Каньон Пустоты
Я расшатаю эту бесконечность
Молчанья у каньона Пустоты,
Там ветер перемен не переменчив,
А солнца луч – как раскалённый штырь.
Там молодость стареет за неделю,
А смерть – ничто. Искусственная мгла.
Там правдой бьют наотмашь и не стелют
Под ноги ложь, как высшее из благ.
Там память – одержимый Чикатило,
Меняющий кровавые ножи,
От скуки, на взрывчатку из тротила.
Там нечем да и некем дорожить.
Там, выдыхая небо на закате,
Я буду у самой себя в гостях –
Сидеть и ждать, когда глаза закатит
Гордыня, уронив победный стяг.
Childfree
Я стою на мосту. Раз-два-три...
Я теперь childfree, childfree...
Шёпот... Голос... Срываюсь на крик:
Что ты смотришь, луна? Не смотри!
Время-пик раздавать буквари,
Зачеркнув слóва "Ма" материк.
Этот факт уже неоспорим –
Я теперь childfree, childfree...
Осуждают в ответ фонари,
Мол, свободу по швам распори,
Жизнь другому, как мать, подари.
Я им – в ночь – childfree, childfree...
Я сама себе ныне шериф,
Где патрульные – боль, пустыри....
Говори со мной Бог, говори...
Есть диагноз такой – childfree?
Я не прыгну с моста на два-три...
Врач сказал: "Ты себя не кори".
Одинокие лишь январи
Будут знать – I am not childfree.
Магдалина
Твоя Магдалина сойдёт на кровавый снег,
Моя – Атлантидой исчезнет на дне морском...
Давай затеряемся буквами картотек?
Лязгая, снимем души с тугих щеколд!
Выкатим из ангаров грудных сердца,
Сядем на землю молча – спина к спине,
И на казённых, пепельных небесах
Выведем взглядами профили сыновей.
Это сложнее, чем рисовать и петь,
Или писать расхлябанные стихи.
Ты – моё озеро, выпитое на треть
Жизнью, одетое в рвано-босой прикид.
Мне от тебя давно ничего не на-
-до сумасшествия главное не дойти!
Сзади дрожит, от плача, твоя спина...
Так закрывается счастье на карантин.
Пусть говорят, что разные лица у
Наших с тобою страждущих магдалин,
Пусть под ногами будет не гать, а грунт,
Выход из тьмы у нас всё равно один...
***
Когда я, безнадежно обессилев,
Оставлю от сердец одни руины,
Сошли меня, пожалуйста, в Россию,
Шинель на плечи бережно накинув.
Будь молчалив, таинственен, сакрален,
Швыряя в душу гроздья многоточий.
Как будто вместе солнце не топтали,
Не целовали землю душной ночью.
Пусть тонких губ, обветренных, прохлада
Послужит от любви анестезией.
...Когда дожди лицо твоё разгладят,
Спаси меня – отправив жить в Россию.
***
Ну до чего же гадостно, и жить
Желанье – механической натугой...
Тоску поставлю, как ребёнка – в угол,
Которого не холить, не растить…
Сегодня душу трижды из петли
Я вынимала. Не поверишь, боли
Не чувствовала даже! Смех застолий –
Последнее, что помнится. Стели
-ка мне постель. Так хочется уйти…
Пусть шторы снов окутают и спрячут.
Ночь стервой усмехнулась, не иначе –
Увидела, что догорел фитиль…
…Ну до чего же гадостно сего…
Я не верю в себя
Я не верю в себя, словно мне до сих пор восемнадцать,
Когда прожитый день, как плейлист, на повторе стоит.
Где привычнее падать, вставать и опять спотыкаться,
А покорности запах – фантастика и дефицит.
Я не верю в себя, словно егерь – в приветливость волка,
Когда, встретившись, оба измучены и голодны,
Где звериная дыбится шерсть против мушки двустволки,
И фиаско со смертью конвоем стоят у спины.
Я не верю в себя, словно кто-то – в моё государство.
Когда сломано всё: от истории вплоть до людей,
Где безусые мальчики пляшут без всякого фарса
Под немецкие гимны, не ведая дедов корней.
Я не верю в себя, хоть хронически хочется верить,
Отвоёвывать счастье у осени, лета, зимы…
Но сумеет ли тот, кто для мира навеки потерян,
Над своей бесхребетностью в небо бездомное взмыть?
Донор печалей
Сегодня город лихорадит,
Зрачок рассвета – cолнце – выцвел.
Ловлю депрессию, как тáти –
На слух скрипенье половицы.
Сданы в ремонт часы, минуты...
А в сердце – радиопомехи.
Внутри ломается как будто
Важней, чем кости что-то. Эхо
Разносит улицей пустынной
Мой "SOS" пакетом шелестящим.
Но нешагающие спины –
"Спасенья" отклик настоящий.
Сегодня я – печалей донор
И кровь сворачиваю взглядом.
Мной этой осенью казённой
Пин-код трагедии разгадан.
Урок
Мной усвоен урок:
умирай, но ни шагу назад!
Променяй на фантом
лично свергнутых
в пропасть любимых,
Грациозно неси своё сердце,
сквозь ложь анфилад,
Но не смей возвращаться
капризными вёснами в зимы.
Не заглядывай в рот:
умирай, но любви не проси!
Даже если, от голода чувств,
замаячит больница.
А захочешь тепла –
чиркни спичкой и жги керосин,
Но не смей никогда (ни-ког-да!)
ни за кем волочиться!
Художник грусти
На всё ради меня способны Вы,
Досада в том, что мне всего не надо.
Бант Ваших губ развяжется. Как швы,
Они распустятся в улыбке горьковатой.
Я – одержимость Ваша, идефѝкс,
Три-ми-ллионный перелом гордыни,
Поэма, слово, буква и дефис…
Ваш ген бессилия, не свойственный мужчине.
На цоколь сердца моего взойдя,
Была в Вас маяковская суровость,
Тяжёлый взгляд – удушлив, что петля,
Но фас трагедии давно мне стал не в новость.
“Художник грусти“, – назвала я Вас
Так в день знакомства. Щурились закаты...
...Бант развязался с лёгкостью. На раз…
И я почувствовала привкус горьковатый.
Я расшатаю эту бесконечность
Молчанья у каньона Пустоты,
Там ветер перемен не переменчив,
А солнца луч – как раскалённый штырь.
Там молодость стареет за неделю,
А смерть – ничто. Искусственная мгла.
Там правдой бьют наотмашь и не стелют
Под ноги ложь, как высшее из благ.
Там память – одержимый Чикатило,
Меняющий кровавые ножи,
От скуки, на взрывчатку из тротила.
Там нечем да и некем дорожить.
Там, выдыхая небо на закате,
Я буду у самой себя в гостях –
Сидеть и ждать, когда глаза закатит
Гордыня, уронив победный стяг.
Childfree
Я стою на мосту. Раз-два-три...
Я теперь childfree, childfree...
Шёпот... Голос... Срываюсь на крик:
Что ты смотришь, луна? Не смотри!
Время-пик раздавать буквари,
Зачеркнув слóва "Ма" материк.
Этот факт уже неоспорим –
Я теперь childfree, childfree...
Осуждают в ответ фонари,
Мол, свободу по швам распори,
Жизнь другому, как мать, подари.
Я им – в ночь – childfree, childfree...
Я сама себе ныне шериф,
Где патрульные – боль, пустыри....
Говори со мной Бог, говори...
Есть диагноз такой – childfree?
Я не прыгну с моста на два-три...
Врач сказал: "Ты себя не кори".
Одинокие лишь январи
Будут знать – I am not childfree.
Магдалина
Твоя Магдалина сойдёт на кровавый снег,
Моя – Атлантидой исчезнет на дне морском...
Давай затеряемся буквами картотек?
Лязгая, снимем души с тугих щеколд!
Выкатим из ангаров грудных сердца,
Сядем на землю молча – спина к спине,
И на казённых, пепельных небесах
Выведем взглядами профили сыновей.
Это сложнее, чем рисовать и петь,
Или писать расхлябанные стихи.
Ты – моё озеро, выпитое на треть
Жизнью, одетое в рвано-босой прикид.
Мне от тебя давно ничего не на-
-до сумасшествия главное не дойти!
Сзади дрожит, от плача, твоя спина...
Так закрывается счастье на карантин.
Пусть говорят, что разные лица у
Наших с тобою страждущих магдалин,
Пусть под ногами будет не гать, а грунт,
Выход из тьмы у нас всё равно один...
***
Когда я, безнадежно обессилев,
Оставлю от сердец одни руины,
Сошли меня, пожалуйста, в Россию,
Шинель на плечи бережно накинув.
Будь молчалив, таинственен, сакрален,
Швыряя в душу гроздья многоточий.
Как будто вместе солнце не топтали,
Не целовали землю душной ночью.
Пусть тонких губ, обветренных, прохлада
Послужит от любви анестезией.
...Когда дожди лицо твоё разгладят,
Спаси меня – отправив жить в Россию.
***
Ну до чего же гадостно, и жить
Желанье – механической натугой...
Тоску поставлю, как ребёнка – в угол,
Которого не холить, не растить…
Сегодня душу трижды из петли
Я вынимала. Не поверишь, боли
Не чувствовала даже! Смех застолий –
Последнее, что помнится. Стели
-ка мне постель. Так хочется уйти…
Пусть шторы снов окутают и спрячут.
Ночь стервой усмехнулась, не иначе –
Увидела, что догорел фитиль…
…Ну до чего же гадостно сего…
Я не верю в себя
Я не верю в себя, словно мне до сих пор восемнадцать,
Когда прожитый день, как плейлист, на повторе стоит.
Где привычнее падать, вставать и опять спотыкаться,
А покорности запах – фантастика и дефицит.
Я не верю в себя, словно егерь – в приветливость волка,
Когда, встретившись, оба измучены и голодны,
Где звериная дыбится шерсть против мушки двустволки,
И фиаско со смертью конвоем стоят у спины.
Я не верю в себя, словно кто-то – в моё государство.
Когда сломано всё: от истории вплоть до людей,
Где безусые мальчики пляшут без всякого фарса
Под немецкие гимны, не ведая дедов корней.
Я не верю в себя, хоть хронически хочется верить,
Отвоёвывать счастье у осени, лета, зимы…
Но сумеет ли тот, кто для мира навеки потерян,
Над своей бесхребетностью в небо бездомное взмыть?
Донор печалей
Сегодня город лихорадит,
Зрачок рассвета – cолнце – выцвел.
Ловлю депрессию, как тáти –
На слух скрипенье половицы.
Сданы в ремонт часы, минуты...
А в сердце – радиопомехи.
Внутри ломается как будто
Важней, чем кости что-то. Эхо
Разносит улицей пустынной
Мой "SOS" пакетом шелестящим.
Но нешагающие спины –
"Спасенья" отклик настоящий.
Сегодня я – печалей донор
И кровь сворачиваю взглядом.
Мной этой осенью казённой
Пин-код трагедии разгадан.
Урок
Мной усвоен урок:
умирай, но ни шагу назад!
Променяй на фантом
лично свергнутых
в пропасть любимых,
Грациозно неси своё сердце,
сквозь ложь анфилад,
Но не смей возвращаться
капризными вёснами в зимы.
Не заглядывай в рот:
умирай, но любви не проси!
Даже если, от голода чувств,
замаячит больница.
А захочешь тепла –
чиркни спичкой и жги керосин,
Но не смей никогда (ни-ког-да!)
ни за кем волочиться!
Художник грусти
На всё ради меня способны Вы,
Досада в том, что мне всего не надо.
Бант Ваших губ развяжется. Как швы,
Они распустятся в улыбке горьковатой.
Я – одержимость Ваша, идефѝкс,
Три-ми-ллионный перелом гордыни,
Поэма, слово, буква и дефис…
Ваш ген бессилия, не свойственный мужчине.
На цоколь сердца моего взойдя,
Была в Вас маяковская суровость,
Тяжёлый взгляд – удушлив, что петля,
Но фас трагедии давно мне стал не в новость.
“Художник грусти“, – назвала я Вас
Так в день знакомства. Щурились закаты...
...Бант развязался с лёгкостью. На раз…
И я почувствовала привкус горьковатый.
Старею
Старею.
Сменила полковника на майора,
(Не менее статный, зато глубоко женатый)
Но я декабристкой готова за ним и в город,
И в горы идти (неважно – куда) куда-то.
Старею.
Ладонью день не ловлю азартно,
Дарю поцелуи слов, чтоб скорей проститься.
Всё чаще молчу, и чаще молчу – бездарно,
Порою, срывая не маски с себя, а лица.
Старею.
Прощаю всё, что прощать не стоит,
С плеча не рублю, отмерив отрезок-опыт,
Когда приезжает он – выхожу из строя,
Ломаюсь китайской техникой, став мизантропом.
Старею.
Шесть звёзд променяла беспечно нá две,
Приказы майора заменят мне даже совесть.
Боль обернётся пользой когда-то? Не верю. Вряд ли…
Но у меня по любви к нему – чёрный пояс.
Старею…
Старею…
Старею…
Ха-Ки
Стало небо моё цвета Хá-Ки,
Где луна буква «О». Оберег?
Облаков мутно-серая накипь
Тишиною твоих сигарет
Пробирается в окна. Открою…
Наша осень – в разрезе разлук.
Ах, как я старомодна по крою
Для тебя! Чокер верности – туг.
В необъятьях твоих цепенея,
Фрагментарную память кляну.
Кто бы знал! Ты и есть панацея,
Что срывает с ночей моих тьму!
Флобер
Закончится славянская война
И ты ко мне приедешь на премьеру.
Заявишься красив, как сатана,
Держа в руке подарок – том Флобера.
Портьеры покачнутся, зеркала
От удивленья треснут паутиной,
Я стану вызывающе бела,
Тайфун оваций полем станет минным –
Твой профиль поцелуем вырезать
Он не позволит мне в секунды встречи,
Когда миндалевидные глаза
Рапирами вонзятся бессердечно…
Но ты всегда – эмблема доброты,
Неважно – с АКМ или с цветами…
Когда-нибудь, ко мне приедешь ты
И замигает мой сердечный таймер…
• АКМ – Автомат Калашникова Модернизированный
Старею.
Сменила полковника на майора,
(Не менее статный, зато глубоко женатый)
Но я декабристкой готова за ним и в город,
И в горы идти (неважно – куда) куда-то.
Старею.
Ладонью день не ловлю азартно,
Дарю поцелуи слов, чтоб скорей проститься.
Всё чаще молчу, и чаще молчу – бездарно,
Порою, срывая не маски с себя, а лица.
Старею.
Прощаю всё, что прощать не стоит,
С плеча не рублю, отмерив отрезок-опыт,
Когда приезжает он – выхожу из строя,
Ломаюсь китайской техникой, став мизантропом.
Старею.
Шесть звёзд променяла беспечно нá две,
Приказы майора заменят мне даже совесть.
Боль обернётся пользой когда-то? Не верю. Вряд ли…
Но у меня по любви к нему – чёрный пояс.
Старею…
Старею…
Старею…
Ха-Ки
Стало небо моё цвета Хá-Ки,
Где луна буква «О». Оберег?
Облаков мутно-серая накипь
Тишиною твоих сигарет
Пробирается в окна. Открою…
Наша осень – в разрезе разлук.
Ах, как я старомодна по крою
Для тебя! Чокер верности – туг.
В необъятьях твоих цепенея,
Фрагментарную память кляну.
Кто бы знал! Ты и есть панацея,
Что срывает с ночей моих тьму!
Флобер
Закончится славянская война
И ты ко мне приедешь на премьеру.
Заявишься красив, как сатана,
Держа в руке подарок – том Флобера.
Портьеры покачнутся, зеркала
От удивленья треснут паутиной,
Я стану вызывающе бела,
Тайфун оваций полем станет минным –
Твой профиль поцелуем вырезать
Он не позволит мне в секунды встречи,
Когда миндалевидные глаза
Рапирами вонзятся бессердечно…
Но ты всегда – эмблема доброты,
Неважно – с АКМ или с цветами…
Когда-нибудь, ко мне приедешь ты
И замигает мой сердечный таймер…
• АКМ – Автомат Калашникова Модернизированный