Багров Сергей. Чем могу - помогу...


   Снится бабушке Лиде далёкое прошлое, когда была она молодой и жила в своем домике вместе с сыном. Муж на войне. А здесь в смоленской маленькой деревеньке тише, чем тихо, пока с шоссейной дороги не повернули три танка. Один из них напрямую проехал по огороду. А потом по сараю и сеновалу и даже по домику над оврагом, развалив его на два взлома.
   Вовка, которому и всего-то пять лет, еле выкарабкался из дома. Обе ножки раздавлены. Должен бы умереть. А он ползёт и ползёт, цепляясь пальчиками за землю. Ползет куда-то к колодцу. Где-то там его мама.
   Лидия в ужасе. Сбрасывает с плеча коромысло. Ведра катятся по дороге.
   Жизнь у малого, как на ниточке. Ещё секунда – и оборвется. Однако он терпит. Слёз нет, но личиком он, как камень. Сквозь скрежет зубиков:
- Плохо мне, мама. Плохо…
   Лидия падает на колени. Не знает, что ей и делать. Бедный мальчик всем своим личиком - ей навстречу. Так и хочет в неё проникнуть, дабы там в своей мамочке и остаться.
- Ножки-то у меня, - жалуется сквозь трепет, каким охватила его невозможная боль, - были, и нет. Новые надо. На этих мне уже и не встать.
   Мать гладит малого по головке. Вскидывает лицо куда-то к серому небу. С горем в голосе:
- Боженька дорогой! Забери мои ножки! Я чего? Хватит – и походила. Переставь их сыночику моему…
   Небо завалено облаками. Нет же там никого. Однако Лидия слышит:
- Чем могу, помогу…
   Спас Господь молодую женщину. Не позволил ей умереть от великого горя. Ну, а Вовке её был бессилен помочь. Был бессилен помочь и мужу, не вернувшемуся с войны.
   Оттого и горюет Лидия Васильевна, не умея привыкнуть к своим потерям. В то кромешное лето было ей 22. А теперь уже 98. Бабка древняя. И жить-то бы было ей ни к чему. А она живет и живет.
   Чем жила? Чем держалась? Колхозной работой. Да ещё сокровенной думой о сыне. То и тешит бабушку Лиду, что сынок у неё, хоть и мертвый, но где-то с ней рядом. Колхоз давно предлагал переехать во вновь построенный дом, который ей, как лучшей колхознице, выделен был в перспективном селе. Но она отказалась. Жила, как птица, в родимом гнезде, собрав его из останков, какие оставил после себя страшный танк. Дабы быть возле мальчика постоянно.
   Вот и сегодня Васильевна выбралась за деревню. Идёт себе через поле, где когда-то росла богатая рожь. А теперь здесь рогозовая трава, ивняки и заплывшие норы, в которых скрываются долгохвостки.
   Кладбище рядом. Вон подкрашенная оградка с двумя рябинками, под которыми и лежит у Васильевны сын. С 41-го года он здесь.
   Возле холмика с сыном – распахнутая могила - свежая, чистая, с гладко вытесанным крестом. Подготовил её местный копщик. Старушка смаргивает слезу. «Вот и постелька моя. Рядом с Вовкой».
- До завтра, сыночек, - старушка кланяется рябинкам.
   На душе у неё жертвенно, чисто и благородно. Она заранее знает предел, за которым маячит безжизненное пространство, куда живущим не было, нет, и не будет дороги. Она и силы свои рассчитала, которых хватит, чтоб потихоньку дойти до дома. А там всё и так подготовлено в путь-дорогу, благо сама же себя в эту дорогу и собрала.
   Гроб лежит на двух лавках, напоминая Васильевне плоскодонку, в которой она со своим Иваном когда-то плавала по заливу, собирая в нем радостные купавы, чтоб сплести белоцветный венок.
   Переодевшись, Васильевна положила на стол кучку денег. Для тех, кто пойдет ее провожать. Достала свечу. Сняла с божницы икону. Помолилась и улеглась, устраиваясь в гробу.
   Ночь на дворе. Небо чёрное, с усиками от звёзд, как ковёр, который кто-то раскинул над строгим миром. Замерла Васильевна, почувствовав вдруг необычную радость, словно кто-то поднял её и понёс сквозь небесную бесконечность.
   Умерла, как заснула, и сама не заметив, что уже находится в новом мире. Умерла, как под мягкой ладонью, по которой узнала любимого мужа. От ладони пахло осенней травой. В траву её муж в тот далёкий день 41-го и упал, когда выстрелили в него, и он не успел увернуться от пули.