Записи из дневника Хулио,
испанского ремесленника
в период пандемии
COVID-19
Часть I. До
***
Твои неточности, браслеты, желтоглазье, ассиметрия
как ураган - стирают в пыль людские мелкие трюизмы.
И, в целях самосохранения, - стою подальше, в метре я
от пламени, от неопознанного, с виду, механизма.
На рынке призрачном услуг, ты даришь звёзды, сны, азалии
свои, последние и улыбаешься немного грустно,
прикрыв одной рукою сердце, юбкой – стёртые сандалики,
а стебель тонкий тела – кружевом испанской белой блузки.
***
Сегодня сдохла моя кобыла,
ей двадцать было.
Пыталась утром коня настигнуть.
Хотел я крикнуть
коня хозяйке, сидевшей прямо,
что та – упряма,
коль стать женою моей не хочет
и всё хохочет.
Не смог я крикнуть, загнал кобылу
до пены, мыла.
Домой вернулся, а там – пантера
так романсеро
Поёт, что плачет младой, а старый -
трясёт гитарой.
Поёт и смотрит мне прямо в душу.
Я безоружен.
***
Так мастихином мазать густо тишину
лишь можешь ты меж шквального потока.
И я, закрыв глаза, ловлю твою волну,
пытаясь в ней услышать ритм истока.
Так дерзко наступать на дом мой из песка
лишь можешь ты, чтоб вместе новый строить.
И подчинить себе всю твёрдость каблука,
и складки платья сжать и успокоить
лишь сможешь ты. И кончики лизать ножей,
и растеряться так от глупой шутки.
Так хочется сказать тебе: «ты не взрослей,
побудь ещё дитём хотя б на сутки».
За сутки изваляем в чуши дурака,
начертим буквы в танце рукописном.
Мы друг у друга временные берега,
сближающиеся при каждой жизни.
***
Тебя я вижу в каждой.
Ты каждой нос утёрла.
Ты мучаешься жаждой
и руки распростёрла
На травах побережья.
Ты как – бы не со мною
и выглядишь нездешней, -
укрытой тишиною.
Не хочешь, чтоб из речки
принёс тебе водицы.
Так странны твои речи
про то, что ты – как птица.
Ночная птица Сирин,
со мною быть не можешь.
И что я, мол, настырен
с тобой, неосторожен.
Ты мучаешься жаждой,
ты руки распростёрла.
Я знаю, - ты однажды
перегрызёшь мне горло.
***
Для улыбки Богом создан твой рот,
а ты любишь смотреть исподлобья.
Поцелуев жаждет грудь и живот,
а ты нежность прячешь за дробью.
Вот сегодня, правда, спросила меня,
как давно я мыл уши. «Недавно», -
я ответил. Ты ж, молчанье храня,
облизала мне ухо. Так странно…
***
Солнце ещё распускалось. Проснулся я рано
и монетку в песке разглядел – мне на счастье муссоны надули.
Лёжа, рукой дотянулся, поднёс её к ране,
счастье есть. Ведь она идеально совпала с диаметром пули.
***
Трое суток лежу я в больничной палате.
Мне письмо написала любимая, кстати.
Объяснила, кто выследил тёмною ночью,
кто разнёс мою руку практически в клочья.
Из Японии прибыл в тот день Йошихиро.
Марселину увидеть хотел и пол мира
обогнул с ноутбуком в портфеле и с намбу -
пистолетом изящным. В тот вечер мы лампу
с Марселиной забыли убавить - учили
у неё за открытым окном суахили.
Потому что хотела она осчастливить
африканский народ и возить, в перспективе,
им лекарства, одежду и добрые вести.
Накопила она, вроде, долларов двести
на своё предприятие. Я же добавил
всё, что смог за шесть лет заработать. Оставил
лишь себе на машину не новую, чтобы
увезти Марселину с лекарством в трущобы
африканские в нужное время. Но вот как
получилось - японская пуля так чётко
продырявила ревностью правую руку,-
ту, которой чинил Марселине лачугу.
Ту, которой я делал всю жизнь кастаньеты,
быстроходные лодки, столы, табуреты.
***
Вот сегодня, почувствовав силы подняться,
я пришёл к ней – хотел так увидеть, обняться.
Но она с Йошихиро сидела под сливой,
обрывала цветы, украшая игриво
ими серый костюм Йошихиро и веки
прикрывала так томно. В одном человеке
как ужиться смогли глубина и загадка
с легкомыслием в жестах, делах и повадках?
Отозвав к резеде, я сказал: «Марселина,
я иль он, отвечай, твой любимый мужчина?»
Отвечает с улыбкой, откинувши косу:
«Я еще не решила. А вдруг, он мой космос?»
***
Девушка столько цветов на костюм Йошихиро в тот день уронила…
Каждый цветок подобен клейму.
Столько же тысяч иен у него за ранение дать попросила,
чтоб не попал японец в тюрьму.
***
Мы опять остались вдвоём.
Пруд - глаза твои, водоём.
Как рука моя заживёт,
так дорога нас позовёт.
Так бывает в жизни порой, -
что трагичным было - смешной
стороной покажется вдруг.
Вот судьбы затейливый трюк:
фрика два испанских кровей
африканских лечат детей
на японский денежный взнос.
Чёрных нет у жизни полос.
***
На Него давно не надеешься ты.
В основном - сама не плошаешь.
Медный тембр твоей прямоты
иногда вводит в ступор всю стаю:
реплики marcato на forte звучат,
в martele затем переходишь.
Через миг - фермата, затакт
и, вдруг, речь до piano доводишь,
зная то, что шёпот умеет звучать
громче всех других кульминаций.
Кантиленой можешь объять
на legato без рук. Гул оваций –
данность, факт давно для тебя и весьма
ты собою довольна в той сценке.
В партитуре судьбы ты сама
расставляешь штрихи и оттенки.
***
Что желанней может быть, чем ощутить рефлекс,
кожно – мышечными складками к тебе коснуться,
языком на костные пластины натолкнуться,
бисером рассыпаться и вырванный контекст
зафиксировать сетчаткой приоткрытых глаз –
колыхание зеркал и штор, закрыв дверь, веки,
обменяться миллионами бактерий, реки
эндорфинов в кровь направив и гомеостаз
эндогенным опиатом так ошеломить,
как лишь в детстве удивлял его, нырнув в ту реку
ледяную. И почувствовать ожоги, негу
одновременно. Что в мире лучше может быть?
***
Стиркой в обед занялась.
За этим застал тебя делом.
Выгнулась, оборвалась
верёвка под мокрым и белым
пледом. Пошли в магазин
за новой верёвкой. Сказала:
«Было так много мужчин.
Все боли боялись». Молчала
до магазина, звеня
браслетом. Купила пять метров.
Но, посмотрев на меня,
ещё отмотала так щедро…
***
Два пишем, три в уме.
Выходит снова девять –
и ниток в бахроме,
и веточек на древе,
и срок родить дитя,
и девять жизней кошек.
Наверное, шутя,
мне Бог даст девять ложек:
твою, мою и семь
поменьше по размерам.
Я буду рад им всем,
подаркам от пантеры.
***
Куда идти, кого брать с собой, -
их было два, вопросов в уме,
пока я шел дорогой земной,
совсем один, по узкой кайме.
***
Возжелав глубины, он поднялся с земли
и бросился в воду.
Лишь круги на воде люди видят вдали,
а он – ту свободу,
что себе представлял на пустом берегу.
Пусть, будучи камнем,
плавать он не умел, но готов был к прыжку.
Ко дну ушёл плавно.
Часть II. После
***
Кто – то сожрал летучую мышь
и мира не стало.
Только задумайся и ощутишь,
что нас – очень мало.
Стоит коснуться слегка домино
и крайняя плитка,
падая, всех за собой заодно,
как будто за нитку,
следом потянет. Не устоишь –
раз и прижало.
Кто – то сожрал летучую мышь
и мира не стало.
***
Уворачивать лицо своё от телефона,
падающего при съёмке носа;
с помощью бумаги туалетной - в фараона
превращать кота и пылесосом
доставать занозу из ладони; смог впервые
дом мечты из спичек я построить.
Хорошо, когда в стране пол года выходные.
Можно много нового освоить.
***
Мы сидим на карантине.
Благодарны Марселине
все в деревне за поддержку -
за лекарства и умершим
их последний дом из досок.
У детей на лицах – слёзок
пересохшие полоски.
Лица их видать над воском
на окне стоящих свечек.
Пальцем буквы и сердечки
те выводят и друг другу
помогают скрасить скуку.
Марселина закупила
провианты и вручила
ценный груз Хосе с Диего.
Те поедут на телеге, -
повезут в деревни масло
и оливки. Не увязла
только б на дороге бричка –
рис в ней будет, яйца, спички.
***
20:20 и можно решить, что это – ничья.
Чаши весов замерли в ожидании –
что же случится ещё на планете Земля?
Может так лучше – пробыть свой отрезок в незнании?
Ходят случайнорождённые в поиске благ.
Ходят и те, кто считает, что есть некий Метод.
Если он есть – то на небе сегодня аншлаг.
Если и есть, то на радость наложено вето.
Мне говорит мой психолог: «Письмо напиши
Деду Морозу – весь список своих мечтаний.
Так ты встряхнёшься» – представила я как кружит
в шаре стеклянном моей головы хлопья воспоминаний.
«Здравствуй. Давно не писала тебе, дорогой Дед Мороз.
Мне, по большому – то счёту уже ничего и не надо.
Глянь двадцать первый. Какой на людей там прогноз?
Если придёшь в Рождество, то подари нам пощаду».
***
«Так люблю тебя» - сказал случайно,
ограничив чувства ярлыками,
подписав на тайне слово «тайна»,
разграничив музыку ладами.
Капли слов на чёрные бутоны
тишины упали, зашипели.
Муха доедала булку сонно.
Губы от стыда вдруг онемели.
***
Ближних возлюбить мы так и не сумели.
Дальних возлюбить попробуем теперь.
Рисовали птиц, а вышли – параллели.
Рисовали солнце - получился зверь.
Рисовали дом, траву, колодец, речку,
крепкую семью и змея в небесах,
бабочек, козу и кошку у крылечка.
Вышли параллели на глухих стенах.
Видимо, не тот нам карандаш попался.
Может быть, тупой и слишком уж простой.
Портил всё вокруг - всё чего касался,
зачеркнув упрямо линией прямой.
Неудачный город, тело, время жизни…
Что ж, давай опять три буквы напиши,
стачивая в ноль шрифтом рукописным
неудачный грифель собственной души.
***
Мы так часто раньше были рядом, вместе...
А теперь ты – там живёшь, я – тут, в своём аду.
Как живётся без меня моей невесте?
Всё, что происходит – это… слов я не найду.
***
Погуляем, глядя в окно?
Ты – в своё, ну а я – в своё.
Всё равно там одно кино:
на верёвках висит бельё
и сереют холмы муки
нерастаявшей - снег лежит.
Всем событиям вопреки,
лето с красками к нам спешит.
Мы, однажды, в окно смотря, -
ты – в своё, ну а я – в своё, -
удивимся, что там пестрят,
словно бабушкино шитьё,
фиолетовые цветы
на зелёном холсте травы.
И гуляют по ним коты –
им не писан закон. Увы,
я не знаю, как ты живёшь.
Может, нет у тебя окна.
Ты поёшь или может, пьёшь?
Может, смотришь, как спит луна, -
смотришь вверх на небесный фильм
на каком – то там этаже?
Может, боль превращаешь в быль?
Может, нет тут тебя уже...
***
Я, уставший от синонимов и рифм,
афоризмами не выскажу печаль.
Если хочешь, то во сне меня встречай
на пустынном берегу, когда прилив
колыбельную исполнит для луны,
ноты выложив камнями на песке.
Приходи в мой сон без страха, налегке,
без сомнения, без времени, вины.
Приходи в мой сон по морю, кораблем
с кружевным узором света в парусах.
Душами без тел, в желанных вещих снах
мы побудем, милая, с тобой вдвоём.
***
Дождись меня из карантина.
Захочешь - поручни оближем.
Мы будем много обниматься
и вместе сможем зазвучать.
Поверь мне, лучшая вакцина –
когда мы просто рядом дышим,
когда мы можем улыбаться
друг другу, щурится, молчать,
смотря на солнце. Есть клубнику,
по очереди бок кусая
её, песком горячим спину
на пляже тихом посыпать
спустя пол года после пика...
А может в середине мая
мы встретимся у магазина?
Тебя с собакой буду ждать.
***
Достаточно. Хватит. Иду я к тебе.
Ни с кем не общался я это всё время.
Мы вместе теперь будем плыть по судьбе,
тащить на себе это тяжкое бремя.
***
Выражение лица
есть у каждой попы.
Это попа подлеца,
А у этой опыт
виден в складках. У иной,
несмотря на возраст,
вид невинный, молодой.
А твоя серьёзно
попа на меня глядит.
Ты лежишь, читаешь.
Твоя попа говорит:
«Может, поиграешь
ты со мною? Я – гора,
будто бы, в тумане».
Отвечаю: «Вдруг искра
вспыхнет в том вулкане
и сметёт с лица земли
домик наш и книги?
Знаешь, лучше подремли
под теньком туники».
***
Вот, говорят «не за горами»:
не за горами старость, мол.
Не за горами снег и лужи,
разлука, нищета, кювет.
Перед горами тут, выходит,
ужасней места в мире нет?
Тогда, выходит, за горами
таится рай? Но как пройти
к нему? Размыло все слезами
тропинки. Нет туда пути.
***
У наших соседей – салют во дворе.
«Что празднуем?» – через забор им кричу.
«Мы празднуем голод! Хотим детворе
пример показать, что нам всё - по плечу,
Что повод для праздника можно найти
всегда, пока жив. Ведь надежда и дух –
на воле, не в клетке. Хоть ты – взаперти.
Для праздника хватит, поверь, этих двух,
всего этих двух невербальных вещей –
надежды и духа к победе. А страх
всех вирусов этих гораздо страшней».
Как мудрости много в соседских словах!
***
Ладонями нашими чувствовать мир
любил раньше Бог и сетчаткой
людскою смотреть на небесный эфир.
А нынче - то руки в перчатках…
***
Я смотрю на это фото –
у Мигеля была рвота
накануне. Вот и бледный
потому стоит. Букетный
по - соседски нам подарок
он принёс. Продал гитару,
говорит, чтоб Рут и дети
думали не о монете,
а о кораблях и звёздах.
В этих двух смешных подростках
столько мудрости… Откуда?
Я, в их возрасте, о чуде
думал. Верил в Санту, в сказку.
А они котейку в маску
нарядили, чтоб остался
он живым. Я сердцем сжался.
***
Кто их считает сейчас, ушедших в тоннель?
Только ЗАГС, да ещё крематорий доволен выручкой.
В каждой тридцатой семье перестилают постель.
Новым бельё было очень давно, а нынче - с дырочкой.
Надо сказать – не с одной. Пижама, стакан,
тапочки, градусник и таблетки. Куда их теперь?
Вы хоть, пока всё болит, лучше не лезьте в его карман, –
риск есть найти там предмет, что вскроет степень потерь,
громкость дневной пустоты, бессмысленность слов.
«Я виновата, – завален всегда был делами служебными» –
будете вы составлять перечень личных грехов,
прятаться в комнате и хлопотать за него молебнами.
Скажут вам, что не скорбеть научитесь через год.
Ну а сейчас надо стиснуть и изучать гробовой буклет.
Новость плохая: тоска эта ваша, увы, не пройдёт.
Мне повезло больше всех в этот год, –
моих – то давно уже нет.
***
Кто – то наживётся на гробах.
Кто – на продаже гречки, масок.
Кто – то перестанет верить в сказки.
Кто – то понадеется в горах
обрести спасение. Но все
мертвым позавидуют в итоге,
жизнь оставив в качестве залога
за верченье в ярком колесе.
Хмыкнет вор «есть деньги, я спасён», -
поплывёт на острова в ковчеге.
Забурлят под ним моря и реки.
Он добавит мяса в тот бульон.
Примут люди за кошмарный сон
пробуждение тысячелетья.
Пронумеровав, опутав сетью
каждого, мир превратят в загон
для скота властители Земли.
Тех, кто с этим фактом не смирился, -
пожалеют, что вообще родился.
А кто выжил – память обнулит
и поможет позабыть родных
чип, с вакциной влитый через вену.
Вот такую все заплатят цену
за моменты оргий вековых.
***
Лишь бы успеть добежать, доползти
из магазина до дома.
Глупо - часы я забыл завести.
Если приём перед ломом
был бы, - то штрафа бояться не стал
я бы сейчас так, что тело
потом покрыло. А в спину сигнал
воет, что время сгорело.
***
Кто-то врач, а кто- то рвач.
Thank you very much, -
справа слышен детский плач,
значит, мор – палач
не забрал еще к себе
тех, кто ночь в мольбе
в старой низенькой избе
проводил. В судьбе
выбор - быть или иметь
сделать лишь сумей.
Средь врачей иль средь рвачей -
выбирай. Ты чей?
***
Шагая мимо мусора людей,
в обед я шёл по улицам безлюдным
и думал: вот бы было, право, чудно,
если помыл за каждой из дверей
(тот, кто остался жив) еще и мозг, -
не только руки. Скажет горожанин
чуть позже: «Лёжа дома, на диване,
я спас весь мир, несладко мне пришлось:
минуя горы печали, минуя реки разлуки,
в перчатках латексных руки,
мне трудно было вначале
читать в сети об умерших,
смотреть онлайн сериалы,
терпеть финансов обвалы,
семейной жизни издержки,
сидеть в домашней одежде,
смирившись с фактом потери
работы, хлоркою двери тереть.
Не стану я прежним…»
Шагая по безлюдным площадям,
я думал про того «сверхчеловека»,
который цель поставил - ипотеку
досрочно выплатить. Кто рад рублям
как рады лету птицы за окном.
Про Нового Героя нашей эры
я думал. О находках и потерях
каких расскажет внукам он потом?
***
Как ты, поев, насытившись едою, спокойно вышел
из-за стола, чтоб уступить другому место, -
так и пожив, умри без ожиданий, что кто-то свыше
тебя оставит тут на вечную сиесту.
И, зная, что, доев свой день сегодня, тебя, как в книге -
страницу, время пролистнёт, огни погаснут,-
ты постарайся с юмором к «обеду», - как к сну, интриге,
как к шутке Бога отнестись своеобразной.
***
Мир видел себя в миллионе зеркал, -
немытый, озлобленный, ржавый, -
смотрел в отражения он и молчал,
на паузу лик свой поставив.
Поставив на паузу встречу с весной,
объятия с другом и радость
прогулок вечерних. Кишит в новостной
про - вирусной ленте: «не надо
к родителям старым сейчас приходить,
касаться любимых не надо».
Пытается мир отраженья отмыть
со стенок зеркального ада.
Он трёт их до крови в руках, ломоты,
чтоб не увидали потомки,
как мир, - то есть я и, конечно же, ты
в агонии корчимся, в ломке.
***
Всё через рот, все через рот -
любовь и океаны рвот.
Рот – био - мусоропровод:
он как на выход, так на вход.
спешит извергнуть и принять
слова, еду... Опять, опять
жевать, кричать, просить, плевать.
Дырою чёрною зиять
во сне он может – чёрный круг
Малевича. Немой испуг
он может выражать. Мундштук
держать вальяжно. Томный звук
от наслажденья издавать,
при ссоре вспомнить чью - то мать.
И обвинять, и умолять
торопится опять. Опять
заполнить хлебом до кишок
телесный алчущий мешок.
Что рот есть - это хорошо.
Но почему всё через жо?
***
Между животным и ангелом
место дано человеку.
Если беда в дом нагрянула -
в разума библиотеку
можно войти и с эпохами
сверить свой опыт и чувства.
Или же в гневе и похоти
зверем метаться, где пусто –
в мрачных чертогах безволия
вязнуть в сомнения жиже.
Знаю я – с лучшею долею
жизнь мне отмерена свыше.
***
Вянут цветы и ржавеет железо.
Двигаться вниз легче, чем вверх.
Точным движеньем колёс стеклорезов
жизнь отсекает ненужный резерв.
В замкнутой этой системе, в скафандре
комнаты - льдом таю на пол,
медленно двигаю мозгом – каландром
и извергаю глагол:
Срать я хотел на тебя, энтропия.
Двигаться вверх просто быстрей
надо, - пусть прыгает стенокардия,
пусть замигает красным дисплей
доли височной и пусть моя доля
в лужу легла картами вверх.
Всю эту лажу, - была б моя воля -
я превратил в фейерверк.
***
Зачем считать их - дни, когда вокруг темно,
когда простилось солнце с этим лживым графством.
А нам, теням, пожить еще тут суждено.
Ну что ж, условный день без солнца, снова здравствуй.
Под масками, бывает, лиц не узнаешь.
Но по глазам узнаешь дорогих из паствы,
бредущей в банк, старающейся на падёж
не наступать. Спина идущего, ну здравствуй.
Обратно веселее налегке идти.
Мать забирает пропуск у ребёнка: «Странствуй,
беги скорее за забор!» Мы взаперти.
И он идёт обратно. Мальчик милый, здравствуй…
Про Рим сжимает книгу он, читая вслух:
«Divide et impera. Разделяй и властвуй»,
не понимая смысл этих максим двух.
Одной, вернее. Юность радужная, здравствуй.
Летают в небе дроны. Мы, хоть их не счесть,
привыкли, в целом, к цифровому рабству.
Прилюдных казней нет пока, хоть козни есть.
Пост – пандемическое будущее, здравствуй.
***
Один – в поле воин.
Стоит под конвоем
завистливых взглядов,
под ливнем снарядов:
«не сможешь», «споткнёшься»,
«взлетел - так сорвёшься»,
«тебе это надо?»
«большая награда?»
Инаково «скроен»
простой, с виду, воин:
любовь в мире множит -
иначе не может.
Иначе – лишь в стадо,-
тянуть до оклада.
Иначе – лишь в схеме
бояться падений.
Иначе – подумать,
что лишнего шума
тут делать не стоит, -
ведь рай не построить,
Кто в поле – не воин
один, - тот пробоин
залатывать дыры
тихонько в квартире
останется, в строе
затягивать воем
«ууумруууууууууу…»
***
Из – за ранения, я думал: заболею первым.
Иммунитет - непознанная вещь.
На улицах, в помойках, ищут пищу люди, черви.
К тебе же присосался вирус – клещ.
***
В былые времена девчонок украшали юбки - солнцеклёш.
За дымом от сожженных тел, теперь не видно солнце. Мир теперь – клише.
Я знаю, знаю, милая моя, ты будешь жить, ты не умрёшь.
Он бьётся там, внутри тебя. Ты видишь, сколько жизни в нашем малыше?
***
Бесконечное молчание вселенной
и твоё письмо лежит в тени.
Станешь деревом раскидистым, нетленным.
Даже гроба не нашли тебе они.
***
На подушке лежит оно. Как клеймо.
Не могу. Не могу прочитать письмо.
***
Какой рулеткой, какой линейкой
измерить счастье?
Оно внезапно приходит: змейкой
по лбу, запястьям,
так еле – еле, неощутимо
и ирреально
скользнув по сердцу, проходит мимо
дождём хрустальным.
Лежишь печально
на односпальном,
на ледяном
потом…
Какой рулеткой, какой линейкой
тоску измерить
по счастью? Звуки волшебной флейты
кто слышал – верит
отныне в них лишь и только в них он
находит счастье.
Все остальное – протяжным криком
фальшивой страсти,
как вой из пастей,
порвёт на части
беззубым ртом
потом.
***
«Досмотри эту жизнь на земле за меня, -
отойду на мгновение вечности к предкам.
Ты не бойся, - на этой сидеть табуретке
иногда буду, милый, неслышно бубня,
что навалены кучи бумаги на стол,
что коты похудели, бельё не меняешь.
Сколько душ свою очередь ждут, представляешь,
чтоб попасть в этот улей опять, в стаю пчёл?
Досмотри эту жизнь на земле без меня.
Ты еще поживёшь, - про тебя узнавала.
Будет странно тебе без меня по началу,
но потом ты привыкнешь и суетность дня
поглотит, незаметно себе самому.
Ляжет чья – то рука в твою руку печатью.
Ей придутся мои впору летние платья -
буду рада тому. Буду рада тому.
Досмотри эту жизнь на земле без меня.
За меня будь открытым, нагим, уязвимым.
Оставайся прозрачным, живым, ощутимым
и присутствующим для людей. Не храня
ничего, не скопив, - только так высоко
можно прыгнуть над скудностью слов, циферблатов.
Не беги от печали и боли, - себя ты
встретишь в них и почувствуешь: стало легко».
***
Разобщённость. Животный страх.
Слышится шёпот из окон, дверей:
«Боже, прости мя», «Астагфирулах!»
Сложен маршрут до двери твоей.
Мириады в экранах букв
вижу за окнами. Сотни пустот
нас разделили, как буквы. Но звук
голоса помню, - созвездие нот.
На пробелы не наступать,
липких людей стороной обходить,
ужас, горечь не отражать, -
так только можно маршрут сократить.
Снять на морге двери с петли,
чтоб поцелуй без дистанции взять
с губ твоих белых, пока не пришли
те за тобой. И чуть– чуть подождать.
Пандемия. Ну что за чушь.
Нам ли бояться? Домой мы пришли
в солнечный рай, на сезон спелых груш.
Радио только бы нам до Земли.