Совершеннозимнее
зима не спит, гуртует облака
до беспредельной побелевшей мути.
прогноз погоды замер и никак
в соляр-светильник лампочку не вкрутит.
метёт с утра и к вечеру метёт.
сугробы прирастают, жмутся к дому.
январский день, да нет - январский год
скользит без слов в заснеженную дрёму.
погодки-сны приходят чередой
к сиреневым кустам под плотной ватой,
к растрёпанной рябине, чьей бедой
любая спевка женская богата,
к полыни, пережившей свой парад,
к сараю с жестяной заплаткой сбоку,
к усталой стае ауди и лад,
сторожко ждущих посвиста брелока.
сопят царевны белых полюсов
и принцы спят от нерюнгри до ельни.
и сыплется на мир десятый сон,
мягчайший, тонкорунный, колыбельный,
раскроенный по копиям лекал,
рисованных божественной десницей.
всё замерло.
но тонкая рука
стеклянный шар встряхнула.
- спи.
- не спится…
Падежи
рыдательный падеж во мне дрожит,
за мнительным торопится подложный.
сидящие над пропастью во ржи
болтают о любви и лгут безбожно
о том, что не кончается она…
но рожь мою давно укрыло снегом
и вороньё клеймит «одна-одна»,
и белое закрашивает пегость,
и имя в именительном молчит...
Р.
каждое утро – выход из донной комы.
срежь плавники и жабры зашей крест-накрест.
больше не р. с чешуйками цвета лома
медного солнца, прима на пресном акре.
вынырнет тело в простыни с криком «омен».
комнатный воздух сух до першенья в горле.
время-будильник чертит круги. знакомый
взгляд в зазеркалье хищным крючком уколет.
вторник, четверг ли? кто-то опять тасует
дни и недели, втёмную мечет — нате,
с нами играют мёртвые боги, всуе
мстя за молитвы пригоршней квантум сатис.
«что там в мольбе? от «выжить» до «мира в мире»?
так предсказуемо, скулы оскомой сводит.»
донная рыба бьется в людской квартире,
что-то сбоит в её человечьем коде.
перебираешь блёсны «а вдруг», «а если»,
рыбное слово топишь в олдскульных бреднях.
воздух звенит запевом рыбацкой песни.
а на полу — чешуйка монеткой медной…
Об этом
он из этих, видящих что-то там
в междустрочьях книг,
послезвучьях опер,
полнолунном вое бродячих стай,
«нелюбви» с «еленой»*.
каток эпохи
его давит нежно, но день за днём
обрывает прежних друзей и самость.
от былой вселенной остался в нём
чёрных-чёрных дыр еженощный амок.
он с похмелья ищет грааль, грехом
пития с гордыней день снова начат.
...а она парит от его стихов,
после бьётся оземь
и плачет…
*«Нелюбовь», «Елена» - фильмы А. Звягинцева
Потепление
завтра грядёт потепление.
будет снег
падать бесцельно на пустыри и скверы,
многоэтажки с профилем имярек,
шпили, взметнувшие к облаку символ веры,
на оголённые ветви горелых лип
и многолапость тощих дворовых ёлок.
снежность ли, снежить?
выбеленный язык
зимних билбордов по-медицински колок.
нордом криолог лечит — я так давно
и безнадёжно выстыла до финиты
чёрное в белом немо идёт кино
с видеорядом мунка тире магритта.
лик астеничной веры всё холодней,
надю и любу титры косые смоют.
дни-альбиносы дольше обычных дней.
я побелела и говорю с зимою…
А давай я тебе расскажу, как течёт река
а давай я тебе расскажу, как течёт река
с омутами и плёсами, ивовым бережком,
как стрекозы прозрачные падают в облака
плавунцы с водомерками меряют ширь тишком,
как ладонями тонкими черпают гладь кусты
шелестя берендейское, камешки зеленя,
и осока сторожкая точенные листы
бережёт для беспечных, и раня, и бороня,
как щурята с голавлями, крохотны и шустры,
греют спины на отмелях, ленных и золотых,
как пикируют ласточки в поисках мошкары
и литовками крыльев над заводью воздух — вжих!,
как вздыхают под пятками доски худых мостков,
мол, опять, неуёмные, воду пришли мутить,
пахнет солнцем расплавленным, клевером от лугов
и прохладой зеркальною с привкусом «подождить».
и полощутся в заводи платьица, облака,
надуваются парусно по воде, штиль— не штиль.
и мордовской напевностью детского далека
всё течёт голос бабушкин и утекает в быль…
Ловля
бродим с полночью от стены к стене.
вот и заполночь, но без сна.
далеко-далеко на высоком дне
спит непойманная луна.
у неё молчания полон рот,
перламутровое брюшко,
и не кратеры грунтовых пород —
шрамы рваные от крючков.
сколько раз срывалась под темень снов,
исчезала мальком из рук,
боком глянцевым чиркнет — не твой улов —
и уходит на энный круг.
час быка,
час тигра
в иллюмина...
звёздный криль — изо всех прорех.
и почти по хэму, луна-луна,
мы поймаем друг друга.
эх…
Про птиц
белое дело дня переходит в чёрное
чёрное дело долгой безлунной ночи
крылья раскрыли зимние злые вороны
низко кружат рассветное не пророчат
там в междустайном промельке рваном пологе
звёздный овёс рассыпан для горлиц снежных
но не гулят по-белому ночью голуби
врановы крылья воздух и время режут
где-то в начале тонкого тока времени
дуб и труба точёная прорастают
выдохом эхом голосом бьётся в темени
ба’ю-баю’
и горлица прилетает
Далёкое
Таскать дрова, вдыхая бересты
январский запах, свежий и колючий.
Растить огонь, застывший у черты
чугунной дверцы.
Так, на всякий случай
приваживать нахальных воробьев,
дерущихся за зернышки в кормушке
под флагом хитрых выжиг «всё — моё!»
на этой подмороженной пирушке.
Ругаться с кошкой, громко в пять утра
занывшей «на прогулку отпустите!».
…И снег грести, царящий во дворах,
да что там двор — в обрывках белых нитей,
сшивающих небесное с земным,
округа, лес, уснувший под горою,
и полумесяц озера — храним
ледовой коркой, камышовым строем,
сквозная одинокая лыжня,
взрезающая поле, пласт на склоне…
…А снег летит
на кошку,
птиц,
меня,
оттаивая на моей ладони…
до беспредельной побелевшей мути.
прогноз погоды замер и никак
в соляр-светильник лампочку не вкрутит.
метёт с утра и к вечеру метёт.
сугробы прирастают, жмутся к дому.
январский день, да нет - январский год
скользит без слов в заснеженную дрёму.
погодки-сны приходят чередой
к сиреневым кустам под плотной ватой,
к растрёпанной рябине, чьей бедой
любая спевка женская богата,
к полыни, пережившей свой парад,
к сараю с жестяной заплаткой сбоку,
к усталой стае ауди и лад,
сторожко ждущих посвиста брелока.
сопят царевны белых полюсов
и принцы спят от нерюнгри до ельни.
и сыплется на мир десятый сон,
мягчайший, тонкорунный, колыбельный,
раскроенный по копиям лекал,
рисованных божественной десницей.
всё замерло.
но тонкая рука
стеклянный шар встряхнула.
- спи.
- не спится…
Падежи
рыдательный падеж во мне дрожит,
за мнительным торопится подложный.
сидящие над пропастью во ржи
болтают о любви и лгут безбожно
о том, что не кончается она…
но рожь мою давно укрыло снегом
и вороньё клеймит «одна-одна»,
и белое закрашивает пегость,
и имя в именительном молчит...
Р.
каждое утро – выход из донной комы.
срежь плавники и жабры зашей крест-накрест.
больше не р. с чешуйками цвета лома
медного солнца, прима на пресном акре.
вынырнет тело в простыни с криком «омен».
комнатный воздух сух до першенья в горле.
время-будильник чертит круги. знакомый
взгляд в зазеркалье хищным крючком уколет.
вторник, четверг ли? кто-то опять тасует
дни и недели, втёмную мечет — нате,
с нами играют мёртвые боги, всуе
мстя за молитвы пригоршней квантум сатис.
«что там в мольбе? от «выжить» до «мира в мире»?
так предсказуемо, скулы оскомой сводит.»
донная рыба бьется в людской квартире,
что-то сбоит в её человечьем коде.
перебираешь блёсны «а вдруг», «а если»,
рыбное слово топишь в олдскульных бреднях.
воздух звенит запевом рыбацкой песни.
а на полу — чешуйка монеткой медной…
Об этом
он из этих, видящих что-то там
в междустрочьях книг,
послезвучьях опер,
полнолунном вое бродячих стай,
«нелюбви» с «еленой»*.
каток эпохи
его давит нежно, но день за днём
обрывает прежних друзей и самость.
от былой вселенной остался в нём
чёрных-чёрных дыр еженощный амок.
он с похмелья ищет грааль, грехом
пития с гордыней день снова начат.
...а она парит от его стихов,
после бьётся оземь
и плачет…
*«Нелюбовь», «Елена» - фильмы А. Звягинцева
Потепление
завтра грядёт потепление.
будет снег
падать бесцельно на пустыри и скверы,
многоэтажки с профилем имярек,
шпили, взметнувшие к облаку символ веры,
на оголённые ветви горелых лип
и многолапость тощих дворовых ёлок.
снежность ли, снежить?
выбеленный язык
зимних билбордов по-медицински колок.
нордом криолог лечит — я так давно
и безнадёжно выстыла до финиты
чёрное в белом немо идёт кино
с видеорядом мунка тире магритта.
лик астеничной веры всё холодней,
надю и любу титры косые смоют.
дни-альбиносы дольше обычных дней.
я побелела и говорю с зимою…
А давай я тебе расскажу, как течёт река
а давай я тебе расскажу, как течёт река
с омутами и плёсами, ивовым бережком,
как стрекозы прозрачные падают в облака
плавунцы с водомерками меряют ширь тишком,
как ладонями тонкими черпают гладь кусты
шелестя берендейское, камешки зеленя,
и осока сторожкая точенные листы
бережёт для беспечных, и раня, и бороня,
как щурята с голавлями, крохотны и шустры,
греют спины на отмелях, ленных и золотых,
как пикируют ласточки в поисках мошкары
и литовками крыльев над заводью воздух — вжих!,
как вздыхают под пятками доски худых мостков,
мол, опять, неуёмные, воду пришли мутить,
пахнет солнцем расплавленным, клевером от лугов
и прохладой зеркальною с привкусом «подождить».
и полощутся в заводи платьица, облака,
надуваются парусно по воде, штиль— не штиль.
и мордовской напевностью детского далека
всё течёт голос бабушкин и утекает в быль…
Ловля
бродим с полночью от стены к стене.
вот и заполночь, но без сна.
далеко-далеко на высоком дне
спит непойманная луна.
у неё молчания полон рот,
перламутровое брюшко,
и не кратеры грунтовых пород —
шрамы рваные от крючков.
сколько раз срывалась под темень снов,
исчезала мальком из рук,
боком глянцевым чиркнет — не твой улов —
и уходит на энный круг.
час быка,
час тигра
в иллюмина...
звёздный криль — изо всех прорех.
и почти по хэму, луна-луна,
мы поймаем друг друга.
эх…
Про птиц
белое дело дня переходит в чёрное
чёрное дело долгой безлунной ночи
крылья раскрыли зимние злые вороны
низко кружат рассветное не пророчат
там в междустайном промельке рваном пологе
звёздный овёс рассыпан для горлиц снежных
но не гулят по-белому ночью голуби
врановы крылья воздух и время режут
где-то в начале тонкого тока времени
дуб и труба точёная прорастают
выдохом эхом голосом бьётся в темени
ба’ю-баю’
и горлица прилетает
Далёкое
Таскать дрова, вдыхая бересты
январский запах, свежий и колючий.
Растить огонь, застывший у черты
чугунной дверцы.
Так, на всякий случай
приваживать нахальных воробьев,
дерущихся за зернышки в кормушке
под флагом хитрых выжиг «всё — моё!»
на этой подмороженной пирушке.
Ругаться с кошкой, громко в пять утра
занывшей «на прогулку отпустите!».
…И снег грести, царящий во дворах,
да что там двор — в обрывках белых нитей,
сшивающих небесное с земным,
округа, лес, уснувший под горою,
и полумесяц озера — храним
ледовой коркой, камышовым строем,
сквозная одинокая лыжня,
взрезающая поле, пласт на склоне…
…А снег летит
на кошку,
птиц,
меня,
оттаивая на моей ладони…