вы? ... Увы, без ответа вопрос.
Но хотелось бы верить в разгадку такую:
Как в эфире радист ловит слабое «SOS»,
Так и я чей-то крик, чей-то вздох пеленгую
И боюсь потерять эту зыбкую связь.
Неужели порвутся незримые нити?
Но бежит по листку торопливая вязь
Неизведанных чувств, незнакомых событий.
Цена вдохновения
– Остынь! Одумайся! Не смей!
Давно ль откаркали вороны?
Пусть, поменявший кожу, змей
Напрасно ждёт в укромье кроны.
Не верь тому, что шепчет змей,
Остынь. Одумайся. Не смей!
Румяный краснобокий шар –
Червей вместилище, не боле.
А соком вызревший нектар –
Смесь унижения и боли.
Искусно соблазняет змей.
Не слушай. Не смотри. Не смей!
Придёт расплата за грехи.
Не отдавай души, не надо.
Зачем ей погибать от яда?!
– А вдруг получатся стихи? ...
Прохожий
Стукнусь обессиленною птахой
В чьё-нибудь окошко, наугад:
«Человек! Открой его без страха,
Протяни на помощь добрый взгляд.
Места нужно мне совсем немного,
Я не попрошу, ни пить, ни есть.
Чуть согреюсь и опять в дорогу,
Чтоб нести, нести благую весть
О весне! Лишь отогрейте птаху,
Я не отдыхала так давно…»
Но скользнули взглядом и с размаху
шторами задёрнули окно.
Не взлететь… Срываюсь под окошко,
крыльями обмёрзлыми звеня.
…Чьи же это добрые ладошки
отогреть пытаются меня?
Братья старшие
Задыхающиеся деревья,
узники кварталов городских.
Вам бы за околицу деревни,
где и ночь тиха и полдень тих.
Там прозрачны и целебны росы.
Ветку тронь и подставляй ладонь.
Не визжат безумные колёса,
не плывёт бензиновая вонь.
Люди обрекают вас на муки,
заточив у городских дорог.
По весне обрубят ваши руки,
летом уготовят едкий смог.
Вот такая адская опека –
на культяшках чёрная листва.
Мученики атомного века,
братья по планете – дерева.
Мудрые заложники терпенья,
вы стоите в чаде и пыли
Молчаливой армией спасенья
неразумных детушек земли…
В ночной гавани
В гавани ночная тишина.
Прикорнул у пирса пароходик.
Ласковая нянюшка-волна
Песню колыбельную выводит.
И прибрежный засыпает мир,
Повинуясь шелестящим нотам.
Крепко спит измученный буксир,
Уморила бедного работа.
Почивает шустрый катерок
И во сне причмокивает даже.
Дрыхнут, как сурки, без задних ног,
Две неповоротливые баржи.
Дремлют пассажирские суда.
Вьются сны над братией плавучей.
Что им снится? Рейсы? Города?
Люди? Грузы? Маяки на кручах?
В гавани прохлада и покой.
Бакены и те клюют носами.
Лишь один кораблик – золотой,
Не спеша плывёт под небесами,
Да настырно пробует свирель
Где-то под кустом сверчок бессонный.
«Тише, тише» – шепчут няньки-волны,
Колыхая зыбкую постель.
Бабьему лету
И вот он предо мной – осенний путь.
А я ещё у Августа в объятьях
И в звёздные глаза его гляжу.
У сентября не хватит куражу
Нас разлучить. И я цветное платье
На тёмный драп сменю когда-нибудь,
Но не сейчас, покуда зной в груди.
А листопад велит считать потери!
Но Августейший обещал не зря
Вернуться к середине сентября.
Я обещанью безоглядно верю,
И две недели счастья впереди!