К шести утра фонтаны устают,
а в полночь так поддерживали небо,
что рядом с ними выглядел нелепо
высотный дом, двужильный, как верблюд.
При Брежневе назначили его
смотрящим за туманами, с тех пор он
стоит, не прогибаясь под напором
небесной хляби, словно божество.
Приземистые улочки вокруг,
дворцы, усадьбы, родовые гнёзда,
советская геральдика и звёзды,
как выстраданный перечень заслуг.
Но где-то в полночь, только облака
рассядутся на бортике фонтана,
увидишь превращение титана
в стоящего над бездной старика.
***
Далеко, далеко, за рекой, за рекой
где погасли огни, я прощался с тобой.
Между нами теперь непроглядная мгла
из берёзовых рощ на сто вёрст пролегла.
Я бежал и бежал, я скакал на коне,
думал, сквозь буреломы ты мчишься ко мне,
где-то между берёз, возле старого пня,
я увижу тебя, ты увидишь меня.
Всё скакал и скакал, звёзды строились в ряд,
охранял этот спич партизанский отряд,
две дивизии: мотострелковая вязь,
артиллерия, бог, и, конечно же, связь.
Далеко, далеко, за рекой, за рекой,
как тот самый боец, что поник головой,
кари очи закрыл, отпустил стремена:
мне такая как ты ни хера не нужна.
Далеко, далеко, за рекой, за рекой,
где погасли огни, повстречаюсь с другой.
***
Этой дети нужны и свобода,
той свобода и деньги нужны…
Всё отдал, ничего не оставил
на глубокую старость себе.
Воспитание всё же, порода,
из дворовой шпаны вырастал,
вековую усталость повсюду
за собой по-верблюжьи тащил.
И немой у меня на районе
восклицал, что такие, как я, –
беспокойные, – рано уходят,
потому что быстрее живут.
Кто-то верит, а кто-то проверит,
только мне проверять недосуг.
Всё отдал, и живу себе долго,
всё живу я, живу и живу.
***
Ты пожелаешь мне удачи
и всевозможных перспектив,
как тот палач, который плачет
над жертвой, голову склонив.
А я моргну весёлым глазом,
от счастья вспенится ноздря:
спасибо, что убила разом
и я – не мучился зазря.
Спасибо, что легко и просто
всё то, что очень тяжело.
Палач величиной с напёрсток,
но понимает ремесло.
Как дополнение к оценке
заслуг, зайди на склоне дня
в такую маленькую церковь,
где ставят свечки за меня.
***
Однажды узнаю, что жизнь коротка,
вот-вот и закончится лето,
и лампа, свисающая с потолка,
не даст ощущение света.
Напротив открытого настежь окна
пустые, как облако, вёдра
поставит уставшая за ночь луна
и ляжет почёсывать бёдра.
Некстати накроет меня с головой
почти речевая фигура:
не знающий слов о любви отставной
полковник сменил Трубадура…
Измерю давление, пульс и воды
глотну, позабыв о микстуре.
Но всё же, как много прекрасной беды
в моей уходящей натуре!
Чем реже дыхание, тем интерес
от жизни чуть ближе к напеву:
я стольких имел под собою принцесс,
что время любить королеву.
***
Слегка умереть для того, чтобы завтра
чуть солнце воскреснуть и двинуться в лес,
прокрасться по рыхлой тропе динозавра
с огромной рогатиной наперевес.
Пусть где-то ревёт, как чумной, мегаполис,
дома прирастают - этаж к этажу.
Топорик расчётливо суну за пояс
и за воротник три по сто заложу.
Я буду опасен, как только замечу
чешуйчатый блеск и зелёную слизь.
Так детские страхи становятся мельче
и вдруг начинается взрослая жизнь.
В привычку войдёт этот славный обычай…
С таким не сравнятся любые дары:
вернувшись домой, ухмыляясь, добычу
к ногам твоим брошу и сделаю: «Рррры!»
***
Счастье было, есть и будет…
Необъятное, как слон,
обнажив тугие груди,
выйдет к людям на поклон.
Дескать, я не тем давала,
виновата, все дела,
пропадала по подвалам,
с насекомыми спала.
В земли дальние ломилась,
колесила по тайге,
где ступать не приходилось
человеческой ноге.
Изучила подземелья,
поднималась в облака,
от бездушного безделья
стали тучными бока.
А теперь вернулась – частник
за пятьсот рублей довёз!
Только скажут люди:
– Счастья
нам не нужно, досвидос…
***
Слово за слово и падаешь ниц,
слюбится – стерпится, жизнь, как изнанка смерти.
Дыхание – это крылья безродных птиц,
которым ни юг, ни север – уже не светит.
И всё же дыши, пробуй, в исходе на хрип
выйдешь, как в детстве, радужно и вальяжно…
А где-то там в занебесье поют хоры
или хоры поют, но это не так уж и важно.
У тебя восемнадцать кошек, тринадцать собак,
попугаи, цветы, а ещё – одна черепаха.
Это всё, что держит перед тем, как пойти в кабак
и блеснуть по полной своим седеющим пахом.
***
Где воздуха глоток,
там надо одному,
схватив за локоток,
прижать к себе саму
взъерошенную тьму
и будет всё чик-пок,
вернее, чики-пики –
чудесное из детства,
когда сплошные фрики,
курнув благое средство,
стояли у подъезда,
показывая фиги,
вернее, пацаны,
гундящие невнятно:
девчатам нет цены,
поскольку все – бесплатно,
а за углом палатка
бесхозная с весны…
***
Боже, сколько сил в тебе, сколько сил,
скольких женщин ты на руках носил,
а к этой боишься приблизиться, будто птаха,
боже, сколько сил в тебе, сколько страха.
Яблоко, тыблоко, облако – лишь перезвон.
Маятник сердца качается и горизонт.
Где бы ты ни был, куда бы ни шёл и покуда
небо горит, моется где-то посуда.
Но, боже, сколько сил в тебе, сколько сил,
по каким приютам ветер тебя носил,
а в собственном доме кресло – почти что плаха,
боже, сколько сил в тебе, сколько страха.
Всё равно ведь спину держишь дугой, дугой,
а представь, если одну любишь, а спишь с другой.
Ведь бывало раньше: раскладывая пасьянсы,
не обращал внимания на этакие нюансы.
А теперь, как мальчик из сказочного ларца,
кого чувствуешь, с той и получается.
Много о любви знает волшебный ларец:
только сыграешь свадьбу, а сказке уже конец.
***
Целый день у тебя под балконом
простоял, как во льдах кипарис,
думал, выйдешь курить и поклоном
поприветствуешь мой героизм.
Колосилась крещенская стужа,
вдоль сугробов мела, семеня.
Пусть я буду три раза простужен,
лишь бы ты заценила меня.
Не такой уж значительный подвиг,
просто делаю всё, что могу.
Приплюсуй: ананасы – на полдник,
а на ужин – мясное рагу;
если выйдешь, надев полушубок,
сигаретку сминая в зубах,
будет ночью лирический Шуберт,
а с утра беспощаднейший Бах.
То ходил, то стоял неподвижно,
то скулил, как затравленный зверь,
только за день ты так и не вышла,
потому что не куришь теперь.
Целый день у тебя под балконом
простоял, как во льдах кипарис,
думал, выйдешь курить и поклоном
поприветствуешь мой героизм.
Колосилась крещенская стужа,
вдоль сугробов мела, семеня.
Пусть я буду три раза простужен,
лишь бы ты заценила меня.
Не такой уж значительный подвиг,
просто делаю всё, что могу.
Приплюсуй: ананасы – на полдник,
а на ужин – мясное рагу;
если выйдешь, надев полушубок,
сигаретку сминая в зубах,
будет ночью лирический Шуберт,
а с утра беспощаднейший Бах.
То ходил, то стоял неподвижно,
то скулил, как затравленный зверь,
только за день ты так и не вышла,
потому что не куришь теперь.
***
Где берёзовые рощи
льют за пазуху елей,
будет мне намного проще,
потому что веселей.
Опрокину пару стопок,
выйду ночью на мороз.
Если счастлив, значит, робок,
я же – смелый, как матрос.
На ветру полощет плащик,
шапку набок подверну.
Снег повсюду настоящий –
по колено в глубину.
Раз – берёза, два – берёза,
третьей – даже не видать.
Тёмной ночью от мороза
пробирает благодать.
Мысли малость опустели,
тихой радостью богат.
Одному лежать в постели
холоднее во сто крат.
***
Хорошие люди умирают во сне,
и ты умрёшь, отвернувшись к стене,
закатив глазища, как пару горошин,
потому что ты – человек хороший.
У тебя во сне аккуратно в ряд
на вратах господних фонари горят.
А в моей голове ни царя, ни бога,
я не сплю три дня – это очень много.