Сестра зима
О смерти думать рано,
когда к тебе сама,
врачующая раны,
пришла сестра Зима.
Своим слепящим снегом
она запорошит,
своим щемящим светом
она заворожит.
Покажется постыдным
недавнее житьё,
увидится завидным
призвание твоё...
Там, в снежном медсанбате,
ликуй, сходи с ума.
Души не чает в брате
сестра твоя Зима.
***
Спасибо, сыплет снег,
на жизнь не стоит злиться,
снег осчастливил всех,
он разутюжил лица,
Улыбчивы вокруг
и взрослые, и дети.
Забудь про свой недуг :
бело на белом свете !
... А ты в окно глядишь,
а ты неисправима,
со мной не говоришь,
скользишь глазами мимо.
Чем души корчевать,
давай под эту вьюгу
учиться врачевать -
прошу ! -
хотя б друг друга...
***
Нынче снег на всей земле,
чище не бывает.
Катят, чуть навеселе,
рыжие трамваи.
Мне зимою не везёт,
к счастью, сыплет с неба.
В парк трамвай меня везёт,
где сугробы снега,
Любят здесь меня и ждут.
Вот мои аллеи.
Видишь : в сумерках бредут
рыжие олени?
***
Неуёмная стайка озябших берёз
ввысь умчаться мечтает
и отважно стремится в полёт, но мороз
всё крепчает, крепчает.
Неуёмная стайка озябших берёз
рвётся ввысь то и дело.
Пёс облезлый никак не уймёт своих слёз
и скулит обалдело.
В конце декабря на юге
Инне
Начинаются дожди на земле,
затяжные, проливные, хоть плачь,
босоногая ветла по зиме
в свой дырявый укрывается плащ
и по лужам, как была, босиком
и по снегу, что ложится опять,
и становится таким пустяком
то, о чём и не мечтали мечтать.
Был патриций, а сегодня плебей.
О любовь моя, надолго ль ушла?
И не пишутся стихи, хоть убей,
я- то жив, но пропадает душа.
Возвращаемся к началу начал,
всю листву порастерял календарь,
злая память бередит по ночам,
сторожит за поворотом январь.
Если ж лютая накатит тоска,
в ближней роще постоим, переждём.
Вряд ли сможешь здесь приют отыскать
ты под этим неуёмным дождём.
с. Чонгар
***
Сегодня камнем на сердце лежит
тяжёлое слово " жид"...
В.В.М.
Я ушёл не от тех, кто кричали: " Жиды!",
а от тех, кто молчал, когда эти кричали...
Евгений Клячкин
Если вдруг какой-то отщепенец
станет оскорблять меня и клясть,
кирпичом тогда заткну ему я пасть -
извините, я не всепрощенец.
Отрывок
Я долго, детки, жил и много, детки, видел,
порядочных людей еще застал
и с ними за одним столом сидел,
и выпивал, и ел, и вел беседы.
Теперь уж никого и не осталось,
все вымерли как, мамонты, они.
Другие времена, другие нравы.
"Порядочность"- давно анахронизм,
"порядочность" -лишь звук пустой сегодня,
архаика, раскопки, черепки.
На склоне октября
На склоне октября то солнечно, то грозы,
уже бледна заря, уже грядут морозы,
над безднами паря, стращают нас угрозы,
глаза твои не зря вдруг застилают слёзы.
Причину холодов не выявить случайно :
весомость ли плодов иль яблонь одичанье,
а может быть, садов прощальное молчанье
иль птиц средь облаков заметное мельчанье?
Пронзительно ясны осенние приметы,
октябрь средь тишины даёт свои обеты.
Прощайте до весны, птенцы, певцы, поэты!..
Опавшие листы, кем будете воспеты?
***
Даль, что гладью вышита,
сожжена дотла.
Как же это вышло-то,
что война пришла?
Впредь любви раскованной
нас не навестить.
На зубах оскомина
от ненависти.
***
Маша кашу переперчила,
но зато супругу предана.
Где найти сегодня Черчилля
иль кого -то вроде Рейгана?
Видно, сбились мы с пути,
никого нам не найти.
Столько в мире злобы, ужаса,
братья братьев конвоируют.
Этот мир совсем порушился.
Кто его отремонтирует?
Видно, сбились мы с пути.
никого нам не найти.
Плач Ярославны
Январь карнавальные маски надел,
бойцы с бэтэров слезали.
Сегодня наш горький, наш общий удел -
встречать новогодье слезами.
Мы станем на гуще кофейной гадать,
мужей суждено ль нам дождаться?
Кончайте рыдать, дайте деткам поспать,
ведь новым не скоро рождаться.
Февраль високосный
Брожу по городу вечернему,
он пешеходами запружен,
февраль не устаёт расцвечивать
осколки звёзд по мёрзлым лужам.
А ты, судьба моя бродячая,
одно на свете знаешь мужество :
всё исправлять, переиначивать
и извлекать из скорби музыку.
Времена глагола
Безвременье вливало водку в нас...
В. Высоцкий
I
Была страна уродами беременна,
себя она агитками бодрила.
Среди времён глагола нет безвременья,
зато у нас его как раз в избытке было.
Мы жили кое-как, вслепую, ощупью,
на трезвых озирались очумело.
Нам не добраться до Сенатской площади
и только водка нас порой спасать умела.
II
- Что ж ты, время, - тебе мы прошепчем, -
ты дурачило нас, надувало,
было будущим - стало прошедшим,
настоящим не побывало.
Бард
В запое бард. Придет ли отрезвление?
Здесь никаких особенных секретов:
больная тяга к самоистреблению
совсем не редкость у больших поэтов.
Кто виноват? Вы зря его обидели.
Утехой вам попсовое повидло.
Не это ли подвигло барда к гибели,
а прежде на страдания подвигло?
Скорбит жена, скорбят гуртом товарищи,
врет гороскоп, безбожно врет гадалка.
Бард предпочтет позор, бедлам, пожарище,
психушку, наваждение, удавку.
То собственное волеизъявление-
сбежать от подлых нравов и наветов.
Больная тяга к самоистреблению
совсем не редкость у больших поэтов.
***
Ты чужое отчаянье закавычь,
затуманься чужой тоской.
Ты поплачь, поплачь, Михаил Ефимович,
не один ты смурной такой.
Но когда раскрываешь свою тетрадь,
устремленья твои просты:
если можешь кому -то стишок прочитать,
то не так уж несчастен ты.
***
Гнилые длились времена,
с бесчестьем сталкивалась Муза
и лишь со мной была нежна,
искала прочного союза.
Всё дело в том, что как умел,
старался не юлить, не лгать я,
начхав на злобные проклятья,
в иных мирах желал летать я.
Не то чтобы безумно смел,
но от невзгод противоядье
посмел проращивать в стихах,
чтоб слог старинный не зачах,
чтоб не остаться в дураках.
***
Нет, я не Байрон, я другой,
больших побед я не добился,
нежданно встретился с тобой,
нежданно по уши влюбился.
Чтоб воду в ступе не толочь,
мы выпили, потом ширнулись.
Тиха украинская ночь,
шумел камыш, деревья гнулись.
В душе немыслимый покой.
Вдруг - ниоткуда ! -оклик громкий...
Нет, я не Байрон, я другой,
лорд Байрон не страдал от ломки.
Вольные птахи
Придет когда -то времечко, мы позабудем страхи,
изгойства гири сбросим мы, позорный тяжкий груз,
крылатыми мы станем вдруг и вольными, как птахи,
тогда рванем к писателям в их творческий союз.
В любом хитросплетении есть множество нюансов,
союз не исключение, задумайся, дружок,
одни стремятся в бродские, другие метят в хармсы,
друг дружку пожираючи, уравнивают шансы,
а мы с тобой, приблудные, плеснем на посошок.
***
Должно быть, это атавизм,
откуда б стыд иначе взялся?
Молил, стенал я:" Отзовись!-"
никто, увы, не отозвался.
Писать пространно я ленив,
а краткости не обучился.
Недавно фурию пленил.
Зачем? Опять погорячился.
Я думал, быть или не быть,
раз жребий редкостный мне выпал?
Я думал, пить или не пить?
Напрягся и, конечно, выпил.
Давно забыта мной семья,
четвертый месяц блуд повальный.
Ай, пропадает жизнь моя
меж молотом и наковальней!
Ещё одно письмо
Посвящается Зике Ковтун, доброму другу юности
и молодости. Ничегошеньки не знаю, что с ней
сейчас, где она, жива ли.
Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счёт...
Юлия Друнина
Сколько позарыто, позабыто,
сколько исковеркано в судьбе...
Здравствуй, давний друг мой Зинаида,
мне позволь напомнить о себе.
Мы друзьями были четверть жизни,
а теперь не знаю, где ты, с кем.
Нынче я живу в другой отчизне,
здесь Эдем, один лишь я в тоске.
Я один не вписываюсь в ракурс
благолепья, хоть виню себя.
Здесь моя единственная радость -
жить былым, ликуя и скорбя.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Обучусь я счастью, непременно,
тут нельзя иначе, знаю сам...
А Серёга Климов взрезал вены
и к иным умчался небесам.
Видно, крепко жгла его обида,
не узнать нам, кто в том виноват.
Ты его любила, Зинаида, -
не припомню сколько лет назад.
Климов сдал, не вынес жизни скотской,
но зато в чертогах неземных,
может, он подружится с Высоцким,
с Далем тоже, выпьют на троих...
Хоть душа моя в ледовом дрейфе
напрочь затерялась среди льдин
манго съем, ещё полезней грейпфрут,
и на миг забуду, что один.
Выстроились беды по ранжиру -
все мои, за алчность не кори.
Было мне и мерзко, и паршиво -
всяко было, что ни говори.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Знаешь, Зинаида, отчего-то
ты вчера припомнилась опять.
Был женат, да только неохота
мне об этом даже вспоминать.
Лично я не восхищён Нью-Йорком,
пролито здесь мной немало слёз,
но зато в страну больших восторгов
сына малолетнего привёз.
Повзрослел. Серьёзный, неречистый,
верит он в удачу и в себя.
Этот край теперь - его отчизна,
этот край теперь - его судьба.
О себе же не скажу такое,
мне судьбы не ведать таковой,
и стихи пишу ни для кого я,
сердце в клочья рву - ни для кого.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Сын - дерзает, у меня - ни шанса,
и Нью-Йорку я совсем не мил,
но пришлось бы заново решаться,
я бы точно так же поступил.
Там, на прошлой нашей параллели,
где и прежде жизни был не рад,
все вконец, я знаю, озверели
и друг дружку поедом едят.
Человечий лик там крайне редок,
всё мельчает и дичает круг.
Ты ведь всё же не из людоедок.
Как же выживаешь ты, мой друг?
Я б хотел, чтоб счастье воцарилось
и у вас, чтоб век вас не терзал,
но уж если печень отвалилась,
то, конечно, поздно пить нарзан.
Это о стране, о той стране я,
где в зародыше губилась мысль,
где всегда царила ахинея
и был загнан в угол здравый смысл.
Я о той стране, где грозно пробил
час прозренья, - только всё равно
ничему не научил Чернобыль,
здесь, как прежде, гнусно и темно...
Сердце гулко в двух режимах бьётся,
тени близких ходят по пятам,
и любовь уже не улыбнётся
мне ни там, ни здесь, ни здесь, ни там.
Выстроились беды по ранжиру -
все мои, за алчность не кори,
было мне и мерзко, и паршиво -
всяко было, что ни говори.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Сколько позарыто, позабыто,
сколько исковеркано в судьбе...
Здравствуй, давний друг мой Зинаида,
мне позволь напомнить о себе.
Мы друзьями были четверть жизни,
а теперь не знаю, где ты, с кем.
Нынче я живу в другой отчизне,
здесь Эдем, один лишь я в тоске.
Я один не вписываюсь в ракурс
благолепья, хоть виню себя.
Здесь моя единственная радость -
жить былым, ликуя и скорбя.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Обучусь я счастью, непременно,
тут нельзя иначе, знаю сам...
А Серёга Климов взрезал вены
и к иным умчался небесам.
Видно, крепко жгла его обида,
не узнать нам, кто в том виноват.
Ты его любила, Зинаида, -
не припомню сколько лет назад.
Климов сдал, не вынес жизни скотской,
но зато в чертогах неземных,
может, он подружится с Высоцким,
с Далем тоже, выпьют на троих...
Хоть душа моя в ледовом дрейфе
напрочь затерялась среди льдин
манго съем, ещё полезней грейпфрут,
и на миг забуду, что один.
Выстроились беды по ранжиру -
все мои, за алчность не кори.
Было мне и мерзко, и паршиво -
всяко было, что ни говори.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Знаешь, Зинаида, отчего-то
ты вчера припомнилась опять.
Был женат, да только неохота
мне об этом даже вспоминать.
Лично я не восхищён Нью-Йорком,
пролито здесь мной немало слёз,
но зато в страну больших восторгов
сына малолетнего привёз.
Повзрослел. Серьёзный, неречистый,
верит он в удачу и в себя.
Этот край теперь - его отчизна,
этот край теперь - его судьба.
О себе же не скажу такое,
мне судьбы не ведать таковой,
и стихи пишу ни для кого я,
сердце в клочья рву - ни для кого.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
Сын - дерзает, у меня - ни шанса,
и Нью-Йорку я совсем не мил,
но пришлось бы заново решаться,
я бы точно так же поступил.
Там, на прошлой нашей параллели,
где и прежде жизни был не рад,
все вконец, я знаю, озверели
и друг дружку поедом едят.
Человечий лик там крайне редок,
всё мельчает и дичает круг.
Ты ведь всё же не из людоедок.
Как же выживаешь ты, мой друг?
Я б хотел, чтоб счастье воцарилось
и у вас, чтоб век вас не терзал,
но уж если печень отвалилась,
то, конечно, поздно пить нарзан.
Это о стране, о той стране я,
где в зародыше губилась мысль,
где всегда царила ахинея
и был загнан в угол здравый смысл.
Я о той стране, где грозно пробил
час прозренья, - только всё равно
ничему не научил Чернобыль,
здесь, как прежде, гнусно и темно...
Сердце гулко в двух режимах бьётся,
тени близких ходят по пятам,
и любовь уже не улыбнётся
мне ни там, ни здесь, ни здесь, ни там.
Выстроились беды по ранжиру -
все мои, за алчность не кори,
было мне и мерзко, и паршиво -
всяко было, что ни говори.
Но по свету сколько б ни носило,
даже если скорби утолю,
не устану повторять "спасибо"
всем, кого любил, кого люблю.
1995 – 2000 гг.